Текст книги "Дневник"

Автор книги: Никон (Николай) Оптинский Преподобный (Беляев)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Была одна попытка не только сравняться с Богом, но даже стать выше Его, и окончилась она тем, что сей серафим стал ниже всех и приобрел сразу все отрицательные качества за свою гордость и дерзость. И вот чем больше здесь живешь, тем все более и более уверяешься, что Господь смотрит только на кроткого и смиренного. И потому так и ненавидит гордость, что это есть диавольская, сатанинская черта.

И еще припоминаю, как Батюшка говорил, что человек должен исполнять заповеди: «Будите святы, якоже Аз свят есмь» (Лев. 11, 45).

10 марта 1908 г.

Начал читать Петра Дамаскина. Мне нравится эта книга. Это серьезная и глубокая книга, и читать ее быстро я не могу. Я сказал Батюшке об этом, и он подтвердил мои слова:

– Эта книга глубже аввы Дорофея. Еще бы, авва Дорофей – это азбука монашеской жизни, хотя, читая ее, можно открывать все новое и новое, и для каждого она является сообразной его состоянию (что-то вроде этого). Она имеет берег, и от берега можно ходить сначала по колено, потом глубже и глубже. А иной – сразу в глубину.

Есть маленький секрет, чтобы вставать легко к утрени и не просыпать: не осуждать тех, кто просыпает и опаздывает. Если не будете осуждать других, и вам будет легко.

14 марта 1908 г.

В эти дни Батюшка на благословении кое-что говорил. На мой вопрос о страхе, который находит на меня в темноте, Батюшка сказал, что это, конечно, вражье.

– Отгоняйте страх псаломским словом, как учили старцы: «От страха вражия изми душу мою» (Пс. 63, 2). Спите шесть часов, три из них должно быть непрерывного сна, так нужно для монаха (то есть три часа непрерывного сна), а если проспите и семь часов, ничего, не смущайтесь, а то враг будет говорить: «А! Что, проспал, проспал?!»

Когда послушник уезжает из монастыря в солдаты, враг всячески старается закрутить, столкнуть его в пропасть, первым делом подсунуть девчонку.

Книги читайте, но не входите в тонкости, не вдавайтесь в анализ, а молитесь Богу, да просветит ваш ум. Мне так сказал батюшка о. Анатолий. На мой вопрос: «Почему так?» – Отвечал: «Запутаешься!» Вот так и я говорю вам.

Когда я оделся в подрясник и пришел к батюшке о. Анатолию, он мне сказал: «Ну, брат Павел!» – и какой музыкой раздались эти слова в моих ушах! Я, вышедший из вонючего болота – мира, весь в грязи, в тине, и я – «брат»! Меня называет этот великий старец своим братом! Вот и я называю вас «брат Николай», а Николай Митрофанович остался там, за воротами.

Когда мне дали келию и я в ней поселился, у меня была самая простая обстановка. Кровать из трех тесинок, покрытых войлоком, свернутым вдвое, табуретка, простой некрашеный стол, простые разножки с холстом, немного белья, иконы… И мне было гораздо лучше, чем теперь. У монаха вся радость состоит в смирении, смирении и смирении… и простоте…

16 марта 1908 г.

Вчерашнего дня уже началась Крестопоклонная неделя. А я и не заметил поста. Он не заметен: то одно, то другое, и уж вечер; свободного времени очень мало, так как почти все время теперь, с начала поста, прохожу послушание помощника библиотекаря, а в библиотеке сейчас очень много дел. Вот как Господь подкрепляет меня, недостойного: совершенно не тягощусь постом, даже лучшей пищи не желаю, бывают помыслы о прежнем, да это так мимолетно, даже не беспокоят.

Вот иное дело вообще мирские воспоминания и картины – эти беспокоят, особенно за службой, хотя сама служба мне начинает более нравиться, и я не тягощусь ей (собственно церковной). Стараюсь слушать службу, хотя это далеко не всегда удается, – обыкновенно бываю очень рассеян за службой.

