Текст книги "Диковинки Красного угла"

Автор книги: Николай Блохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Николай Владимирович Блохин
Диковинки Красного угла

Знакомство

Второе полугодие 6-й «А» начинал с урока «Истории древнего мира». По мнению ребят – ненужный урок, на котором лучше заняться более важными делами: например, списыванием у отличника математики, или обсуждением, как выклянчить у родителей деньги на кроссовки.

В этот первый день списывать было нечего и незачем, потому как на каникулы математику не задают; да и вообще, этот первый день учебы называется учебным чисто символически: пришли, отметились, получили домашнее задание и разбежались.

Историю вела единственная в школе «историчка» Клара Карловна, которую за глаза все школьники от пятиклассников до выпускников звали Карлой. Диплом учителя Карла получила недавно, свой предмет, историю, любила беззаветно, была уверена, что хорошо ее знает и все в ней понимает.

Сегодня знакомились с возникновением христианства и его Основателем, Который в учебнике назывался «бедным странствующим проповедником». Треть страницы – вот сколько места нашлось христианству и его Основателю в «Истории древнего мира», – ровно в десять раз меньше, чем римскому императору Нерону и его воспитателю, философу Сенеке, названному «великим». Нероном с Сенекой и закончилось ушедшее в каникулы прошлое полугодие. Нерон был выписан таким негодяем, что жуть брала. Главное же негодяйство его заключалось в том, что он заставил воспитателя своего, Сенеку, покончить с собой, что тот и исполнил совершенно спокойно, вскрыв себе вены. На фоне этого злодеяния поджог им своей столицы, Рима, выглядел не очень крупным эпизодом. В поджоге обвинили христиан – последователей недавно возникшего и всем мешавшего «учения». В связи с описанием этого эпизода и возникли христиане на страницах учебника. С ними Нерон жестоко расправился, и, как утверждала «История древнего мира», сама жестокость казней пробуждала у римского населения сочувствие к этим людям. Затем следовали три поучения Основателя христианства, Иисуса Христа, что возвышающие себя – унижены будут, что просящему у тебя надо дать и что судить нельзя никого, тогда ты сам не будешь судим. Затем следовали каверзные вопросы ученикам, типа: есть ли сходство взглядов Сенеки с учением христиан? Сохранили ли поучения Иисуса Христа свое значение в наши дни? На этом тема христианства закрывалась, после чего быстренько переходили к следующим посленероновским временам, и в этих временах о христианстве не упоминалось вовсе.

Сейчас же Карла решила задать, на ее взгляд, более важный вопрос, который следовало бы задать еще в прошлом полугодии, после изучения периода Неронова правления: «Существует мнение, что неограниченная власть портит и развращает правителя государства. Подтверждается ли это мнение на примере Нерона?». Отвечать на этот вопрос Карла вызвала Павла Фивейского, отличника, своего любимчика, того самого, у которого все списывали математику, да и не только ее. Прямо перед Карлой, за первым столом, сидел новенький (первый день сегодня), чудноватый мальчик со странной фамилией – Собирателев. Карла заметила, как вздрогнул он, когда произнесла она фамилию отличника.

Павел Фивейский на вопрос ответил кратко и бойко:

– Неограниченная власть отвратительна. В цивилизованном обществе ей вообще не должно быть места.

Отличник выделил голосом слово «отвратительна», а про «цивилизованное общество» ввернул оттого, что это было любимым словосочетанием Карлы, которую знал уже давно. Карла и его мама – давнишние подруги, закончили один и тот же педагогический институт, но, в отличие от Карлы, мама отличника занималась домом – так распорядился папа, которого Карла в шутку называла деспотом. Да, папа Павла Фивейского имел в своей семье власть неограниченную, что взрослеющему подростку «очень нравилось», а точнее, совсем не нравилось.

С двумя вопросами из учебника про Сенеку и поучения Христа отличник разделался столь же быстро и категорично. Он заявил, что некоторое сходство имелось в учениях Сенеки и Христа – о милосердии и великодушии, но Сенека несравненно выше Христа, ибо Сенека опирался на гордость и честь в человеке, а посему ни одно из поучений Христа для сегодняшнего дня не годится, ибо в них нет места ни гордости, ни чести – человеку нельзя возвышаться, следует прощать всех подряд и невозможно никого судить.

