Текст книги "Рыцари Белой мечты. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Николай Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 52 страниц)

«Корпус занял Луцк и…»

А внизу – резолюция почерком генерала Брусилова, более походившая на шутку: «И взял там в плен генерала Деникина». Две боевые части спорили за право называться покорителями города. Но именно бригада Деникина смогла взять вражескую крепость…

А потом, после Великое отступления – Брусиловский прорыв. Многие не уставали повторять, что дух Суворова решил спуститься с небес на землю и всё-таки помочь своим потомкам в этой войне. И – второй Луцк. Один из пленных австрийских офицеров, дрожащим голосом, затягиваясь сигаретным дымом, нервно, чуть ли не истерично, рассказывал ведущему допрос офицеру, что ничего не может понять.

– Ни теоретически, ни практически сделать этого было невозможно. Ваши солдаты – сущие дьяволы. По-моему, стоит нашей армии теперь соорудить гигантскую доску и на ней написать, что ни в коем случае, никогда больше нам нельзя воевать с Россией…

Легендарная Стальная дивизией немцев сошлась с героической Железной дивизией Деникина. В обеих частях лишь немногие могли после боя держать в руках оружие. И уж затем Деникин снова ворвался в Луцк. А потом его заметили – и отправили на Румынский фронт. Как обычно, приходилось ценой солдатской жизни вытягивать из пропасти союзников…

А под гром снарядов и пушек разыгрывалась другая, совершенно иная история: история любви «старого» офицера и потерявшей возлюбленного корнета, бросившей исторический факультет девушки Аси…

– Господи, почему сейчас хотя бы в тылу не может быть спокойствия? – воскликнул в сердцах Антон Иванович, пробежав глазами заголовок газеты. А ведь Кирилл предупреждал, что события могут пойти по такому руслу. Предсказал? Или подстроил…

Глава 8

Кирилл Владимирович смог оценить отличия «Красной стрелы» от её предшественника, курсировавшего между Петроградом и первопрестольной. И надо сказать, Сизову невероятно понравился именно «предок». Может быть потому, что и вагон был весьма и весьма неплох. К сожалению, времени на получение удовольствия от поездки, рассматривание зимних пейзажей в окно и потребления чая (или чего покрепче) у Кирилла не было совершенно. Всё время шло на обдумывание и планирование. Сизов с горькой усмешкой подумал, что так он недолго и до празднования успеха его «операции» среди карт и схем за столом кабинета: найдётся, над какой ситуацией пораскинуть мозгами.

Итак, что же было в наличии у Кирилла: он даже стал загибать пальцы. Первое. Никки невероятно разозлился, узнав о том, что третий в ряду наследников престола явно интриговал с оппозицией, при этом едва ли не отдав Богу душу. Император, дабы хоть как-то унять, к сожалению, далёкие от лени языки столичного общества и газетчиков, направил Кирилла в Москву и далее, в Тулу. Со стороны это должно было выглядеть как инспектирование промышленности и готовности её к снабжению летнего наступления русской армии. При этом "интриган" должен был ознакомиться с идеями некоторых инженеров, предлагавших для армии свои нововведения. Первым делом те должны были поступить в Гвардейский экипаж и, как ни странно, жандармерию с полицией. Кирилл мысленно пожал руку родственнику: Николай всё-таки внял голосу разума (или запискам черносотенных кругов), решив усилить более или менее надёжные части в Петрограде.

Второе. И это тоже не менее важно: за Сизовым, скорее всего, теперь ведётся слежка контрразведки или Охранки. Кириллу с этих пор придётся вести себя как можно более осторожно.

Третье. Вот это как раз более или менее приятно: Львов, а вслед за ним Гучков и, вероятно, Керенский, охотнее поверят в желании Кирилла Владимировича встать под знамёна демократии. Ну как же, родственники не доверяют, слежку назначают, и это – ревнителю блага для империи? То есть, конечно, блага в понимании думской оппозиции.

