Текст книги "Обвинение предъявлено"

Автор книги: Николай Жогин

Соавторы: Александр Суконцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

К сожалению, ни семья, ни школа не сумели в достаточной степени использовать эти его задатки. Не были у него воспитаны и нравственные принципы, которые могли бы вовремя обуздать его фантазию.

Осенью 1968 года Сечкин стал бывать в доме Буканова. Там очень часто заходили разговоры о преступлениях, и Сечкин скоро убедился, что его интересы во многом совпадают с интересами большинства этих ребят.

В январе 1969 года Сечкин вместе с Горевым идет на первые свои преступления – квартирную кражу и кражу из сельскохозяйственного техникума. К ним Сечкин был подготовлен и собственными размышлениями, и той атмосферой, которая сложилась в букановском доме.

– Мне в этих кражах было все интересно, в жизни появились свои тайны, свои интересы, – раскрывает Сечкин мотивы своих первых преступлений.

Очень скоро Сечкин сделался первым помощником Буканова. Его уважали за ум, смелость, решительность, умение настоять на своей точке зрения. Сам главарь преступной шайки часто обсуждал с ним планы действий, прислушивался к его мнению.

В отличие от других Сечкин был не очень высокого мнения о главаре, критически относился к некоторым его предложениям и держался с ним как с равным.

Воображение Сечкина по-прежнему опережало реальность. Еще до того, как было совершено первое убийство, Сечкин называет себя «кровавым бандитом». Он гордился своими страшными делами, любил похвастаться той ролью, которая принадлежала ему в группе. Сечкин склонен к позерству, тщеславию. Он очень самолюбив. Возможно, именно в этом следует искать причины, которые вели его к убийствам. Большую роль в поведении Сечкина, в том числе и преступного, играли самолюбие, стремление к самоутверждению, жажда приключений.

Буканов и Сечкин были фактическими руководителями группы, остальные играли менее значительную роль в составлении планов. Им отводилась роль исполнителей.

Вот эти исполнители. Горев Сергей. Он родился в августе 1951 года в Хоперском. В детстве был тихим, робким ребенком, среди сверстников близких друзей не имел, любил играть с теми, кто был моложе.

В характеристике, выданной школой, указывалось, что Горев был ленивым, разболтанным, бесхарактерным и трусливым ученикам. Успеваемость его всегда была низкой, дважды – в пятом и восьмом классах оставался на второй год.

Родители мало занимались воспитанием сына. Отец пьянствовал, дебоширил, бывали случаи, когда семья, опасаясь скандалов, не ночевала дома.

Окончив восьмой класс, Горев пытался поступить в медицинское училище, но не выдержал экзаменов и стал работать на складе Комбината плащевых тканей. Через три месяца уволился и около полугода нигде не работал.

Оказавшись без определенных занятий, не имея никаких глубоких интересов и конкретных планов на будущее, Горев скучал, «бесился», много времени проводил на улице и в клубе. Безволие, трусость, несамостоятельность, склонность к проявлению беспорядочной активности привели его в дом на Нижней улице.

Дружба Горева с Букановым началась с того, что Буканов взял его под защиту. Сам Горев не умел и не решался достаточно твердо постоять за себя, хотя обиды сильно задевали его самолюбие.

Скоро Горев полностью попал под влияние Буканова и впитывал каждое его слово, в особенности рассуждения главаря о смелости, решительности, твердости характера, то есть о тех человеческих свойствах, которых самому Гореву так не хватало.

Буканов сделался для него тем человеком, на которого он хотел походить. Преданность его Буканову была беспредельна, он был готов выполнить любое приказание главаря.

Совершая убийство, Горев надеялся, во-первых, поразить своих товарищей и поднять свой авторитет в их глазах, в первую очередь, конечно, в глазах Буканова, и, во-вторых, убедить самого себя в способности совершить этот требующий, по его мнению, высокого мужества поступок...

Русаков Павел. Этот родился в июле 1951 года. В 1968 году окончил Хоперскую среднюю школу и стал работать слесарем на авторемзаводе. По характеру всегда был мягким, пассивным, неуверенным в себе. В школьные годы произошел случай, показывающий особенности характера Русакова. В шестом классе он стал подвергаться насмешкам со стороны одноклассников за то, что хорошо учился. Тогда Русаков заявил родителям, что больше стараться не будет, и действительно, с тех пор учился посредственно.

