Текст книги "Дневник"

Автор книги: Никон (Николай) Оптинский Преподобный (Беляев)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

При этом мы разговаривали. Бывало, забросают вопросами. А также я им рассказывал о чем-нибудь полезном для души, из житий святых или вообще о чем-нибудь духовном. Все слушали с удовольствием и вниманием. Иногда для большей назидательности я приглашал с собой кого-либо из монахов или иеромонахов и представлял ему говорить, что производило, конечно, еще большее впечатление.

И так сидим бывало в лесу на холмике часов до 10–11 вечера. Взойдет луна. И без того уже чудный вид на Казань делается еще красивее. Перед нами поляна, за ней река, а за рекой – Казань со своим чудным расположением домов, садов и храмов… И хорошо мне тогда бывало. Сколько радости, чистой радости испытывал я тогда, и сколько благих семян было брошено тогда в эти детские восприимчивые души! И все это удовольствие стоило мне рублей 10, а что тогда для меня были 10 рублей?

Наконец, нужно было возвращаться домой. Я опять брал извозчика и ехал, полный тихой радости. Приезжал домой, ложился спать и вставал на следующий день здоровый, бодрый и шел на службу. Возвращаясь с «пира», я думал: «А где теперь мои товарищи? Как они теперь проводят время в ресторанах, в «Ливадиях», «помадиях» и «гадиях», с блудными, развратными девками? Господи! Господи!»

Про меня они говорили:

– Не с ума ли сошел? Все с детьми да с монахами.

– С монахами?

– Да! Ну, туда-сюда – один раз, а то каждый праздник! Нашел удовольствие?!

Некоторые на эти пиры смотрели снисходительно. Удивительно, что в общем многие мои сослуживцы-товарищи были хорошие люди.

На этих пирах я себя чувствовал хорошо, вся натянутость отношений пропадала, ее заменяла простота дружественных отношений. Ни лукавства, ни лицемерия тут не было, была искренняя детская простота… И как бы я хотел, чтобы эта простота была в отношениях у меня с братией! А вот я сегодня же уже получил выговор за то, что слишком просто обращаюсь. Такой же упрек сделали одному св. отцу, а он ответил на это упрекавшему его:

– Ты хочешь, чтобы я бросил эту простоту?! Нет! Я добивался ее тридцать лет, так неужели же брошу в один день?!

28 января 1909 г. Среда.

Вчера Батюшка пошел к повечерию на правило. Когда он шел оттуда, я провожал его, и Батюшка начал говорить мне следующее:

– Я поехал в 1890 году в Оренбург, где провел отрочество и юность (детские годы я провел в селе). Теперь это не тот уже город! Нет в нем уже той патриархальности и простоты, – все изменилось. И эту простоту заменила еврейская цивилизация с трамваями, телефонами и нравственным развращением. Так вот, когда я поехал в Оренбург к матери за благословением на иноческую жизнь, я ходил в этом городе по всем улицам, а также и за город ходил… И все там напоминало мне мою прошлую жизнь с ее скорбями и радостями, с ее светлыми и темными происшествиями. И эти последние производили как-то более приятное чувство. Бывали времена, когда я должен был, казалось, быть стерт с лица земли, однако Господь миловал меня.

Я говорю:

– Батюшка, вот я хотел вас спросить: собственно, я думаю так, чтобы никуда не уходить из Скита, разве уж только за послушание, куда пошлют, а то какие бы то ни были скорби и превратности, ни под каким видом не уходить. Как вы скажете?

– Конечно не уходить! Перед нами и в книгах столько примеров: как ушел из монастыря, так и пошел под гору. В своем монастыре, хоть и неблагоустроенном, все как-то терпишь еще и миришься со всем. А там не сможешь.

– А вот, Батюшка, как же о. Лев, о. Афанасий во многих обителях перебывали?

– Это другое дело. «Когда гонят в одном, бегайте в другой» (ср. Мф. 10, 23). Например, о. Льва настоятель в Белых берегах гнал. Да, прямо гнал: «Уходи, уходи, куда знаешь, и «помёт» свой бери с собой» (это был будущий еп. Игнатий, бывший тогда еще послушником). Да, конечно, надо идти, коли гонят.