И, наконец, чётвертое, самое приятное: у Сизова теперь развязаны руки в деле снабжения Экипажа оружием. Кирилл помнил, что есть в Москве несколько людей, которые могут предложить невероятно интересные образцы вооружения для армии. Конечно, понадобится вся изворотливость, хитрость и выдержка, чтобы провернуть это дело…

И тут у Кирилла заболела голова: верный признак того, что сознание Романова, дремавшее до того, начинало просыпаться. Так иногда бывало. За приступом головной боли, ввинчивающейся в виски ржавой отвёрткой, приходили образы, мысли, имена, названия предметов, но хуже всего были воспоминания. Иногда Романов "просыпался", когда сон одолевал Кирилла Сизова. Тогда Кирилл Владимирович погружался в прошлое претендента на престол Российской империи, становился свидетелем былых событий. Мчался на скорости по кручам (кажется, это была Италия), тонул в холодном, бурлящем, полном смертью море, боролся за свою любовь к Даки. Сложнее всего Сизову было чувствовать себя участником борьбы Кирилла Романова во имя великого чувства к этой "немке". Страсть, забота, любовь, тепло, быстро-быстро стучащее сердце, невидимые глазу крылья, вырастающие при одной мысли о Даки, – и завеса непонимания, презрения к человеку, нарушившему древние устои. А Кириллу Романову было всё равно, он боролся за свою любовь. И в конце концов победил.

На этот раз – пришли мысли, предлагающие простое решение всех проблем.

"Да расстрелять всю шайку-лейку большевицкую да думскую – и вся недолга. Нечего плести кружева интриг, когда можно решить всё быстро и красиво" – предлагал Романов.

"Отрезав голову гидры и не прижечь огнём – значит дать вырасти двум другим. Уничтожь Львова или даже Керенского, проблем не решить, а только прибавить. Если хоть один волос упадёт с их голов, тут же поднимется кровавая волна. Дума, кадеты, трудовики и многие другие, подгоняемые собственным желанием отомстить и настойчивыми толчками в спину масонами, создадут анархию. Императорская семья, которая сейчас в Петрограде, будет поднята на штыки или же брошена в тюрьму: всё потому, что именно Романовых обвинят в смерти будущих лидеров революции".

"Тогда надо устранить тех, кто сможет подняться, едва главари окажутся в аду. Руководство, партийных деятелей, "капралов" большевиков и эсеров с меньшевиками, ложи. Люди просто так не возьмут да поднимутся на революцию. На бунт – да. А революции кто-то готовит, так ведь?"

"Да. Но я не могу дотянуться – пока не могу – до тех, кто организовывает это дело. Ни до фирмы Гельфанда в Швеции и Дании, которая снабжает через кредиты большевистскую партию, ни до пьющих их любимый напиток, пиво, Каменева с Лениным и компанией, ни до Имперского банка и Генерального штаба Германской империи. Да, мне известны некоторые их агенты. Но пока что рано, можно вспугнуть. А голову гидры надо отрубать и жечь калёным железом"

"Каким же образом?"

"А я их выманю. Надо собрать их в России. За границей не доберёшься, у меня просто не будет шансов ударить по тем людям, что разваливают армию и страну всё сильнее и сильнее. К тому же надо будет действовать быстро. Если начать уничтожать ячейки – руководство заляжет на дно, и мы потеряем шанс его достать. Если убрать только руководство, и не уничтожить в кратчайшие же сроки его агентов – подчинённые рассеются по империи и загранице, и через некоторое время снова начнутся волнения. Нужно создать организацию, которая смогла бы дотянуться и до голов гидры, и до её хвоста, запечь её надо всю в одной печке за один раз. Иначе смысла в этом я никакого не вижу. Но! Даже устранив политическую оппозицию, но не сделав ничего, дабы успокоить народ, улучшить его жизнь, привести к победе в кажущейся бесконечной и бессмысленной войне – мы проиграем. Без мощных реформ, ломки существующего строя, выпаривания и выплавки из всего этого шлака золотых гранул, всё просто рухнет на наших же глазах. И мы будем виноваты. Всё будет бессмысленно"

"Людей нельзя изменить за считанные дни. Как и реформ нельзя провести за неделю-другую"

"Да, но подарить надежду на лучшую жизнь, начать изменения, что-то стараться делать – это тоже важно. И Временное правительство, и большевики победили во многом благодаря тому, что дали надежду народу на другую жизнь. Это так просто, что очень сложно до такого додуматься. Надежда. Надежда на лучшее, на изменения. Вот что нужно"

"Но все-таки, как ты надеешься избавиться от руководства? Разыграешь нападение метальщиков-эсеров, выстрелы из-за угла, взрыв транспорта?"

