Текст книги "Дневник"

Автор книги: Никон (Николай) Оптинский Преподобный (Беляев)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Потом мне один схимник растолковал этот сон. Лес есть мир. В миру грешат и не чувствуют, не сознают, что грешат. В миру все пороки – и гордыня, и лесть, и блуд, и воровство… Да и я так жил и даже не думал о том. Но вдруг я увидел, что если так продолжать жить, то, пожалуй, погибнешь, ибо за гробом жизнь или благая для благих, или вечная ужасная мука для грешных. Я увидел, что чудовище шевелится, что сидеть на нем опасно. И вот, когда я убежал от мира и смотрю на него из монастыря, то вижу, что весь он горит в своих страстях. Это – то «огненное запаление», про которое говорится в Великом каноне Андрея Критского ^{6} .

Ко мне приходил один человек, уже семейный, и говорил, что он влюбился. «Я весь горю!» – говорил он. И, действительно, он горел…

Более я не помню, что Батюшка говорил. В это время много говорить не приходилось? Припоминаю только, что я еще сказал:

– Вот, Батюшка, я никогда не вижу и не видал снов таких.

– И хорошо, и никаким снам не доверяйте.

– Я теперь начинаю каяться, то есть сознавать, правда одним только умом, что я живу не особенно хорошо, я живу плохо: Иисусову молитву забываю, молиться ленюсь, ем лишнее, и вообще, надо бы жить лучше. Но я очень беспечный человек, мало об этом думаю (вот так я и сказал Батюшке). Как же творить Иисусову молитву? Я ее читаю, а не творю. Постоянно горжусь, других осуждаю. И все это я сознаю как-то равнодушно, одним разумом, но не чувствую этого вовсе.

– Что ж делать. Хорошо, что читаете. А сразу и нельзя ничего сделать. Я ведь говорил, что это наука из наук. А все-таки понемножечку начинайте, хотя и не можете все сразу, – ответил Батюшка.

12 июня 1908 г.

Сегодня Господь сподобил меня, недостойного, поисповедаться. После исповеди в заключение всего Батюшка сказал:

– Все это хорошо, то есть покаяние даже в мелких грехах, которые многие даже не считают за грехи, но надо больше всего заботиться о самом главном. Купцы, когда торгуют, заботятся, чтобы добыть как можно больше золота. Все металлы – и железо, и олово, и серебро, и медь – сами по себе очень ценны, однако купцы заботятся более всего о золоте. Так и нам более всего должно заботиться о приобретении смирения: смиряться, смиряться и смиряться. Есть смирение – все есть, нет смирения – ничего нет, хотя бы человек даже и чудеса мог совершать. Смиряйтесь!

– Да это очень трудно, Батюшка.

– Конечно. А золото разве легко добывать?

16 июня 1908 г.

Слава Богу! Сподобился я, грешный, принятия Святых Христовых Таин в субботу. Сбываются на мне батюшкины слова: времени у меня свободного совершенно нет ни в будни, ни в праздники, иной раз даже устанешь под конец дня. Но, благодарение Господу, ничего, хорошо себя чувствую. Кое-когда и приходится заглянуть в книгу. Я все читаю еп. Игнатия (Брянчанинова). Очень утешаюсь я его сочинениями. Не знаю, как благодарить Господа и Батюшку, что имею такое сокровище. Особенно хорошо мне теперь читать у него про молитву Иисусову. Да, кажется, у него все особенно хорошо.

22 июня 1908 г.

Удивительно, как сразу начинает смиряться человек, поступая в Скит – здесь какая-то особая, благоприятная для смиренной жизни атмосфера. Молю Господа, да смирит меня, окаянного: я всегда был и сейчас есмь гордец. Гордыня с самых малых лет моих была неотлучным спутником моей жизни и даже доныне. Мои мечты в младенчестве, детском возрасте и юности пропитаны были гордостью. Я питал в себе гордыню. Теперь я стараюсь не мечтать, отгонять мечты, но когда приходят ко мне мечты, они по-прежнему пропитаны гордыней. Да оно и понятно: от болезни не сразу исцеляются, а, придя в баню, я должен сначала тщательно омывать все свое тело, чтобы смыть грязь и стать чистым.

