Текст книги "Последнее искушение Христа (др. перевод)"

Автор книги: Никос Казандзакис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

ГЛАВА 13

Солнце уже клонилось к закату. Лихорадка дня улеглась, ветер утих, озеро сверкало голубыми и розовыми красками. Несколько аистов стояли на одной ноге на мелководье, высматривая в озере добычу.

Нищие замерли в ожидании, не спуская глаз с сына Марии. Чего они ждали? Они позабыли о своем голоде и наготе, о жадности хозяев, которым не хватило великодушия оставить на своих виноградниках несколько гроздьев, чтобы скрасить их бедность. С утра они обошли все виноградники, но их корзины остались пусты. То же было и с зерном – они ходили от поля к полю с пустыми мешками, возвращаясь затемно к своим голодным детям. Но сейчас – непонятно, как и почему, – им казалось, что корзины их заполнились. Они смотрели на человека в белом и не могли заставить себя уйти. Чего они ждали? Они и сами не могли бы сказать.

Сын Марии тоже ждал, глядя на них, чувствуя, как все эти души зависят от него. Что им от него надо? Чего они жаждали? Что мог он им дать, он, у кого ничего не было? Он смотрел и смотрел на них, и вдруг мужество покинуло его – ему нестерпимо захотелось бежать, и лишь стыд удержал его. Что станет с Магдалиной, прижавшейся к его ногам? И эти тысячи глаз, с надеждой смотрящих на него, – как бросить их неутешенными? Бежать? Но куда? Господь повсюду. По своей милости Он швырял его то туда, то сюда – нет, не из милости, своей властью, своей бесконечной властью. И сын Марии вдруг ощутил, что его дом – это вся Земля, и у него нет другого дома, а человечество стало его миром, и другого мира ему не дано.

– Да свершится воля Твоя, Господи, – сказал он, склонив голову и отдаваясь на милость Божью.

Из толпы вышел старик.

– Сын Марии, мы голодны, но не хлеба просим мы у тебя. Ты беден, как и мы. Раскрой уста свои, скажи нам доброе слово, и оно насытит нас.

Старика поддержал юноша:

– Сын Марии, нас душит несправедливость, мы больше не можем выносить ее. Ты сказал, что принес нам доброе слово. Поведай же нам его, дай нам справедливость.

Сын Марии глядел на людей, и сердце его ликовало – он слышал голос, изголодавшийся по счастью, и чувствовал, что ждал этот голос долгие годы, голос, окликнувший его теперь по имени.

– Братья? – раскинув руки, произнес он. – Пошли!

И тут же, словно они тоже ждали этот голос долгие годы и наконец впервые услышали свое истинное имя, люди просияли и подхватили его крик:

– Пошли? Во имя Господа!

Сын Марии двинулся во главе, остальные за ним единым потоком. Неподалеку от озера лежал холм, еще покрытый бледной зеленью, несмотря на испепеляющий жар летнего солнца. Сейчас в вечерней прохладе он благоухал тимьяном и чабрецом. Когда-то на его вершине стоял древний языческий храм, и теперь еще разбитые резные капители колонн валялись на земле. Во время ночной ловли рыбаки часто видели там белое привидение, сидящее на мраморе, а старый Иона даже слышал однажды, как оно плакало. К этому холму и двигался – словно в полусне – сын Марии во главе огромной толпы бедняков. Саломея повернулась к своему младшему сыну.

– Возьми меня под руку. Мы тоже пойдем. – Она взяла за руку Марию. – Не плачь, Мария. Разве ты не видишь сияния вокруг головы твоего сына?

– У меня нет сына, у меня нет сына, – ответила, судорожно всхлипывая, Мария. – У всех этих нищих есть сыновья, только у меня нет ни одного. – Плача, она направилась к холму. Теперь она была уверена, что сын покинул ее навсегда. Когда она подбежала, чтобы обнять и увести его домой, он удивленно взглянул на нее, словно видел впервые; а когда она сказала: «Я – твоя мать», он осторожно отстранил ее.

Старый Зеведей увидел, что его жена забирается на холм вместе с толпой. Нахмурившись, он сжал посох и, повернувшись к Иакову и двум его спутникам, Филиппу и Нафанаилу; указал на пестрое возбужденное людское скопище.