Вчера утром Батюшка говорил:

– Современное монашество все стремится исполнять во всем свою волю. А авва Дорофей говорит: «Я не знаю монаху иного падения, как последование своей воле». Теперь совершенно забыли происшествия, подобные сему: старец принимает ученика и испытывает его сначала словами, а потом дает послушание: «Иди (чуть ли не за три версты) в Египетскую пустыню и вот эту сухую трость воткни в сухой песок и ходи туда ежедневно два раза поливать, беря воду с собой из монастыря». Тот идет и втыкает, потом начинает ее поливать. И что-то долго он ее поливать ходил, кажется, более года. Конечно, диавол ему наводил помыслы: «Ну, смотри, не глупый ли твой старец? Велел поливать сухую палку, воткнутую в раскаленный песок». А послушник отвечает: «Ладно, ладно, говори, что хочешь, а я все-таки буду поливать!» Наконец старец говорит своему ученику: «Иди и пожни плоды твоего послушания». Тот идет, приходит на обычное место, где была воткнутая трость, а на том месте прекрасный оазис. Пальмы растут, и ключ так и бьет из-под земли.

Теперь это забыли, забыли даже про самое это время. Ничего не послушают. У нас еще ничего, слава Богу! А что в других-то монастырях делается!

30 января 1909 г. Пятница.

Батюшка во время разговора в первый раз назвал меня своим «сотаинником». Я этого не ожидал и не знаю, чем мог это заслужить. Спаси, Господи, Батюшку! И, к моему сожалению, Батюшка все чаще и чаще говорит о смерти своей, что дни его «изочтены суть». Он говорит, что слабеет не только телесно, но и духовно. «Я совершенно один, – говорил как-то Батюшка, – а силы слабеют».

А сейчас на благословении Батюшка сказал следующее:

– Приду бывало я к своему старцу о. Анатолию: «Ну что, о. Павел?» – Скажешь ему про свои скорби: «Тяжело было даже идти к вам, насилу дошел, а помысл еще говорит: «Зачем тебе беспокоить батюшку, не ходи». – «Ну а теперь?» – «Теперь легко, словно гора с плеч свалилась». – «Да… Так и я некогда к батюшке Макарию, потом к о. Амвросию ходил, а теперь-то и некуда идти. Мы, я и батюшка Амвросий, всё вместе делали, друг друга уважали в скорбях. Приду да скажу: «Батюшка о. Амвросий, тяжело что-то». – «Ну, что тяжело? Теперь все ничего. А вот придут дни…» Да, а теперь-то они и пришли, монахов много, много хороших, а утешить некому. Теперь я понял, что значит: «Придут дни». А теперь-то и я это понял, когда прошли те блаженные дни.

31 января 1909 г. Суббота.

Когда Батюшка говорил про себя и своего старца, я подумал: «А ведь это все возможно и по отношению ко мне. И тем более, что Батюшка все это начал говорить сам от себя и как раз после моих мыслей о его смерти».

Однажды, побуждаемый подобными обстоятельствами, я спросил Батюшку:

– Батюшка, все возможно, так вот, как же быть после вашей смерти, к кому перейти?

– На все это я могу сказать: Господь не оставит. Мы видим из житий святых, что подобное бывало нередко. Умирает старец, уже лежит на смертном одре. Его обступают братия и спрашивают: «На кого ты, Авва, оставляешь нас?» Тот обводит стоящих своим взором, посмотрит туда, сюда, как бы ища кого, и не находит никого. Наконец, говорит: «На Бога оставляю вас». И действительно, Бог или неожиданно посылает им наставника, или Сам Своею милостию избавляет от различных напастей. Вот это я вам и могу только сказать на ваш вопрос.

2 февраля 1909 г. Понедельник.

Ровно два года назад в этот день, день Сретения Господня, в Чудовом Московском монастыре совершилось чудо милосердия Божия над нами. Нас встретил Господь, принял. Про себя я откровенно говорю, что я был блудный сын, как это говорится в Евангелии, и милость Божия не возгнушалась мною: я сподобился великих милостей Божиих.