Сегодня Батюшка сказал мне: «Блаженни чистии сердцем, да они Бога узрят» (ср. Мф. 5, 8). Батюшка часто напоминает нам о смирении, которого я не имею, и, к сожалению, даже не хочу переносить болезнь сердца, которая последует, и сопровождает, и предшествует всему, что смиряет естество, пропитанное гордостью.

Как-то на днях о. Никон спросил меня, как явилось у меня желание идти в монастырь, что побудило, какая была сему причина? Я ни на один из этих вопросов не мог и не могу ответить. Господь привел меня сюда. Не знаю, следует ли вспоминать то, что связано с миром. Помню, что я часто, даже в играх, которые любил, чувствовал неудовлетворенность, пустоту. Я не знал, куда мне поступить из гимназии, что выбрать, какую отрасль науки, какой сообразно с этим путь жизни. Ничто мне не нравилось так, чтобы я мог отдаться тому, что выбрал.

Был у меня переворот в жизни, когда все вокруг было заражено социальными идеями, в том числе и в нашем юношеском кругу. Мне эта маска, которой прикрыто дело диавола, ведущее в пагубу, сначала как бы понравилась. Хотя я и не мог совместить ее с верой в Бога. Впрочем, о вере я никогда и не размышлял и не давал себе в ней отчета, имея о связанных с ней вещах, например монашестве, самое превратное понятие. Сначала я совсем не давал себе отчета в том, что такое монашество, потом осуждал всех монахов вообще, и даже за несколько месяцев до первого приезда в Оптину я еще сомневаться в монашестве: богоугодно ли оно? И сомневался до последнего времени, до самого поступления в Скит, и, вероятно, даже по поступлении были сомнения. Теперь, слава Богу, все затихло и истина доказывается моим собственным опытом, чтением книг и тем, что вижу и слышу. Как благодарить мне Господа? Какого блага сподобил меня Господь? Чем я мог заслужить это? Да, здесь исключительно милость Божия, презревшая всю мою мерзость. Действительно, как я сам мог прийти в Скит, не веря в идеал монашества, не имея положительно никакого о нем понятия, осуждая монахов, живя самою самоугодливою жизнью, не желая подчинять свою волю никому из смертных, не молясь ни утром, ни вечером (хотя, правда, довольно часто бывая в церкви), читая только светские книги (исключая книгу еп. Феофана, которую прочитал пред самым отъездом в Оптину), думая даже о браке. Один ответ: Господь привел. Прав и прав был Батюшка, когда говорил мне об этом. Тогда это не так на меня подействовало, я только запомнил это, и более ничего. А теперь начинаю понимать батюшкины слова.

Возвращусь немного назад. Итак, переворот моей жизни начался, как мне кажется, с социальных идей. Кроме того, тогда же в мечтах (именно в мечтах, ибо я даже не был знаком с тем, чем несколько увлекался) я идеализировал человека. Это была жажда впечатлений, про которую, описывая одного юношу, говорит в «Пути ко спасению» еп. Феофан. Этот юноша был страстно увлечен одной особой и, находясь в таком ненормальном состоянии, был на всех и на вся озлоблен. Я в то время тоже удалялся от всех и от всего. Перестал ходить в свою приходскую церковь. Замечу еще раз, что, может быть, именно церковь (этому я придаю огромное значение) была одной из самых главных причин, приведших меня в обитель и к Богу, если так можно выразиться, если я имею право так сказать. С лет двенадцати-тринадцати я ее не покидал, несмотря ни на что. Я стоял в церкви во время службы, упиваясь мечтами. Я жил мечтой, не имея нигде удовлетворения (эти мысли меня мало тревожили). Я думаю, однако: не эта ли обособленность привлекала меня к беседе с Батюшкой, к молитве, к теперешней моей жизни в Скиту? Другого ничего, кажется, особенного не было. Моя жизнь вышла из колеи безразличного отношения ко всему именно в то самое время, именно тогда произошел переворот, который надо считать в своем начале вполне отрицательным. О, коль благ Господь, пресекающий зло или же обращающий его к добрым следствиям Своим человеколюбным Промыслом! Кончаю, довольно. Может быть, это все пустословие, может быть, мне не следовало бы писать этого? Но помолюсь, да простит мне Господь вольная моя согрешения и не вольная. Быть может, все это не так, как написал. Но что уже написано, то написано.