"Всё намного проще. Будут аресты. Уверен, что к этому времени смогу добиться достаточного влияния на контрразведку: предоставлю доказательства. Вернее, укажу на тех и людей и те места, где можно найти столько материала, что хватит на сотни смертельных приговоров"

"Ты думаешь, что этого бы и так не сделали, у тебя, в твоей истории? Но что-то ведь помешало"

"Да. Глупость или измена – вот что помешало. А ещё трусость, много-много человеческой трусости и слабости. Я же доведу дело до конца"

"Народ вступится"

"Ошибаешься: я покажу народу правду. Ту правду, которая сейчас нужна, те сведения, что являются для меня истиной. Люди будут читать и хвататься за сердце, их кулаки буду сжиматься, когда они поймут, как их всех хотели использовать. А ещё нужно будет чистосердечное признание некоторых "генералов" партии. Мне только нужно суметь направить события в нужное русло, повлиять на Временное правительство. И я знаю способ"

"Какой?"

"Ложь. На время мне придётся стать изменником, на взгляд стороннего человека, конечно, своих же идеалов. Надо будет великолепно играть".

"Но где же твоя честь? Романовы…"

"Моя честь там же, где миллионы людей, погибших в братоубийственной войне, умерших от голода, в то время как зерно продавали за границу, вывозили вагонами золото и драгоценности, и всё для того, чтобы накормить германскую и австрийскую армию. Вот где моя честь"

"Я с тобой" – Романов снова "уснул". Сизов же, подавив стон боли, осел на сиденье. Эти мысленные разговоры требовали невероятного количества энергии. Кирилл взглянул в окно поезда. Приближалась первопрестольная.

На вокзале Кириллу Владимировичу устроили не то чтобы пышный и радушный, но всё-таки тёплый приём. Как же, в годину испытаний царствующий дом не забывает о "простом" народе, который, обливаясь потом в своих соболиных шубах, собрался приветствовать третьего в ряду наследников престола. Сизов окинул взглядом перрон, приметил нескольких человек "в штатском" (скорее всего, это были "встречающие" от местного охранного отделения), криво улыбнулся и шагнул на землю древней столицы России.

Отцы города, генерал-губернатор, несколько офицеров гарнизона и с десяток чиновников от всяческих отделов по снабжению рассыпались в приветствиях, заверениях дружбы, радости от того, что наконец-то столицу посетил в такую трудную минуту один из членов царского дома, и прочее, прочее, прочее.

Кирилл Владимирович подумал, что и в советское, и в федеративное время подобные события мало чем отличались. Разве что форма менялась да названия чинов принимающих "дорогого гостя". Сизов даже с улыбкой представил себе, как бы это всё разнообразить. Конечно, без вездесущего цыганского табора с "К нам приехал наш любимый" нельзя было бы обойтись, да ещё от десятка-другого гимназисток и институток с цветами и чепчиками, которые непременно должны падать на гостя. Затем бы вместо посещения присутственных мест или пышных банкетов можно было выбраться на пикник к Москва-реке или Воробьёвым горам, причём прихватив и институток с гимназистами, и табор, но оставив как можно больше чиновников. К сожалению, даже император не смог бы ничего такого сделать, "моветон-с". Кирилл вздохнул, стараясь, чтобы на его лице держалась как можно более широкая улыбка. Если уж играть радость от встречи – то играть до конца и во всём. Пусть думают, что попавший на передовицы всех столичных газет Романов и сам рад отправиться подальше, пообождать, пока шумиха спадёт, или когда для газетчиков появится нечто поинтересней.

А завтра предстояло вплотную заняться делом. Да так, чтобы никто и не догадался, что сам Кирилл Владимирович всемерно заинтересован в общении с инженерами и заводчиками в поставках вооружения для Экипажа. Вот смеху бы было, узнай все остальные, что Сизов и сам невероятно рад отправиться в Москву и Тулу. Как всё же хорошо получилось! Улыбка от этих мыслей становилась всё менее дежурной, а всё более – заговорщицкой. Играть – так играть. А лучшая игра– это жить. Так что – жить, жить и быть недалёким третьим в очереди претендентом, попавшем в политическую "передрягу", а не будущим творцом судьбы империи…

– Пулемётный расчёт, очередью, пли! – и тут же раздался треск пулемётной очереди.

