Текст книги "Лето летающих"
Автор книги: Николай Москвин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
14. БОРОДА. СТОЛОВЫЙ НОЖ
Это, конечно, была пустая, ходкая угроза. Кому из мальчишек не приходилось и слышать, и выкрикивать её! Но обычно никто не «попадался»: или забывали, или мирились.
Но сейчас Костя полыхал местью: мало того, что утащили «опытного» вместе с капитаном Стаканчиком, ещё издеваются! Он строил планы один другого беспощаднее, злее.
…Может, и в самом деле взять у отца дробовое ружьё? Да… нет, не в нитку, а прямо в них самих. Можно зарядить крупной солью – вот будут кататься! Тут не посмеёшься… А мы им: «Не плачьте, орлы! К вечеру ещё хуже щипать будет. Ни сесть, ни лечь!» Можно ещё влезть тайком на крышу их дома и, когда братья будут выходить из двери, высыпать на них сверху мешок мелкого песку. И пока они станут протирать глаза, спрыгнуть вниз, отнять своего змея… Ещё можно достать злую собаку, научить её бросаться…
Больше всего мне понравился Костькин план с ямой… На Хлебной площади, в том месте, где Куроедовы всегда пускают змея, хорошо бы ночью вырыть глубокую яму, застелить её листом картона, на котором нарисовать землю, булыжник, травку, чтобы незаметно было… Братья придут, встанут на картон, провалятся. Как фокус: только что были – и теперь нет… Я знал, что этот способ взят Костей из нашей любимой книги «Натуралистическое путешествие» – так ловят на острове Мадагаскар тигров и слонов, – но всё равно интересно. Мы стоим над ямой и говорим: «Не плачьте, орлы! Не то ещё будет!»
Перебрав все планы, Константин обратился даже к отцу, что он посоветует. Иван Никанорович, сам возившийся с многозарядным ружьём, посочувствовал изобретателям воздушного корабля.
– Но что делать! – сказал он, теребя длинную чёрную бороду, первую бороду, которую я в те годы видел вблизи. – Не в суд же на них жаловаться. Такое уж ваше малолетнее дело – управляйтесь сами. Они у вас отняли, и вы у них отнимите. Своё ведь берёте, не чужое, поэтому тут и двое с четырьмя справятся.
Пока Иван Никанорович утешал и направлял нас, у меня мысли были заняты другим. Как только мы отошли от него, я быстро спросил Костю:
– А что, борода растёт каждый день?
– Ты чего?..
– Если каждый, то знаешь, что получится…
И я поделился наблюдениями: если мой отец не побреется два-три дня, то волосы отрастают на толщину спички. Сколько же в неделю, в месяц, в год?..
Костя любил высчитывать, и это его заинтересовало. Тотчас появился карандаш и даже клетчатая бумага, по которой удобно было отмечать рост волос. И что же – результаты были поразительные. По его подсчётам, за те годы, что он помнит отца – а помнит он его всегда с бородой, – эта борода должна была бы быть, как у Черномора на картинке: переброшена через плечо и вьётся за спиной. Близко не подходи – наступишь… Однако у отца не такая борода, и он редко её подстригает.
– Да, значит, не каждый день растёт, – говорит Константин. – То есть каждый день, но не каждый день ровно: чем дальше, тем меньше… А потом, может, и совсем останавливается.
* * *
Наверно, отцовские слова о том, что ты идёшь не за чужим, а за своим, повлияли на Костю. Он решил отказаться от всяких хотя и эффектных, но сложных способов и действовать прямо и просто.
На следующий день, как только мы заметили, что Куроедовы запускают нашего жёлтого, Константин вошёл к себе в дом, открыл у тёмного, старенького буфета средний ящик и, погремев, вытащил оттуда столовый нож с тяжёлой металлической ручкой:
– Пошли!