28 июня 1908 г.

Вчера каялся я Батюшке, что не исполнил правила вследствие усталости.

– Бог простит, но все-таки нужно укорить себя. Так учили наши великие старцы. При самоукорении это даже приносит пользу. Авва Дорофей, Иоанн Лествичник говорят, что самоукорение есть невидимое восхождение. Подобно тому, как человек не замечает, как он растет, как из маленького мальчика становится взрослым, так и духовный рост человека идет совершенно незаметно для него. Этот невидимый духовный рост человека и есть самоукорение.

– Когда я творю Иисусову молитву или справляю пятисотницу, я бываю очень рассеян, мысль так и перескакивает от одного к другому, она везде побывает, только не в словах молитвы.

– А все-таки уста освящаются именем Господа Иисуса Христа, – сказал Батюшка.

Недели две назад о. Иоанн (Иван Васильевич Полевой) благословился у Батюшки пройтись немного по лесу и взять с собой меня. Я пошел. Я заметил, что о. Иоанн, глядя на сосны, на небо, вообще на всю природу, вспоминал про Бога, смерть, бессмертие, жизнь вечную и так далее. Ему вся природа вещает о Боге и дивных делах Его. А я, грешный, глядя на все существующее, совсем не переношусь от временного видимого к бесконечному невидимому. Поговорили немного о смерти и памятовании о ней. И я вспомнил про далекое прошлое, бывшее в моем детстве, лет тринадцать назад. Помню глубокую полночь, по крайней мере все братья, жившие со мной в одной комнате, спят. Мне лет шесть-семь. Мне не спится, думаю о Боге, смерти и бесконечной вечности – или благой, или полной ужасных мук. Я мыслил, конечно, совершенно по-детски. Но что же, мне представлялось, что по смерти наследую блаженство? Нет, мои мысли от представления о смерти моментально перелетали к вечным мукам, которые постигнут грешников и которым не будет конца. Ужас охватывал все мое существо, я весь содрогался, в трепете утыкался лицом в подушку и горько плакал. Особенно меня поражало то, что будущая жизнь не будет иметь конца. По-видимому, я тогда верил во все это. Даже более: я живо представлял себе то, о чем думал (хотя и по-детски), иначе эти мысли не могли бы так действовать на меня. Кажется, я даже утешал себя, стараясь отогнать страх. Помню, даже приходили хульные мысли, например, если будут такие муки, так лучше бы было, если бы Бога не было. Ибо, если Бога нет, то нет и греха, следовательно, и мук… Но нет, если даже и будут муки, то все-таки лучше, если есть Бог. Ибо, если Бога не было бы, то люди заживо погрызли бы и друг друга, и себя… Так мыслил я. Почему так? Не знаю. Помню, я этим успокаивался, то есть последнею мыслью. Более не помню, какие мысли приходили мне в голову, на чем я останавливался и как заснул в эту ночь. Не помню, были ли еще подобные ночи, дни и часы…

Помню еще, что мысли о Боге, смерти и нравственном долге, молитве и тому подобном приходили ко мне в возрасте тринадцати-семнадцати лет. Но я быстро прогонял их. Как тяжелые, неприятные для меня, я топил их в веселых, льстящих мне безумных мыслях – это бывало также по ночам. Но отгонял я их не на веки: я их отгонял с мыслью (о, безумие!), что им придет своя пора – именно в зрелом возрасте, или под старость, когда мысли о другом перестанут волновать воображение. И продолжал коснеть в равнодушии. Теперь и желал бы иметь подобные мысли, да их нет.

29 июня 1908 г.

Я помню, что особенно сильно на меня действовала мысль о бесконечности и неизменности загробной участи. Мой ребяческий ум совершенно терялся при этой мысли. Одни слова «не будет конца» приводили меня в ужас и трепет. Теперь я к подобным мыслям остаюсь совершенно равнодушен, они не производят на меня ни малейшего действия.

