Текст книги "Последнее искушение Христа (др. перевод)"

Автор книги: Никос Казандзакис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Дождь еще идет? – спросил Иисус, который снова замер посередине комнаты в нерешительности.

Магдалина не ответила. Она раскатала циновку, достала из сундука простыни и толстые шерстяные одеяла – подарки своих любовников, и расстелила постель перед очагом.

– Ты будешь спать здесь. На улице холодно и ветер, к тому же на дворе полночь. Куда ты пойдешь? Простудишься и умрешь. Будешь спать здесь – рядом с очагом.

– Здесь? – вздрогнул Иисус.

– Испугался? Успокойся, мой невинный голубок, я не потревожу твой сон. Я не стану искушать тебя и не нарушу твою девственность, не велика нужда!

Она подбросила в огонь еще поленьев и уменьшила свет в лампе.

– Счастливых снов. Завтра у нас обоих много дел. Ты пойдешь по одной дороге искать свое спасение, я свое – по другой. Каждый по своей, и мы больше никогда не встретимся. Спокойной ночи.

Она упала на свою постель, зарывшись головой в подушку и кусая простыни, чтобы сдержать рыдания. Она боялась испугать спящего рядом. Всю ночь она прислушивалась к его спокойному дыханию, тихо вздыхала и баюкала его про себя, как мать.

На рассвете сквозь полуприкрытые ресницы она видела, как Иисус встал, туго затянул свой пояс и открыл дверь. Здесь он замешкался: он хотел идти и не мог. Обернувшись, он взглянул на ее постель и сделал к ней один неуверенный шаг. Он нагнулся (в комнате все еще было темно), словно ища эту женщину, чтобы прикоснуться к ней.

Магдалина неподвижно лежала на спине, распущенные волосы закрывали ее обнаженную грудь. Она глядела на него сквозь ресницы и трепетала.

– Мария… – шевельнулись его губы. Но как только он услышал свой голос, его охватил страх. Одним прыжком он очутился у порога, поспешно пересек двор и отодвинул засов.

И тогда, вскочив со своей постели и отбросив простыни, Мария Магдалина разрыдалась.

ГЛАВА 8

Постройки обители, сложенные из пепельно-красного камня, прятались между огромных скал такого же цвета за Генисаретским озером. В полночь над ними разверзлись хляби небесные, ниспадая не каплями, но потоками. Обезумев от грохота грома, гиены, волки и шакалы оглашали воем окрестности. Всполохи молний то и дело освещали стены обители, выхватывая их из кромешной тьмы, словно Бог Синая решил высечь их за провинности. Отшельники, лежа на полу своих келий, молили Господа не устраивать второй потоп. Ведь он обещал спасение патриарху Ною и в знак дружбы протянул радугу от небес до земли.

Свет горел лишь в келье настоятеля. Настоятель Иоахим, сидя под семируким подсвечником в своем кипарисовом кресле, слушал юного послушника Иоанна, который, стоя за кафедрой, читал вслух из пророка Даниила. Настоятель был худ, его мучила одышка, белая борода ниспадала водопадом ему на грудь.

– Видел я в ночном видении моем, и вот, четыре ветра небесных боролись на великом море, и четыре больших зверя вышли из моря, непохожие один на другого. Первый – как лев, но у него крылья орлиные; я смотрел, доколе не вырваны были у него крылья, и он поднят был от земли и стал на ноги, как человек, и сердце человеческое дано ему. И вот еще зверь, второй, похожий на медведя, стоял с одной стороны, и три клыка во рту у него, между зубами его; ему сказано так: «Встань, ешь мяса много!» Затем видел я: вот – еще зверь, как барс; на спине у него четыре птичьих крыла, и четыре головы были у зверя сего, и власть дана была ему…

Послушник запнулся и умолк. Слух его не улавливал ни вздохов настоятеля, ни даже его дыхания. Жив ли он? Уже много дней он отказывался принимать пищу. Он гневался на Бога и желал умереть. Он ясно дал понять братьям, что стремится к смерти, дабы избавиться от груза плоти и вознестись к Господу на небеса. Он должен был донести до Него свои жалобы – ему надо было встретиться с Ним. Но тело так тяготило, так влекло его к земле… Вот он и решил отдать его земле, оставить в могиле, чтобы истинный Иоахим мог взлететь и поведать Господу о своих печалях. Это был его долг. Разве не он был одним из пророков Израиля? Уста людей безгласны. Они не могут предстать перед Господом и поведать о своих страданиях. А Иоахим мог – так что выбора не оставалось!