Восемь "виккерсов", крепко стоявший на своих трёх "ногах", мерно выплёвывал град патронов в какую-то металлическую чешуйчатую пластину, или, если смотреть поближе, кирасу.

Обычно те, кто впервые видел творения подполковника Чемерзина, насмехались над "железкой". Но после первой же демонстрации им приходилось молча взирать с распахнутыми ртами на панцирь, который с трёх сотен шагов пробить пулемёты просто не могли. Их ещё в июне тысяча девятьсот пятого продемонстрировали в действии Николаю II в Ораниенабауме, и самодержец распорядился отправить на Дальний Восток первую партии "броней". Не успели они в срок…

Затем несколько партий изготовили для резерва столичной полиции, отправили около пяти тысяч "доспехов" в Варшавскую крепость – и благополучно позабыли. Как обычно, чиновники оценили жизнь солдата дешевле, чем стоимость панциря. Однако Сизов решил первым делом наведаться именно сюда, в департамент Московской полиции. Осмотрев сохранившиеся комплекты, Кирилл Владимирович потребовал нового испытания, желая лично убедиться в том, что Сизов читал только в книгах, а Романов слышал со слов очевидцев прошлых стрельб.

Сизов сглотнул, увидев, что пули застревают в обшитом шёлком панцире, не разлетаясь в стороны и не создавая даже трещин в металле. Кирилл всё-таки ещё не готов был поверить, что такого эффекта смогли добиться. Дело решил случай: кто-то из чиновников министерства финансов (целую делегацию направили в Москву вместе с проштрафившимся командиром Экипажа) заикнулся, что панцири слишком дорогие, и что жизнь солдата дорого обойдётся казне, и так влезшей в долги. Один такой обошёлся бы примерно в четыре-пять тысяч рублей. И тогда в Кирилле воспылал инстинкт "сделать назло".

– А ну-ка, подайте мне лёгкий панцирь, от револьверных пуль. Любой, можно даже не по размеру, – стараясь сдерживать воинственные нотки, попросил Сизов. Через мгновение он уже держал такой в руках.

Лёгкий, тонкий, пластинчатый, в чём-то похожий на лорику древнеримского легионера, обшитый шёлком, выглядел панцирь не очень надёжно. Кирилл Владимирович осмотрел его со всех сторон, попробовал поднять над головой – а затем быстро надел на себя. Ничего странного, начальство просто "игрушку пробует на зуб". И тут Сизов решил доказать, что ценнее, жизнь человека или несколько тысяч бумажек ассигнациями.

– Виктор Павлович, возьмите-ка револьвер, – обратился он к тому чиновнику министерства финансов.

– То есть, Ваше…

– Дайте Виктору Павловичу револьвер кто-нибудь, – в глазах плясали чёртики.

Кто-то всунул в руку вмиг побелевшего щуплого человека в очках, с прилизанными волосами и мутным взглядом, оружие.

– А теперь, Виктор Павлович, стреляйте. Ну же, стреляйте! – вот тут-то свитские, чиновники и представители полиции заволновались. Наверное, наконец-то догадались, что что-то идёт "не по уставу".

– Но как же, как я могу, вдруг Вы, – министерский даже заикаться начал от страха.

– Немедленно! Нажмите на курок! Пли! – командный голос, или же рефлекс, или же страх сыграли своё дело, неизвестно, – но револьвер выстрелил.

Да, сильный толчок Кирилл Владимирович почувствовал, заболела левая часть живота: пуля, похоже, ударила неподалёку от ребра. Сизов снял панцирь, посмотрел недоверчиво на нетронутый китель, а потом начал смеяться: пуля застряла в металле.

– Вот видите, Виктор Павлович! И как думаете, что ценнее, моя жизнь или несколько тысяч рублей? А жизни других я ценю не менее, чем свою. Надеюсь, мой Экипаж получит ассигнования на покупку достаточного количество панцирей?

– Д-да, я н-надеюсь, – Виктор Павлович закрыл глаза и начал заваливаться на спину: обморок…

Тула разительно отличалась от Москвы: никакой первопрестольной, мещанской лени и медлительности, вороха чиновников разных мастей. А главное не было седовласого дворянства, заверяющего в преданности режиму, а всего через несколько недель уже готового "переродиться" в опору демократии и республики. К тому же свита Кирилла Владимировича заметно сократилась: множество под разными предлогами задержалось в Москве, памятуя о случае с чиновником министерства финансов Виктором Павловичем Душегубиным.