Теперь я начинаю бояться мира, хотя мысли о нем и лезут в голову. Про эту боязнь я говорил Батюшке, и он сказал, что она спасительна. Припоминаю батюшкины наставления о боязливости вообще, которая скорее гибельна, чем спасительна.

– Бояться надо только грехов, – говорил Батюшка (мира, конечно, я боюсь, потому что он всегда и всем давал повод склониться ко греху, он весь полон искушений, которым я не могу сопротивляться). – А боязливых, сказано в Священном Писании, не любит Бог. Никто не должен быть боязлив, труслив, а должен возлагать надежду на Бога. Почему Бог не любит боязливых, трусливых? Потому что они близки к унынию и отчаянию, а это – смертные грехи. Боязливый и трус – на краю пропасти. Истинный монах должен быть чужд такого устроения.

5 июля 1908 г.

Вчера от нас из Скита в монастырь перебрался о. Анатолий (Потапов). Более 20 лет прожил в Скиту и теперь его перевели в монастырь. Там умер о. Савва, бывший духовником (как говорят) многих из братий; к нему обращались и многие мирские. И вот на его место и перевели о. Анатолия. Третьего числа он простился с нами в трапезе, смиренно поклонился в землю, кажется, два раза. Да, он раб Божий. Всегда смиренный и никогда не унывающий. По крайней мере, я его иным не видел. Это единственный иеромонах, которого я видел встающим на колени пред Батюшкой (я видел еще о. Нектария, ставшим однажды на колени перед Батюшкой). Спаси его, Господи!

7 июля 1908 г.

Вчера на благословении Батюшка сказал мне:

– Диавол вам не даст сделать ни одного шага, за каждый шаг надо бороться. Вы помните, как евреи при постройке храма? – В одной руке – заступ, а в другой – меч. Это вообще сказано про совершение добродетелей. С одной стороны, вы должны исполнять Евангельские заповеди, а с другой – отбиваться от врага мечом, борясь за каждый шаг.

– Батюшка, а как я должен отбиваться, какой это меч?

– У нас один меч – это молитва Иисусова. Сказано: «Бей этим мечом невидимых ратников, ибо нет более сильного оружия ни на небе, ни на земле». Если вдуматься в эти слова внимательно, страшно подумать, ибо нет более сильного оружия даже на небе. «О имени Иисусове всяко колено поклонится небесных и земных, и преисподних, и всяк язык исповесть, яко Господь Иисус Христос…»(ср. Флп. 2, 10). Какие страшные времена придут…

Да, молитва Иисусова – вот оружие, а я, окаянный, совершенно забываю про нее. Да, не так скоро дается все истинно духовное, Божие, как я думал.

10 июля 1908 г.

Вечером на благословении я сказал Батюшке, что прочел одну статью о молитве Иисусовой Игнатия (Брянчанинова).

– Я не знаю, как я жил бы без познаний, которые я там почерпнул, – сказал я.

– Да.

– Вот, Батюшка, не благословите ли вы по времени и все его сочинения прочесть?

– Да, по времени. Да у него все на одном и том же – на молитве Иисусовой. Какая ширина! Теперь вы видите это. А прежде, может быть, видели вы в монашестве, как и большинство мирских, одну редьку, квас и глубочайшее невежество. Да и понятно. Чашу жизни вкусите и видите, яко благ Господь (ср. Пс. 33, 9). Да, надо вкусить, и тогда уже увидишь, какое это блаженство.

24 июля 1908 г.

Прошлый год весной, когда я возвращался из Оптиной в Москву, все меня расспрашивали: «Я слышал (или слышала), вы ездили в монастырь? Ну как? Что?..» Все чрезвычайно удивлялись, что я хочу поступить в монастырь. Я помню, одна молодая дама, лет 22–24, еще только года два-три замужем (с мужем и вообще она живет ничего, хорошо, хотя и среднего состояния), встретив меня на дворе, предлагала подобные вопросы. Я отвечал утвердительно.

– Счастливый вы человек, – сказала она.

– Да, слава Богу.

– Да, не все могут… Прощайте!