Прежде я ругал монахов, а теперь, когда сам живу в монастыре, то вижу, как трудно быть истинным монахом. И живу я как в миру, нисколько не изменился, все те же страсти, пороки, грехи, остался таким же развращенным, страстным человеком, только живу в келии, в Скиту, а не в миру. И не стал сразу ангелом, чего я требовал прежде от всякого монаха без разбора, молодой ли он или старый и сколько живет в монастыре, не желая ничего принимать в соображение. Теперь я начинаю понимать, что практическое знание собственно только и имеет смысл. Очень легко разглагольствовать, но очень трудно дело делать.

Батюшка сказал:

– Читайте теперь, читайте, пока еще есть время. Помяните мое слово, что придет время, когда уже некогда будет читать.

Я говорю, что и теперь времени нет для чтения.

– Ну хорошо, всю неделю работайте, а субботу и воскресенье на чтение употребляйте. Субботу хоть с послеобеденного времени на чтение, а после повечерия можно еще часок почитать.

19 марта 1908 г.

Еще коснулись того, что нужно делать, если, например, мне явится ангел:

– Ни в каком случае не доверять, а перекреститься и счесть себя недостойным видеть ангела. И Господу будет угодно это смирение, хотя бы это был настоящий ангел, а не сатана в образе ангела.

27 марта 1908 г.

Когда я пришел к батюшке на благословение, и он начал говорить, что ужасы теперь делаются в миру, повсюду страшное разложение… Антихрист открыто идет в мир.

– Я, пожалуй, уже не доживу, а вы, верую, доживете до страшных времен, но все-таки спасетесь. Хотя и доживете, спасетесь в тихом пристанище. Благо тем молодым людям, которые отошли от мира, а то он совершенно затянет. Про мир, что и говорить… Но этот дух плотоугодия вторгается и в святые обители. Поступают в монастырь для того, чтобы поскорее получить рясофор, мантию, священнический сан да должность какую-либо. Или хотят поближе к ящику стать, и, конечно, не смотрят на него, а знакомятся с содержанием, совершенно забывая, что это святотатство, что они крадут у Бога. Ради «куса» идут в монастырь, а не ради Иисуса. И при всем этом желают славы, чтобы их почитали святыми. Ищут славы, от которой прежде не знали куда убежать.

Потом, вечером, я опять сказал Батюшке, что последние два дня в особенности приходят мне в голову воспоминания, припоминается, что было за год, два. Вот за всенощной и обедней никак не мог слушать службу, неизвестно, где была мысль, – ничего не слышал, так что без всякого чувства ушел от службы. Очень неприятно.

– Этим вы не смущайтесь, а укоряйте себя за холодность.

– Да, вот еще, Батюшка. Вы дали мне книгу Игнатия (Брянчанинова) ^{4} часа в четыре до вечерни, и я успел прочесть страниц десять. Во время чтения – одна мысль за другой, одну отгонишь молитвой – другая, эту отгонишь – третья. Очень трудно сосредоточиться. Не то, чтобы одна мысль все время, так сказать, клевала меня, а все разные. Даже такие мысли, что, может быть, у Игнатия (Брянчанинова) неправда написана, ибо я читал, что он и епископ Феофан говорят об этом различно.

– Это брань. Враг видит, какуюкнигу вы хотите читать, и старается воспрепятствовать сему. Еп. Игнатий имел с бесами дело лично, только он об этом не говорил, как, например, и Серафим Саровский не имел обыкновения рассказывать. Поэтому эта книга написана с опыта личного. Вообще, еп. Игнатий не говорил про себя, что было именно с ним, а выражался иногда так: «В общежитии борются с бесами, как с голубями, а в затворе, как с тиграми».

Веруйте, что на пользу будет вам то, что исполняете за послушание. По вере вашей и я говорю то, что для вас потребно. Вот приходят ко мне с верой, и я сам удивляюсь, откуда что берется: вспоминается прочитанное и слышанное и говорится на пользу по вере вопрошающих. А бывает, что приходят просто из любопытства, или когда вообще не имеют целью пользу душевную, и тогда я положительно ничего не могу сказать, говорю: «Молись!» – и больше ничего.

Я забыл, что, когда Батюшка говорил про ужасы в миру, он в то же время прибавил:

– И среди других находятся такие чистые души! Господи, Господи! Истинно: «И свет во тьме светит и тьма его не объят!»(см. Ин. 1, 5).