Когда Русаков получил аттестат зрелости, он не пытался поступить в институт. Никаких конкретных планов на будущее у него не было.

Русаков не имел такого интереса и тяги к преступной жизни, как некоторые его товарищи, но он и не делал попыток оказать на них влияние, больше того, он сам оказался втянутым в преступную деятельность, хотя в период активных преступных действий группы он тяготился участием в преступлениях, особенно в убийствах.

Он оказался не в состоянии порвать своих связей с группой и освободиться от ее влияния. Буканов считал Русакова «ненадежным» человеком и боялся, что именно он и может выдать всю группу. Поэтому главарь систематически запугивал Русакова, угрожая убийством всей его семьи, если он не будет подчиняться установленной в шайке дисциплине...

Мечин Александр. Родился в апреле 1952 года. Воспитывался матерью и отчимом. Обстановка в семье была тяжелой: отчим сильно пил, дебоширил, к пасынку относился враждебно. Во время одного из семейных скандалов Мечин сильно напугался и после этого стал заикаться.

В школе вел себя тихо и незаметно, считался дисциплинированным учеником. Учителя и его товарищи отмечают, что Мечин всегда был пассивным, застенчивым, исполнительным подростком.

В 1967 году Мечин окончил восьмой класс. Он легко отказался от своего первоначального намерения стать шофером и по совету матери и тетки поступил в профтехучилище, готовившее электромехаников.

Вскоре после знакомства с Букановым начал совершать первые свои преступления. Как и в других поступках, Мечин и здесь не был активен и собственной инициативы не проявлял.

Мечину свойственна некоторая эмоциональная бедность. Он, например, с трудом мог вспомнить, когда и при каких обстоятельствах им были совершены первые правонарушения. Стало быть, эти события не вызвали у него глубокой эмоциональной реакции.

Корыстные побуждения были выражены у Мечина слабо и по своему содержанию инфантильны: дальше приобретения магнитофона на деньги, полученные от ограбления сейфа, его личные планы не шли...

Свистов Николай. Родился в марте 1953 года. Окончил шесть классов. Причем шестой класс дублировал дважды, после чего бросил школу и поступил в профтехучилище. Окончив его, работал каменщиком.

Все это время жил у родственников. Рано пристрастился к спиртным напиткам и, как показывают его соучастники, никаких других интересов почти не имел.

По характеру Свистов раздражителен, склонен к злобным аффектным вспышкам, во время которых плохо контролирует свое поведение. Состояние опьянения делало эти свойства еще более заметными...

Елин Александр. Родился в 1954 году в Хоперском. Двоюродный брат Свистова. К моменту ареста был учеником восьмого класса. В восьмом учился второй год.

В 1955 году отец Елина был осужден к лишению свободы на семь лет. Возвратившись из мест заключения, много пил. Учителя характеризуют Елина как несобранного, неуспевающего ученика, с низким умственным развитием.

В показаниях некоторых соучастников Елина говорится, что он «рвался» на преступления и заявлял о своем желании участвовать в убийстве. Эта тенденция возникла у него из стремления заслужить уважение товарищей, обрести равные с ними права...

Вот таких индивидов и собрал Василий Буканов в своем доме на Нижней улице. Он тщательно отобрал только шестерых из многих десятков ребят, заходивших к нему «на огонек». Из них он и сколотил свою преступную шайку.

В доме Буканова молодые люди чувствовали себя свободно. И хозяин, человек взрослый, держался с ними запросто, поначалу даже дружески.

Из шести несовершеннолетних участников группы трое были оторваны от своих семей, двое жили в таких условиях, где на них почти не обращали никакого внимания.

Здесь же рядом был старший, который мог всегда заступиться, хорошо говорил о смелости, находчивости, мог научить приемам самбо, боксу.

А затем, когда уже все они были связаны круговой порукой общих тяжких преступлений, общим страхом перед ответственностью, страхом перед главарем, друг перед другом, у них не оставалось, как они полагали, другого выхода, другой жизни, другого дома, кроме волчьего гнезда на Нижней улице.