Мы разошлись. Так может говорить человек, который не удовлетворяется своей жизнью, то есть если он другого считает счастливее себя. А почему бы не удовлетворяться ей своим положением? Мало денег? Да нет, их достаточно, чтобы вполне прилично, даже щеголевато одеваться, иметь прислугу, квартиру чистенькую в несколько комнат, быть сытой и в тепле. Чего же не хватает? И такая неудовлетворительность очень у многих в миру: ищут, ищут и не находят, ибо ищут, как Батюшка говорит, не там, где можно найти.

Я воссылаю мою неблагодарную благодарность Господу Богу, что я здесь, в нашем милом Скиту. Я боюсь мысли, что придется покинуть Скит, и молю Бога, да умилосердится надо мной, недостойным Его милости.

Я не знаю, как живут мои товарищи по гимназии, не получаю никаких известий, и слава Богу. Но что я, будучи еще в миру, узнал о некоторых из них – неутешительно. Двое застрелились (забыл по какой причине). Один перерезан поездом и отошел в вечность с неизвестным для меня состоянием духа. Он был из «красных», в последний год не приобщался Святых Христовых Таин. Еще один – в тюрьме за социально-революционную деятельность. Затем: один – за новые идеи в неприязненных отношениях с родителем (выразившемся о своих сыновьях: «У меня нет детей»). Далее – большинство неверующих, или маловерующих, зараженных новыми ложными идеями. Вот состояние моих сверстников – сотоварищей! Боже! Боже! За что Ты так милостив ко мне, что Ты взял меня под покров Божией Матери и св. Иоанна Крестителя в эту животворную скитскую тишину от всех этих ужасов, которыми полон мир!.. Этими, подобными и еще большими ужасами полна, как приходилось видеть и слышать, вся жизнь в миру. Благодарю Тебя, Господи, что я здесь, в Скиту! Я не умею и не знаю, как благодарить Тебя! Помилуй меня!

31 июля 1908 г.

29 июля Оптину посещал Преосвященный Никон, еп. Вологодский. В храме св. Иоанна Предтечи Владыка говорил нам, всем скитянам, речь. Мне понравилось, как он говорил. Говорил он о необходимости и пользе для нас скорбей:

«Если бы у нас не было скорбей, то есть различных обид и неудовольствий, если бы нас никто не трогал, если бы не было никаких искушений, то как бы могли мы познать себя, свои страсти, свои грехи. Если меня никто не будет трогать, то я не буду раздражаться, сердиться. Если нам будет житься покойно, без всяких скорбей, то возомним о себе, что мы праведники, бесстрастные, и будет расти наш внутренний фарисей, нас обымет гордыня. Если же мы терпим скорби, обиды, то невольно познаём свои немощи, страсти. Мы и не думаем, что мы горды, что у нас злоба и другие страсти. Когда же нас обидят, то сразу зашевелятся, как гады, наши страсти, поднимутся из глубины нашего сердца, и сразу мы увидим, что мы очень немощны, что мы полны страстей, и невольно будем смиряться. Отсюда ясно, что мы не должны сердиться на людей, причиняющих нам скорби, ибо они – лучшие наши благодетели, указавшие нам наши немощи, которых мы в себе не предполагали. Мы должны обойтись с ними кротко и помолиться за них. Кроткое обращение совершает чудеса, растапливает каменные сердца, приводит к пути спасения. Да отчего собственно у нас и есть скорби? Каждый человек несет свой крест. Под крестом разумеются скорби и невзгоды, которые встречаются человеку на его жизненном пути.

Из чего образовывается крест? Вот, посмотрите на вещественный крест. Он составляется из двух линий: одна идет прямо вверх, а другая пересекает ее. Так же образуется и наш жизненный крест. Воля Божия тянет нас снизу вверх, от земли на небо, а наша воля становится воле Божией поперек, противится ей. Отсюда скорби, ибо в нас происходит борьба и причиняет боль сердцу. И стоит нам только во время скорби или искушения сказать: «Да будет воля Твоя, Господи!» – как сразу же нам становится легче на сердце, мы успокаиваемся. Как только мы свою волю направим по воле Божией, то уже креста-то и не получается, подобно тому, как случается и с вещественным крестом, когда обе линии направим в одну сторону.