16 апреля 1908 г.

Время летит… Уже прошла половина Светлой седмицы, сегодня среда. Хорошо здесь. Нет сильного подъема чувств, как бывало в миру, а ровно и тихо на душе. Я за это время даже забыл как бы, что есть мир со своей мнимой радостью и наслаждениями, даже забыл о родных, хотя молюсь за них за всех каждый день. Я вполне удовлетворяюсь здешнею жизнью. Не говорю, что я удовлетворяюсь своей жизнью, своим поведением, нет, я говорю про келию, устой сей жизни.

В миру я даже более в свое время был доволен своею жизнью, не замечая и не чувствуя своих грехов и проступков против Бога и ближнего, а здесь я начинаю чувствовать некоторые свои грехи. Здесь совесть больше обличает, и я стараюсь очищать ее по мере возможности у старца искренним откровением помыслов и поступков. Говорю «искренним», потому что говорю Батюшке все от себя, никто меня к тому не принуждает, но есть все-таки у меня желание оправдаться, хотя я и в этом самом каялся Батюшке. И я познал, кажется, силу и необходимость откровения, ибо сам на себе чувствую то великое облегчение: то успокоение и умиротворение совести, которое бывает после откровения. Проступок, который все время помнишь и который тебя беспокоит, почти забываешь, когда скажешь о нем Батюшке. Поэтому я решил всегда быть откровенным с Батюшкой и всячески хранить свою совесть.

А что касается службы, то она более утешает, чем в миру, даже утреня, на которой прежде я стоял и только думал, как бы поскорее до келии добраться и в постель. Теперь нравится, в особенности теперешняя, пасхальная, и я не устаю и не дремлю по Божией милости. Вот я и думаю: вовсе не тот счастлив, кто имеет многое и многим наслаждается, а тот, кто большего не желает, чем то, что имеет, удовлетворяется тем, что у него есть.

Наступает весна, все оживает, днем бывает тепло. Птички пищат, поют, прыгают…Вся природа хороша. Я заметил, что с прошлого года я стал более любить природу, немного чувствовать ее красоту. Прежде я любил ее почти только в одном воображении, в мечтах. Сижу я все время у себя в келии, и никого, и ничего мне не надо. Пишу и читаю, – и мне хорошо.

Сегодня за трапезой читал один мантейный монах, он мне казался всегда довольно странным, грубым, даже холодным. И вот сегодня он читал очень хорошо, с чувством, с выражением и вдруг заплакал от умиления. Он, по-видимому, очень сдерживал себя и продолжал читать далее. Вот как легко обмануться в человеке. Поэтому никогда нельзя осуждать кого-либо, особенно по наружному поведению и виду. Удивительная эта страсть, и трудно с ней бороться. И не хочешь осуждать, а все-таки осуждаешь!

19 апреля 1908 г.

Вчера получил телеграмму от епископа Трифона. Поздравляет с праздником. Вот ее текст: «Да благословит вас Воскресший Спаситель. Епископ Трифон». Коротко, но утешительно для нас, то есть для меня и Иванушки. Это единственная полученная нами к празднику весть из Москвы, и, вообще, откуда-либо. Благодарение Богу. Я об этом сказал Батюшке, и ему, по-видимому, приятно было слышать. «Спаси его, Господи, за вас! – говорил он. – Великое дело – архипастырское благословение. Сам епископ может быть и грешен, как все люди, но его благословение и молитвы имеют великую силу, как диавол ни восставал против вашего поступления в монастырь, какие бы препятствия ни строил, чтобы опять столкнуть вас в то вонючее болото, все одолели его святые молитвы…»

Затем Батюшка спросил, не играю ли я на каком-либо музыкальном инструменте. Я отвечал:

– Нет, пробовал немного, да ничего не вышло.

– А брат Иван?

– Да.