Итак, преступная романтика кончилась. Настал период ответственности каждого за свои злодеяния.

В июне 1971 года Верховный суд РСФСР, приняв дело к своему производству, рассмотрел его с выездом на место и приговорил Буканова и Горева к исключительной мере наказания – расстрелу. Других участников шайки – к различным срокам лишения свободы.

История этого дела показывает, как порой отсутствие воспитательной работы дает возможность взрослым преступникам толкать несовершеннолетних на нарушение советского правопорядка.

СЧАСТЬЕ ДАРИТЬ СВОБОДУ

Вот уже в который раз перечитывал Николай Федорович Полозков, прокурор района, вникал, как говорят юристы, в суть самой фабулы: «На основании изложенного обвиняется...» Это объемистое дело в коричневой папке поступило к нему от следователя Управления внутренних дел Шутилова. Обязанность прокурора – утвердить обвинительное заключение и направить в суд. Или не утвердить, вернуть на доследование.

Дело лежит на прокурорском столе. Не однажды им прочитано. Но Николай Федорович не спешит принять решение. Перелистав густо исписанные листы, он еще раз отыскал протокол допроса обвиняемого Сорокина. «Виновным себя признаю полностью» – таковы его показания.

Итак, преступный результат налицо. Обвиняемый известен. Более того, он признал свою вину, раскаивается в совершенном. В деле фигурируют показания десятка свидетелей. Прокурор не усмотрел какого-либо нарушения закона. Стало быть, следствие проведено объективно. Можно утвердить обвинительное заключение и дать делу законный ход.

Но Николай Федорович почему-то никак не может взять ручку и поставить свою подпись. Снова и снова перед ним все детали дела.

В эти ранние утренние часы, когда еще в кабинетах царит тишина, ничто не мешало ему сосредоточиться.

Да, обвиняемый ясно сказал: «Я виновен». И тем не менее ему, опытному прокурору, хорошо известно, что признание обвиняемого само по себе еще не является абсолютным доказательством вины. Следствию нужно отыскать веские доказательства, подтверждающие это признание. Полозкову думается, что следователю все-таки не удалось воспроизвести полную картину происшедшей трагедии.

Это случилось среди бела дня, на оживленной улице. Неужели, рассуждал прокурор, никто, ни один человек не заметил точно, какая ситуация создалась для водителя в это роковое время? Где пробегал мальчик улицу? Почему не увидел его водитель еще в тот момент, когда он стоял на обочине дороги перед своими последними шагами?

Нет. В таком виде направлять дело в суд нельзя, решил Полозков. Всякий раз, когда речь шла о судьбе человека, Николай Федорович не терпел поспешности. Этого же требовал от людей, которые с ним работали.

Но как разыскать дополнительные доказательства виновности Сорокина спустя два месяца? Под силу ли это следователю? Тем более что Шутилов – молодой, не очень-то опытный криминалист. Прокурор отчетливо представлял себе, как осложняется теперь расследование дела.

Николай Федорович снял телефонную трубку:

– Екатерина Семеновна? Зайдите, пожалуйста.

В районной прокуратуре четыре следователя. Все юристы с высшим образованием. Не год и не два на следственной работе. Но почему-то Николай Федорович в самый ответственный момент отдавал предпочтение именно ей, Голосовой.

– Екатерина Семеновна, – сказал он ей, когда она вошла, – я прошу вас взять это дело, – он показал на объемистую папку, лежавшую на столе. – Думаю, Шутилов все же не разобрался до конца. Гложут меня сомнения, а дело ведь очень серьезное.

И Николай Федорович выложил все, о чем передумал за долгие часы, перелистывая десятки страниц.

...Стоял пасмурный мартовский день. Временами накрапывал мелкий частый дождь, который перемежался с мокрым снегом. Прямо скажем, неважная погодка для водителя. Иван Кузьмич Сорокин на своем самосвале, с мощными буйволами на боковинах, в этот день вывозил гравий на завод железобетонных изделий. Один рейс он уже сделал. Вот сейчас завершит второй.