– Голодные волки, черт бы их побрал! Но лучше уж мы будем выть вместе с ними, чтобы они не приняли нас за овец и не съели! Пошли за ними – но помните, что бы ни болтал этот сын Марии, мы будем лишь смеяться над ним. Слышите? Мы не должны позволить ему обвести нас вокруг пальца. Вперед, все вместе и глядите в оба! – И медленно, приволакивая ногу, он двинулся вслед за всеми.

К берегу подошли оба сына Ионы. Петр держал брата за руку и говорил с ним ласково, чтобы ненароком не разозлить. Но тот беспокойно следил за бредущими по склону людьми и человеком в белом, который шел во главе их.

– Кто это? Куда они идут? – спросил Петр Иуду, который все еще стоял на месте в нерешительности.

– Сын Марии, – ухмыльнулся рыжебородый.

– А толпа за ним?

– Нищие, подбирающие остатки винограда после сбора урожая. Полюбили его с первого взгляда. Похоже, он собирается говорить с ними.

– Что он может сказать? Он же двух слов связать не может!

Иуда пожал плечами.

– Поглядим, – проворчал он и тоже направился к холму.

Две смуглые девушки, утомленные и разгоряченные, возвращались с виноградников, неся полные корзины на головах. Бросив любопытный взгляд на шествие, они решили тоже присоединиться к нему.

Старый Иона с сетью на плечах тащился к своей хижине. Голод подгонял его. Но при виде своих сыновей и толпы, взбиравшейся на холм, он остановился и уставился на них своими круглыми рыбьими глазами. Он ни о чем не думал, он не спрашивал себя, кто умер, кто женился и куда идет эта толпа. Ни одна мысль не посещала его голову, он просто стоял, раскрыв рот.

– Давай, рыбий пророк Иона, пошли, – окликнул его Зеведей. – У нас праздник! Кажется, Мария Магдалина выходит замуж. Давай пойдем и повеселимся!

Иона зашевелил своими полными губами – он хотел было что-то сказать, да передумал. Поправив на плече сеть, он двинулся дальше тяжелыми шагами. И когда он уже подходил к дому, душа его наконец разродилась словами:

– Пошел ты к дьяволу, болван Зеведей! – пробурчал он и, пнув ногой дверь, вошел внутрь.

Когда Зеведей и его спутники достигли вершины, Иисус сидел на одном из мраморных обломков. Он еще не начал говорить, казалось, он ждал их. Толпа нищих расположилась перед ним, мужчины, скрестив ноги, сели на землю, женщины остались стоять за их спинами. Солнце скрылось, и лишь на юге вершина горы Фавор все еще была освещена и словно не отпускала от себя свет.

Иисус, сложив на груди руки, смотрел, как свет борется с мраком, время от времени оглядывая лица людей, которые сидели перед ним. Морщинистые, исхудавшие, скорбные, лица были обращены к нему, и глаза их наполняла надежда и даже укоризна, словно в их невзгодах был виноват он.

Увидев Зеведея и его спутников, Иисус встал.

– Добро пожаловать. Садитесь поближе. Мой голос не силен. Я хочу говорить с вами.

Как старейшина деревни, Зеведей прошел вперед и уселся на камень. Справа от него расположились его сыновья, Филипп и Нафанаил, слева – Петр и Андрей. Старая Саломея и Мария, жена Иосифа, стояли среди женщин позади. Другая Мария, Магдалина, лежала у ног Иисуса, закрыв лицо руками. Иуда стоял в стороне под старой, исхлестанной ветрами сосной, не спуская с Иисуса тяжелого взгляда голубых глаз.

Внутри Иисуса все дрожало – он пытался собрать остатки мужества. Вот и настал миг, которого он боялся всю свою жизнь. Господь победил, насильно приведя его туда, куда хотел, – к людям, чтобы заставить его говорить. И теперь, что он им скажет? В голове у него пронеслись те редкие мгновения радости, которые ему удалось пережить за свою жизнь, а за ними следовали многочисленные страдания, нескончаемый поединок с Господом и все, что ему довелось видеть во время своих одиноких скитаний, – горы, цветы, птицы; довольные пастухи, несущие домой овец на плечах; рыбаки, забрасывающие сети; крестьяне, пашущие, сеющие, жнущие и, наконец, везущие урожай в свои амбары. Все чудеса Господа на земле и на небе веером разворачивались перед его мысленным взором, и он не знал, с чего начать! Он хотел рассказать обо всем, чтобы утешить этих безутешных. Раскинувшийся перед ним мир был словно волшебная сказка, которую рассказывала ему бабушка. Сам Господь, склонившись с небес, дарил ее людям.