– Так вам, значит, предстоит играть в душе по слову: «Пою Богу моему дондеже есмь» (Пс. 103, 33). Это чудная гармония замечается у Пифагора, но он был язычник. У него могли быть только чуть заметные намеки. Из его сочинений почти до нас ничего не дошло, маленькие отрывочки. А полнота этой гармонии у пророка и псалмопевца Давида в его псалмах. Это пение – достояние иночества…

Более не помню. Кажется, дальше Батюшка ничего не сказал. Я сам сказал ему, что вспоминаю теперь всякие вещи, случаи, слова, поступки, игры, бывшие несколько лет, даже лет за пять-десять, иногда с мельчайшими подробностями. На это Батюшка только сказал: «Да», – и больше не помню. Прежде на то же самое мне Батюшка сказал, что это брань. Действительно, только Иисусовой молитвой и можно отогнать ее, да и то иной раз нескоро и не особенно легко.

Читать иногда почти совершенно не дают. Кроме того, теперь еще эта скоромная молочная пища расслабляет как-то после поста, спать хочется во время чтения. Читаю я теперь опять Петра Дамаскина. Иногда, когда понимаю, замечательные мысли и вещи попадаются мне, как-то открывают они глаза на дело; так просто и ясно кажется все и в то же время премудро.

22 апреля 1908 г.

Как-то на шестой седмице поста, чуть ли не в среду, заходил к нам в келии Батюшка. Иванушка поставил самоварчик, попили чаю. Говорили более о практической надобности. Благословил помыть и почистить келии к празднику, да и сказал, чтобы было в келии чисто и прибрано всегда.

– Вот Георгий, Задонский Затворник, – у него все было самое простое и нигде ни пылинки.

Затем Батюшка благословил купить конфет.

– Это не грех, только надо меру знать, а то некоторые, когда поступают, чуть ли не по весу пищу едят, а потом в излишество впадают; так лучше, зная меру, иметь конфетки и укорять себя.

Затем по вопросу Иванушки коснулись немного смысла одного псалма. А потом Батюшка рассказал, как был поврежден текст вообще всех книг Ветхого Завета. Случилось это таким образом:

– По Воскресении Христовом Апостолы указывали евреям на пророчества, которые исполнились на Иисусе Христе, доказывая им истину их собственными книгами. Тогда они дерзнули вычеркивать и изменять те места, которые относились ко Христу и Его Воскресению. Таким образом они повредили все книги. Но Господу было угодно сохранить текст непреложным для всех последующих верующих. За несколько сот лет до Рождества Христова царь Птоломей пожелал перевести Библию евреев на греческий язык, как общеупотребительный в то время. Это, конечно, было промыслительно. Для этой цели он вызвал ученейших людей, знавших хорошо оба языка – и греческий, и еврейский – и поручил им перевод Библии. Они переводили каждый в отдельности, и потом все сверили. Так образовался греческий перевод 70–ти толковников, и в нем мы имеем истинный текст Библии… Вы затронули важный вопрос! А началось все с того, что стали сведущие люди сверять псалмы на русском языке, переведенные с греческого, с иным, тоже русским переводом, (но с еврейского).

Еще Батюшка сказал, что теперь евреи печатают и продают для русских евреев именно искаженный текст (Библии). Распространяются эти книги книгоношами, и потому можно налететь, так сказать, на «историю», что, конечно, нежелательно.

Книгу Игнатия (Брянчанинова), том третий, я уже давно окончил, теперь читаю опять Петра Дамаскина и, если Бог даст, начну Игнатия (Брянчанинова) том второй, том третий мне очень понравился.

Как-то я батюшке сказал, что несмотря на то, что вообще мне книга понравилась, есть в ней некоторые места, в которых я чувствовал некоторое сомнение, например мытарства, или еще престол на небе, чины ангелов, рай и тому подобное.

– Все это, – отвечал Батюшка, – надо духовно понимать, это только намек на самую действительность. А некоторые, не понимая, что здесь все сказано в вышнем, духовном смысле, соблазняются. Например, на небе пред престолом Бога завеса, которая раздвинулась, когда подошла к ней блаженная Феодора. Конечно, это надо понимать в другом смысле. Подобно тому, как говорят, что у евреев было на глазах покрывало. Ведь не значит это, что действительно над всеми евреями было некое вещественное покрывало. Или еще: говорится про серафимов, что они закрывают лица крыльями. Какие же могут быть у них крылья? Это значит, что они не могут видеть всей славы Божией.