Его тяжело груженная машина катилась по мокрому асфальту с грозным урчанием. Крепкие руки надежно держали баранку. Мимо проносились встречные машины. Сорокин хорошо помнит то недалекое время, когда здесь была городская свалка. За каких-нибудь восемь-десять лет вырос современный городок. По обеим сторонам улицы – высокие красивые дома с разноцветными балкончиками. Конечно, в этой большой стройке есть доля и его труда. Больше половины жизни провел он за рулем. За эти двадцать восемь лет сколько всякого груза перевез! Отличный водитель, ударник коммунистического труда. Несколько лет подряд улыбающийся Иван Кузьмич смотрит на молодых водителей – своих учеников – с Доски почета.

Сегодня настроение у Ивана Кузьмича приподнятое. В доме торжество. Придут друзья: у супругов Сорокиных серебряная свадьба. Вот уже двадцать пять лет идут они одной дорогой с Верой Андреевной. Не все было, конечно, гладко. Они поженились в самые трудные военные годы. И тот и другой гол как сокол. Теперь живут в достатке. Вырастили двоих детей. И те уже вошли в самостоятельную жизнь.

Эти мысли не мешали Сорокину ни на минуту не выпускать из поля зрения дорогу. Мимо потоками уплывает вереница встречных машин. И вот перед ним возник желтый кружок с цифрой «20 км», протянутый на проволоке через дорогу. Он сбавил ход. Справа у дороги на этом самом месте (он это знал) другой знак – треугольник с надписью «Дети».

Здесь, около двух больших школ, в любое время могут появиться непоседы мальчишки. Внимание на пределе. Слева он увидел новенький автобус с большой буквой «Л» впереди. Он выезжал из боковой улочки. Автобус только что прошел мимо, как вдруг прямо перед самосвалом Сорокина стал перебегать дорогу мальчик. На размышления оставались доли секунды. «Ехать прямо – не миновать трагедии, может случиться непоправимое». В эту секунду водитель всем телом навалился на руль и рванул его вправо. МАЗ как-то странно подпрыгнул. Сорокин с трудом остановил машину. Распахнул дверцу и стремглав выскочил из кабины. Он глянул назад. И на какое-то мгновение словно потерял сознание. Он стоял как вкопанный.

А когда пришел в себя, услышал, как со всех сторон кричали:

– Ребенка задавил, гад!

– Видно, пьяный.

Толпа вокруг машины росла с каждой минутой. В глазах Сорокина плыли круги. Он закрыл лицо руками, опустил голову. Горе его было непередаваемо. Он стоял, открыто презираемый всеми. Что наделал?

Вскоре на место происшествия одна за другой подъехали две «Волги» с красным пояском. Из них вышли инспектор ГАИ младший лейтенант милиции Турусов, высокий флегматичный парень лет двадцати пяти, и следователь милиции по Левобережному району лейтенант Шутилов, коренастый, с овальным лицом мужчина. Прорвав живое кольцо людей, которое удерживал участковый инспектор, они подошли к ошеломленному водителю. В это время судебно-медицинский эксперт наклонился над мальчиком. Взял его руку. Никаких признаков жизни. Инспектор включил свой диктофон.

– Что же случилось? – спросил он водителя и поднес к нему микрофон.

Сорокин с трудом разомкнул челюсти.

– Видите ли... – еле выговорил он и беспомощно развел руками.

Нелегко было ему собраться с мыслями. Медленно, бессвязно, с большими паузами говорил Сорокин, восстанавливая картину происшедшего. Толпа слушала его в молчаливом напряжении, не обращая внимания на моросивший дождь.

– Очевидцы происшествия есть? – спросил следователь, когда водитель умолк.

– Есть! – тоненько выкрикнула одна из женщин.

– Пройдите сюда, гражданка, – пригласил следователь. Он поднес к ней диктофон. – Ваша фамилия?

– Карасева.

Выяснив ее имя, отчество, место жительства и работы, следователь предложил рассказать, что она видела.

– Шла я из магазина, – начала она, заметно волнуясь. – Я была вот здесь. На другой стороне вижу этого самого мальчика. Чей он – не знаю. Мальчик хочет перебежать дорогу, но все время идут машины... Я еще про себя подумала: «Может попасть под машину». Тут проехал городской автобус № 28 и прямо мимо меня вот этот самосвал. И вдруг перед самым самосвалом бежит мальчик. Я даже схватилась за голову. Тут же шофер повернул машину вправо. Но мальчик все-таки угодил под колесо. Под какое колесо? Под заднее. Левое... На каком расстоянии стояла я? Метров десять, думаю.