Иисус улыбнулся и раскинул руки.

– Люди, – начал он дрожащим, еще не уверенным голосом, – простите меня, если я буду говорить иносказаниями. Я простой безграмотный человек, нищий и презираемый, как и вы. Мое сердце полно, но язык беден. Я открываю уста, и помимо моей воли слова складываются сами. Простите, но я буду рассказывать вам притчи.

– Мы слушаем, сын Марии, – раздались крики, – мы слушаем.

Иисус продолжил.

– Сеятель вышел засеять свое поле, и когда он бросал свои зерна, одно упало на дорогу – прилетели птицы и склевали его. Другое упало на камни и, не найдя почвы, которая бы вскормила его, засохло. Третье упало в тернии, тернии выросли и задушили его. А четвертое упало на добрую почву, оно дало корень, заколосилось, родило новое зерно и накормило человечество. Имеющие уши да услышат!

Все молчали, удивленно переглядываясь. И только старый Зеведей, искавший лишь повод, чтобы затеять ссору, вскочил на ноги.

– Прости, но я не понял. У меня есть уши, слава тебе, Господи, у меня есть уши, и я слушал тебя, но не понял. Что ты хотел сказать? Не можешь ли ты говорить понятнее? – И он саркастически рассмеялся, гордо поглаживая свою седую бороду. – Может, случайно, сеятель это ты?

– Да, – робко ответил Иисус. – Я – сеятель.

– Упаси нас, Господи! – воскликнул Зеведей, ударяя посохом о землю. – А мы, конечно же, камни, тернии и поля, на которые ты бросаешь зерна, так?

– Да, – так же спокойно ответил сын Марии. Андрей не спускал с него глаз. Чем больше он глядел на Иисуса, тем сильнее колотилось у него сердце. Так же оно колотилось на берегу Иордана, когда он впервые увидел Иоанна Крестителя, завернутого в звериную шкуру, сожженного солнцем, столь истощенного постом, молитвой и ночными бдениями, что от него ничего не осталось, кроме двух безумных глаз, горящих, как угли, да рта, из которого вырывалось: «Кайтесь! Кайтесь!». От его крика волны вздымались на Иордане, останавливались караваны, замирали верблюды. Теперь перед ним стоял другой человек – он улыбался, и голос его был мягок и нерешителен, как у робкой пичуги, впервые пробующей петь, и взгляд его не испепелял, но ласкал. В растерянности сердце Андрея разрывалось надвое.

Сам того не замечая, Иоанн отодвинулся от отца и приблизился к Иисусу. Он уже почти достиг ног учителя, когда это заметил Зеведей, и ярость вспыхнула в нем с новой силой. Его уже тошнило от этих лжепророков. Не проходило дня, чтобы не являлся новый, готовый взвалить всю тяжесть мира на свои плечи, и, словно сговорившись, все они поносили землевладельцев, царей и священников. Все, что было на свете доброго и устойчивого, они стремились разрушить. А теперь очередной – босоногой сын Марии. «Лучше свернуть ему шею, пока он еще молод и хрупок», – думал про себя Зеведей.

И в поисках поддержки он обернулся, чтобы послушать, что говорят вокруг. Иаков стоял, нахмурившись не то от досады, не то от злости; Саломея пододвинулась ближе и утирала слезы; он перевел взгляд на нищих и в ужасе увидел, что вся эта изголодавшаяся голытьба, раскрыв рты, не спускает глаз с сына Марии, словно птенцы, когда их кормит мать.

– Чума на всех нищих! – проворчал старик, придвигаясь к сыну. «Лучше уж промолчать, – подумал он, – а то не миновать неприятностей».

Впереди послышался тихий, но спокойный голос – кто-то заговорил с Иисусом. Это был младший сын Зеведея, он подобрался к самым ногам Иисуса и беседовал с ним, подняв голову.

– Ты – сеятель, а мы камни, тернии и поля. Но что за зерно ты сеешь? – Его юное, покрытое первым пушком лицо горело, черные миндальные глаза с мольбой взирали на Иисуса. Подавшись вперед, Иоанн весь дрожал от волнения. Ему казалось, что вся его жизнь зависит от ответа, который он сейчас получит, – эта жизнь и та, что будет дальше за ней.