Хорошо у вас здесь, отцы святые, помоги вам Господи. Еще чувствуешь в наших святых обителях, что есть еще вера Христова, несмотря на то, что теперь сатана явно для всех вооружается на нее. Мирские люди стараются приехать в монастырь поговеть, чтобы отдохнуть, получить совет, наставление, как бороться со страстями, немножко пожить в святой обители. Мирские духовники обижаются, что к ним не идут на исповедь, они, бедные, и не понимают причины этого…»

Здесь я подумал про себя: да, мирские спешат в обитель хоть на минутку, а я, грешный, здесь все время живу. Как же я счастлив! Как же и чем заслужил я это? Господи! Господи!

Всего написать не могу, да и не упомнишь. В общем, мне очень понравилось, как Владыка говорил в церкви, у о. Иосифа и у батюшки. После речи в церкви он всех нас благословлял. Вчера вечером, говорят, уехал. В миру, в Москве, я о нем слышал только плохое, ибо он черносотенец. «Теперь всюду красные идеи и рационализм, взимающиеся на разум Божий (ср. 2 Кор. 10, 5), только во святых обителях тихо». – Да, истинно сказал Преосвященный Никон.

Завтра начинается Успенский пост. Аще жив буду и сподобит Господь своей милости, буду готовиться (к Причащению). А в миру одно время шла речь, как я слышал, об упразднении постов. Безумие! И не понимают эти люди, что исполняют злую волю диавола во вред себе и всем. Спаси, Господи, и помилуй!

1 августа 1908 г.

Прошлый год, когда еще мирскими мы приехали сюда поговеть, то пошли в больницу (и весь Великий пост мы ходили туда мыть посуду, иногда исполнять еще кое-какие послушания). Был Петров пост. Батюшка исповедовал на больнице монастырскую братию, а в то время, как мы пришли, он отдыхал в саду. Мы подошли под благословение, и Батюшка с радостью приветствовал нас. Не помню уже, о чем мы говорили. Из всего разговора удержал я в памяти одно:

– Монахи есть битые черепки. Монаха все бьют – и бесы, и мирские люди. От всех он постоянно терпит унижения и уничижения. Бьют его, и остаются от него одни битые черепки. А Господь возьмет его да и склеит; только происходит это не здесь, а там (Батюшка указал рукой на небо). Вот что такое монах.

3 августа 1908 г.

Вчера получил письмо от сестры-кумы, пишет, что крестница наша и ее мать очень больны. Из письма я понял так, что можно даже опасаться за их жизнь. Помянули их сегодня за обедней о здравии. Батюшка благословил написать письмо, и я написал: утешил как мог, сказал, что молюсь за них. Невольно вспоминаются слова апостола Павла, что живущие в миру, брачной жизнью, будут иметь «скорбь по плоти»(1 Кор. 7, 28). Вот и моя бедная кума пробыла в замужестве лет пять, не более, и сколько скорбей она понесла! В это столь короткое время она потеряла мужа и двух детей-младенцев, одну падчерицу. Каково перенести такие скорби, следующие одна за другой?! Помоги ей, Господи! Еще она, спаси ее Господи, не теряет веры в Господа, хотя сама, как говорила мне, роптала, когда муж умер.

Я перенес три смерти близких мне людей: дедушки, бабушки и папы. Более других на меня повлияла смерть дедушки: это была первая смерть, первая скорбь после счастливой детской жизни (мне было лет 11–12). Но как долго скорбеть веселому, здоровому мальчику, окруженному толпой шалунов? Две следующие смерти я перенес гораздо легче, ибо тогда, после детской впечатлительности и чувствительности, уже начало меня охватывать мое «окамененное нечувствие». Поэтому я не могу войти в положение кумы, но сочувствую ей. Спаси ее, Господи! Блажен, блажен монах, отвергший все, не знающий таких скорбей, забот, работающий единому Господу. Тем более блажен истинный монах, ибо беспечальной земной жизнью он достигнет вечного блаженства, жизни нескончаемой.

12 августа 1908 г.