– И остальные поучения Учителя христиан такие же, – Павел пренебрежительно пожал плечами. – Возлюби врагов... Врагов бить надо!

– Успокойся, успокойся, Павлик, – Карла мягким жестом показала, чтобы он садился. – Ты молодец, и я вижу, что в каникулы ты время не терял, дополнительную литературу почитывал. Ну что ж, отметок в этот день обычно не ставят, но нарушим обычай, поставим за четкость и убежденность – первую в этом полугодии пятерочку.

Поставив в журнал пятерку, Карла подняла голову и... даже поежилась слегка от направленного на нее взгляда новенького. А смотрел он на нее так, как будто ему Карла вместо обещанного мороженого подсунула дохлую мышь.

– Мне кажется, ваш новый одноклассник хочет что-то добавить? – Карла, улыбаясь, глядела на новенького.

Тот поднялся и сказал:

– Добавлять тут нечего. Все, что он сказал – неправда. А как жаль! Ведь Павел – однофамилец такого великого человека.

Карла после замешательства сказала, уже не улыбаясь:

– А ну-ка, поясни, какого человека?

– Павел Фивейский – это такой святой, друг Антония Великого, монах, который жил в пещере Фиваидской, в Египте, ему ворон каждый день хлеб в клюве приносил.

– Как, ворон в клюве? – Карла снова улыбнулась. – Ваня, но вы уже вышли из возраста, когда сказки за быль принимают.

– Это не сказка. Это «Жития святых». Мы их с дедушкой каждый день читаем...

Карла перебила его мягко:

– Нельзя опираться на «Жития святых» как на историческое свидетельство...

– Почему? – возразил новенький. – Там все правда, а вот здесь, – он щелкнул пальцем по учебнику, – вранья хватает!

Что там вранья хватает, Карла была вполне согласна, однако подобные пощелкивания у шестиклассников надо пресекать.

Карла подняла вверх палец и сказала назидательно:

– Но-но! Нельзя так говорить.

– Можно. Ложь можно обличать. Спаситель сказал: проповедуйте. А врагов не убивать, врагов любить надо, потому что эта заповедь – не человеческая выдумка, а наказ самого Господа. Начнешь мстить всем врагам, обязательно найдется кто-то, кто посильней тебя. Кто тогда спасет тебя от его мести? А простишь своего врага, тогда и Господь всех, кто тебе мстить собирается, силы лишит.

– А ты читал Евангелие?

– Мы его с дедушкой каждый день читаем, а что непонятно, он мне растолковывает.

– А кто у тебя дедушка?

– Сторож при церкви Предтеченской. Мы только позавчера туда, в сторожку, переехали. Ну, и еще столярит там, на службе прислуживает.

– Шестерит, – произнес пренебрежительно чей-то голос сзади.

– В храме шестерить – Богу угодить, – тут же ответил новенький.

Карла не успела среагировать на эту словесную перепалку, только руку подняла, призывая к молчанию.

– А еще что-нибудь ты читаешь, Ваня Собирателев?

– Зако-он Бо-жий, – почти пропел тот же голос сзади.

– Закон Божий уже прочел. И тебе советую, – ответил новенький, не оборачиваясь.

– Так! Говорить с места можно только после поднятия руки и моего разрешения.

– А еще мы читаем «Жития святых».

– М-да... Ну, а Пушкина, Лермонтова?

– Читаю, их мне тоже дедушка дает.

– Какой послушный внучек, – усмехаясь сказал отличник.

На этот выпад Карла почему-то не среагировала.

– Вообще-то, такое послушание – это хорошо, – Карла вздыхала, сосредоточенно раздумывая. – Но, понимаешь, э-э... мы, взрослые, тоже ведь, бывает, ошибаемся, когда дело касается... ну, таких вещей... в области культуры... Мы, понимаешь, часто недооцениваем то, что бесценно, вечно, и – переоцениваем, так сказать, временное, уходящее.

– А Евангелие и «Жития святых» – это и есть вечное и бесценное.

