Текст книги "Энси - Хозяин Времени (ЛП)"

Автор книги: Нил Шустерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Подпись ________________

Подпись свидетеля_______________

Должен признаться, я заколебался, прежде чем подписать бумагу. Едва не скомкал и не швырнул ее в корзину – до того мне стало вдруг жутко. Я, вообще-то, человек не суеверный, но... иногда случаются заскоки. А у кого их не бывает? Например, идешь по улице и вдруг вспоминаешь старое присловье: «Коль на стык наступишь, мамочку погубишь». Гарантирую – по меньшей мере несколько шагов будешь идти осторожно. Ты же на самом деле не веришь, что если наступишь на стык между тротуарными плитами, то твоя мама умрет? И все равно стараешься не наступать. А когда кто-нибудь чихает, ты говоришь: «Будьте здоровы!» Не думаешь же ты, что чихнувший и вправду болен? Просто так повелось исстари, и если этого не сказать, появится щемящее чувство какой-то неправильности.

Ну и вот, смотрю я на этот весь из себя официальный документ и раздумываю: а что это значит – отдать другому целый месяц своей жизни? И тут мне приходит в голову, что если бы это был настоящий договор, что если бы где-то в Великом Запределье действительно велся счет нашим дням, – разве я не поступил бы точно так же и не подарил бы Гуннару один лишний месяц?

Конечно подарил бы.

О чем тут вообще думать?!

Короче, я загнал страшноватое ощущение куда-то подальше, взял синюю ручку и подмахнул документ. Наутро на первом уроке Айра подписался в качестве свидетеля.

И с этого момента дела приняли странный оборот.

4. Про фотки, симптомы гриппа и обмен жвачкой в Коридоре Жизни

Не много наберется в моей жизни эпизодов, в которых я действовал словно вдохновленный свыше. Как, например, в тот раз, когда разослал по всей школе эсэмэски, прося сообщить Хови, что у него штаны задом наперед. После того как его отвело в сторону с дюжину человек, Хови психанул, пошел в туалет и повернул штаны задом наперед.

Вот это я называю истинным вдохновением.

Идея отдать Гуннару месяц жизни тоже была словно внушена свыше. Вот только проблема с вдохновением в том, что оно как грипп: стоит его подхватить кому-то одному – и пошло-поехало, все вокруг заражаются и начинают выхаркивать солидные порции вдохновения. Хочешь ты того или нет, но это неизбежно, и вакцины не существует.

Я настиг Гуннара в коридоре на переменке между третьим и четвертым уроком и вручил документ о передаче ему лишнего месяца жизни, подписанный и заверенный по всем правилам.

Гуннар прочитал и так посмотрел на меня, что мне стало слегка не по себе. Такой взгляд от парня, в общем коридоре на глазах у всех...

– Энси, – промолвил он, – я не нахожу слов, чтобы выразить тебе свою признательность.

Вот и хорошо. От слов я бы расчувствовался настолько, что это непременно привлекло бы внимание Дьюи Лопеса, школьного фотокорреспондента. Дьюи умеет подлавливать людей в самые неловкие моменты – например, как тогда, когда он щелкнул звезду школьной команды по футболу Вуди Уилсона рыдающим в раздевалке после первого в том сезоне проигрыша. На самом деле Вуди ревел оттого, что долбанул с досады кулаком по своему шкафчику и сломал три пальца – но об этом все забыли, и во всеобщей памяти остался лишь снимок. Вуди заклеймили прозвищем «Плакса Вуди», которое, по всей вероятности, прилипнет к нему до конца жизни наподобие бумажки с надписью «Дай мне под зад».

Так мы и стоим – Гуннар и я, вполне созревшие для унизительного щелчка Кодака, и тут вдруг Гуннар находит слова. Лучше бы он их не находил.

– Как сказал однажды Льюис Кларку: «Тот, кто готов отдать жизнь за друга, стоит дороже всей Луизианы»[4]4
  Мерриуэзер Льюис и Уильям Кларк возглавили в 1804-1806 гг. сухопутную экспедицию через всю территорию США из Сент-Луиса к тихоокеанскому побережью и обратно. Покупка Луизианы у Франции (1803 г.) обошлась США более чем в 23 млн долларов.