Послушник перевел взгляд: семисвечник освещал голову настоятеля – лицо его было изборождено морщинами, кожа загрубела от постов и солнца: как она напоминала вымытые дождем черепа животных, на которые иногда натыкались караваны в пустыне! Сколько видений пронеслось в этой голове, сколько раз перед очами этого человека разверзались небеса и недра ада! Его мысли были подобны лестнице Иакова, по которой все заботы и надежды Израиля сновали вверх и вниз.

Настоятель открыл глаза и увидел перед собой смертельно бледного послушника. При свете меноры светлый пушок его щек золотился во всей прелести своей девственности, взор, устремленный вдаль, был полон печали.

Суровое лицо настоятеля смягчилось. Он любил этого красивого юношу, которого ему удалось забрать от его отца, Зеведея, привести сюда и отдать Господу. Ему нравилась его покорность и твердость в вере, его молчаливость и ненасытность взгляда, его мягкость и понятливость. «Когда-нибудь, – думал Иоахим, – этот мальчик будет говорить с Богом и сделает то, что не удалось мне; два шрама, которые ноют на моих лопатках, у него превратятся в крылья. И если я не вознесся при жизни, он вознесется».

Как-то раз на Пасху мальчик приехал в обитель вместе со своими родителями. Настоятель, дальний родственник старого Зеведея, радушно принимал их и усадил за собственный стол. Иоанну было тогда шестнадцать. И вот когда он ел, склонившись над столом, он вдруг почувствовал взгляд настоятеля, который проникал все глубже и глубже к нему в душу. В ужасе он поднял глаза, и два взгляда встретились над пасхальным столом. С тех пор Генисаретское озеро стало тесным для него, ничто его не веселило. Он вздыхал и таял на глазах, пока в одно прекрасное утро старый Зеведей, будучи не в силах больше выносить это, не закричал:

– Твоя голова забита не рыбной ловлей, а Богом. Ну так и отправляйся в обитель. Слава Богу, у меня два сына. Господь хочет, чтобы я с Ним поделился – так тому и быть – пусть получит свое!

Настоятель взглянул на юношу, собираясь побранить его, но при виде молитвенного выражения его лица смягчился.

– Почему ты остановился, дитя мое? Ты отвлекся посередине рассказа. Так не следует делать. Даниил был пророком, а пророков следует почитать.

Послушник залился краской, снова раскатал на кафедре пергаментный свиток и продолжил монотонно читать:

– После сего видел я в ночных видениях, и вот – зверь четвертый, страшный и ужасный и весьма сильный; у него – большие железные зубы; он пожирает и сокрушает, остатки же попирает ногами; он отличен был от всех прежних зверей, и десять рогов было у него…

– Хватит! – воскликнул настоятель. – Достаточно!

Крик испугал Иоанна, и свиток скатился на каменный пол. Юноша поднял его, приложился к нему губами и, глядя на учителя, отошел в угол. Настоятель кричал, впившись ногтями в подлокотники кресла:

– Все твои пророчества сбылись, Даниил. Четыре зверя прошло над нами. Явился лев с орлиными крыльями и растерзал нас, явился медведь, кормящийся плотью иудеев, и пожрал нас, явился четырехглавый барс и изъязвил нас с востока, запада, севера и юга. Бесстыдный зверь с железными зубами и десятью рогами воссел на нас. Весь позор и бесчестье, о которых пророчествовал ты, Господь наслал на нас, и мы благодарим тебя! Но ты пророчествовал и о благе. Почему же оно не приходит? Отчего, Господи, Ты так жаден до него? Ты щедро излил на нас беды, будь же столь щедр в своих благодеяниях! Где Сын человеческий, обещанный нам?.. Читай, Иоанн.

Юноша вышел из угла, где стоял все это время, прижав к груди свиток, и, подойдя к кафедре, продолжил. Но в голосе его, как и в голосе учителя, появились угрожающие нотки:

– Видел я в ночных видениях, вот, с облаками небесными шел как бы Сын человеческий, дошел до Ветхого днями и подведен был к Нему. И Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его – владычество вечное, которое не прейдет, и царство Его не разрушится.