– Ну, а остальное культурное богатство: литература, кино?

– А это и есть временное и уходящее.

– Ну, а однобокость, в ней, вообще-то, тоже хорошего мало... – слегка даже раздраженно сказала Карла. – Прости, пожалуйста, э-э... твой дедушка, он что, запрещает тебе читать что-либо без его разрешения?

– Да я и сам не хочу.

Карла сокрушенно покачала головой, постукивая ногтями по столу.

– Мой дедушка поставлен надо мной Богом, – продолжал Ваня, – и, слушая его, я Самого Бога слушаю. А если не буду слушать, то... «В малом ты был неверен, кто доверит тебе большее?» – это Сам Иисус Христос так сказал.

– Это все тебе дедушка внушил?

– Мы про это выписывали вместе, когда читали.

– Но, извини, пожалуйста, твой дедушка – не Бог! Он может и ошибаться! Да так, что жизнь твою искалечит...

– Если мы делаем не рассуждая то, что нам велят, то сделанное нами будет во благо, а если в чем-то ошибались те, кто велели нам, то надеемся, что их ошибки Сам Бог и исправит. Исправит для всеобщего назидания, чтобы мы, делающие, слушались бы по-прежнему, а поставленные над нами – ошибки свои поняли.

– Это что, цитата откуда-то? – почти испуганно спросила Карла.

– Да, – улыбаясь ответил Ваня Собирателев. – Это дедушка мне написал, а я выучил.

«Это уже не просто неограниченная власть, это что-то уже совсем...» – что именно «совсем», Карла не успела додумать.

Все с той же широкой улыбкой Ваня Собирателев сказал:

– Карла Кларовна, мы про Нерона и Сенеку забыли.

Карла даже вздрогнула и не обратила внимания на искажение своего имени-отчества.

– Ну да... и что же теперь ты скажешь про Нерона?

– А про Нерона скажу, что ему, несчастному, Божьего благословения не было, чтоб его неограниченная власть на добро шла, а не на зло. А императорская власть и должна быть неограниченной! Но опираться надо не на идолов дурных, не на учения Сенеки, а на Бога.

– Это все тебе тоже дедушка внушил?

– Это мы с ним читали! У Сенеки все его учение опирается на гордость да на достоинство, да на честь, а это и есть гнилые палки, на них не опираться, а выбросить их надо. А христиане, которых Нерон велел на кострах сжигать и на крестах распинать, они имели Божье благословение вынести все муки. И опора их – те самые заповеди-поучения, – Ваня полуобернулся к Павлу, – Христовы поучения, из которых главное – прости! не суди! И висящие на крестах христиане, которым огнем поджаривали пятки, римской толпы никакого сочувствия не вызывали. Римская чернь требовала у императора только хлеба и зрелищ. Не знала римская языческая чернь ни к кому сочувствия. А терпением боли и презрением к смерти римлян тоже не удивишь. Всегда те, кого казнили, или кричали от боли и молили о пощаде, или, стиснув зубы, проклинали своих мучителей-палачей. И вот римляне видят невиданное и слышат неслыханное: страдальцы благословляют своих палачей. Гордый самоубийца Сенека такому научить не мог, и никто из людей этому научить не мог. И вообще, христианство, это не просто учение, это – все! Это – полнота жизни здесь, на земле, и дорога в Царство Небесное. Так дедушка говорит.

– А что обо всем этом говорит твоя мама?

– У меня нет мамы. Она умерла, когда я учился в первом классе.

– Прости, пожалуйста, – Карла смущенно опустила глаза.

– Она ко мне во сне приходила и говорила, что она жива и что ей хорошо.

Карла очень не хотела продолжать разговор на эту тему. Ей всегда становилось не по себе, когда при ней речь заходила о покойниках. У нее самой умерла мама, когда она была чуть постарше этих шестиклашек. И она до сих пор помнит ужас того состояния, когда окончательно осозналось: у нее больше нет матери. Но ни разу за эти годы умершая мать не являлась ей во сне.

– Во сне может все что угодно присниться, – сказала она, не поднимая глаз и глядя в классный журнал.