Иисус, склонившись к нему, молчал некоторое время, прислушиваясь к своему сердцу, пытаясь найти верные слова – простые, доступные и бессмертные. Жаркий пот выступил на его лице.

– Что за зерно ты сеешь? – взволнованно повторил сын Зеведея.

Иисус резко выпрямился и обратился к толпе.

– Любите друг друга… – вырвался крик из самого его сердца. – Любите друг друга!

И произнеся это, он почувствовал, что сердце его словно опустело, и он обессиленно опустился на обломок капители.

Люди взволнованно начади перешептываться – одни качали головами, другие смеялись.

– Что он сказал? – переспросил тугой на ухо старик.

– Говорит, мы должны любить друг друга.

– Как это так? – рассердился старик. – Голодный не может любить сытого. Обиженный не может любить своего обидчика. Такого не бывало! Пошли домой!

Иуда, прислонившись к сосне, нервно поглаживал свою рыжую бороду.

– Так вот что пришел ты нам сообщить, сын плотника, – проворчал он. – Это и есть твоя бесценная весть? Ты хочешь, чтобы мы любили римлян? Может, нам тоже подставить свои шеи, как ты другую щеку, и упрашивать: «Возлюбленный брат, прирежь меня?»

До Иисуса донеслись перешептывания, он увидел ухмыляющиеся лица, оловянные глаза и все понял. Он горько улыбнулся и, собрав все свои силы, встал перед ними.

– Любите друг друга! Любите друг друга! – настойчиво и проникновенно повторил он. – Господь – это любовь. Я тоже думал, что Он жесток, что одно прикосновение обращает в прах горы и несет смерть человеку. Я бежал в обитель, чтобы спастись от Него, и, распростершись ниц, замер в ожидании. «Сейчас Он придет, – повторял я себе, – придет и поразит меня молнией». И однажды утром Он пришел, но пришел, как легкий ветерок, и, прикоснувшись ко мне, сказал: «Вставай, дитя мое». Я встал и пошел, и вот я перед вами, – он сложил руки и поклонился в пояс.

– Господь – легкий ветерок! Тьфу ты, Господи! Болтун! – сплюнул Зеведей и схватил свой посох.

Сын Марии спустился к собравшимся и ходил теперь между ними, заглядывая каждому в глаза и словно упрашивая.

– Он – наш отец, – продолжал он, вздымая руки к небесам. – Ни одна боль не останется не излеченной Им, ни одна рана не заживленной. Чем больше мы страдаем на земле, тем больше нам воздастся на небесах, и возрадуемся мы… – Он вернулся к капители и в изнеможении опустился на нее.

– Пирог достанем, когда ноги протянем! – выкрикнул кто-то, и люди рассмеялись.

Но Иисус, чьими губами говорил Господь, не слышал этого.

– Блаженны голодные и жаждущие правды! – сказал он.

– Нам мало правды, нам нужен хлеб! – перебил его один из голодающих.

– И хлеба, – вздохнул Иисус, – и хлеба… Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны бедные, кроткие и обиженные. Ибо для них, для вас уготовано Господом Царствие Небесное.

Девушки, стоявшие с корзинами винограда, не говоря ни слова, переглянулись и начали раздавать виноград бедным. Магдалина, все еще не осмеливающаяся поднять голову и взглянуть на людей, украдкой целовала ноги учителя, прикрывая их своими волосами.

Иаков не выдержал, вскочил и поспешил вниз с холма. Андрея охватило какое-то бешенство и, вырвавшись из объятий брата, он устремился к Иисусу.

– Я пришел с Иордана. Пророк там говорит: «Люди – солома, а я – огонь. Я пришел, чтобы жечь и очистить землю, пламенем расчистить путь для Мессии!» А ты, сын плотника, говоришь о любви! Посмотри вокруг! Повсюду лжецы, убийцы, воры! Все бесчестны – обиженные и чинящие обиды, бедные и богатые, фарисеи и книжники – все! все! И я лжец, и я бесчестен, и брат мой Петр, и толстопузый Зеведей: он слышит «любовь» и думает о своих лодках и о том, сколько денег можно выжать из виноградной давильни.

При этих словах старый Зеведей совсем вышел из себя. Лицо его покраснело, жилы на шее вздулись, и, подняв посох, он кинулся на Андрея, но Саломея остановила его.

– Постыдись! Постыдись! – прошептала она. – Давай, иди домой.