За бдением Батюшка сказал краткое слово о необходимости для нас и благотворности покаянных слез, как они приятны Богу и куда приводят плачущего.

8 февраля 1909 г. Воскресенье.

Вся эта неделя быстро и незаметно прошла. С Батюшкой в келии много занимался и только сегодня как будто немного вздохнул свободнее. Сегодня Прощеное воскресенье. Погода чудная, весна. Весело блестит солнышко по снегу, с крыш и деревьев каплет вода. Елки и сосны покрыты снегом, который третьего дня выпал и покрыл белой пеленой весь Скит, поэтому вершины сосен и елей блестят на солнце, и снег, лежа на темно-зеленых хвоях, кажется еще белей.

Недавно Батюшка мне сказал следующее про монашество:

– Монашество, – говорил Батюшка, – есть блаженство, какое только возможно для человека на земле, выше этого блаженства нет ничего. И это потому, что монашество дает ключ ко внутренней жизни. Блаженство внутри нас, надо только открыть его. Полное блаженство на небе, в будущей жизни, но нижняя степень его уже на земле. В той жизни оно только продолжается.

Когда Батюшка говорит подобные вещи, я чувствую что-то великое, святое, но это как бы мелькнет передо мной и исчезнет. Правда, так бывает не всегда, и я даже, придя в келию, могу изобразить мысль на бумаге, но иногда у меня для этого не хватает сил.

13 февраля 1909 г. Пятница.

Сейчас я зашел к Батюшке на благословение после вечерни. После благословения и откровения моих немощей за этот день Батюшка сказал мне следующее:

– Это все ничего, если укоряем себя и смиряемся. А вот многие на небо лезут, подвиги накладывают на себя, а смиряться не хотят. Смиряйтесь, смиряйтесь! Да, скажу я вам, брат Николай: не хотят смиряться. Это – язва, язва современного монашества.

21 февраля 1909 г. Суббота.

19–го февраля Батюшка сказал мне:

– Вам, брат Николай, не раз уже говорил и еще скажу: приходит мне мысль – все бросить, уйти в какую-нибудь келию. Страшно становится жить, брат Николай, страшно. Только боюсь сам уйти, а посоветоваться не с кем. Если бы был жив о. Варнава, то поехал бы к нему, но и его уже нет. А сам боюсь: боюсь, как боится часовой уйти с часов, – расстреляют. В таком положении начинаешь понимать слова св. пророка Давида: «Спаси мя, Господи!» Если взять только эту часть фразы, то само собой разумеется, что никто не хочет погибели и не говорит: «Погуби меня, Господи». Все и всегда могут сказать: «Спаси мя, Господи». Но он прибавляет далее: «Яко оскуде преподобный» (Пс. 11, 2). Не к кому обратиться, Господи, спаси меня. Только теперь мне становится понятным, почему бежали св. отцы от мира, именно бежали. И хотелось бы и мне убежать в пустыню.

– Батюшка, – говорю я, – да как одному бежать? Одному нельзя.

– Нет! – возразил очень твердо Батюшка. – Нет! Одному нельзя самому, а одному с Богом – можно. Вот, например, еп. Феофан долго и неоднократно пытался бросить все и удалиться в затвор, но не было на то воли Божией. Прямо как бы в ответ на свое желание он был перемещен на епископскую кафедру во Владимир. И только уже несколько лет спустя удалился в свою милую Вышу. Да…Когда-то мы с вами, Николай Митрофанович, будем на «Выше»? Рано ли, поздно ли, а надо… Что вы скажете?.. Да, так, мой друг.

Незадолго до этого, как-то вечером Батюшка сам, не по моему вопросу, а сам начал говорить:

– Прежде я не понимал, что делается в миру, а теперь, когда приходится мне сталкиваться с ним, он поражает меня своей крайней сложностью и безотрадностью. Правда, бывают радости, но они мимолетны, мгновенны. Да и какие это радости? Самой низкой пробы, ниже 44–ой. А у нас блаженство, даже немножко как бы похоже на рай. Бывают, конечно, скорби, но это временно. Хорошо, если кто заботится о внутренней, созерцательной жизни, ибо она даст ему всё.

1 марта 1909 г. Воскресенье.