По дороге он рассказал о своём плане: мы подходим, разговариваем с картофельными братьями о том о сём, даже, может, смеёмся, а потом Костя быстро хватает из разбойничьих рук нитку, перерезает её, и мы бежим со змеем. С нашим змеем…
– А ещё лучше… – поразмыслив, добавил Константин, – я бегу со змеем, а ты, как арьергард, прикрываешь меня…
Лучше ли это? В связи со столетием войны с Наполеоном появилось много книг и книжечек с картинками, где описывались битвы, стычки. Мы с Костей знали, что такое «арьергард». Знали также и то – во всяком случае, я тут же это вспомнил, – как здорово достаётся этому войску… Конечно, будь это неприятель, да на настоящей войне… А вот когда на одного человека навалятся три брата да ещё их подпевала-хохотун…
– Лучше я побегу со змеем, – сказал я. – Я быстрее тебя бегаю… А ты, значит… того… задерживай погоню.
Теперь Костя засомневался: лучше ли так будет? Но добавил резонно: пока он станет передавать мне отрезанную нитку, ребята набросятся и могут опять её захватить. Это-то верно, но ведь могу резать нитку и я…
Над площадью, как ладьи с парусами, стояли три широких, обособленных облака. Их несло на главную улицу – на Киевскую. Это было хорошо: значит, боковой ветер. Если удирать со змеем при попутном ветре, змей станет опускаться, падать; при лобовом, наоборот, он начнёт тянуть, забираться вверх, может даже «колдовать»… А при боковом он и не заметит, как передвинется по небу слева направо.
Ещё издали мы поняли, что судьба нам благоприятствует: нашего «опытного» держал Ванька Куроедов – самый младший из разбойников. Мало того: готовился к запуску новый змей, – значит, ребята будут заняты, отвлечены…
Здорово было и другое – мы обо всём подумали, кроме одного: под каким предлогом приблизиться к Куроедовым? Просто так после в с е г о не поверят… А тут замечательный предлог: идём к новому змею. Это обычно. Это заведено. Каждому владельцу нового змея хочется показать его – любой может подойти.
Мы так и подошли прямо к змею, лежащему на земле. Подошли и… ахнули. Громадный!.. Когда змея подняли с земли, он был куроедовскому Петьке до подбородка, а старшему, Гришке, – по грудь. И красивый: глянцевая розовая и голубая бумага шла полосами, вперемежку. Пожалуй, похож на матрац, но всё равно хорош…
В другое время мы бы присели около него, разглядели бы каждую дранку, каждую нитку на нём… Да я было и присел, но тотчас услышал рядом с собой сердитое сопение Костьки, почувствовал толчок в бок. Я поднялся.
– Во здоровый! Во какой! – с наигранным восхищением воскликнул Константин, отступая несколько назад и влево, как бы для того, чтобы лучше разглядеть нового змея.
По его настороженным глазам я понял манёвр: сзади и чуть левее, один, на отшибе, стоял Ванька. Подёргивая нитку от нашего «опытного», он обернулся к полосатому, розово-голубому красавцу, – тоже любовался.
– Во какой! Во здоровый! – приговаривал Костька, пятясь и чуть кося глазом на белобрысого, ничего не подозревающего Ваньку. – Такого только на сахарной бечеве пускать!.. Только на сахарной… Только на сахарной…
И вдруг, выхватив нож, подпрыгнув, поймав левой рукой нитку от «опытного», Константин, дико пуча глаза, начал перерезать её. Широкое лезвие столового ножа, блестя на солнце, скользило вверх-вниз, вверх-вниз…
…Пожалуй, тут уместно сказать о столовых ножах. В каждой семье, как известно, есть один-единственный острый нож. Он нужен в кухне всегда: им режут мясо, рыбу, хлеб, чистят картофель, нарезают звёздочкой морковь и так далее. В трудных случаях его зовут даже к столу: «Подайте тот ножик!» И всё, конечно, знают, что это за «тот ножик». Этот работяга обычно отличается и своим внешним видом: узкое, лёгкое, сточенное лезвие… И есть другие – так называемые с т о л о в ы е ножи. У них тяжёлые, широкие лезвия и толстые ручки – у них вид бездельников. Они и есть бездельники. Они живут в среднем ящике буфета, лениво раскинувшись на подстилке. Два раза в день – к обеду и к ужину – их выкладывают на стол, выкладывают на поругание. «Чёрт знает что за ножи! – восклицает отец, пытаясь что-нибудь отрезать этим ножом. – Когда же их наточат?»