– Вы не можете сказать, какова была скорость самосвала? – спросил инспектор.

Карасева удивленно пожала плечами.

– Этого я не скажу. Но ехала машина не очень быстро.

Вскоре появилась мать ребенка. Убитая горем, вся в слезах, она упала над сыном, не в силах выговорить слова. Она причитала одними губами: «Голубчик... Родненький... И зачем я послала тебя в магазин?.. Сходила бы лучше сама... Неужели тебя больше нет?.. Мой Витенька!..»

Люди с трудом увели обезумевшую от горя женщину.

Следователь защелкал затвором фотоаппарата. По всем правилам он запечатлел обстановку, в которой произошла авария. Под надоедливым мелким дождем более часа продолжался осмотр места происшествия.

Так началось следствие по этому делу.

Для Сорокина теперь вся жизнь перевернулась вверх дном. Правда, под стражу его не взяли. Но что уж это за свобода? Чего только не передумал Сорокин за эти несколько дней! Через людей он узнал адрес родителей погибшего Вити и пошел к ним. С тяжелой душой шел он в этот дом. Но думал искренне хоть как-то разделить горе людей, хоть чем-то помочь.

– Ты – убийца! – прямо в лицо ему бросила обжигающие сердце слова Витина мать.

А что делалось в автоколонне! На большом щите прямо во дворе появился плакат: «Позор преступнику!» А под ним фотоснимки с места аварии. На Доске почета, там, где еще вчера красовался его портрет, теперь зияла пустая рама. Имя его было вычеркнуто из числа ударников коммунистического труда.

Сорокина перевели с самосвала слесарем в ремонтную мастерскую. «Пусть, – сказали, – до суда поработает».

Тысячи, сотни тысяч километров, пройденные без единой аварии, были вычеркнуты из его жизни. Сорокин не мог смотреть в глаза товарищам. Он подвел не только себя, но целый коллектив, позорное пятно легло на всю автоколонну. Сорокин нигде не находил себе покоя. Он лишился сна, почти ничего не ел, угрюмо молчал и дома и на работе. Жена встревоженно следила за ним, серьезно опасаясь, как бы Кузьмич не наложил на себя руки. А Кузьмич по ночам курил, курил и только тяжко вздыхал... Хотелось убежать без оглядки. Но куда?

Следователь Шутилов встретился с десятками свидетелей. Он скрупулезно выяснял, какие правила уличного движения были нарушены Сорокиным. Несомненный интерес представляли для следствия показания водителя автобуса маршрута № 28 Елкина. По его словам, он хорошо запомнил МАЗ, груженный гравием. Елкин только что выехал из боковой улицы на центральную магистраль. Его автобус прошел всего несколько метров. На какое-то мгновение взгляд водителя упал на маленькое зеркальце, прикрепленное с левой стороны кабины. На зеркальце он точно видел, как мальчик попал под левое колесо самосвала. Потом в салоне автобуса Елкин услышал пронзительный крик женщины: «Ой, задавили мальчика!» Водитель тут же остановил автобус, вошел в салон, чтобы записать фамилию женщины. Но та категорически отказалась назвать себя.

– Знаете, как некоторые несознательные граждане рассуждают: «Потом в суд да в милицию затаскают».

Следователя интересовала скорость, с какой двигался МАЗ.

– Порядка тридцати километров.

– Откуда перебегал мальчик?

– Точно не заметил. Могу только сказать: впереди моего автобуса он не перебегал.

Оставшись наедине с документами, в тишине кабинета следователь и так и эдак раскладывал доказательства. Где «за», где «против». Однако чаша весов скорее всего склонялась не в пользу Сорокина. Слишком много улик было как раз против него. Мало-помалу кольцо вины вокруг него сжималось все больше и больше.

Кто-то из юристов верно сказал, что работа следователя – это борьба со своими сомнениями. Нельзя сказать, чтобы Шутилов не вел такой борьбы.