7–го числа в Оптину принесли икону Калужской Божией Матери. Ее приносят, как говорят, каждый год 8–го числа в 3.30 утра. Я будил братию, и мы пошли за иконой в монастырь. Принесли ее прямо в церковь, отслужили молебен в новом храме, потом, приложившись к ней, понесли в храм Предтечи, затем к батюшке о. Иосифу и далее по келиям. Это мне понравилось. А когда ходили во время Крестного хода вокруг монастыря, было много мирских, очень суетливо. Но я знал, что быть на Крестном ходе необходимо, и потому только не ушел.

Как же я рад был, когда опять вошел в Скитскую ограду! Шел я обратно в Скит с о. Арсением. Как ни осуждаю я по своей гордости скитскую братию, а все же считаю ее родною, своею. На Крестном ходу я чувствовал себя чужим и старался быть поближе к скитским, приятно было идти рядом с кем-либо из братии. Я все более и более начинаю любить Скит, и все то, что в нем прежде мне не нравилось, начинает нравиться. Слава Тебе, Боже!

15 августа 1908 г.

Хотел я еще записать рассказ о. Иоанна (Ивана Васильевича Полевого). О. Иоанн – хороший человек. Однажды мы говорили с ним о смерти, и он рассказал:

– Послушайте, я вам расскажу один случай (я вам, кажется, не рассказывал этого). Был у меня родственник, а у него – дочь либерального образа мыслей. Он был человек крутой, но ходил в церковь каждое воскресенье, Бога признавал, других подробностей я не могу сказать. Он заболел и был плох, но не настолько, что можно было бы ожидать его скорой смерти. Однажды дочь сидела на стуле среди комнаты, а он лежал на диване. Вдруг дочь видит: он начинает во что-то всматриваться все более и более, и на лице его изобразился ужас. Лицо приняло ужасное выражение, глаза выкатились… Он со все большим ужасом по-прежнему всматривается… и… скончался. Дочери его стало так страшно, что она выбежала с криком из комнаты и, выбежав, упала. Ее, конечно, подняли, успокоили… Очевидно, что он видел бесов. Потом, когда его хоронили, ехали в одной карете я, его дочь и старик-доктор, человек со скептическим духом, но умный. И ему эта дама рассказала, как умер ее отец, заключив: «Что же, от боли это он так изменился сразу? Чем это объяснить?» – «Нет, он что-нибудь увидел», – отвечал доктор. На самом деле, какой от боли может быть ужас? От боли может изобразиться на лице страдание, но не ужас. Спаси нас, Господи, и помилуй! (Он перекрестился). Да, как ужасен этот переход из этой жизни в мир духов для человека, живущего плотскою жизнью!..

А вот какой случай был с моим дедушкой, – продолжил о. Иоанн. – Он заболел предсмертною болезнью. И вот однажды он говорит своей жене, моей бабушке: «Аннушка! Видел я бесов!» – «И что же?» – «Да я сказал: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго! – И они от меня и побежали».

Эти рассказы хорошо повлияли на меня, и я решил их записать.

21 августа 1908 г.

Когда Батюшка говорил, насколько нам нужно соблюдать пост, он сказал, что надо есть досыта, только не пресыщаться:

– Кушайте, сколько требуется вам, и не смущайтесь. Измерьте свою потребность. У всякого человека своя потребность. Иному нужно сорок ложек, чтобы быть сытым, другому – двадцать, третьему – даже десять. Вот и измерьте. Удобнее всего это сделать, посчитав, сколько требуется вам ложек пищи, чтобы быть сытым. А сколько другие едят, не смотрите, – это их дело…

Как-то тоже пришел я к батюшке, сказал, что было нужно, и хотел было уже уходить, как Батюшка (спаси его, Господи!) вдруг сказал:

– У меня есть до вас дело, погодите…

Затем он ушел к себе и, возвратившись через несколько минут, дал мне один фунт чая Губкина – Кузнецова, в два рубля. Мы стали говорить о чае, о чайных фирмах, и Батюшка сказал:

– Пока есть, слава Богу, большие и богатые фирмы русские, мы еще можем получать более или менее хорошие чаи. Но везде пробираются евреи. Везде кричат: «Высотский! Высотский!» А какой у него чай? – Он в чай подбавляет дубильной кислоты. Его чай в два рубля тридцать копеек, кажется, должен быть хорошим, но я сравнил его с нашим братским в один рубль шестьдесят копеек (Губкина – Кузнецова), так наш гораздо лучше. Удивляюсь, как он может конкурировать с большими нашими русскими фирмами в Москве, в Петербурге!.. Страшно подумать, чем они (евреи) будут поить нас, когда возьмут верх над русскими. Я уж не доживу, а вы доживете до таких времен, попомните мои слова.