– Не бывать тому, чтоб босоногие попрошайки указывали мне! – громко закричал Зеведей, чтобы все слышали. – А ты, плотник, – отдуваясь, обратился он к сыну Марии, – не прикидывайся здесь Мессией. Мне жаль тебя, бедняга, тебя распнут, как и твоих предшественников. Может, тогда ты одумаешься. Но мне жаль не тебя, пустобреха, а твою несчастную мать, у которой больше нет сыновей, – и он указал на Марию, которая уже без сил сидела на земле. Но и этого Зеведею показалось недостаточно, он продолжал стучать посохом и выкрикивать: – Он говорит «любовь» – давайте, валяйте, все вы братья, все общее, так что хватайте, что можете, разворовывайте чужие дома! Но могу ли я любить своего врага? Могу ли я любить нищего, который околачивается у моего дома и только того и ждет, чтобы выломать дверь и обокрасть меня? А он говорит «любовь» – послушайте этого пустозвона! Трижды да здравствуют римляне! Вот как я скажу: хоть они и язычники – трижды да здравствуют! Ибо они блюдут порядок!

Это было уже слишком. Яростно взвыв, толпа пошла на Зеведея. Иуда выпрыгнул из-за сосны. Саломее стало страшно. Закрыв рукой рот своему мужу, она повернулась к угрожающе надвигавшейся толпе.

– Не слушайте его, люди. Гнев ослепил его. Пойдем, – повернулась она к Зеведею, потом кивнула любимому сыну, безмятежно сидевшему у ног Иисуса: – Пойдем, мальчик мой. Уже темно.

– Я остаюсь, мать, – ответил юноша.

Мария встала с земли и, утирая слезы, неуверенно направилась к сыну, чтобы увести его домой. Бедная женщина была напугана и любовью, которую проявляли к нему люди, и угрозами, посылаемыми ему старейшиной деревни.

– Заклинаю вас именем Господа, не слушайте его, – повторяла она то одному, то другому, пробираясь к Иисусу. – Он болен… болен… болен…

Вздрагивая, она подошла к сыну. Он стоял, сложив руки и устремив свой взгляд на озеро.

– Пойдем, дитя мое, – ласково промолвила она, – пойдем, давай вместе вернемся домой…

Услышав голос, он обернулся и удивленно посмотрел на нее, словно спрашивая, кто она такая.

– Пойдем, дитя мое, – повторила Мария, обнимая его. – Почему ты так на меня смотришь? Ты не узнаешь меня? Я твоя мать. Пойдем, в Назарете тебя ждут братья и твой старый отец…

Иисус покачал головой.

– Какая мать? Какие братья? – спокойно произнес он. – Здесь моя мать и братья мои, – протянув руку, он указал на бродяг, их жен и рыжего Иуду, который безмолвно стоял в толпе, не сводя с него ненавидящего взгляда. – А отец мой, – он поднял палец к небесам, – отец мой – Господь.

Глаза Марии наполнились слезами.

– Есть ли на всем белом свете мать несчастнее меня? У меня был единственный сын, единственный, и теперь… – воскликнула она.

До Саломеи долетел ее крик, и, оставив мужа, она вернулась и взяла Марию за руку. Но та не хотела идти и снова, повернувшись, закричала сыну:

– Так ты не идешь? Последний раз прошу тебя: пойдем!

Иисус молчал, снова повернувшись к озеру.

– Значит, не идешь? – с отчаянием выкрикнула мать и подняла руку. – А материнского проклятия ты не боишься?

– Я ничего не боюсь, – не оборачиваясь, ответил ей сын, – и никого, кроме Господа.

Лицо Марии искривилось от гнева, и, воздев к небу кулак, она совсем уже была готова произнести проклятие, но старая Саломея вовремя успела остановить ее.

– Не надо! Не делай этого! – воскликнула она и, обхватив Марию за пояс, силой потащила прочь. – Пойдем, Мария, дорогая моя, давай пойдем. Мне надо тебе кое-что сказать.

И обе женщины начали спускаться к Капернауму. Впереди них топал разгневанный Зеведей, сшибая посохом головки чертополоха.

– Что ты плачешь, Мария, дитя мое? Разве ты не видела? – говорила Саломея.

– Что? – удивленно взглянула на нее Мария, сдерживая слезы.

– Когда он говорил, ты не видела голубые крылья за его спиной, тысячи крыл? Клянусь тебе, Мария, там была целая армия ангелов.

Но Мария лишь в отчаянии покачала головой.