Числа 23–24–го я открывал Батюшке свои блудные и другие помыслы. Батюшка в ответ на это сказал мне:

– Эти помыслы не будут поставлены вам в грех, если вы не услаждались ими.

– Да я, Батюшка, не то, чтобы услаждаюсь, а как бы несколько медлю, не сразу отгоняю, как бы не соображаю, что должно противиться.

– Прогонять помыслы, противиться им могут только святые, а нам от них надо бегством спасаться.

– Да, я, Батюшка, когда очнусь, начинаю творить Иисусову молитву.

– Вот про это-то я и хотел вам сказать: раз у вас своих сил нет бороться с помыслами, то будем призывать Господа Иисуса, и имя Его будет прогонять от нас помыслы. В грех они, как я уже сказал, поставлены не будут. Например, разве вы виноваты, что, когда отворили дверь келии, вас охватил ветер и засыпало снегом. Никакой в этом вины нет. Но раз вы видите, что вам не под силу идти по такой вьюге, то можно спастись только бегством, то есть захлопнуть дверь. А другой – покрепче, он, пожалуй, и пойдет по этой вьюге. Но нам до таких далеко. Они могут, подобно Давиду, выходить на единоборство, но не с голыми руками. Заметьте, с чем вышел Давид на Голиафа? С камнем. А что означает «камень»? «Камень же бе Христос!»(см. 1 Кор. 10, 4). Вдумайтесь-ка в это. Значит, и он не один вышел на борьбу, а с «Камнем».

В этот же вечер Батюшка говорил мне:

– Нам, то есть стоящим на таком посту, несущим такое послушание, нельзя отдыхать. Сегодня я очень плохо почувствовал себя и думаю: «Надо отдохнуть, лягу». Лег, а помысл говорит: «А может быть, там пришла какая-нибудь раба Христова со скорбью или другой какой насущной нуждой своей, как же так? Надо отпереть». Позвал брата Никиту, сказал, чтобы он отпер, а сам встал, вскоре вся слабость прошла. А там, действительно, пришли те, которых надо было принять. И вот Господь подкрепляет в таких случаях.

Подобные же происшествия Батюшка рассказывал и раньше. Например, Батюшка не мог совершенно читать при огне вследствие страшной рези в глазах. Когда Батюшку посвятили во иеромонаха, он заявил, что при огне служить не может, а о. архимандрит отвечал, что Бог поможет. И действительно, Батюшке была дана возможность служить при огне. А теперь даже при огне пишет, читает и вообще имеет возможность работать, как этого требует его положение. Неоднократно мне приходилось слышать от Батюшки подобное:

– Я вчера вечером засиделся до часу, поэтому с трудом к утрене встал.

Вот я из этого и других подобных сему событий вижу, что для исполнения послушания, которое даже превосходит собственные силы, но которое послушник, или монах, или вообще человек берет на себя именно за послушание, как от руки Господней, как проявление воли Божией, Господь и силы дает. Батюшка говорил, что указать смиренно на неудобоисполнимость послушания можно, когда оно действительно таково, но настаивать на своем разумении нельзя, но следует взять на себя послушание с упованием на волю Божию и помощь.

4 марта 1909 г.

Сегодня, когда Батюшка стал собираться в церковь, он, одеваясь, сказал мне:

– Так оскорблять может только диавол: так злобно, так дерзко, так нагло. Например, сегодня он меня так оскорбил, таких гадостей наговорил, что я едва поднялся. Наговорил, конечно, во сне. Наяву, слава Богу, он мне не является. И знаете, говорит все с улыбочкой. Вот и отчаянные злодеи, как передают, говорят обыкновенно с улыбочкой. Например, Пугачев, Вольтер говорили постоянно с улыбочкой какой-то… Мы вот подпадем под власть диавола и делаем угодное ему: обижаем других, допускаем смех, празднословие и тому подобное. А во всем, конечно, виноват он.

Мне подобное говорил Батюшка и прежде в такой форме:

– Теперь я начинаю познавать, что такое диавольские надругательства и оскорбления, о которых иногда говорится в житиях святых.