Костя захватил именно такой нож. Да иначе и не могло быть: «тот ножик» был занят…
Казалось бы, легко перерезать нитку. Да, легко, но всё же не этим толстым бездельником из среднего ящика буфета, тем более ненатянутую, мягкую нитку.
…Побледнев, перекосив лицо, Костя пилит и пилит – вверх-вниз, вверх-вниз…
Нерасторопный разиня Ванька Куроедов вдруг спохватывается:
– Ребята-а!.. Смотри, что-о!.. Петь! Гриш! Афонь! Смотри, что-о!.. закричал, запричитал он, подпрыгивая и стараясь пинком отогнать налётчика.
Я набрасываюсь на Ваньку, но вдруг вокруг нас темнеет – на булыжной мостовой пляшущие тени, – меня оттаскивают в сторону, слышу, звенит, падая, нож…
Ещё миг – и мы позорно, с пустыми руками отступаем. Да что там отступаем – опрометью, забыв о всяких арьергардах, потирая бока и шеи, бежим через площадь.
Бежим, оставив врагам как трофей столовый нож…
15. ОПЯТЬ ЦВЕТОЧЕК. ПОХОЖИЕ СЛОВА
Назавтра Мария Харитоновна, мать Кости, хватилась ножа.
Худенькая, остроносая, со светлыми волосами, она напоминала девочку. И эта девочка сейчас чуть не плакала: потерялся ножик… Смешливая по натуре, она сегодня с унылым, озабоченным видом слонялась по квартире. Ещё бы! Придёт с работы Иван Никанорович, спросит своё обычное: «Ну, а у вас тут какие дела?» – а про такое «дело» как умолчишь? Дом – это не завод, тут и потеря ножа – событие…
Ещё вчера, когда мы возвращались с неудачного набега, Костя утешал себя: столовых ножей в буфете много – там и расхожие, и гостевые, пропажу одного не заметят. А оказывается, мать их считает…
– Наверно, она про себя считает! – сказал Костя, стараясь объяснить это своё неведение.
– Конечно, про себя. Не маленькая.
Таиться он не хотел, однако только на третий вопрос матери: «Не брал ли ты куда ножа?» – Константин наконец признался во всём.
– Ну вот, посмотрите! – воскликнула Мария Харитоновна, и вся её девичья фигурка как бы наполнилась строгостью, взрослым горем. – Вы только посмотрите! – повторила она, и на переносице появились морщинки. – Отец на заводе спину гнёт, а тут ножи по площадям разбрасывают! – Она громко топнула ногой и стала совсем уж взрослой, грозной. – Сейчас же пойди и принеси!..
– Куда же я пойду? – не то возражая, не то горюя, что не может принести, загудел Константин. – Что он, лежит, что ли, там!..
Тем не менее он кивнул мне, и мы вышли на улицу. Но пошли, конечно, не на Хлебную площадь, а к нам во двор, чтобы обсудить создавшееся положение. Как быть с ножом? Как быть со змеем? Скоро придёт отец, и это не мама – придётся отвечать по-настоящему. Но что отвечать? Куроедовы всё равно трофей не отдадут. Останется только одно: вместо рождественского или пасхального подарка, предназначенного Косте, пусть мать купит нож и положит его на место потерянного…
А как со змеем? С воздушным кораблём капитана Стаканчика?.. Всё перепробовано, остаётся разве только яма-западня, как на Мадагаскаре…
Мы сидели у нас в садике, примыкавшем ко двору, и уныло следили за какой-то серой худощавенькой птичкой величиной с воробья, которая примеривалась к раннему розовому яблоку: сидя на ветке, она не могла его достать (надо тогда перевеситься вниз головой), а на лету его тоже не клюнешь…
Вдруг в развилке ветвей – над яблоком, над птичкой – вертикально поднялось что-то лёгкое, мерцающее на солнце. Это было похоже на стрекозу, но не стрекоза – крупнее, и полёт не тот: снизу вверх и обратно.