24 апреля 1908 г.

Видимо, Господь подкрепляет меня, грешного. На самом деле, не привыкший к физическому труду, хотя и обладаю некоторой физической силой и выносливостью, я сегодня работал почти целый день. Встал я в 6.30 утра, убирал келию, до восьми часов молился (часы). Затем поставили самовар и к получасу девятого я был уже на работе. Работали без отдыха до трапезы, т. е. до одиннадцати часов. После трапезы я отправлял по обыкновению правило – от двенадцати до часу тридцати. После него чай до двух часов, и сразу на работу. До пяти тридцати работали с отдыхом одним минут в пятнадцать. Потом я умылся, переоделся и пошел читать Псалтирь (к вечерне не ходил) и до восьми часов вечера читал. Из этого времени на трапезу минут пятнадцать – двадцать, и теперь я в келии. Уже полчаса девятого, мне читать еще вечерние молитвы и пятисотницу справлять, и я чувствую в себе достаточно для этого сил. Почти весь день на ногах: одиннадцать с половиной часов на ногах за работой и на молитве, и почти два часа (немного более) на отдых в сидячем положении за трапезой, чаем и на работе, которая не из особенно легких: копали и возили на себе навоз для удобрения. И еще на ногах за молитвой пробуду, аще сие Богу угодно, часа полтора. И, слава и благодарение Богу, не устал. Аппетит хороший чрезвычайно после работы, трапеза еще слаще кажется, чем обыкновенно. До утренней трапезы есть очень хотелось, даже маленько ослаб, а подкрепившись, опять ничего. Начинаю узнавать, что такое физическая работа как работа, а не развлечение, как бывало в миру.

Слава Богу за все!

30 апреля 1908 г.

– Перебирать четки без молитвы нужно или нет? Ибо я слышал, что надо, а это мне кажется странным.

– Без молитвы, это, конечно, бессмысленно, – один процесс перебирания шариков и только. Другое дело, когда при разговоре с другими быстро перебирают четки с молитвой: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!» Иногда говорят и другие молитвы по четкам, например «Богородицу» сто раз, такая епитимия бывает. А без молитвы не надо.

– Вот, Батюшка, авва Дорофей, преп. Петр Дамаскин, еп. Игнатий (Брянчанинов), все говорят, что необходимо внимать себе, проверять свою жизнь за день вечером, а за ночь – утром. Так вот благословите вы мне также проверять себя!

– Бог благословит! Проверяйте себя и кайтесь в согрешениях своих. Конечно, утром припоминать можно только грубые отступления, – например, проспал и опоздал к утрене, осудил за утреней кого-либо, вольно держал себя и тому подобное, ибо ночь у нас проходит во сне, а у древних Отцов она проходила во бдении. Еп. Игнатий говорит: «То, что св. Отцы древних времен относят к новоначальным, может теперь относиться только к значительно преуспевшим инокам». Действительно! И вы, должно быть, согласитесь, что теперешнее монашество мало и походит на прежнее.

Проверка своей жизни приводит к познанию своих грехов, познание своих грехов приводит к познанию своей немощи и покаянию, а это приводит, в конце концов, к мысли о Боге и смерти. А вполне определенного здесь ничего не может быть. Поэтому достаточно будет, если мы будем вспоминать свои согрешения, проверять свою жизнь и каяться в свои согрешениях, бывших за день или за ночь: «Прости мне, Господи, что я оскорбил брата или соделал то-то и то-то!»

– Эти дни мне совершенно некогда было читать, а когда я читал последний раз, читать мне было очень трудно: самые разнообразные мысли не давали сосредоточиться, от этого даже пропадала охота читать.

– А вы выйдете на терраску, посидите, – и мирный вид будет наводить на вас молитвенное чувство. Стоит только взглянуть на нашу церковь… Помыслы отогнать не в вашей силе, а не принять – в вашей. Имя Иисусово отгоняет их. А иногда нарочно попускается помыслу беспокоить вас, – надо потерпеть помысел, не соглашаясь, однако, с ним.