[Закрыть].

Я застыл. Как бы он случаем не полез ко мне с объятиями! Что, если поблизости нарисуется Дьюи, и тогда ко мне навечно приклеится прозвище «Энси-голубенси»?!

Но Гуннар обниматься не стал. Вместо этого он снова вчитывается в бумагу и заявляет:

– Вот только ты не уточнил, какой именно месяц отдаешь.

– Чего?..

– Ну, понимаешь, ведь месяцы – они разные. В сентябре тридцать дней, в октябре тридцать один, не говоря уже о феврале.

Надо признать, я слегка офигел, но это ничего, с офигением я управляться умею. Собственно, оно для меня – состояние вполне нормальное. Пожалуй, я готов согласиться с практичным подходом Гуннара к делу – в конце концов, это он умирает, а не я; не мне оспаривать его методы.

Я быстро посчитал на пальцах:

– Тебе осталось шесть месяцев, так? Седьмой будет май. Значит, я отдаю тебе май.

– Здорово! – Гуннар шлепает меня по спине. – Мой день рождения как раз в мае!

И тут откуда-то из подпространства материализуется Мэри-Эллен Маккоу, выхватывает у Гуннара бумагу и спрашивает:

– Что это?

Да будет вам известно: Мэри-Эллен Маккоу – королева бруклинских сплетен среди несовершеннолетних. Она постоянно начеку, вынюхивая что посочнее да погрязнее; а поскольку носяра у Мэри размером с Род-Айленд, то и чутье у нее лучше, чем у бладхаунда. Уверен – она знала про болезнь Гуннара; мало того – скорее всего, это она и разнесла информацию о ней по всему Нью-Йорку и, возможно, части Нью-Джерси.

– Отдай! – требую я, но она отдергивает руку с листком в сторону – не достанешь – и читает. Затем смотрит на меня так, будто я пришелец с другой планеты.

– Ты отдаешь ему месяц своей жизни?

– Да. И что?

– Ты продлеваешь отпущенный Гуннару срок? Энси, какой же ты лапочка!

Тут я фигею окончательно. Никто и никогда еще не называл меня лапочкой, тем более Мэри-Эллен Маккоу, от которой в жизни доброго слова не дождешься. Может, так она пытается меня оскорбить? Но, судя по выражению ее лица, она говорит искренне.

– Какая прекрасная идея! – продолжает восторгаться Мэри-Эллен.

Я пожимаю плечами.

– Всего лишь бумажка.

Но кому я пытаюсь втереть очки? Эта бумажка уже не просто бумажка. Мэри-Эллен поворачивается к Гуннару и по-мультяшному быстро-быстро хлопает ресницами:

– А можно я тоже подарю тебе месяц своей жизни?

Я вглядываюсь, не насмехается ли она. Но нет, ничего подобного.

Гуннар, ошеломленно-польщенный, одаривает ее взглядом типа «пропадай-все-пропадом» и говорит:

– Конечно, если ты этого хочешь.

– Заметано, – произносит Мэри-Эллен. – Энси, пиши контракт.

Я ничего не отвечаю, потому как еще не вышел из столбняка.

– Не забудь указать, который месяц, – напоминает Гуннар.

– И, – добавляет Мэри-Эллен, – обязательно уточни, что этот месяц должен быть взят из конца моей жизни, а не откуда-то из середины.

– Да как он может быть взят из середины? – осмеливаюсь спросить я.

– Мало ли как... Кома там или еще что? Неважно, главное – даже символический жест не должен оставлять лазеек для злоупотреблений, правильно?

Вот это логика. Разве ж мне с такой тягаться?

* * *

– Ну и как оно там было, у Умляутов?

В обеденный перерыв Хови и Айра истерзали меня расспросами – словно я не у Умляутов побывал, а в доме с привидениями.

– Там, небось, ногу некуда поставить – кругом одни лекарства? – спросил Хови. – Вон моему дяде пришлось делать пристройку к дому для своего «железного легкого» – оно у него размером с автомобиль.

– Не, ничего такого я не видел, – ответил я. – Не того типа болезнь.

– Все равно, наверно, там жуть, – пришел к выводу Айра.