Не в силах более сдерживаться, настоятель вскочил, сделал шаг, другой, споткнулся и чуть не упал, схватившись за священную рукопись.

– Где Сын человеческий, которого Ты обещал нам? Дал Ты свое слово или нет? Тебе не удастся отказаться от него – оно занесено в Писание! – и он торжествующе ударил кулаком по свитку. – Все записано! Читай снова, Иоанн! – Не дожидаясь, когда послушник начнет, настоятель схватил Писание и, подняв его вверх, не глядя, принялся ликующе выкрикивать:

– И Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его – владычество вечное, которое не прейдет, и царство Его не разрушится, – он положил свиток на кафедру и взглянул в заоконный мрак. – Ну так где же Сын человеческий? – закричал Иоахим, вглядываясь в темноту. – Ты обещал его, так что теперь он принадлежит нам, а не Тебе! Так где же он? Почему Ты не даешь ему власти, славы и царства, чтобы Твой народ, народ Израиля стал правителем Вселенной? У нас уже шеи затекли от долгого глядения в небо. Так когда же, когда? Что ж Ты медлишь – ладно, мы знаем, что Твоя секунда – тысяча лет человеческих. Но если б Ты был справедлив, Господи, Ты бы стал мерить время человеческой мерой, а не божеской. Вот что такое справедливость!

Он двинулся к окну, но колени его подогнулись, он закачался и вытянул руки, словно пытаясь схватиться за воздух. Иоанн бросился к нему на помощь, но настоятель сердито махнул рукой, чтобы тот не приближался. Призвав все свои силы, он добрался до окна, оперся о стену и высунулся как можно дальше из окна. Темнота… Молнии вспыхивали все реже, но дождь продолжал лить. Кусты, освещаемые молниями, казалось, вращались, меняя форму, словно толпа калек вздымало к небу обрубки рук, изъеденные проказой.

Иоахим напряженно вслушивался в ночь: издали донесся вой дикого пустынного зверя, кричащего от страха. А над их годовой ревел и метался другой зверь, окутанный огнем и смерчами. Настоятель вслушивался в голоса пустыни. Вдруг он вздрогнул и обернулся: кто-то невидимый вошел в его келью. Семь язычков пламени затрепетали и готовы были погаснуть. Все девять струн стоявшей в углу псалтири задрожали и зазвенели, словно невидимая рука коснулась их. Иоахим затрепетал.

– Иоанн, подойди ко мне поближе, – попросил он, оглядываясь.

– Повелевай, отец. – Выйдя из угла, послушник опустился перед ним на колени.

– Пойди, Иоанн, позови братьев. Мне надо сказать им кое-что перед уходом.

– Перед уходом, отец? – юноша вздрогнул, увидев за спиной старца два черных трепещущих крыла.

– Я ухожу, – промолвил настоятель, и голос его вдруг прозвучал словно уже с другого берега. – Я ухожу! Разве ты не видишь, как трепещет и срывается с фитилей пламя? Не слышишь, как безумно дрожат струны псалтири, готовые разорваться? Я ухожу, Иоанн. Беги звать братьев. Я хочу говорить с ними.

Иоанн склонил голову и исчез. Настоятель остался один под сенью подсвечника. Наконец он был один на один с Богом: он мог говорить свободно и бесстрашно. Он спокойно поднял голову, твердо зная, что перед ним стоит Господь.

– Иду, иду. Зачем Ты входишь в мою келью, задуваешь пламя, тревожишь струны? Я иду к Тебе, и не по Твоей воле, но по собственной. Я иду. В руках моих таблички с жалобами моего народа. Я хочу видеть Тебя и говорить с Тобой. Я знаю. Ты не привык слушать, по крайней мере, делаешь вид, что не слышишь, но я буду стучать в Твою дверь, пока Ты не откроешь, а если Ты не откроешь (сейчас меня никто Не слышит, и я скажу Тебе прямо), если Ты не откроешь дверь, я ее выломаю! Ты жестокосерд и любишь жестокосердых – лишь они могут называть себя Твоими сыновьями. До сих пор мы рыдали и повторяли: «Да исполнится воля Твоя!» Но мы не можем больше ждать, Господи. Сколько еще? Ты жестокосерд и любишь жестокосердых – так мы ожесточимся. Да исполнится теперь наша воля, наша! – Настоятель прислушался. Дождь кончился, далеко с востока доносились приглушенные раскаты грома. Семь язычков пламени спокойно горели над седой головой старика.