– Я ничего не видела… ничего… ничего… Да и к чему мне ангелы, Саломея? Я хочу, чтобы у него были дети и внуки, чтобы они окружали его, а не ангелы!

Но в глазах старой Саломеи стояло чудесное видение. Дотронувшись до груди Марии, она зашептала, словно делясь с ней страшной тайной:

– Благословенна ты, Мария, благословен и плод твоего чрева.

Но Мария безутешно качала головой и плакала.

Разъяренные бродяги тем временем окружили Иисуса. Они выкрикивали угрозы, стучали по земле посохами и размахивали пустыми корзинами.

– Смерть богатым! Ты хорошо сказал, сын Марии! Смерть богатым! – кричали они. – Веди нас, и мы сожжем Зеведеев дом!

– Нет, не будем его жечь, – возражали другие. – Ворвемся внутрь и поделим между собой его зерно, масло, вино и сундуки, полные богатых одежд… Смерть богатым!

– Я не говорил этого! – в отчаянии взмахнул руками Иисус. – Я не говорил этого! Я говорил: «Братья, любовь!»

Но бедняки обезумели и оглохли от голода.

– Прав Андрей, – вопили они. – Сначала огонь и топор, а потом любовь!

Стоя рядом с Иисусом, Андрей слышал эти крики, но голова его была опущена, и он молчал. «Когда говорил мой учитель в пустыне, – подумал он, – слова его падали на головы людей как камни, сминая их. Этот человек, стоящий рядом, делит слова между людьми, словно хлеб… Кто из них был прав? Какой путь ведет к спасению – сила или любовь?»

Пока Андрей прикидывал, что к чему, он почувствовал, что ему на голову опустились две ладони – это Иисус подошел к нему и мягко коснулся. Пальцы его были такими длинными и мягкими, что казались уже ангельскими. Они обхватили голову Андрея, и тот не сопротивлялся. Он чувствовал, как раскрываются швы его черепа и внутрь вливается неизъяснимо сладостный поток, как он омывает его мозг, стекая в рот, к сердцу, чреслам и, растекаясь, доходит до подошв. И вся душа его возликовала, словно засохшее дерево, впитавшее влагу. Он молчал. О, если бы эти руки всегда оставались над ним! Наконец, после стольких лет борьбы он ощутил покой и душевный мир.

Чуть в стороне беседовали Филипп и простак Нафанаил – два неразлучных друга.

– Он мне нравится, – сказал долговязый сапожник. – Его голос сладок, как мед. Поверишь ли, у меня даже слюнки потекли, пока я его слушал.

– А мне не нравится, – возразил пастух. – Он говорит одно, а делает другое. Восклицает «Любовь! Любовь!» – а сам делает кресты и распинает.

– Говорю тебе, Филипп, это дело прошлое. Ему нужно было пережить это. Теперь он ступил на путь Господа.

– Мне нужны поступки, – настаивал Филипп. – Вот на моих овец напал мор. Пусть сходит и благословит их. Если они исцелятся, я поверю ему. А если нет, пусть идет, сам знаешь куда. Что ты качаешь головой? Если он хочет спасти мир, пусть начнет с моих овец.

Опустившаяся ночь, словно плащаницей, накрыла озеро, виноградники и людей. На востоке зажглась алая звезда, будто капля вина над пустыней.

Внезапно Иисус почувствовал, как он устал и проголодался. Ему захотелось остаться одному. Люди постепенно тоже возвращались мыслями к своим заботам, вспоминая о предстоящей дороге домой и о ждущих дома малышах. Каждодневные заботы нахлынули снова. Словно вспышка молнии отвлекла их на мгновение, но погасла, и они снова вернулись в обычный круговорот дел. По одному и парами, украдкой, будто предатели, они уходили и исчезали в темноте.

Охваченный грустью, Иисус лег на древний мрамор. Никто не протянул ему руки на прощанье, никто не спросил, не голоден ли он, есть ли где ему переночевать. Он лежал вниз лицом и слушал удалявшиеся шаги – все дальше, дальше, пока они не замерли в отдалении. Наконец наступила полная тишина. Он поднял голову – никого. Он огляделся – темнота. Люди ушли. Лишь звезды сияли над его головой, и внутри него затаились голод и страх. Куда ему идти? В какую дверь постучать? Он снова свернулся на остывающем камне, горечь и обида нахлынули на него. «Даже у лис есть норы, – подумал он, – а у меня нет». Он закрыл глаза. Стемнело и похолодало, его стала бить дрожь.