Затем, когда Батюшка уже отворял наружную дверь, он мне сказал, что при таких оскорблениях он несколько утешается тем, что, значит, он не совсем во власти врага (по его выражению), что значит есть в нем, то есть в Батюшке, что-то неприятное для врага. Какие именно оскорбления, Батюшка сам никогда не говорил, а спрашивать я об этом не смею.

8 марта 1909 г.

4 марта я спросил Батюшку, можно ли молиться своими словами. Батюшка ответил: «Конечно, можно». Припоминая другие, бывшие прежде наставления Батюшки относительно молитвы, я вывожу следующее заключение: молитва своими словами преимущественно должна употребляться в келии. Эта молитва – молитва сердца. За службой церковной или какой бы то ни было общественной, молитва своими словами не советуется, а советуется внимательно слушать саму службу. Во время перерывов или вообще молчания за службой – творить молитву Иисусову. За самой службой творить молитву Иисусову должно в случае, если не слышно, что поют или читают. И в заключение всего скажу слова Батюшки, сказанные мне однажды:

– Духа держитесь! «Дух животворит – письмя (буква) убивает» (ср. 2 Кор. 3, 6).

30 марта 1909 г.

Насколько помню, на Страстной седмице, в Великую Пятницу, Батюшка сказал такую истину, засвидетельствованную св. Отцами:

– Если бы желающие поступить в монастырь, знали все скорби, присущие иноческой жизни, то никто бы не пошел в монастырь. Господь поэтому нарочно скрывает от нас эти скорби. А если бы люди знали блаженство, ожидающее иноков, то весь мир без оглядки побежал бы в монастырь.

12 апреля 1909 г.

Вчера была память св. Варсонофия ^{10} , и Батюшка был именинник. На днях, вчера или третьего дня, Батюшка говорил мне, что он, будучи мирским, очень любил становиться в соборе в Казани около мощей св. Варсонофия. Когда у Батюшки начали появляться желания богоугодного жития, он часто обращался в молитве к св. Варсонофию, как бы представляя на его решение, какой путь жизни избрать ему. И угодник Божий не оставил втуне молитв к нему с верою прибегающего и указал Батюшке иноческий путь, и даже сподобил его принятия при пострижении своего имени. И первым шагом к сему, быть может, было то, что мне рассказал Батюшка 14 марта перед бдением:

– В Казани, – говорил Батюшка, – когда была поставлена в первый раз на сцену опера «Гугеноты», я был в театре, в ложе с некоторыми моими хорошими знакомыми. Я очень люблю оперу. Но в театре напала на меня тоска, а в душе как будто кто-то говорит: «Ты пришел в театр и сидишь здесь, а если ты сейчас умрешь? Что тогда? А Господь сказал: «В чем застану, в том и сужу». Уйди скорее из театра! С чем и как предстанет душа твоя Богу, если ты сейчас умрешь?!» – Мне стало страшно. Я согласился с этим внутренним голосом и думаю: «Надо уйти». Тогда начинает говорить другой голос: «А что скажут твои знакомые? Да стоит ли обращать внимание на всякий пустяк?!» – Опять первый голос: «Иди, иди скорее, твои знакомые сейчас и забыли о тебе, а потом можешь что угодно сказать им на их вопросы».

Началась борьба. Первый голос взял верх, и я решил уйти. Потихоньку поднялся я со стула, едва слышными шагами добрался до двери, скорее закрыл ее за собой и быстро пошел к выходу. С лестницы почти бежал. Быстро надел пальто, выбежал на улицу, крикнул извозчика и полетел домой. Только тогда, когда я уже вошел в свой уютный номерок, я свободно мог перевести дыхание. Здесь я решил уже никогда не ходить в театр, и действительно, не ходил.

После этого рассказа Батюшки и я вспомнил несколько похожее на это происшествие в моей жизни. Но я был побежден, а князь мира сего одержал победу. Я шел в театр, а голос говорит мне: «Не ходи, что будет, если умрешь в театре?» – «Как же ты не пойдешь? – говорит другой. – Что скажут дома?» – «Ну, хорошо, ты боишься, что скажут, если ты воротишься, а вот видишь, сколько часовен, зайди в одну, другую, помолись, а там время и прошло». – «Ну, вот еще! А что ты ответишь, если спросят, кто пел и тому подобное?» Я был побежден, хотя ощутил некоторую тоску и также решил больше не ходить в театр. И это действительно было в последний раз, как я был в театре.