– Да, дедушка говорит, что снам доверять нельзя, но есть особые сны, Божьи. Да и батюшка, отец Порфирий, говорил, что явление моей мамы от Бога было. Помолились мы все вместе вечером, а ночью она опять является. Я с ней вслух разговаривал, дедушка вставал, крестил меня, икону нашу ко мне прикладывал, а мама только радовалась этому. А икона наша семейная – это все январские святые. И Павел Фивейский там есть. У тебя когда день рождения? – Ваня повернул голову к отличнику.

– Послезавтра, а что?

– Так он у тебя небесный покровитель! – Ваня проговорил это с такой улыбкой, что у Павла даже злость прошла. – У тебя именины через две недели, двадцать восьмого. В этот день его праздник. Он в этот день преставился.

– Умер, что ль?

– Преставился!

– Тоже мне, праздник! Празднуют день рождения.

– Нет, празднуют и преставление. Честна пред Господом смерть преподобных Его. В этот день они в Царство Небесное идут. А это – праздник праздников всей жизни. Так вот, а Павел Фивейский, тот, настоящий...

– А я что, игрушечный, что ль? – опять обиделся отличник.

– Да, – совершенно серьезно сказал Ваня, – мы с тобой игрушечные. Как и все здесь.

– И я? – улыбаясь спросила Карла.

– И вы тоже, все мы – игрушки в лапах того, кого ты, Павел, поминал раз тридцать до звонка.

– Черта, что ль?

– Его. Только лучше не поминай его больше, – Ваня вдруг размашисто перекрестился. На легкий смешок, возникший в классе, он не обратил внимания и продолжал: – Тот, настоящий Павел Фивейский, монах-затворник, всю жизнь с ним боролся молитвой. И вот, чтобы он не отвлекался на заботу о еде, Господь посылал ему ворона с хлебом.

– Хо, – раздался сзади тот же ухмылистый голос, что издевался недавно насчет Закона Божия. – А вон ворона за окном летит. Давай, помолись-ка ей, может, поднесет чего-нибудь в клювике!..

– Так, Антон, без насмешек! – Карла поднялась над своим столом.

– Антон? – Ваня повернулся к говорившему. – А у тебя когда день рождения?

– Скоро, – Карла на всякий случай встала между их столами. – У нас в классе половина январских.

– Так у тебя покровитель – сам Антоний Великий, основатель монашества, друг Павла Фивейского. И ты... ты не сердись на меня, Антон, но про молитву никогда больше так не говори. Павел Фивейский не просил, чтоб ему ворон в клюве хлеб приносил. А Антоний Великий этого ворона видел, когда навещал Павла. Понимаешь, они молились за весь мир и сейчас молятся за нас с тобой. Карла Кларовна, а можно я расскажу одну историю, которую дедушка мне написал, а я выучил, а? Она про то, что такое молитва монаха за всех нас.

Карла опять не заметила переиначивания ее имени и спросила:

– А до конца урока успеешь?

– Успею. Она короткая.

– Ну что ж, давай. Иди тогда к учительскому столу, а я на твое место сяду.

Ваня вышел к учительскому столу и опять перекрестился, только теперь он сказал: «Господи, помогай!» Никто не усмехнулся, все напряженно ждали.

– Сначала – введение. Монахи – это особые люди, которые уходят из мира в монастыри, чтобы молиться за себя и за всех нас. «Царство Мое не от мира сего», – так говорит Спаситель Иисус Христос в Евангелии. Вот в это царство и уходит монах. Посвящение в монахи называется постригом. При посвящении человек, идущий в монахи, получает новое имя и дает три обета. Первый – обет нестяжания. Никакого личного имущества у монаха нет. Второй – обет целомудрия. Жены, семьи у него нет и быть не может. Третий – обет послушания. Полное и безоговорочное подчинение поставленному над тобой наставнику. Если рядом колодец, а наставник скажет: беги за водой к источнику, который в десяти верстах от колодца – надо бежать.

Тут в классе возник гул протеста, общую суть которого выразил все тот же отличник:

– Это что же получается, выходит, ноги пусть о тебя вытирают, да?!