Иоахим замер в ожидании, когда огонь снова затрепещет, когда вздрогнут от страха струны… Но нет! Он покачал головой.

– Да будет проклята плоть человеческая! – пробормотал он. – Вечно она идет поперек духа и не дает разглядеть невидимое. Убей меня, Господи. Я хочу избавиться от непроницаемой стены своей плоти, которая не дает мне расслышать Тебя!

Тем временем дверь кельи бесшумно отворилась, и внутрь вошли разбуженные братья – все в белом. Встав у стены, они замерли в ожидании, словно бесплотные духи. Они слышали последние слова настоятеля, и дыхание остановилось в них: «Он говорит с Богом, он бранит Его – теперь всех нас поразит гром!»

Иоахим обернулся. Но взгляд его блуждал где-то далеко. К нему подошел Иоанн и пал ниц.

– Все собрались, – мягко произнес он, чтобы не испугать Иоахима.

До старца долетел голос Иоанна, и он медленно двинулся к креслу, стараясь как можно прямее держать свое умирающее тело. Дойдя до кресла, он сел и замер. Амулет со священными апофтегмами [9]9
  Апофтегма ( др.-гр.) – изречение.


[Закрыть], висевший на его руке, развязался. Молодой послушник вовремя подхватил его и снова затянул, прежде чем тот успел упасть на пол и оскверниться от соприкосновения с землей, по которой ступали человеческие ноги. Настоятель протянул руку и сжал посох с навершием из слоновой кости. Почувствовав прилив сил, он поднял голову и окинул взглядом сбившихся в кучу братьев.

– Дети мои, – вымолвил он, – я хочу сказать вам несколько слов, последних. Раскройте свои уши, и если кто-нибудь еще не проснулся, пусть уйдет. То, что я скажу, понять нелегко. В вас должны пробудиться все ваши страхи и упования, дабы вы смогли мне ответить.

– Мы слушаем, святой отец, – откликнулся старейший из братии Аввакум и приложил руку к сердцу.

– Это мои последние слова, братья. Я стану говорить иносказаниями.

– Мы слушаем, святой отец, – повторил Аввакум.

Настоятель склонил голову и понизил голос:

– Сначала видны крылья и лишь затем ангел! – Он помолчал, переводя взгляд с одного на другого, и покачал головой. – Братья, что вы на меня так смотрите, раскрыв рты? Аввакум, ты поднял руку и шевелишь губами. Ты хочешь возразить?

Тот приложил руку к сердцу:

– Ты сказал «сначала видны крылья и лишь затем ангел». Святой отец, мы никогда не видели этих слов в Писании.

– Да как же вы могли их видеть там, Аввакум? Горе мне! Ваши души все еще в тумане. Вы читаете пророчества, но ваши глаза видят лишь буквы. А что могут сказать буквы? Буквы суть черные прутья решетки, за которой бьется и вопиет дух. Дух дышит свободно лишь между букв, между строк, да на полях; а вместе с ним дышу и я. И вот я говорю вам: братья, сначала видны крылья и лишь затем ангел!

Отец Аввакум снова приоткрыл рот:

– Наши души, святой отец, словно потухшие лампы. Зажги их, зажги, чтобы мы смогли принять твое иносказание и понять его.

– Вначале, Аввакум, была тоска по свободе. Свободы еще не было, но однажды во мгле рабства кто-то с безумной скоростью замахал своими скованными руками, словно крыльями, – один, другой и наконец целый народ.

– Народ Израиля? – раздались радостные голоса.

– Да, братья, народ Израиля! Сейчас мы и переживаем этот великий и ужасный миг. Жажда свободы стала нестерпимой, крылья уже бьются над головой – освободитель грядет! Да, братья, он близко, потому что… Постойте, как вы думаете, из чего соткан этот ангел свободы? Из милости Господа? Из Его любви и справедливости? Нет, он создан борьбой, упрямством и терпением человечества!