Внезапно до него донеслись стон и сдержанные рыдания. Он открыл глаза и различил в темноте женщину, которая ползла к нему на коленях. Добравшись, она распустила волосы и принялась обтирать ему ноги, которые были безжалостно изранены камнями. Он узнал ее.

– Мария, сестра моя, – промолвил он, опуская руку на ее голову, – Мария, сестра моя, возвращайся домой и не греши больше.

– Иисус, брат мой, – ответила она, целуя ему ноги, – позволь мне следовать за тобой, пока я не умру. Теперь я поняла, что такое любовь.

– Возвращайся домой, – повторил Иисус. – Я позову тебя, когда придет час.

– Я хочу умереть за тебя.

– Не спеши, Магдалина. Час наступит, он еще не пришел. Я позову тебя, когда он наступит. А сейчас иди.

Она хотела возразить, но он сказал на сей раз уже тверже:

– Иди!

Магдалина встала и молча пошла вниз. Ее легкие шаги быстро замерли, и лишь благоухание ее тела некоторое время еще сохранялось вокруг, пока и оно не растаяло в воздухе.

Теперь сын Марии остался совсем один. Лишь Господь взирал на него темным ночным небом, усыпанным звездами. Иисус замер, словно надеясь услышать Его голос из звездного мрака. Ни звука. Он хотел спросить Невидимого: «Господи, доволен ли Ты мною?» – но не осмеливался. Обрушившаяся тишина пугала его. «Конечно, Он недоволен мной, – внезапно вздрогнув, подумал Иисус. – Но разве я виноват, Господи? Ведь Ты знаешь, сколько раз я повторял Тебе, что не умею говорить! Но Ты, то смеясь, то негодуя, упорно толкал меня на это. И сегодня утром в обители, когда братья заставляли меня стать настоятелем, меня, недостойного, и заперли все двери, чтобы я не сбежал, Ты открыл потайную калитку и, подняв меня за волосы, швырнул пред эту толпу. „Говори! – требовал Ты. – Час пришел!“ Но я молчал, сжав губы. Ты настаивал, но я продолжал молчать. И когда Твое терпение иссякло, Ты раскрыл мои уста. Я не раскрывал их, это Ты силой раскрыл их, умастив мои губы не горящими угольями, но медовой патокой! И я стал говорить. Сердце мое кипело, я готов был закричать: „Господь есть огнь пожирающий! (да, да, как Твой пророк Креститель!) И вы, забывшие Закон, творящие неправду, не помнящие о чести, не прячьтесь! Он грядет!“ – вот что хотел я кричать. Но Ты умастил мои уста медом, и вместо этого из них полилось: „Любовь! Любовь!“»

– О, Господи, – простонал Иисус. – Я не могу бороться с Тобой. Я сдаюсь на твою милость. Да исполнится воля Твоя! – И тут же он почувствовал, словно камень свалился с его души. Склонив голову на грудь, как птица, он закрыл глаза и заснул.

И тут же ему начал сниться сон: будто он достал из-под хитона яблоко и, разломив его, вынул семечко и посадил его в землю перед собой. Не успел он это сделать, как семя проросло, образовало ствол, раскинуло ветки, покрытые листьями и цветами, – и вот уже налились плоды – тысячи красных яблок…

Покатились камешки, и послышались шаги. Потревоженный сон рассеялся. Иисус открыл глаза и увидел перед собой чью-то фигуру. И счастливый от того, что он больше не одинок, он благодарно и безмолвно встал и потянулся к человеку.

– Ты, наверное, голоден, – опустившись перед ним на колени, промолвил пришелец, – я принес тебе хлеб, мед и рыбу.

– Кто ты, брат мой?

– Андрей, сын Ионы.

– Все меня бросили и разошлись. Я и вправду голоден. Как это ты вспомнил обо мне, брат мой, и принес мне все богатства Господа – хлеб, мед и рыбу? Мне было бы достаточно и доброго слова.

– Я принес тебе и его, – ответил Андрей, чувствуя, как темнота придает ему смелости. Иисус не видел ни его дрожащих рук, ни слез, медленно ползущих по его бледным щекам.

– Сначала слово, – промолвил Иисус, протягивая руку и улыбаясь.

– Раввуни, мой господин, – прошептал сын Ионы и, склонившись, принялся целовать его ноги.