Я подумал, а не рассказать ли им про самодельное надгробие, но решил, что дело это слишком личное и не стоит превращать его в сплетню.

– Да нет, было клево, – отвечал я. – Семья как семья. Папа – как все, вечно задерживается на работе. Мама классная такая, а Кирстен с Гуннаром – обычные брат и сестра, как у всех.

– Кирстен... – протянул Айра, и они с Хови обменялись многозначительными усмешками. – Ты общался с самой Кирстен?

– Представьте себе. Мы обедали все вместе.

Айра с Хови были заметно разочарованы тем, насколько обыденно все это звучало, принимая во внимание обстоятельства. Однако они страшно завидовали, что я провел столько времени – целый обед! – с Кирстен. Мне и привирать не пришлось. Даже наоборот – чем больше я старался все сгладить, тем сильнее они мне завидовали.

Когда твои друзья тебе завидуют – это что-то, скажу я вам. Они отпустили несколько стандартных грубых шуточек, какие обычно друзья отпускают в отношении красивых девушек, совершенно для них недоступных. Я и сам был не прочь сделать то же самое, но промолчал. Потом беседа вернулась к теме смерти – вещи столь же завлекательной и столь же отдаленной, как секс.

– Они там, наверно, в религию все впали? – спросил Айра. – Обычное дело, когда кто-то заболевает. Помните Ховиных родителей, когда они думали, будто он подхватил коровье бешенство?

– Не напоминай, – пробурчал Хови.

Я покопался в голове. Да нет, ничего такого в доме Умляутов я не заметил. Они даже молитву перед едой не произнесли, как это в обычае у нас – разумеется, когда кто-то о ней вспоминает. Айра прав – если бы Гуннар был моим сыном, я только бы и знал, что молился.

– Их мама вообще не говорит про его болезнь, – сообщил я друзьям. – Похоже, такая у них линия поведения. Правда, мне было не по себе, потому что... ну, знаете как оно, когда в комнате слон[5]5
  Идиоматическое выражение. Объяснение следует дальше в тексте.


[Закрыть].

Тут Хови смотрит на меня своими глазами тонущего пингвина, и я знаю, что за этим воспоследует.

– Шутишь, что ли? А разве это разрешено – держать в доме слона?

– Ну да, – говорю не моргнув глазом. – Это такая специальная порода домашних слонов. К тому же он пишет хоботом модернистские картины.

– Знаешь что, – понемногу закипает Хови, – ты ври, да не завирайся!

Я мог бы морочить ему голову до бесконечности, если бы не Айра.

– Это такая фигура речи, Хови, – говорит он. – Ну вот представь: есть какая-то проблема, о ней все знают, но делают вид, что ее нет. Тогда и говорят: «в комнате слон» – потому что он огромный и толстый, и его сложно игнорировать.

Хови задумывается, потом кивает головой:

– А, понял. Избыточный вес часто набирают, когда железы внутренней секреции плохо работают. Это у них мама такая?

На этот раз Айра даже не пытается бросить Хови спасательный круг.

* * *

Во второй половине дня у меня снова произошла знаменательная встреча в коридоре. Подобные моменты оставляют в мозгу ожог подобно окурку в кожаной диванной обивке. Меня же он оставил с обширной мозговой травмой.

Это произошло перед последним уроком. Я торопился к своему шкафчику за учебником математики. И тут из-за спины донеслось:

– Энси!

Знакомый голос. За последние три дня он произнес мое имя ровно такое же количество раз.

Обернувшись, я увидел не кого иного, как Кирстен Умляут. Глаза ее влажно поблескивали, и первое, что поразило мой бедный ум – в слезах Кирстен еще прекраснее, чем обычно.

– Я слышала, что ты сделал ради Гуннара, – сказала она.

Ну, думаю, сейчас она мне ка-ак залепит. И говорю:

– Д-да, извини... глупо получилось...

– Я только хотела сказать – это так великодушно с твоей стороны!

– Правда?..

– Правда. Я так тебе благодарна!

Вот тогда это и случилось. Кирстен поцеловала меня. Вообще-то, думаю, она собиралась лишь чмокнуть меня в щеку, но поскольку я в то мгновение закрыл шкафчик и повернулся, то поцелуй пришелся прямо мне в губы.