– Святой отец, ты возлагаешь на плечи человека тяжелые обязательства – непереносимый груз, – осмелился возразить старый Аввакум. – Твоя вера в человека так велика?

Но настоятель не обратил на него внимания – мысли его были обращены к Мессии.

– Он – один из наших сыновей, – выкрикнул он. – Потому в Писании он и назван Сыном человеческим! Как вы думаете, зачем поколение за поколением, тысячи и тысячи мужчин и женщин Израиля совокуплялись и рожали детей? Соприкоснуться чревами и насладиться друг другом? Нет! Все эти сотни тысяч соитий нужны были лишь для того, чтобы родить Мессию!

Иоахим ударил посохом о пол:

– Будьте бдительны, братья! Он может прийти днем или среди ночи. Будьте готовы – чистые духом, постящиеся, бодрые. Горе тому, кого он найдет спящим, пресыщенным или полным скверны!

Братья прятались друг за друга, не осмеливаясь взглянуть на Иоахима: он излучал жгучее пламя, вздымавшееся над его головой и обжигавшее их лица.

Встав с кресла, умирающий твердыми шагами подошел к своей пастве и, протянув посох, по очереди дотронулся до каждого.

– Будьте бдительны, братья! Стоит жажде исчезнуть хоть на мгновение, и крылья снова обратятся в цепи. Бодрствуйте, боритесь, не дайте ни на миг угаснуть факелу своей души. Боритесь! Куйте крылья! Я ухожу – мне пора к Господу. Я ухожу… Вот мои последние слова: боритесь, куйте крылья! – Внезапно он перестал дышать, посох выскользнул из его рук. Беззвучно и мягко старик опустился на колени и тихо упал на пол. Юный послушник вскрикнул и бросился на помощь учителю. Братья, склонившись, уложили его на спину и, опустив подсвечник, установили его над мертвенно-бледным неподвижным лицом старика. Белая ряса его распахнулась, обнажив вериги с острыми железными крючьями, впивавшимися в грудь и бока настоятеля.

Аввакум приложил руки к его сердцу.

– Он мертв.

– Он дождался своего избавления, – прибавил кто-то.

– Душа и тело расстались и разошлись по своим обиталищам, – прошептал третий, – плоть вернулась в землю, душа – к Богу.

Но пока они перекидывались замечаниями и собирались нагреть воду, чтобы омыть тело, Иоахим раскрыл глаза. Братья отпрянули в ужасе. Его лицо было прекрасно, тонкие, с длинными пальцами руки шевелились, глаза лихорадочно блестели.

Аввакум снова опустился на колени и приложил руку к его сердцу.

– Бьется, – прошептал он. – Жив.

Он обернулся к послушнику, который лежал на полу, целуя ноги старого настоятеля.

– Вставай, Иоанн. Возьми самого быстрого верблюда и скачи за старым раввином Симеоном. Он вылечит нашего пастыря. Скорее, уже светает!

Брезжил рассвет. Облака рассеялись, и удовлетворенная вымытая земля сияла, с благодарностью глядя на небо. Два ястреба взмыли вверх и, обсушивая после дождя крылья на солнце, принялись кружить над обителью.

Послушник, утерев слезы, бросился в стойло и выбрал молодую верблюдицу с белой звездочкой во лбу. Опустив ее на колени, он взобрался ей на спину и издал пронзительный гортанный крик. Верблюдица дернулась, поднялась на ноги и широкими шагами направилась к Назарету.

Утро сияло над Генисаретским озером. Вода искрилась под лучами солнца – вблизи еще мутная от размытых за ночь берегов, дальше голубовато-зеленая, а совсем далеко – молочно-белая. Паруса были развешены на просушку, но несколько лодок уже вышли в открытые воды – рыбная ловля началась. Розовато-белые поплавки весело подпрыгивали на воде. На камни взгромоздились бакланы, следя своими круглыми глазами, не вынырнет ли какая-нибудь рыба на поверхность порезвиться в волнах. На берегу просыпался вымокший до основания Капернаум: петухи отряхивали крылья, ревели ослы, ласково мычали телята; и осмысленная человеческая речь вносила во всю эту разноголосицу покой и радость.