Слава Тебе, Господи, что я здесь, в Скиту, а не там, в миру, где это чудище – мир то и дело глотает души человеческие.

29 августа 1908 г.

Несколько дней назад со мной случилось несколько греховных происшествий более обыкновенного, так что я как-то почувствовал, что я – грешный человек. Прихожу вечером к Батюшке на благословение, не успел еще и слова сказать, как он сам начинает говорить:

– Все человечество можно разделить на две части: фарисеи и мытари. Первые погибают, вторые спасаются. Берегите это сознание своей греховности. «Боже, милостив буди мне, грешнику!» (ср. Лк. 18, 13) – вот эта молитва прошла уже почти два тысячелетия. Но смотрите, мытарь хоть и сознает себя грешным, но в то же время надеется на милость Божию. Без надежды нельзя спастись… Господь сказал: «Я пришел спасти не праведных, а грешных» (ср. Мф. 9, 13). Кто здесь разумеется под праведными? Это, конечно, относится к людям, хотя и не сознающим своей греховности, но все-таки грешным. Но также это сказано и про бесов. Ту гордыню, в которой они стоят пред Богом, мы себе даже представить не можем. Мы не можем понять, с какой ненавистью относятся они к Богу. Но «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать» (Иак. 4, 6). Почему не сказано, что Бог противится блудникам, или завистливым, или еще каким-либо, а сказано, что именно гордым? Потому что бесовское это свойство. Гордый становится как бы уже сродни бесу.

Еще Батюшка рассказал про одну девицу, приехавшую сюда с сестрой и матерью, что она одержима бесовской силой и повредилась умом, хотя ее ум, сознание, иногда возвращаются, как например, тогда, когда она была у Батюшки и очень просила его, чтобы он спас ее. Батюшка говорит: «Я спасти не могу, спасает только один Бог». – «Но ведь через вас же, Батюшка», – сказала она.

– Видите, – сказал мне Батюшка, – начинает рассуждать, а на гостинице свою мать бранит всякими скверными словами. Такого там шума наделала! Ругается, кричит, стекла в окнах побила. Какая бесовская сила движет ею!

7 сентября 1908 г.

Сегодня память старца о. Макария – день его кончины. Вчера за бдением, вместо обычного чтения поучений, Батюшка немного сказал о старце. Очень хорошо сказал. Между прочим, Батюшка сказал, что в письмах о. Макария разъясняется, как нужно читать и понимать в настоящее время святоотеческие древние писания. И Батюшка благословил всем прочитать или жизнеописание («к сожалению, очень краткое; его жизнь вполне необъятна»), или какой-либо том его писем к монахам. «А то мы его совсем забыли» (то есть о. Макария).

Рассказал Батюшка еще, как один купец видел видение. Он видел о. Макария и о. Льва, и о. Лев сказал: «Он (то есть Макарий) превзошел меня смирением».

Всего не могу записать, некогда. Батюшка заповедал нам обращаться молитвенно к о. Макарию. И ничего не делать самочинно, без смирения и благословения старца, ибо ни пост, ни бдение, ни молитва не приносят пользы, если совершаются без смирения и благословения. «Постом, бдением и молитвою небесные дарования приим». Иным ничем нельзя получить их, другого пути нет, но к этому необходимо нужно, как основание всего, смирение. У о. Макария и было глубокое, великое смирение.

9 сентября 1908 г.

Однажды Батюшка дал мне прочитать маленькую статейку (забыл уже, из какого журнала) для характеристики автора этой статьи. Она заключала в себе картины из жизни преп. Серафима, начиная с его детства и до смерти, картины, написанные поэтической рукою верующего человека. «Прочтите это, вам будет даже полезно, это вас укрепит», – что-то вроде этого сказал Батюшка.