Да и обстановка на Императорском Тульском оружейном заводе оказалась очень деловой. Кирилла Владимировича Сизова встретило начальство завода и несколько инженеров, а также с десяток изобретателей и самородков, желавших показать свои творения. Казавшийся невнимательному человеку скучающим в этой обстановке Кирилл взирал на станки, рабочих, трудившихся на благо империи, собиравшим оружие (в жутких, конечно, для современника Сизова условиях), и внезапно оживился. Он всмотрелся в лица двух "самородков", что-то безуспешно пытавшихся доказать заводским инженерам. Черты этой пары показались Кириллу очень знакомыми. Где же он их видел? Внезапно в голове пронеслись схемы пулемётов и пистолетов, всплыли в памяти кадры хроник какого-то очередного Съезда, вручение наград, заводские собрания, бегущие в атаку советские солдаты, платящие своей жизнью за свободу Родины… Точно! Кирилл узнал тех двух самородков. Худое лицо, заострённые уши, военная, даже кавалерийская выправка, длинный и тонкий нос, внимательные и любознательные глаза, задумчивое выражение улыбчивого лица, выпирающий кадык, левая бровь поднимается при разговоре выше правой. Одним из тех самородков был Фёдор Васильевич Токарев, из донской казачьей семьи, в четырнадцатом году практически успевший провести испытания винтовки собственного образца (он даже своими руками её собирал, изготавливал детали!), но – пришла война. А затем служба есаул, командование сотней двадцать девятого Донского казачьего полка, возвращение на завод в Сестрорецке. Похоже, Токарев приехал сюда специально для того, чтобы всё-таки суметь "пробить" изготовление винтовок. Вторым же "самородком" оказался Василий Алексеевич Дегтярёв: широкое волевое лицо, пристальный взгляд маленьких глаз, мощный подбородок, выгнутые колесом брови. Этот потомственный оружейник оторвался от работы над проталкиванием наверх своего автоматического карабина под японский патрон. Целый год мучений, и тишина в ответ. Что ж, немудрено, что Василий Алексеевич решил попробовать счастья и пробиться к представителю царствующего дома. И был немало удивлён, как и Фёдор Васильевич, когда к ним первым подошёл Кирилл Владимирович Романов, кивнул, как старым знакомым, отправил заводского инженера за бумагой и химическим карандашом.

– Как продвигается работа над вашей винтовкой, Фёдор Васильевич? А что получается с карабином, Василий Алексеевич? Как вообще оцениваете положение дел в стране? – Кирилл Владимирович внимательно посмотрел в глаза оружейникам. – Только попрошу Вас быть предельно откровенными. Мы не на празднике, чтобы слушать хвалебные речи, и тем более не на похоронах, чтобы не говорить о плохом. Хотя…скоро может и до этого дойти.

– Неимоверно сложно продвигается, – первым пришёл в себя от неожиданности Токарев. Здесь, наверное, сыграла врождённая уверенность, нередко переходящая в наглость, казаков, на равных говоривших и с Богом, и с царём. – Боюсь, дела обстоят не лучшим образом. Нет, конечно, всё не так плачевно, как в пятнадцатом, не приходится нещадно напрягать силы для производства огнеприпасов. Но всё равно – сложно.

– Однако я всё-таки думаю, что в предстоящем наступлении патронный и винтовочный голод всё-таки не будет так остро чувствоваться, – продолжил Дегтярёв.

– Что ж, это всё-таки обнадёживает, – Кирилл как раз выхватил из рук вернувшегося инженера бумагу и карандаши, разложил их на столе с неработающим станком и начал чертить какие-то схемы.

Натренированная многолетней работой в КГБ и ГРУ память услужливо подбрасывала Сизову одну за другой схемы из книг по германскому вооружению времён окончания Первой мировой. Кирилл сильно заинтересовался тогда тем оружием, которое, появись на год-два раньше, вполне могла бы изменить ход противостояния не в лучшую для стран Согласия сторону.

Дегтярёв и Токарев с замиранием сердца смотрели на создаваемые прямо на из глазах чертежи. Даже при первом взгляде оказывалось ясно, что задумка невероятно смелая, но притом и довольно-таки простая.