В укромной бухточке дюжина рыбаков, упершись своими сильными ногами в гальку и что-то напевая себе под нос, тащили сети. Над ними высился старый Зеведей – их речистый и хитрый хозяин. Делая вид, что он души не чает в каждом, он, однако, не позволял им и минуты отдыха. Они получали поденную плату, и ненасытный жадюга должен был быть уверен, что они ни секунды не потеряли даром.

Послышался звон колокольчиков – к берегу приближалось стадо коз и овец. Кто-то засвистел, залаяли собаки. Рыбаки обернулись взглянуть, но Зеведей был тут как тут.

– Это Филипп со своими филиппятами, – раздраженно рявкнул он. – За работу, ребята, за работу! – и сам схватился за веревку.

От деревни подходили все новые и новые рыбаки с сетями, за ними следовали жены, неся на головах корзины с провизией на день. Дойдя до берега, не теряя времени, они тут же садились за весла и уходили на промысел. С берега было видно, как между гребками они подкрепляются хрустящим хлебом, лежавшим у них на коленях. Филипп залез на скалу так, чтобы его видели все, и свистнул – ему не терпелось поболтать, но старый Зеведей лишь хмурил брови.

– Отвяжись, Филипп, – наконец, не выдержав, заорал он. – У нас дела. Пойди к кому-нибудь другому, – и повернулся к нему спиной, ворча себе под нос: – Пусть болтает с Ионой, он тоже там забрасывает свои снасти. А что до нас, парни, то у нас дела. – И он опять схватился за веревку и принялся тащить ее.

Рыбаки снова затянули свою заунывную, монотонную песню, не спуская глаз с красных тыквенных поплавков, подплывавших все ближе и ближе. Но в тот момент, когда они уже готовы были вытащить на берег чрево сети, кишащее рыбой, вдали раздался шум и пронзительные крики. Старый Зеведей навострил свое огромное, поросшее волосами ухо, а его люди, воспользовавшись случаем, тут же прекратили работу.

– Что случилось, парни? Похоже на погребальную песнь – женщины плачут, – произнес Зеведей.

– Какой-то большой человек умер, – ответил ему старый рыбак. – Да наградит тебя Господь долгой жизнью, хозяин.

Но старый Зеведей уже карабкался на скалу, не сводя своих хищных глазок с долины, по которой спотыкаясь бежали люди, запевая погребальную песнь. Деревня шумела – мимо пробегали женщины с распущенными волосами, низко опустив головы, шли мужчины.

– Что случилось? – окликнул их Зеведей. – Куда вы? Почему плачут женщины?

Но все спешили к токам, и ему никто не отвечал.

– Эй, куда вы? Кто умер? – заорал Зеведей, махая руками. – Кто умер?

– Зерно! – остановившись, чтобы перевести дыхание, пробурчал какой-то толстяк.

– Говори яснее. Я – Зеведей, со мной шутки плохи. Кто умер?

– Пшеница, ячмень, хлеб! – донеслись крики со всех сторон.

Старый Зеведей остался стоять с открытым ртом, но потом хлопнул себя по заднице – до него дошло.

– Ливень, – пробормотал он, – он смыл урожай с токов. Ну, пусть бедные плачут, нас это не касается.

Крики наводнили уже всю долину. В деревне не осталось ни души. Женщины на токах падали ниц и, ползая в грязи, спешили собрать то немногое, что сохранилось в выемках и бороздах. Руки у рыбаков Зеведея бессильно упали – у них не было сил тянуть сети. Зеведей при виде их праздности пришел в ярость.

– За работу! – заорал он, спускаясь со скалы. – Взяли! – и снова схватился за веревку, изображая неимоверные усилия. – Слава Тебе, Господи, мы – рыбаки, а не земледельцы. Пусть хоть потоп. Как известно, рыба не тонет. Это ясно как Божий день!

Бросив свое стадо и перепрыгивая с камня на камень, приближался Филипп.

– Новый потоп, парни! – закричал он, внезапно выныривая из-за валуна. – Да остановитесь вы, ради Бога, поболтаем. Похоже, конец света! Вы только посмотрите, сколько несчастий! Позавчера распяли зелота – наше упование. Вчера Господь разверз хляби небесные, как раз когда заполнились тока, и смыл весь наш хлеб. А тут намедни овца принесла у меня двухголового ягненка. Говорю вам, это – конец света! Да кончайте вы работать, ради Господа, давайте обсудим!