Вспомнилось мне и то, как я жил перед первым отъездом в Оптину, то есть перед тем, как коснулась меня благодать Господня. Когда я учился в гимназии, я не мог пропускать классы и аккуратно посещал все, хотя под конец и мало занимался дома. Также и в университет я ходил аккуратно, хотя дома совсем не учился. В университете я успел проучиться немного более полугода. Я был на одном курсе и факультете с братом. И он, и я посещали университет аккуратно. Так продолжалось до Рождества. После Рождества мои мысли и стремления к богоугождению начали несколько формулироваться, и я стал посещать университет хотя ежедневно, но с некоторой целью. Именно: под предлогом занятий в университете я уходил утром из дома, приходил в университет и был там до девяти часов, а с девяти часов отправлялся в Казанский собор к обедне, предварительно заходя по дороге к Иверской, если там народу бывало не очень много. Отслушав литургию, стоя иногда даже всю литургию на коленях, я не спеша отправлялся домой и заходил по дороге в часовню Спасителя и, помолившись там, уже без задержек направлялся домой. Дома я, напившись чаю, садился читать Евангелие, которое я читал более месяца или месяц. Когда Евангелие было прочитано, я начал читать Апостола и «Путь ко спасению» еп. Феофана. Читал иногда листочки и брошюрочки духовного содержания. Вечером я начинал писать дневник, потом немного молился и ложился спать. Так проходил день, за ним другой. Я все более и более чувствовал необходимость переменить жизнь, начать жизнь иную. И я молился об этом, конечно, своими словами. И Господь услышал мою грешную молитву и непостижимыми судьбами направил меня в Оптину, на иноческий путь.

Заходя к Иверской, я там почти не молился вследствие великой толкотни, а только приложившись к иконе, я быстро уходил в Казанский собор. Тут я становился, если была обедня, в сторонке на левой стороне храма, становился на колени и молился, главным образом Спасителю, приложившись к Его святой иконе. Я молился, – прикладывался к мощам св. апостола Варнавы. Затем молился перед иконой Казанской Божией Матери, перед иконой Божией Матери «Млекопитательница». В часовне Спасителя я молился Господу Иисусу во-первых, затем Божией Матери и св. Николаю Чудотворцу. Дома думают, что я в университете, а я в Казанском соборе, ибо я никому из домашних ничего не говорил, только был откровенен с Иванушкой, когда Господь меня свел с ним.

18 апреля 1909 г.

Вчера вечером Батюшка говорил сначала о своем первом и последнем свидании с о. Иоанном Кронштадтским в Вознесенском монастыре в Москве. Потом говорили мы о моем дедушке, еще – о революции 1905 года в Москве. Наша беседа кончилась приходом братии на благословение. Между прочим, Батюшка начал говорить следующее:

– Вот я гляжу на вас и думаю: передо мной молодой инок, благодушествующий, живущий в Скиту Оптиной пустыни под покровом Божией благодати со всеми в мире. А могло ведь быть, что он во время революции был бы увлечен общим течением, потерял бы веру в Бога, отчаялся во всем в жизни, пошел бы на баррикады, пал бы с раздробленным черепом и сошел на дно адово… Могло бы это быть? Что вы скажете?

– Могло, Батюшка, ведь я был даже несколько раз на сходках, хотя и чувствовал некоторую скуку и пустоту на них и не мог вполне разделять «красных» идей.

– Да, конечно, могло, могло быть.

Батюшка говорил, что отвлечены мы были от стремнины погибели молитвами дедушки.

21 апреля 1909 г.

Утром Батюшка мне говорил о бедственном душевном состоянии евреев: какая ненависть у них ко Христу! Один знакомый Батюшки, бывший еврейский раввин, говорил ему: «Поверьте мне, я уж хорошо знаю, что многим из евреев перед смертью является Христос, делая как бы последнее увещание для обращения к истинной вере…»

– Да, – продолжал Батюшка, – несчастнее этого народа нет. Многие из св. отцов толкуют, что «мерзость запустения, реченная пророком Даниилом, стоящая на месте святе» (см. Мф. 24, 15; Мк. 13, 14), есть храм еврейский, построенный на гробе Спасителя. В этом храме, который будет построен при пришествии антихриста, сядет на престоле сам антихрист. Тогда исполнится пророчество Даниила пророка.