Мы вскочили и замерли. Не прошло и минуты, о н о опять появилось и опять снизу вверх. Теперь о н о было похоже не на стрекозу, а на оторвавшийся от форточки вентилятор, на его лопасти-лопаточки, почему-то вдруг сами по себе поднявшиеся кверху…
Ясно, что всё это происходит за забором сада – во дворе лесного склада Бурыгина. И тотчас, точно поднятые ветром, мы взлетели на забор.
И как досадно! Мы-то думали… А это, оказывается, Аленька маменькин цветочек. В синих брючках, в куцем пиджачке и с новой игрушкой в руках.
Но игрушку мы всё же рассмотрели. Просто, но загадочно. На металлическую палочку надевается вентилятор… нет, не вентилятор, а тот самый п р о п е л л е р, что мы видели на рисунке с «заводным» змеем; затем, держась снизу за шарик, Цветочек быстро поднимает пропеллер, и он слетает с палочки… Но слетает не просто, а сильно вращаясь, даже чуть жужжа. И поднимается вверх. Это понятно, что поднимается, но вот отчего он крутится? В «заводном» змее пропеллер вращался от резинки, а здесь отчего?..
Взять бы это у Цветочка да самому попробовать! Но с этим хвастуном и разговаривать не хочется…
Завидев нас на заборе, Аленька порозовел от удовольствия, выпустил галстучек наружу, спесиво надулся и стал, дразня – однако не глядя на нас, – пускать свою вертушку поближе к забору, поближе к нам…
– Почему он крутится? – вдруг спросил Костя, видимо подумавший о том же, о чём и я.
Я дёрнул Костьку за штанину – спрашивать у этого индюка! Будто мы с ним водимся. Бить его можно, но разговаривать…
– А вот потому и крутится! – заблеял Цветочек, довольный, что его спрашивают, довольный, что можно поломаться. – Потому и крутится… А вот у тебя нет и не крутится…
Надо бы, конечно, спрыгнуть во двор к Бурыгиным и наподдать Аленьке, но Костя, заворожённый вертушкой, не слышал этой дерзости. Пропеллер, снова запущенный Цветочком, чуть отнесло ветром в нашу сторону, и Костька, подняв голову, вперился в него взглядом, стараясь понять тайну его вращения. Опускаясь, пропеллер поравнялся с нами, и Константин даже протянул руку (схватить, рассмотреть!), но не достал. Вертушка упала на двор, и её тотчас подхватил Цветочек.
– Дай посмотреть, – робко и смиренно попросил Костя.
Это уж было чересчур: у этого субчика что-то просить, унижаться… Я толкнул Константина, чтоб его образумить. В ответ (не мешай!) он толкнул меня. Ещё немного, и, может быть, на заборе возникла бы драка, но тут во дворе Бурыгина появилось новое лицо. Как мы потом узнали, двоюродный брат Цветочка – Сергей Сарычев.
С чёрного крыльца дома сошёл вихлявый черноглазый мальчик в гимназической фуражке, надетой набекрень. Судя по состоянию этой фуражки смятые поля, надломленный козырёк, – он был не менее как из третьего класса. Видимо, он слышал о том, как Аленька хвалился тут вертушкой, и ему захотелось тоже.
– Вы где учитесь? – спросил он нас, сидящих на заборе. – Наверно, приготовишки?
Мы с Костей ответили, что учимся в реальном училище и вовсе не в приготовительном, а во втором классе (мы не уточняли, что только перешли во второй).
– А как у вас выгоняют из класса?
Не зная, куда клонится речь, мы на всякий случай ответили осторожно, кратко:
– Выгоняют за дверь.
– Ну ясно, что за дверь, а не за окно! – Гимназист всхохотнул. – А как? Молча?
– Как молча?
– Ну, учитель что-нибудь говорит?
– Конечно, говорит: «Выйди вон!»
– И только?
– Что ж ещё?