– Убирайся отсюда к черту, Филипп, и оставь нас в покое, – взревел Зеведей – кровь ударила ему в голову. – Не видишь, у нас стоит работа. Мы – рыбаки, ты – пастух, пусть горюют земледельцы – какое нам дело? Эй вы, за работу!

– И тебе, Зеведей, не жалко земледельцев? Они же помрут с голоду! – возразил пастух. – Это же наши братья, израильтяне, мы же одно дерево, и землепашцы – наши корни, если они высохнут, мы все погибнем. И к тому же, если грядет Мессия, а мы все отдадим Богу душу тем временем, кого Он будет спасать? Ответь-ка, если сможешь!

Старый Зеведей запыхтел и начал раздуваться от гнева, словно должен был вот-вот взорваться.

– Уйди ради Господа, уйди к своим филиппятам. Меня уже тошнит от ваших Мессий. Стоит ему появиться, как его тут же распинают; а за ним уже спешит следующий. Знаешь, что просил передать Андрей своему отцу Ионе? – Кресты теперь повсюду, куда ни плюнь, темницы забиты Мессиями! О-о-о, с меня довольно! Нам и без Мессий хорошо, а от них одни сплошные неприятности. Слушай, принеси-ка мне сыру, а я тебе дам за это рыбы. Ты дашь мне, я дам тебе – вот и Мессия! – он рассмеялся и повернулся к своим работникам. – Пошевеливайтесь, парни, пора разводить костер и ставить похлебку. Солнце поднялось уже на два локтя, а мы еще не сдвинулись с места.

Филипп сделал было шаг назад к своему стаду и тут же остановился. На узкой тропинке, вьющейся вдоль берега, показался нагруженный до ушей, изнемогающий от тяжести осел, за которым следовал рыжебородый босой гигант с обнаженной грудью. Он спешил, погоняя несчастное животное стрекалом.

– Глядите! Старый бес Иуда Искариот собственной персоной! – остановившись, закричал пастух. – Снова отправился по деревням подковывать мулов и ладить мотыги. Пошли послушаем, что он скажет!

– Чума на него! – пробормотал старый Зеведей. – Не нравится мне цвет его волос. Я слышал, что у его предка Каина борода была такого же цвета.

– Бедняга родом из Идумеи, – заметил Филипп. – Там до сих пор рыскают львы. Так что лучше с ним не спорить, – и, засунув в рот два пальца, он засвистел Иуде.

– Привет, Иуда, рад тебя видеть! Заворачивай сюда, чтоб мы могли получше разглядеть тебя.

Рыжебородый сплюнул и выругался. Он не любил этого пастуха, не любил хапуги Зеведея, не любил их всех, вместе взятых. Но он был кузнецом, человеком дела, знал, что нельзя терять заказчиков, и ему ничего не оставалось, кроме как направиться к этим людям.

– Какие ты привез нам новости? – осведомился Филипп. – Что делается в долине?

Рыжебородый дернул осла за хвост, и тот остановился.

– Все прекрасно, – ответил он с сухим смешком. – Господь на редкость милостив, да будет благословенно Его имя! Да, Он любит свой народ! В Назарете Он распинает пророков, а здесь, в долине, насылает потоп и уничтожает хлеб. Вы разве не слышите плач? Женщины так воют из-за пшеницы – можно подумать, что погибли все их сыновья.

– Все, что ни сделает Господь, все хорошо, – запальчиво возразил Зеведей, видя, что опять никто не работает. – Что бы Он ни делал, я Ему доверяю. Если все потонули, я один уцелел – это Господь защитил меня. Если все уцелели, я один потонул – снова Господь меня защитил, избавил от мук. Говорю вам – я Ему доверяю. Ясно как Божий день.