– Выходит, – да, – спокойно ответил Ваня. – Только не ноги о монаха вытирают, а стирают с его души мирские язвы. Для того монах и идет в монастырь, идет добровольно, и все три обета должен выполнять, не раздумывая. И это очень тяжело. А история называется:

Чёрные мешки

Здесь Ваня Собирателев сделал паузу и торжественно сказал:

– Эпиграф: «За каждое праздное слово, сказанное вами, дадите вы ответ в день Страшного Суда!». Так Спаситель наш говорит в Евангелии.

«Каждый человек плывет по Реке Времен. Сколько времени ему отмерено Богом, никто не знает. И не надо знать, жить надо. Вот мы и живем. С семи лет каждый человек начинает отвечать за свои слова, и с этого момента в его жизни появляется черный мешок. Большинство узнают о нем слишком поздно. И вот, в конце жизни, изнемогая от усталости, ты думаешь сокрушенно: да где же мои силы, которые даны были мне, чтобы прожить жизнь?..

И вдруг возникает перед твоими глазами невероятных размеров перевязанный у горловины черный мешок. И то, что заключено в нем, шевелится, тычется изнутри, и жуть берет от вида этого мешка и шевеления в нем.

– Что это? Куда я попал?

И ответ будто слышится из волн, что выплеснули тебя сюда:

– Это – итог твоей жизни. А попал ты к мешку, который ты сам наполнял всю свою жизнь: здесь все праздные слова, тобой произнесенные.

– Это какие такие «праздные»? – возникает у тебя вопрос на берегу твоего последнего пристанища, когда озираешься ты на свою прошедшую жизнь, а видишь себя перед шевелящимся черным мешком, размером с избу-пятистенку.

– Твои! Твои! – раздаются вокруг хохотливые голоса. – Насобирал!

Оказывается, вокруг мешка, приплясывая, гогочут уродливые низкорослые существа, одно страшней другого. И в количестве неимоверном! И вот сейчас ты понимаешь, что это – они, те самые, которых ты без счета поминал всю свою жизнь направо и налево, поминал походя, со смехом и злобою, ругая и хваля – в зависимости от обстоятельств, – и вот они все здесь! И ты даже букву «ч» сейчас возненавидел, хотя буква «ч» совсем тут ни при чем – слова из всех букв алфавита копошились в черном мешке. И вид они имели – змеенышей разных размеров. Вся эта несметная орава гогочущих уродцев волокла мешок, чтобы взвалить его на твои плечи. А змееныши даже вываливались из слабо завязанного мешка! Их тут же подбирали и возвращали назад. Больше всего слов-змеенышей – это всякого рода обещания, которые были произнесены, но не выполнены. Сам-то ты знал, что много всякого наобещал-наговорил попусту, но чтобы столько?!

Вот совсем старый сморщенный змееныш – обещание родителям, когда еще в третий класс ходил: «Да прочту я внеклассную литературу за лето! Отстаньте только». Так и не прочел. А вот совсем свеженький змееныш – обещание внуку: «Да починю я тебе велосипед! Отстань только». Так и не починил.

Всё обещанное и невыполненное, все навранное, всё пустословие и прекословие, всё злобное, насмешливое и пренебрежительное, когда-то оброненное – всё в этом мешке! И мешок уже завязан узлом и приклеен к твоей спине. И тут вырывается последний выкрик души:

– Да неужто за всю мою жизнь я только праздные слова изрыгал?! Неужто не было мною сказано ничего хорошего?!

– Было. Вот оно.

И ты обращаешь взгляд свой туда, куда указывает тебе сверху голос и видишь: на правом берегу Реки Времен растет светлый кустик, будто некий цветок в горшочке. Это – маленький сгусточек твоих добрых дел. От сгусточка идет вверх тонкий стебель и разветвляется стрелообразными листочками, которые можно по пальцам пересчитать.

– И это всё? Это все мои непраздные слова за всю жизнь?!

– Да, все, – сказал тот же голос, что призывал поднять голову к цветку.