Мы почувствовали, что гимназист сейчас будет хвалиться: он рассмеялся, подмигнул, какая-то судорога прошла по его вихлявому телу, он от восторга шлёпнул Цветочка по спине, на что тот пропищал:
– Серёжка дурак! Маме вот скажу-у! Вот скажу…
– Эх, вы!.. Ничего-то не знаете! – блестя чёрными глазами, воскликнул Серёжка Сарычев, обращаясь к нам, к назаборным. – Скукота у вас! А вот у нас учитель Епифанов хватает за шиворот, например Федьку Ландышева, и тащит к двери, приговаривая… Вот так хватает и тащит…
Тут гимназист, изловчившись, ухватил себя за воротник и, мелко-мелко переступая, как бы упираясь, двинулся к калитке. Для полной иллюзии он, стараясь удержаться, цеплялся свободной рукой за что попало…
– …Тащит к двери и приговаривает: «Ландышев… Фиалкин… Незабудкин… Репейников… Чертополохов… Крапивное семя… Пшёл вон из класса!» Смех! Меня тоже Епифанов таскает к двери, но без похожих слов. У меня фамилия такая – Сарычев, – ничего из неё не получается. А вот с Володькой Медведенко интересно выходит. – Он вернулся к прежнему месту и опять за шиворот потащил себя, причитая на ходу: – «Медведенко… Волченко… Лошаденко… Собаченко… Бульдоженко… Осленко… Пшёл вон!» Или вот Ваську Телегина. – Для разнообразия Сарычев ухватил Цветочка и потащил его. – «Телегин… Каретников… Бричкин… Тарантасов… Турусы на колёсах…»
– Пусти-и-и! – завопил Цветочек. – Я вот маме-е…
– Молчи! Не мешай! Сейчас ты Женька Смородинов… «Смородинов… Клубников… Земляников… Крыжовников… Волчьи ягоды… Вот те клюква! Пшёл вон из класса!»
Увлёкшись, Сергей ещё и коленкой наподдал Цветочку. Тот растянулся, но быстро вскочил, отряхнул свой пиджачок и отбежал подальше от двоюродного братца. Сарычев утёр рукавом лицо, раскрасневшееся от усилий. Он устал, но не мог остановиться.
– Я тоже могу как Епифанов! – хвастливо воскликнул он. – Как ваши фамилии?
Мы ответили: Небратов и Брусников.
– Ну, Брусников – это всё равно что Смородинов, – сказал Сергей. Неинтересно. А Небратова можно… – Он поманил к себе Аленьку, но тот, конечно, не подошёл. – Ну ладно, без всего! – И, стоя на месте, начал быстро приговаривать: – Небратов… Несестрин… Немамин… Непапин… Недядин… Нететин… Пшёл вон! Во! Давай ещё фамилию. Любую!..
– Щукин, – сказал я, вспомнив вывеску на Посольской улице.
– Пожалуйста! Щукин… Селёдкин… Судаков… Лягушкин… Крокодилов…
Костя перебил гимназиста:
– Нет, у тебя не получается, как у Епифанова, – спокойно, нравоучительно, но, видимо задетый всякими «Нететями», заметил он. Крокодил не рыба, и лягушка – тоже… «Несестрин» и «Немамин» – тоже плохо.
Сарычев, наверно, не ожидал такого ответа: лицо его вытянулось, губы обидчиво сжались. Чтобы поддержать Костьку и добить этого хвастуна, я спросил, вспомнив про Епифанова:
– Это какой Епифанов? Толстый, с длинными волосами?
– Да, толстый, с длинными волосами, – надувшись, ответил Сергей. – А что?
– А то, что у нас в реальном он тоже преподаёт. Вот что! С третьего класса… Значит, он и нас на будущий год тоже будет выгонять из класса со всякими похожими словами… Во как!
Гимназист был уничтожен. Во всяком случае, нам казалось так. Однако, стараясь всё же одержать верх, Сарычев пробормотал:
– Ну и что же? Вас когда-то ещё будет выгонять. После дождика в четверг. А нас он уже выгоняет!..
Он поднял с земли какой-то прутик и, пощёлкивая им по сапогам, в которые щегольски были заправлены его штаны, насвистывая, видимо чувствуя, что вывернулся, ушёл на улицу…
16. РАЗРЫВ
После его ухода Цветочек ожил и опять принялся за свою вертушку. Это был какой-то двор хвастунов: один отхвалился – другой начинает… Цветочка тянуло к этому, наверно, и то, что Костя до прихода гимназиста попросил показать ему вертушку. Ещё бы! Все его презирали, а тут вдруг его просят можно поломаться…
Оживился и Константин. Пока Серёжка Сарычев представлял, как им, гимназистам, весело и интересно живётся с учителем Епифановым, Костя нет-нет да поглядывал на вертушку в руках Аленьки. Сейчас же он устремил все взоры на неё. Цветочек это почувствовал и запустил вертушку сильно, высоко.