Вероятно, вы сейчас думаете: ну все, сбылись мечты и грезы, время остановилось, фейерверки и спецэффекты, как в «Матрице». Ага, как же. Дело в том, что так происходит лишь тогда, когда ты этого ожидаешь, когда подготовился душевно и физически. А тут – как снег на голову. Все равно что дать полный газ на холодный мотор – шестерни скрежещут, дым столбом, а толку чуть. Поцелуй из дара небес превратился в адское испытание.

Видите ли, предыдущим уроком у меня была физкультура, проходившая на улице; погода стояла прохладная, поэтому мой нос был забит черт-те чем и дышать приходилось через рот. Короче, Кирстен залепляет мне свой поцелуй как раз в тот момент, когда я разинул пасть, словно рыба.

Меня прошибает миллионом вольт. Это уж слишком – и мой рассудок решает отправиться в отпуск на Гавайи; я почти что слышу гул двигателей самолета, отрывающегося от взлетной полосы аэропорта Ла-Гуардиа. Единственная мысль, еще бьющаяся в голове: «Слава богу, брекеты сняли месяц назад» – тут же сменяется ужасом: Кирстен непременно обнаружит мой ретейнер[6]6
  Ретейнер – тонкая проволочка, ортодонтическая конструкция, завершающая часть ортодонтического лечения.


[Закрыть], и на кой мне именно сегодня взбрело на ум лопать за ланчем салями, и забил ли ее запах брауни, которым я заел эту самую салями, и откуда это вдруг повеяло мятой?..

А в следующий миг я слышу какой-то звон – должно быть, звенит у меня в ушах; правда, я тут же соображаю, что это звонок на урок, из чего следует, что я опоздал и меня оставят после занятий; но все это неважно, потому что в ту же секунду раздается щелчок фотоаппарата – это Дьюи Лопес запечатлевает мгновение для вечности и, крикнув «Спасибо, ребята, вы просто супер!», уматывает – по всей вероятности, искать мои мозги на пляже острова Мауи.

Кирстен наконец отстраняется, и я произношу (клянусь, я правда так и ляпнул!):

– Тебе отдать твою жвачку или пусть остается у меня?

Она слегка краснеет, а может быть, зеленеет, не знаю, потому что, кажется, мозговая травма на время делает меня дальтоником.

– Извини, – говорит Кирстен. Вообще-то, это мне надо бы извиняться, но мой ум все еще занят проблемой, что делать со жвачкой, поэтому я молчу. А Кирстен продолжает: – Ну, словом, спасибо тебе большое. Гуннару очень необходима поддержка.

– Спасибо за спасибо, – мямлю я. – Благодари меня в любое время!

Кирстен исчезает еще быстрее, чем Дьюи Лопес, а я отправляюсь на математику.

Об этом уроке у меня не сохранилось никаких воспоминаний.

* * *

С девочками у меня мало опыта, и все мои отношения с ними кончались плачевно. Исключая Лекси Кроули. Место крушения этой любви в конце концов заросло цветами, а не ядовитым плющом и хищной росянкой. Иначе говоря, мы с Лекси остались друзьями, но это не такая дружба, как с Хови и Айрой. Эти двое для меня что-то вроде родственников – от них никуда не денешься, значит, и рыпаться нечего, остается научиться жить с ними. Вообще-то, иметь таких друзей просто необходимо. Как бы ни повернулась твоя жизнь, в ней всегда должно быть место Айрам и Хови – для повышения уровня твоего самоуважения. Потому что по сравнению с ними ты выглядишь просто суперски.

Но с Лекси все по-другому. Прежде всего – вместо обычного зрения у нее внутренее. Слепота не всегда делает человека выдающейся личностью, но внучке Старикашки Кроули удалось выстроить вокруг того, что другие назвали бы физическим недостатком, нечто волшебное. Во-вторых, у Лекси особый шик, причем не из разряда «я-лучше-тебя». У нее настоящий, не фальшивый блеск. Я восхищаюсь ею.

Вот как обстоят дела между нами: Лекси может заявить, что друг из меня гораздо лучше, чем бойфренд, и я восприму это как комплимент. Это действительно большая похвала, потому что у обычных девчонок выражение «Я люблю тебя как друга» означает: «Держи свои лапы подальше от меня, слизняк» – но у Лекси все иначе. Я знал: если уж спрашивать кого-либо, что на самом деле означает поцелуй Кирстен, то только Лекси.