Лейтенант милиции снова и снова перечитывал показания инспектора ГАИ Чуркина. Оказывается, тот на своем мотоцикле следовал за машиной Сорокина. Правда, Чуркин точно не зарегистрировал скорость движения МАЗа. Это, кстати, довольно странно. Обычно работники ГАИ почти механически следят за скоростью машин даже в большом потоке. А тут Чуркин ехал прямо за самосвалом. Перед ним был спидометр. Но он уверяет, что водитель держал скорость тридцать – тридцать пять километров. Вместо положенных двадцати. Тогда почему же инспектор не остановил его?

Следователь не раз склонялся над детальной схемой места дорожного происшествия, внимательно рассматривал фотографии, сравнивал, размышлял. Наезд совершен в районе школ тридцать пятой и тринадцатой, в зоне действия знака «Дети». «Стало быть, – резонно рассуждал Шутилов, – Сорокин не снизил скорость движения до предела, обеспечивающего полную безопасность движения. А раз так – вина его бесспорна. Знак – закон для водителя, и он его нарушил в тот раз».

Следователь снова вызвал Сорокина на допрос. Как он изменился за эти дни! Осунулся, постарел, глаза глубоко впали, резче проступали скулы.

Сегодня Шутилов объявил постановление о привлечении Сорокина И. К. в качестве обвиняемого по статье 211 часть 2 Уголовного кодекса РСФСР. Под постановлением дрожащей рукой Сорокин вывел подпись.

– Виноват я, гражданин следователь, виноват, – говорит Сорокин, тяжело дыша. Здесь, в кабинете следователя, он чувствовал себя словно рыба, выброшенная на берег. Судорожным движением расстегнул он куртку, рукой вытер взмокший лоб.

– Вы нарушили параграф четвертый Правил движения, – говорит следователь. – Вы оказались в то время невнимательным к окружающей обстановке.

– Да, да, – только и отвечает Сорокин.

– Вы не выполнили предписания дорожных знаков.

– Да, да...

– Не выбрали скорость движения с учетом конкретных условий, не обратили внимания на дорожный знак «Дети».

– Да, да...

– Следовательно, вы нарушили параграфы второй, тридцать второй, тридцать третий, сто пятьдесят четвертый и первый тех же правил.

Что сказать Сорокину в свое оправдание? Ровным счетом нечего. Он молчит. Доводы следователя кажутся ему убедительными. Да и как быть иначе? Ведь это он, именно он сбил мальчика...

Шутилов решил вынести это дело на обсуждение коллектива автоколонны. В целях профилактики преступлений юристы практикуют такие меры. Встречи в кабинете следователя лицом к лицу со свидетелями для Сорокина, безусловно, были нелегки. Но самое страшное, самое тяжкое, оказывается, было еще впереди.

Собрание состоялось в просторном красном уголке автоколонны. И хотя это был еще не суд, Сорокин сидел один в первом ряду, у самой сцены. Один. А на него устремлены взгляды всех его товарищей. Они ждут, что он скажет, как объяснит, каким образом он, опытный водитель, мог совершить такую непоправимую, тяжелую ошибку.

Следователь обстоятельно доложил дело.

– Пусть сам расскажет, как задавил ребенка, – послышался чей-то голос из зала.

Сорокин тяжело поднялся, медленно повернулся к залу. Но поднять головы так и не посмел. Что мог сказать он этим людям, которые хорошо знают, во что иной раз обходится ошибка водителя?

Он, не глядя в зал, мог бы назвать тех, у кого из сидящих здесь растут такие же мальчишки. А у иных уже и внуки. Что мог он им сказать?

– Виноват я перед вами...

В зале повисло долгое, тягостное молчание. Первым взял слово водитель Масляев:

– Поступку Сорокина, вернее, преступлению нет и не может быть ни оправдания, ни снисхождения. Я предлагаю послать в суд нашего представителя – общественного обвинителя.

Потом выступать начали один за другим: технорук Мальцев, старший механик Дадонов, водители Старцев, Бирюков, начальник автоколонны Прохоров. И все говорили одно: виноват, пусть суд накажет по всей строгости.

Конечно, ничего другого Сорокин и не рассчитывал услышать. И все-таки было очень больно – ведь говорили не враги, не посторонние люди, его товарищи, друзья.