Услышав это, рыжебородый позабыл, что он простой труженик, еле сводящий концы с концами и полностью зависящий от этих самых людей, и, подхлестываемый дурным расположением духа, в котором пребывал, начал выкладывать все начистоту:

– Ты Ему доверяешь, Зеведей, лишь потому, что Всевышний мягко стелет для тебя и твоих делишек. В твоем распоряжении пять лодок, а в услужении пятьдесят рыбаков, которых ты кормишь так, чтобы они только не протянули ноги и у них хватило сил батрачить на тебя, пока ты набиваешь свое брюхо, сундуки и кладовые. А потом ты вздымаешь руки и говоришь: «Господь справедлив, я доверяю Ему! Мир прекрасен, и надеюсь, он никогда не изменится!» Отчего тебе было не спросить зелота, которого распяли намедни, зачем он борется за наше освобождение? Или крестьян, чей годовой труд Господь поглотил за одну ночь – спроси их! Они теперь ползают в грязи и льют слезы, по зернышку собирая урожай. Или спроси меня. Я хожу по деревням – вижу и слышу страдания Израиля. Доколе? Доколе? Тебе никогда не приходилось спрашивать себя об этом, Зеведей?

– Сказать правду, – ответил старик, – я никогда не доверял рыжеволосым. Ты – от семени Каина, убившего своего брата. Иди к черту, дружище. Я не хочу с тобой разговаривать! – и повернулся спиной к Иуде.

Рыжебородый треснул осла палкой, животное вскинуло голову и помчалось во весь дух.

– Ну подожди же, старый паразит, – пробормотал Иуда, – Мессия всех нас рассудит. Мы еще поговорим с тобой, Зеведей! – крикнул он, зайдя за камни. – Мессия придет и поставит каждого мошенника на свое место. Я тоже доверяю кое-чему! Увидимся в день правосудия!

– Пошел к черту, рыжий! – ответствовал Зеведей. Из воды, наконец, появилась сеть, полная красноперок и карпов.

Филипп замер, так и не решив, чью сторону принять. То, что сказал Иуда, было верно и смело. Пастуху не раз хотелось бросить в уродливое лицо старика то же самое, но у него никогда не хватало духу. Этот безбожник был слишком силен. Ему принадлежали все луга, на которых Филипп пас свои стада – как простой пастух мог противостоять богачу? Для этого надо было быть или безумцем или героем – Филипп не был ни тем, ни другим. Он просто слишком много болтал и никогда не рисковал попусту.

Потому он и молчал, пока эти двое препинались, да так и остался стоять в робкой нерешительности. Рыбаки уже вытянули сеть, и он нагнулся, чтобы помочь им перекладывать рыбу в корзины. Сам Зеведей вошел по пояс в воду и оттуда подавал команды людям и даже рыбе.

Но пока они, довольные, любовались переполненными корзинами, с близстоящей скалы донесся хриплый голос Иуды:

– Эй, Зеведей!

Старик сделал вид, что не слышит.

– Эй, Зеведей, – загремел тот же голос, – послушайся моего совета: сходи забери своего сына Иакова!

– Иакова! – взволнованно воскликнул старик. Он потерял своего младшего сына и не хотел терять старшего. Других у него не было, кто же станет наследником?

– Иакова? – обеспокоенно крикнул он Иуде. – Что ты хочешь сказать об Иакове, рыжий?

– Я видел, как он беседует на дороге с римским прихвостнем. Они отлично поладили!

– Каким римским прихвостнем, ты, неверный? Говори яснее.

– Сыном плотника, тем самым, который сколачивает кресты в Назарете и распинает пророков… Похоже, ты опоздал, бедняга Зеведей: Иаков тоже пропал! У тебя было два сына. Одного забрал Господь, другого – дьявол!

Старый Зеведей раскрыл рот. Какая-то рыбка выскочила из корзины, перелетела через его голову и нырнула обратно в озеро.

– Дурной знак, дурной знак! – в ужасе забормотал старик. – Неужели мой сын, как эта рыбка, покинет меня и исчезнет в глубоких водах? Ты видел летающую рыбку? – повернулся он к Филиппу. – Все на свете имеет свой смысл. Можешь ты мне сказать, что означала эта рыбка? Вы, пастухи…

– Если б это был ягненок, я бы все тебе сказала, Зеведей, даже если бы увидел его только со спины. Рыбки – это не по моей части, – он сердился, потому что, в отличие от Иуды, не мог сказать все открыто. Он перекинул посох через плечо и, прыгая с камня на камень, пошел догонять Иуду.