В тот день после уроков я направился прямиком в ресторан Кроули. Хотя Старикашка и владеет основной долей капитала в «Париж-капише», его главное предприятие – знаменитый ресторан Кроули. Старикан и Лекси в буквальном смысле живут там. Заведение помещается в огромном особняке, где занимает весь первый этаж. Лекси и ее дедушка живут на втором вместе с пятнадцатью псами: семью смертными грехами, семью добродетелями и одним псом-поводырем, у которого наверняка проблемы с самоидентификацией, поскольку он единственный золотистый ретривер среди четырнадцати афганских борзых.

– Тебе чего надо?! – взревел Кроули, открыв дверь. Это его обычное приветствие, кроме тех случаев, когда он сам меня зовет. Тогда он говорит: «Ты опоздал!», даже если я пришел раньше времени. Впрочем, так старый брюзга обращается не только со мной. Для Кроули весь мир – один большой враг, который только и ждет, как бы с ним расправиться. По убеждению папы, для Старикашки нет большей радости, чем видеть, как мой отец дрожит перед ним. Вот тут я мог бы кое-чему папу поучить, потому что я никогда не пасую перед Кроули. Я смеюсь над ним. Старикана это бесит, но, думаю, именно поэтому он меня уважает.

Псы подняли лай и кинулись обниматься. Кроули оттащил Чревоугодие за ошейник и прогнал прочь. Поскольку Чревоугодие был альфа-самцом, остальные члены стаи потрусили за ним.

– Что, пришло время? – спросил Кроули, как только я вошел в квартиру.

– Так я вам и сказал, – усмехнулся я.

– А мне и говорить нечего. Я сам знаю! – огрызнулся он. Старик намекал на свое ежемесячное похищение – обычно я приходил к ним, чтобы обсудить с его внучкой детали. Как я уже говорил, Кроули обязал нас с Лекси каждый месяц похищать его и заставлять откалывать что-нибудь бесшабашное. Старый мизантроп даже платил мне за это. Нам было разрешено вовсю пользоваться его богатством для организации очередного приключения, что открывало перед нами уникальные возможности. В прошлом месяце, например, мы устроили ему встречу с дельфинами в бруклинском океанариуме, куда для вящей потехи персонал подпустил акулу.

– Что на этот раз? – осведомился Старикан.

– Космический челнок, – ответил я. – Отправитесь взрывать комету, пока она не уничтожила Землю. Привяжем вас к боеголовке – и привет.

– Умник нашелся. – Он ткнул в меня тростью. В прошлом году Кроули сломал бедро, однако не думаю, что ему нужна палка для ходьбы. Уверен – он продолжает пользоваться ею исключительно в качестве оружия.

– Тогда рассказывай, что еще ты там в «Париж-капише» натворил в последнее время.

– После того случая в День благодарения? Сожалею, но порадовать вас нечем – с тех пор я ни разу не облажался.

Раздосадованный Кроули насупился и потряс головой.

– Невероятно, – сказал он. – Ты умудряешься разочаровывать меня, даже когда не разочаровываешь. – И ушел на кухню, где на него немедленно накатили янтарные волны собак.

Десять минут спустя Лекси пришла домой и удивилась и обрадовалась, найдя здесь меня. Она отцепила поводок Мокси, собаки-поводыря, и пес кинулся ко мне, бурно выражая все те чувства, которые воспитанная и сдержанная Лекси предпочитала скрывать.

– Хорошо, что ты зашел, – проговорила она. – Я думала о тебе.

– Ты думала обо мне? – удивился я. Интересно, что же она думала и почему? И что я должен чувствовать в этой связи: смущение, удовольствие или неловкость?

– В нашей школе появился новенький, который по голосу очень напоминает тебя. Когда мы в столовой, я только его и слышу все время. Это очень напрягает.

– Понятно, – сказал я. – Если этот парень похож на меня, то он и вправду напряжный.

Лекси засмеялась:

– Да нет, это только потому, что я постоянно принимаю его за тебя.