И тут листики-острия отделились от веточек и устремились к черному мешку, пронзая змеенышей. Но слишком много их копошилось в мешке! С тоской и отчаянием ты смотришь на облетевший кустик твоих непраздных слов и добрых дел... Множество таких же светлых кустиков видится тебе над Рекой Времен – это непраздные слова и добрые дела миллионов людей. И как малочислен их противовес змеенышам, что копошатся в набухающих мешках на берегу! И ты видишь, что Река Времен переполнена снующими по ней змеенышами, которые устремляются к черным мешкам, чтобы втиснуться в них. Огромное число людей плывет среди снующих змеенышей к ждущим их черным мешкам, чтобы водрузить их себе на плечи. А ведь рядом плыли необыкновенной красоты ладьи, в которых сидели светоносные юноши и протягивали руки к барахтающимся среди змеенышей людям. Но те или не видели протянутых рук, или отталкивали их, да еще и злобствовали при этом, изрыгая из своих ртов новых змеенышей. Совсем немногие принимали помощь и поднимались на ладьи. И сразу же они набирали скорость и уносились прочь от этого змеиного потока на чистую воду. Те, кто принял помощь, тоже имели на своих плечах черные мешки.

Но тут точно метеоритный дождь посыпался сверху на мешки, огненные стрелы пронзали змеенышей. Черные мешки на глазах худели и съеживались. И вот открывается перед тобой диво-дивное, дерево необыкновенное, ослепляющее. Если сто вековых дубов сложить вместе, то помогучей их будет это дерево, от него и летят разящие змеенышей огненные стрелы. И сколько бы ни слетало их на черные мешки, число их на дереве не убавляется, но постоянно растет. Дерево стоит на вышине над миллионами жалких кустиков, на которых уже нет ни одного острия-листочка, и мечет свои неисчерпаемые огненные стрелы от начала до конца Реки Времен.

– Это молитвенные стрелы затворника монаха Порфирия, – слышишь ты голос, подняв твои глаза вверх, и видишь небо.

– Как же я? А мой черный мешок?! – выкрикиваешь ты впервые увиденному небу.

И тут же сам себе и отвечаешь с горечью:

– Да не просил ты ни у кого молитвенных стрел для себя, да и не знал, что они вообще существуют. Нет за тебя молитвенника. Сколько раз ходил ты возле храма и даже не заглянул в него. Копна змеенышей на твоем горбу – вот итог твоей жизни...

И кричишь ты исступленно проплывающей мимо ладье:

– Возьми меня, Христа ради! Возьми, изнемогаю!..

И ладья устремляется на твой крик. И полетели-посыпались по твоему черному мешку удары молитвенных стрел от дерева монаха-затворника Порфирия.

– Его молитвенные стрелы не только тем, кто просит, но – всем. Ибо молится он за весь мир! – вновь слышишь ты голос, обративший твой взор к небу.

Видится тебе, будто кусок мрака плывет мимо наполняющихся черных мешков, и уродливые хохотуны падают перед ним, и каждый за свой мешок отчитывается. И вдруг – валяется совершенно пустой мешок. Остановился комок мрака, проскрежетал жутким голосом:

– Чей?!

– Монаха Порфирия, – ахнуло в ответ многоголосье. Волны вздыбились на Реке Времен от этого возгласа.

– Почему его мешок совсем пуст?

– Потому что он молчит.

– Но про себя-то он что-нибудь говорит?

– Только молитву.

– Сколько вас к нему приставлено?

– О-о-о...

– А где мой любимец Асмодей, который совратил десятки и не таких, как он?

– О-о-о, не таких, как он.

– А где мой непобедимый Декий, сеятель гордыни, где мой прелестный Позоле, покровитель зависти, обмана и лени?

– Они все трое не отходят от него, повелитель, но тщетно. Он окружен огнем своей молитвы, к нему не подобраться.

– Всех – на него! Хоть полвздоха, полмысли, ползапятой, но должно быть от него в этом мешке!

– Но, повелитель, кроме него, есть другие люди, и каждый из нас тобой к кому-нибудь приставлен!

– Погляди, как наполняются остальные мешки!

– Что мне наполнение мешков, коли от стрел его они все опустошаются?! Все – на него!!!

И все адово войско бросилось на одного монаха Порфирия. Но окружающая его молитвенная стена была несокрушима.