У батюшки о. Амвросия не было особенно приближенных учеников, только вот о. Анатолий был действительно его приближенным, сотаинником, так сказать. Врагов у него не было, он всех любил, даже тех, которые его не любили; он их как бы более любил, чем других. А такие были, и сейчас есть в монастыре, которые не могут слышать даже про батюшку о. Амвросия. Воистину: «Несть пророк без чести, разве во отечествии своем» (Мк. 6, 4). Преподобного Серафима Саровского почитала вся Россия, а в монастыре его ненавидели. Да. «Несть пророк без чести, разве во отечествии своем».

4 мая 1908 г.

В будни я продолжаю работать в саду. Сегодня воскресенье. Хотел сейчас читать, да не могу что-то. Думаю, с Божией помощью, записать кое-что. 1–го мая мне опять удалось поговорить с Батюшкой немного, и я очень был доволен. И Батюшка был очень ласков и говорил хорошо. Одним словом, я остался очень доволен этим вечером.

– Ну что, ходили на колодец?

– Да, Батюшка.

– Понравилось вам?

– Да.

– Да, я тоже ходил десять лет. Бодро себя чувствуешь. Отчасти, это от прогулки на свежем воздухе, а главным образом, это – благодатное.

– Только я сегодня немного проспал, простите, Батюшка. К обедне не опоздал, даже до начала пришел, а утренних молитв не прочитал. Конечно, я их вычитал после обедни.

– Ну, что делать. Другой раз, если подобное случится, то можно сделать так: начните читать молитвы в келии, а окончите их на дороге (ведь вы знаете их на память). Утренние молитвы можно так, а вечерние – неудобно, ибо их надо читать с открытой головой, даже клобуки снимают во время чтения их. А утренние можно.

– А вот, Батюшка, если пропустишь проверку себя утром или вечером? И если проверяешь себя, то вам потом все говорить, что было, или нет?

– Пропустил, так пропустил, что делать. Не сразу можно привыкнуть. Цель такой проверки себя – получить навык в этом. Сначала будете пропускать, может быть, по три дня, потом эти пробелы будут все меньше и меньше, и через десять лет вы уже приобретете этот навык – всегда проверять себя. А после проверки говорить мне не надо. Только самое важное, только грубые отступления.

– Ну, например, проспал?

– Да, это важно.

– Или еще пустословие? И самому неприятно, что пустословишь.

– Да, это очень важно. Это в вас зачатки внимательной жизни. Когда кто пустословит, тогда он не может внимательно жить, постоянно рассеиваясь. От молчания рождается безмолвие, от безмолвия – молитва, ибо как может молиться тот, кто находится в рассеянии? Внимание себе, внимательная жизнь – цель монашества. Сказано: «Внемли себе». Молчание, без которого никак нельзя жить, есть подвиг. Ибо когда кто молчит, то враг тотчас говорит другим: «Смотри, какой он гордец, даже говорить с тобой не хочет». А это вовсе не так. Отсюда скорби. Поэтому, если кто решается на этот подвиг, тот должен приготовиться к скорбям. Да и само молчание не скоро и не легко дается. Оно так высоко и необходимо, потому что «молчание есть тайна будущего века». Кто молчит, тот прямо готовится к будущей жизни. Батюшка о. Макарий это часто говорил: «Посмотрите, все святые молчали: о. Серафим Саровский молчал, Арсений Великий молчал, да потому он и Великий, что молчал». Когда преп. Арсения спрашивали, почему он все время молчит, он отвечал: «Поверьте братья, что я вас всех люблю, да не могу быть и с вами, и с Богом, поэтому я и убегаю от вас». И Иоанн Лествичник говорит: «Когда я говорил даже о душеполезном, я часто раскаивался, а в том, что молчал – никогда». Батюшка о. Макарий говорил: «Был Великий Арсений ^{5} , и у нас в России был бы свой Великий Арсений, если бы он пошел другой дорогой. Это – Игнатий (Брянчанинов). Это был великий ум!»

Еще в прошлую беседу про Игнатия (Брянчанинова) Батюшка сказал:

– Вы не знаете, что было, когда хоронили еп. Игнатия?

– Нет, Батюшка.