Мы уселись в гостиной, и я перешел непосредственно к делу, выложив ей причину своего визита. Ожидал, что вот сейчас она одарит меня своей великой мудростью и, может быть, даже вручит карту с маршрутом в душу Кирстен Умляут. А Лекси вдруг скрестила руки на груди.

– Будем говорить напрямую. Тебя поцеловала красивая девушка, и ты хочешь, чтобы я растолковала тебе, что бы это значило.

– Ну да, ты ухватила суть.

До меня начало доходить, что разговор пошел куда-то не туда. Я, не самый наблюдательный человек в мире, отлично сознавал, насколько важно уметь читать по внешности Лекси. Понимаете, многие люди могут обмануть тебя, намеренно подделывая мимику и жесты; но поскольку Лекси не мыслит категориями зрения, язык ее тела всегда правдив. И, судя по нему, она была уязвлена.

– Значит, тебя поцеловала какая-то девушка. Ну и при чем здесь я?

– Она не какая-то – она в юниор-классе, и у нас в школе любой парень отдаст левую руку за прогулку с ней. А она поцеловала меня. Меня!

Лекси по-прежнему дуется со скрещенными руками. Даже собаки посматривают на нее с опаской.

И тут наконец до меня доходит.

– Да ты ревнуешь, что ли?

– Конечно нет! – чеканит Лекси, но ее тело утверждает иное.

– С чего бы это тебе меня ревновать? – спрашиваю. – Ты же встречаешься с Щелкунчиком.

Парень, о котором я упомянул – слепой мальчишка с редчайшим даром эхолокации. Издавая щелкающие звуки, он может в точности определить, что его окружает. Этакий человек-сонар, о нем даже в прессе рассказывали.

– Его зовут Рауль, – оскорбленно цедит Лекси.

– Ну да, ну да. Если бы мое имя было Рауль, я бы предпочел, чтобы меня называли Щелкунчиком.

Гримаса на лице Лекси даже собак пугает – по меньшей мере четверо из них выметываются из комнаты. Я соображаю, что самое время немного сдать назад, и выкладываю ей все: про Гуннара, про его странное неизлечимое заболевание и про тот лишний месяц – полагая, что если моя подружка узнает историю с самого начала, то смилостивится. Услышав о пожертвованном мной месяце, Лекси опускает сложенные руки.

– Ты подарил ему месяц собственной жизни?

– Да... И поэтому его сестра поцеловала меня. Вернее, она говорит, что поэтому.

– Энси, как это великодушно с твоей стороны!

– Да, да, но мы сейчас говорим не про это, а про поцелуй.

– Конечно-конечно, но расскажи мне – что сказал тот мальчик, когда ты отдал ему месяц?

Теперь пришла моя очередь раздражаться:

– Сказал спасибо, что еще, по-твоему? А теперь, может, вернемся к делу?

Однако если до этого мгновения и существовала еще туманная надежда получить совет относительно Кирстен, то теперь она улетучилась: в гостиную вперся Старикан Кроули, несомненно, подслушавший всю нашу беседу.

– А что он дал тебе взамен? – поинтересовался он.

Я вздохнул.

– Ничего. Это же подарок. Чисто символический жест.

– Значение символики сильно преувеличено, – изрек Кроули. – И, вообще, на кой нужна такая глупая благотворительность. Этот дар даже через налоговую декларацию не проведешь. Тебе надо было потребовать что-либо взамен.

Я спросил из чистого любопытства:

– И какова, по-вашему, цена одного месяца жизни?

Он окинул меня взглядом, выпятив губу, как будто обнаружил на рынке кусок протухшей рыбы.

– Твоей? Примерно доллар и девяносто восемь центов.

И с квохтаньем удалился, довольный, как легко я подставился.

– Ну, вообще-то, – произнесла Лекси, больше не сердясь, – я считаю, что месяц твоей жизни стоит гораздо больше доллара девяноста восьми.

Она потянулась к моей руке, и я передвинул ладонь так, чтобы Лекси не пришлось ее долго искать. Она с улыбкой сжала мои пальцы. Затем вздохнула и с неохотой проговорила:

– Что касается поцелуя, то мое мнение – он действительно не просто так. Поцелуев из чистой благодарности не бывает. Во всяком случае, не в старшей школе.