А от людей, за которых молился затворник монах Порфирий, вдруг отошли все бесовские помыслы, ибо исчезли их нашептыватели!

Вот человек, он только что почти решил обманом завладеть чужим имуществом, и вдруг решение отлетело. Человек будто очнулся: «Да что я такое задумал? Нет, не гоже...»

Вот другой человек, которого чувство мести чуть не довело до убийства своего обидчика. И вдруг – оттаял, вдруг явилось понимание отвратительности мести вообще и ничтожности повода, за который только что хотелось убить человека: «Эх, да что ж это я? Господи, помилуй!»

И даже войны между народами, на которые уже почти решились их правители, – не состоялись. Очнулись вдруг они – «Да выеденного яйца не стоит причина войны, из-за которой мы собирались уничтожить столько жизней!»

А в московском трамвае № 35 в эти минуты произошло следующее. Трамвай, как всегда, был набит битком. Тетя Паша с неподъемными сумками, злобно раздвинув толпу, плюхнула сумки на ноги пассажирам и заодно каблуком своим наступила на ботинок ближайшего соседа. Сосед едва не взвыл от боли: каблук «наехал» на самую больную мозоль! Тетя Паша, вызывающе глядя на него, ждала скандала. Ах, как любила она такие ситуации, эх, что сейчас начнется! Она обзовет соседа. Сосед тоже не лыком шит, уж ответит, как отвечал не раз. И весь трамвай, ругаясь, ходуном будет ходить. Ух, как ждали черные мешки пополнения!..

И вдруг, на диво самому себе, сосед сказал тете Паше:

– Прости меня, дорогая, это я виноват, что ногу свою подставил. Не сердись, а?

Тетя Паша оторопела. И всегдашний злобный пыл ее испарился. Такого она не ждала. Впервые в жизни, в которой, как ей казалось, все было плохо, видела, что человек, которому она чуть не раздавила палец, просит у нее прощения, и, судя по его слезам, просит искренне!

Тетя Паша сглотнула комок в горле и сказала:

– Да... чего уж... это... и ты меня прости. Тесно, понимаешь... – И слезы небывалые потекли из ее глаз.

И все пассажиры радовались непонятной, ранее неведомой радостью, чувствуя, что это и есть радость всех радостей, возможная в этом мире. Никто из пассажиров не знал слов Евангельских, Самим Спасителем сказанных: «Блаженны миротворцы, ибо они сынами Божьими нарекутся», но каждый сейчас почувствовал свое усыновление Тому, Который никогда не забывал их.

А затворник монах Порфирий держал оборону против несметных полчищ адова войска во главе с их предводителем. Их задача была – сокрушение этого столпа непокоренной части вселенной.

Осадили бесы неприступную молитвенную крепость, воют в отчаянии, ибо чуют, что пока течет Река Времен, всегда будут на Святой Руси такие молитвенные богатыри...»

– Вот такая история, – закончил Ваня Собирателев.

– Ну что ж, – Карла поднялась с его стула. – Весьма образно. Так, говоришь, это дедушка сочинил?

– Он это не сочинил. Это все с ним было: и по Реке плыл, и черные мешки видел.

– Во сне?

– В тонком сне Божьей силой был восхищен – так он говорил.

– Нет уж, лучше вообще не спать, чем такое видеть, – буркнула девочка с первой парты.

– Ну отчего же, Киенька, – Карла стояла у своего стола и задумчиво смотрела поверх голов. – Я бы с удовольствием посмотрела на свой черный мешок.

– С удовольствием?! – Ваня воззрился на Карлу.

– Ну, то есть, – Карла замялась, – с интересом. И тут вдруг четко увидела: вот они, два змееныша – в ее черный ящик – «с удовольствием» и «с интересом». Походя сказанные слова, не обдуманные, не взвешенные. Да и всю прошедшую жизнь так: выскочило слово, пролетело, забылось...

Покачала головой, горько усмехнулась, поправила прическу и спросила:

– А этот... Порфирий, он лицо реальное?

– Да. Он и сейчас жив. Ему больше ста лет.

– А у него есть, ну... преемник? Я правильно назвала?