Вот я смотрю на вас, зеленую молодежь, и думаю, что уже не доживу до страшных дней, а вы доживете. Помяните мое слово, что увидите вы «день лют». И опять повторяю, что бояться вам нечего, покроет вас благодать Божия. Поэтому упражняйтесь в исполнении заповедей Божиих.

25 апреля 1909 г.

Сегодня Батюшка рассказал мне про то, что в 1879 году, когда нигилисты подожгли г. Оренбург и выгорело семь восьмых частей его, батюшкина мать со своей сестрой и с ним, тогда еще Павлом Ивановичем, со всем домом и имуществом были чудесно спасены от пожара.

– Для пожара был выбран ветреный день, – говорил Батюшка. – Ветер быстро разнес пламя по большей части города. Это прямо адское пламя уже надвигалось на наш дом. Тогда мы положили на повозку свои пожитки и выехали за город, а незастрахованный дом мы оставили на волю Божию. Была ночь. Мы укрылись за уцелевшую часть вала, построенного во время Пугачева и даже ранее. Что делать? Старушка-мать стала на молитву: «Господи, спаси нас!» И я встал и говорю: «Матерь Божия! Спаси нас!» – И вдруг ветер переменил направление, пламя полетело в другую сторону, обратило в прах и пепел жидовскую синагогу и все их дома. А наша часть города уцелела.

Проходит два-три месяца, разговор о пожаре не умолкает в городе. Сижу однажды я среди моих знакомых в гостях. Разговор коснулся пожара. И вдруг некто Силин говорит: «Вы спрашиваете, почему уцелела эта часть города? Да вот почему: живет монахом, да еще, быть может, и в монастырь поступит, вот ради него и спас Господь эту часть города!» – Я тогда еще не думал о монастыре и поэтому только улыбнулся на слова этого человека, но потом не раз вспоминал их. Он сказал истину про меня. Видите, как дорого Господу монашество!

26 апреля 1909 г.

В прошлое воскресенье, 19 апреля, была прекрасная погода: днем было светло, и грело солнышко, ночью взошла почти полная луна и с безоблачного неба светила на землю. Одним словом, была ясная весенняя погода. А сегодня снова выпал снег, небо покрыто тучами, погода более походит на осень, а не на весну. Так вот, в прошлое воскресенье, движимый ясной, лунной ночью, я вышел походить по Скиту в десятом часу вечера. Недолго думая, я отправился в любимое мое место… Минут пять посидев на диванчике, я начал потихоньку ходить по аллейке и дорожке, смежной с пасекой. Идя, я старался творить молитву Иисусову. Я заметил, что мысли мои почти не развлекались в продолжение всего часового хождения моего, и молитву мне было легко творить.

В понедельник я по обычаю пришел к Батюшке и между прочим сказал и о своем ночном хождении.

– Нет, я не благословляю ходить ночью и одному. Батюшка Амвросий и батюшка Анатолий не благословляли.

– Почему? – спросил я.

– Потому что ночью бывают бесовские страхования. А вот днем можно и одному.

Хорошо, что меня предупредили об этом.

Однажды Батюшка сказал мне:

– Если бы я не был начальником и старцем, то я читал бы только жития святых и святоотеческие книги.

30 апреля 1909 г.

Я помню, как еще зимой Батюшка сказал мне:

– В человеке замечается три части: тело, душа и дух. Это видно из слов Богоматери, сказанных Ею на приветствии Елизаветы: «Величит душа Моя Господа, и возрадовася дух Мой о Бозе, Спасе Моем». Здесь очень ясно видно разделение: одно – дух, а другое – душа, а что тело и душа суть две различные части, это очевидно. И заметьте эту последовательность: начинает хвалить Господа душа, и от этого приходит в веселие и начинает радоваться дух. Это относится ко всякому человеку, когда он молится или прославляет Бога. Молитва начинается при посредстве сил души, и ум прислушивается к словам молитвы. Затем смысл молитвы как бы затронет дух человека, дойдет до него, и дух, возбужденный божественною силою молитвы, возрадуется.