На высоте пропеллер отнесло ветром в нашу сторону, и он, по-стрекозиному мерцая, стал опускаться над забором. Костька быстро сорвал с головы белую кепку и, как бабочку сачком, поймал пропеллер… Снизу, с земли, раздался вопль Цветочка («Ма-аме ска-жу-у!..»), но тут же он и затих: Костя не удержал пойманное, и пропеллер, кувыркаясь, как безобидная жестянка, упал к ногам перепугавшегося Цветочка.
Теперь он пускал его подальше от забора, и Костя, помрачнев, сбычившись, следил за ним, все стараясь постигнуть тайну вращения.
– Ну покажи, отчего он вертится! – просяще и, как мне показалось, противно-унизительно пролепетал он.
– А вот потому и вертится! – опять проблеял Цветочек свою дурацкую приговорку. – А вот у тебя нет и не вертится!..
С кружочками румянца на толстых щеках, в кургузом пиджачке, он был отвратителен… А может быть, потому отвратителен, что Костька, дурак, его просил, унижался, хотя я его и толкал…
– Ну ладно, так и быть, – вдруг милостиво проговорил Цветочек. Слезай сюда, я тебе покажу. Только один, без Мишки…
Этого ещё недоставало! Лезть к Цветочку… Водиться с ним…
– А ну его! – решительно сказал я и, держа Константина за сатиновую рубашку, стал спускаться с забора.
– Отстань!.. – Удар пришёлся мне по плечу. Это было не больно, но я оторвался от забора и, перевернувшись, упал к нам в сад.
Когда я вскочил, глянул вверх, Костьки уже не было на заборе. Он был там, у Цветочка.
– Ну ладно же!.. – В бессильном негодовании я застучал в доски забора. – Ладно же!..
Всё теперь кончено, дружбе конец! И бежать бы прочь, забыть перебежчика, но щель в заборе манила к себе.
И я увидел: Константин, стоя рядом с Цветочком, держал палочку с нанизанным на неё шариком и пропеллером. Взявшись за шарик, Костя то поднимал пропеллер вверх, то, сбросив вниз шарик, давал ему возможность опуститься. И, поднимаясь и опускаясь, пропеллер вращался на палочке.
…Спустя много лет в прохладной, с высокими потолками лаборатории Н-ской авиационной школы курсант Небратов стоял около сложной ребристо-блестящей конструкции, покоящейся на тяжёлой, с пятнами машинного масла деревянной стойке. Впереди конструкции, плотно соединясь с нею, косо стоял в воздухе большой, красивый, покрытый светло-коричневым лаком пропеллер, лёгкий и могучий одновременно. Всё это вместе называлось в и н т о-м о т о р н о й г р у п п о й, и преподаватель с седыми бачками – один из первых русских авиаторов – короткой палочкой-указкой показывал детали её. Кто знает, может, оттого, что в своё время Костя Небратов держал в руках «винто-моторную группу» Цветочка, сейчас, много лет спустя, курсант Небратов пришёл к этой настоящей г р у п п е – к большой, мощной, с тысячью деталей… Нет, не потому, что они похожи – они совсем не были похожи, – но то и другое было из необыкновенно прекрасного в о з д у ш н о г о царства…
Костя, бросив Цветочка, подбежал к щели забора (почему-то он догадался, что я должен быть тут).
– Понимаешь, пропеллер оттого вертится, – кричал он в щель, – что палочка, по которой он поднимается, вроде штопора!.. Понимаешь? Как длинный штопор!.. Мишк, ты слышишь?! Ты тут?!
Нет, я ничего не слышал и не видел.
Я сорвал здоровенный серо-зелёный лопух и законопатил им щель в заборе: пускай об этом штопоре Костя рассказывает с в о е м у Цветочку…