– Есть, – твердо сказал Ваня, хотя о преемнике дедушка ему ничего не рассказывал. – У нас от отца Порфирия святынька есть в нашем Красном углу.

– А Красный угол?..

– Это то место в доме, где иконы и домашние святыньки. Ой, у нас их столько, святынек разных! Замок есть, который сам Сергий Преподобный в руках держал! Ну и еще много чего. А хотите, пойдем к нам, посмотрим? Дедушка рад будет. Завтра новогодняя елка у нас.

– Какая елка? – удивился отличник. – Мы елку уже выбрасывать собираемся.

– А мы только недавно украсили. На Рождество Христово. А сегодня – Отдание Рождества и день Меланьюшки преподобной, могучей за нас молитвенницы.

– Такой же, как Порфирий? – спросила девочка Кия. – А ей сколько лет?

– Она преставилась полторы тысячи лет назад.

– А... а как же она тогда может молиться?

– Очень даже может. Рядом с престолом Божьим. Человек ведь не умирает. Он или на огненных молитвенных стрелах – в Царство Небесное попадает, или с черным мешком – в пропасть, куда низвергается Река Времен. Вот, а завтра – Новый год.

– Ну да, по-старому, – сказала Карла.

– По-правильному. Младенца Христа принесли в храм Иерусалимский, и старец Симеон принял Его на руки, триста лет ждал этого часа и вот – дождался...

– Как – триста лет? – перебила Карла. – Триста лет люди не живут, – и вздохнула при этом покровительственно-педагогически.

– Могут жить люди триста лет, Карла Кларовна, – сказал Ваня Собирателев. – Например, Ной, Мафусаил– больше 900 лет жили.

Про Ноя Карла слышала, что был такой библейский персонаж, а про Мафусаила не знала ничего.

«Все-таки надо вплотную заняться изучением Библии, – сказала она себе, – ну, хотя бы, чтобы имена знать и не попасть впросак».

После института она с этой темой познакомилась «на бегу», пролистала слегка Первоисточник, удивляясь тому, что столько лет он был под запретом.

– Ну вот, принял Симеон-старец на руки Младенца Христа, увидели Его люди, – и началось для всех новое летоисчисление, от Рождества Христова. Как говорят: наша эра...

Но тут зазвенел звонок.

Урок был последний, и класс разбежался после звонка мгновенно. Но не весь. Задержались четверо, не считая Вани Собирателева, – Антон, предлагавший помолиться вороне, отличник Павел Фивейский, девочка Кия и, естественно, сама Карла.

– Твое приглашение остается в силе, Ваня?

– Конечно, Карла Клар... ой, простите!

– Ничего, Ванечка, если бы я обращала на это внимание, то давно была бы в сумасшедшем доме. А как зовут твоего дедушку?

– Игнатом.

– Смотри-ка! И моего дедушку Игнатом зовут!

– А он, ваш дедушка, тоже в честь Игнатия Богоносца назван?

– Не знаю я, Ванечка, в честь кого он назван. Мой дедушка, увы – наоборот. Богоносного в нем нет ничего.

– Богоносное есть у каждого – так дедушка говорит.

– Может быть, но он у меня не богоносец, он у меня – богоборец. О, если бы такой разговор, как у нас сегодня, состоялся в те годы, когда я училась в шестом классе, – у твоего дедушки были бы большие неприятности от моего дедушки!

– Дедушка говорит, что всему свое время. Он тоже был богоборцем. А Игнатий Богоносец – могучий молитвенник. Его Сам Господь на руках держал, когда он еще маленьким был, а взрослым говорил: «Если не будете, как дети, не войдете в Царство Небесное». В царствование Траяна, через сорок лет после Нерона, он был растерзан львами за исповедание Христа – он сам молился об этом.

– Сам?! – воскликнули все разом.

– Да, мученический венец – высшая награда этой жизни здесь, на земле. Просить о нем может каждый, но дается немногим, это удел избранных. Как и монашество.

– Так дедушка говорит? – спросил Павел Фивейский. Он, может быть, и хотел, чтоб с иронией прозвучал его вопрос, но иронии не слышалось, придавилась ирония, какая уж тут ирония, когда человек на съедение львам себя добровольно отдал.