– Господа, посмотрите, перед Вами – конструкция, основанная на германском пистолете "Парабеллум". Сейчас противник только-только начинает вплотную заниматься этим оружием. Здесь используется патрон Бергмана калибром девять миллиметров, при этом основная идея здесь – неподвижный ствол и свободно движущийся затвор, можно спусковой механизм настроить на одиночный и непрерывный огонь, затвор служит к тому же и курком. Представьте, что когда солдат нажмёт на спусковой крючок, пружина затвора двигает его вперёд, выталкивает патрон, разбивая затем в патроннике капсюль. И затворная, и боевая пружина совмещены в одну. Знаете, как в пистолете Браунинга тысяча восемьсот девяносто седьмого, только несколько проще и лучше. Но есть и целая плеяда недостатков, – Сизов говорил это без остановки, без передыха, он хотел полностью завладеть вниманием и умами оружейников.

– Например, необходимо коробочный магазин заменить барабанным, этак на пятьдесят патронов, приходится носить множество огнеприпасов с собою, слишком велика скорость их потребления. Также необходим второй человек, который подносит запасные магазины и детали. Но, думаю, это оружие того стоит. Что скажете, первые образцы можно сделать, скажем, за месяц-два? Уверяю, что всё необходимое я попытаюсь вам предоставить.

Повисло молчание. Дегтярёв и Токарев переглядывались, уйдя в свои мысли.

– Думаю, что попробовать можно. Кажется, это похоже на придумку итальянца Ревелли, так? – и снова Токарев был первым, кто прервал молчание.

– Да, да, именно, Вы угадали! – Кирилл улыбнулся. – Но тут всё намного лучше продумано. Итак, вы согласны? Учтите, нужно работать со всей возможной скоростью, отрешившись от внешнего мира. Но, я думаю, после удачных испытаний этого оружия ваши карабин и винтовка уж точно получат преимущество в очереди на производство.

Сизов решил подзадорить конструкторов. Он был уверен, что и Дегтярёв, и Токарев увлекутся новой идеей, особенно когда в обмен на её реализацию им обещают "путёвку в жизнь" для их собственных изобретений.

– Думаю, попробовать можно. Но нужны производственные мощности, станки, мастера, деньги, в конце концов. И, конечно же, любая забастовка может надолго остановить работу, – наконец изрёк Дегтярёв. Итак, Кирилл одержал очередную маленькую победу в войне за русскую славу…

– Я считаю, что всё это как раз самое простое. Обещаю, что всё это будет вам предоставлено, я поговорю с Его Императорским Величеством и военным министром. Не думаю, что дело заглохнет. Итак, господа, помните, что у вас только месяц на создание первых боеспособных образцов. Схема, как и мои соображения по её улучшению, у вас есть.

– Бог поможет. Уж ради этого можно и несколько ночей да в мастерской провести, – ухмыльнулся Токарев, шевельнув усами. В его глазах появился казацкий задор, с которым Степан Разин шёл на Персию, а гетман Наливайко громил поляков.

– Великолепно, господа, великолепно! Что ж, мою поездку можно назвать весьма и весьма удачной, – Кирилл однако подумал, что в несколько мест в Москве ему ещё предстоит посетить.

Но сперва – отправить телеграмму Никки, с просьбой поспособствовать помощи Дегтярёву и Токареву. Заодно и намекнуть, что в Босфорской операции, этом любимом плане императора, новое оружие должно сыграть не последнюю роль. Но нужно что-то делать и с разработкой Фёдорова. "Эх, – подумал Сизов, – и почему меня пораньше судьба не забросила? Как бы развернуться можно было!"

Кирилл Владимирович в великолепнейшем настроении направился дальше осматривать завод, а Дегтярёв и Токарев ещё долго стояли, склонившись над схемами, удивлённо цокали языками, затем бросали взгляды вслед Романову, возвращались к чертежам. И никак не могли понять, откуда такие тонкости в инженерном деле стали известны ничем особо не славившимся, кроме любви к автомобилям, человеке. Этот день навсегда перевернул мнение конструкторов по отношению к дому Романовых. В лучшую сторону. У них затеплилась надежда, что не всё потеряно для страны, что империя ещё "о-го-го!".