– Ангелы дориносили его душу и пели: «Архиерею Божий, святителю отче Игнатие». Вот была ангельская песнь.

Я помню, еще до Пасхи Батюшка говорил мне:

– Есть еще один Скит вроде нашего, на белом море за Соловками. Были бы и еще, только старчества нет в них… А у нас здесь благодать. Вот в монастыре все завалены послушаниями, а сюда к нам не хотят, не могут жить в Скиту. То, что для нас самое приятное – сидеть в своей келии, того они и не хотят.

Да, поистине хорошо у нас в Скиту. Начинаю, кажется, понимать батюшкины слова: «Как нам благодарить Тебя, Господи, что Ты оторвал нас от мира и привел сюда?!» Теперь я одного прошу от Господа: «Еже жити мне вся дни живота моего в дому Твоем» (ср. Пс. 26, 4). Я только смысл написал этого псаломского изречения, но порядок слов в нем иной. Иванушка сказал мне, что ему Батюшка говорил, что эти слова прямо относятся к нам, монахам. Воистину так!

Вечером. Сейчас от Батюшки. Я, кажется, ни одного слова сам не сказал, разве только на вопросы. А сам Батюшка начал говорить и рассказал следующее:

– Был у меня один знакомый, который и сейчас еще жив. Это очень образованный и артистически настроенный человек. У него были аскетические наклонности. Не раз мне приходила мысль о том, чтобы ему поступить к нам сюда, в Скит. Я ему об этом говорил, когда еще не был в мантии. Говорил, что мир со своими обольщеньями силен, чтобы он опасался. Он отвечал, что его идеал слишком высок, чтобы снизойти ему до таких низин. И вот когда я поехал в Манчжурию, я получил известие, что он женился. Я очень опечалился этим известием. Потом узнал, что, пожив годик с женой, он расстался с ней чуть ли не с проклятиями на устах… Да, не вотще сказано в Евангелии: «Имей мя отреченна». – Почему? – «Жену поял», «супруг волов купил» и т. п. И сказано далее: «Разгневался Царь. Идите на перепутья и соберите убогих, и наполнился дом» (см. Лк. 14, 16–24). Господь звал к Себе в генералы, в министры, а они не пошли. Не хотят, так не надо! Господь, создавший вселенную, может себе и еще, кроме них найти.

Да, обыкновенных иноков много. Но есть и такие, которые горят особенною любовью, поклоняются духом и истиною Господу. Это чистейшие идеалисты, без всякой примеси, таких вот и ищет Господь особенно, зовет к Себе. Вот я и думал, что, быть может, этому моему знакомому Господь благословит быть старцем, он мог бы им быть. А теперь и не знаю, что из него выйдет.

Сейчас не могу более писать. Может быть, что и опустил, некогда думать. Если Бог даст, то вспомню и в другое время напишу.

14 мая 1908 г.

Настроение обычное. Жизнь кругом течет по-прежнему, ровно и мирно, – и я вместе с общей жизнью. Теперь очень хорошо в Скиту: все распускается, зеленеет, аромат… То, что я сейчас получаю от природы, было до сих пор мне неизвестно. Этим может наслаждаться только человек, живущий среди природы. Здесь у нас в Скиту рай земной (если так можно сказать), который для меня всего дороже, главным образом потому, что им я надеюсь приобрести рай небесный. Утешает нас Господь, нас – живущих среди природы, нас – бежавших от мнимых удобств, суеты и зловония городской жизни. У нас на вратах, на стороне, обращенной к Скиту, к церкви, написано: «Коль возлюбленна селения Твоя, Господи Сил!»(Пс. 83, 2). – И воистину так. Сколько раз Батюшка говорил мне, вернее сказать, при мне: «Как нам благодарить Тебя, Господи, что Ты вселил нас здесь!» Кажется, свет этих слов начинает проникать в сознание и чувства. Батюшка еще говорил мне: «Ни на минуту не подумайте, что вы сами пришли сюда. Если что-либо есть и было с вашей стороны, то это только то, что вы не противились».