Я постарался сейчас припомнить то, что тогда Батюшка говорил, но не знаю, верно ли я передал это.

6 мая 1909 г.

Вчера Батюшка говорил мне о том, какая борьба была у него в душе, когда его послали на войну в Муллин. Когда Батюшке объявили о назначении его на Восток на войну, Батюшка почувствовал всю трудность исполнения сего послушания, но не отказался, а принял его как от руки Господней, хотя оно было плодом недоброжелательства некоторых.

– Здоровье мое было плохое. Как поеду, думал я, – говорил Батюшка, – куда такому хилому старику проехать несколько тысяч верст? Вы знаете, у меня есть болезни, которым удовлетворять в дороге очень трудно, особенно в вагоне при многолюдстве. Я думал, что не доеду. Затем в уме другие мысли, а именно: «Как ты будешь служить один, не зная почти богослужения, когда ты еще так неопытен? Как ты будешь отправлять требы, крестить младенцев, когда ты ни разу не крестил? Как ты будешь отпевать усопших, когда ты ни разу еще не отпевал? Как ты будешь ладить с начальством и врачами, если они будут евреи? Они будут над тобой издеваться! Как ты сразу из Скита попадешь в многолюдство, да еще в женское общество сестер милосердия? А сестры милосердия все – переодетые публичные женщины. Как они будут смотреть на тебя? Как на твое здоровье повлияет тот климат, к которому ты не привык?» – И прочее, и прочее.

Но я только отбивался молитвой Иисусовой. Когда я это пересилил, враг переменил свои действия, он начал возбуждать к клеветам на меня едущих со мной. Это было очень тяжело. Так продолжалось до Харбина. Когда же я был отправлен в Муллин, я избавился от «гонящих мя», свободно вздохнул и попал прямо словно в рай. Одна природа чего стоит: синие горы, леса, степи с миллионами цветов. Между мною и окружающими установились простые, дружественные отношения. Главный врач оказался хохол, и все другие были истинно русские верующие люди, в том числе, конечно, и сестры милосердия (некоторые из них и сейчас относятся письменно к Батюшке). Хорошо мне там было…

Вот я и думаю: несмотря на то, что все слагалось так неблагоприятно для Батюшки, но он, будучи верен добродетели послушания, получил воздаяние. А много скорбей понес Батюшка! Враг сильно ополчался, но Божия благодать не оставляла.

10 мая 1909 г.

Вчера пришлось, хотя и немного, побеседовать с Батюшкой. Не берусь записать всю беседу, а отмечу только некоторые мысли.

– Молитва бывает, – говорил Батюшка, – во-первых – устная, во-вторых – внутренняя, сердечная, в-третьих – духовная. Внутреннюю сердечную молитву имеют весьма немногие, а имеющие духовную молитву встречаются еще реже. Духовная молитва несравненно выше внутренней, сердечной. Имеющие ее начинают познавать тайны природы, они смотрят на все с внутренней стороны, постигают самый смысл вещей, а не одну внешнюю их сторону. Они постоянно бывают охвачены высоким духовным восторгом, умилением, от которых их глаза часто источают слезы. Их восторг для нас непонятен. Доступный нам восторг самых великих художников в сравнении с их духовным восторгом есть ничто, ибо он душевен. А преп. Исаак Сирский говорит еще о четвертом роде молитвы, молитве выходящей за предел нашего сознания. Что это за молитва, я не знаю. Быть может, ее и имел только один Исаак Сирский…

Просвещение научное может быть усваиваемо всеми народами без различая, но нравственное просвещение и чистота могут быть свойственны только христианам. В монастыре достигнуть нравственного совершенства удобнее, чем в миру. Как в миру, так и в монастыре волнуют человека страсти, но в миру с наслаждением предаются страстям, если не на деле, то в слове и мысли, а в монастыре идет борьба против влечения страстей, за что и получается от Господа награда и нравственное очищение…