Да, это так. Я помню обстоятельство поступления моего в Скит и мои чувства… Я вижу, чувствую, что сбылись надо мною слова, прочтенные мною у еп. Феофана, в книге «Путь ко спасению», что благодать, действуя в человеке, показывает ему, дает чуть-чуть ощутить сладость духовной жизни и быстро скрывается, поставляя человека на точку безразличия, где и требуется уже от самого человека произволение на новую жизнь. Вот то, что я был на точке безразличия при поступлении в Скит, я теперь хорошо, ясно вижу. Почему я склонился на иноческую жизнь, не знаю. Теперь я склонен думать, что меня перетянули сюда молитвы Батюшки, который очень желал, чтобы я и Иванушка поступили сюда, а также молитвы еп. Трифона. Кроме этого, за нас еще молились и в миру, и здесь – в Скиту и в монастыре, и в московском Чудовом монастыре, о. Серафим в Богоявленском, о. Иона с келейником о. Михаилом…

Сначала нас сюда не принимали. Когда же приняли, уже после того, как мы уговорились с Батюшкой, у меня явились мысли подождать или же идти в другой какой монастырь и другие скверные мысли (оправдались батюшкины слова, что диавол сразу нападет). Но Батюшка снова меня успокоил, и я очень спокойно решился все бросить в миру и перебраться в Скит. Не знаю, почему я все это записал. На днях мне в голову приходили подобные же мысли.

20 мая 1908 г.

Как-то вечерком мы с Батюшкой даже погуляли по Скиту несколько часов (два-три). Всего не упомнишь, что говорили, к тому же многое в разговоре не относилось к моей духовной жизни. В общем, мне приятно было. Батюшка действительно обходится прямо с братской простотой не только со мной, но и со всеми, что даже некоторые несправедливо ставят ему это в укор, говоря, что он все-таки начальник. А Батюшка говорил: «В древних монастырях между аввою и учениками не было начальнических отношений. Да и наши оптинские старцы учили, что натянутых отношений быть не должно».

Ну, так я, собственно, хотел записать батюшкины слова о молчании.

– Вот, Батюшка, – говорю я, – мне молчать очень понравилось, так что всякий разговор тяготит меня, и я стараюсь скорее уйти. Я понял, что вы благословили мне молчать.

– Да, больше молчите. А если что спросят, даже в церкви, ответьте без всякой раздражительности и не показывая угрюмого вида. Бог благословит.

Теперь я уже забыл, а Батюшка говорил еще что-то о «Слове о молитве Иисусовой» еп. Игнатия (Брянчанинова). Кажется, Батюшка сказал, что тут вся монашеская жизнь изображена. Прошлый год, на Пасху, Батюшка давал мне почитать книгу еп. Игнатия «О молитве Иисусовой. Беседа старца с учеником». При этом он сказал: «С внешней стороны вы уже немного ознакомились с монашеской жизнью, с ее внешним строем. А вот тут вы увидите внутренний смысл монашества», – Батюшка сказал что-то вроде этого; не помню, сказал ли он слово «смысл» или нет.

31 мая 1908 г.

Вот я однажды пришел к Батюшке.

– Ну, что? Все хорошо? – спрашивает Батюшка.

– Да, все хорошо, слава Богу.

– Да, новоначальные всегда радуются, если идут в монастырь от всего сердца. Сказано в псалме: «Работайте Господеви со страхом и радуйтеся Ему с трепетом» (Пс. 2, 11). Вот такие и трудятся для Господа со страхом, боясь Его чем-либо оскобрить. И радуются. Как? С трепетом.

– Я, Батюшка, теперь как-то начинаю бояться мира.

– Это ничего, это спасительный страх. Вы ушли от этого ужасного чудища – мира, и, Бог даст, совсем отойдете от него… Один раз я видел сон. Иду я будто бы по лесу и вижу: лежит бревно. Я спокойно сажусь на него и вдруг чувствую, что бревно шевелится. Я вскочил и вижу, что это огромный змей. Я скорее бежать, выбегаю из леса, оборачиваюсь и вижу, что весь лес горит и вокруг него, кольцом охватывая его, лежит змей. Слава Тебе, Господи, что я убежал из леса! Чтобы со мной было, если бы я остался в лесу? И сон этот был для меня непонятен.