– Я внимательно выслушал следователя, – сказал водитель Бусенко, – подумал вот о чем: на месте происшествия тормозного пути вообще не было. При таком положении наезд неизбежен. Даже если бы Сорокин ехал со скоростью пять-десять километров в час. Почему? Потому что мальчик совершенно неожиданно для водителя оказался перед самой машиной в опасной зоне. И все-таки Сорокин, а мы все его знаем как очень опытного и трезвого человека, прямого наезда избежал. Наезд произошел уже при повороте, когда были приняты меры, чтобы избежать аварии. А вот почему он не заметил ребенка на обочине дороги, я сказать не могу.

Зал загудел неодобрительно. Какие же это меры, если человека-то нет? Зачем выгораживать? Вообще выступлению Бусенко решили не придавать значения. Но именно на него впоследствии обратила свое внимание Екатерина Семеновна... Приобщив к делу протокол общего собрания, Шутилов представил дело прокурору. А прокурор, как уже было сказано, так и не решился поставить свою подпись, а поручил провести дополнительное расследование.

Тщательно изучила Екатерина Семеновна все обстоятельства. И после долгих размышлений она пришла к выводу, что все же следствие проведено односторонне, явно с обвинительным уклоном. И что все-таки следователя сомнения мучили мало. Прокурор прав. Безусловно, дело нужно доследовать. Доследовать, но как, каким образом? Времени прошло много.

Прокурор предлагает попытаться разыскать очевидцев происшествия. Тех, кто видел весь путь движения мальчика. Днем на оживленной улице города, разумеется, должны быть люди. Но как их найти спустя два месяца?

Воспользоваться услугами работников милиции? Стоит попытаться. Следователь поручил начальнику отдела милиции в районе дорожного происшествия сделать поквартирный обход близлежащих домов. Может быть, таким образом удастся установить очевидцев. Увы, результаты были малоутешительны. И снова поиски, снова раздумья.

Вот Екатерина Семеновна стремительно зашла в кабинет прокурора.

– Я вот о чем думаю, – начала она с ходу, – не попытаться ли нам поискать очевидцев аварии с помощью нашей газеты?

– Пожалуй, это идея, – согласился прокурор. – Вы напишите коротенькую заметочку, а я позвоню редактору, попрошу напечатать.

Через несколько дней в областной газете под рубрикой «Происшествия» появилась крохотная заметка следователя «Кто виноват?». Буквально в несколько строк. В ней сообщалось, что многотонный МАЗ-2 сшиб десятилетнего мальчика Витю Костина. Трагедия произошла на глазах очевидцев. Но свидетели почему-то не захотели назвать себя. Между тем только их показания могут помочь установить обстоятельства дела, установить истину.

Водитель самосвала Иван Сорокин находится под следствием, говорилось далее. Следственные органы надеются, что очевидцы придут в прокуратуру района, чтобы сообщить все, что им известно по делу.

Под заметкой стояла подпись следователя. Аналогичное сообщение было напечатано и в заводской многотиражке самого крупного в городе предприятия, расположенного как раз в этом районе.

Из всех свидетелей, проходивших по делу, Екатерину Семеновну больше всего интересовала Карасева, Та самая Карасева, которая стояла на тротуаре и видела момент аварии. Ее адрес в деле был, и найти ее не составило труда. Вместе с ней Екатерина Семеновна выехала на место происшествия.

– Мы с вами сейчас проведем следственный эксперимент, – объяснила она группе людей, окруживших ее. – Вы, товарищ Колокольников, на своем МАЗе трижды проедете перед Еленой Ивановной Карасевой на разных скоростях. А вы, Елена Ивановна, должны будете нам сказать, с какой примерно скоростью ехал тогда Сорокин.

Екатерина Семеновна подошла к кабине огромного МАЗа и предложила водителю Колокольникову сначала проехать со скоростью тридцать, потом двадцать пять и, наконец, двадцать километров в час. Ничего этого Карасева не слышала. Один из понятых сел в кабину самосвала рядом с водителем. Вместе с другим понятым следователь осталась около Карасевой на обочине дороги.

Колокольников трижды, как ему было предложено, провел свой МАЗ мимо Карасевой.

– Как по-вашему, Елена Ивановна, с какой скоростью ехал Сорокин? – спросила Голосова. Карасева ответила не сразу. Она внимательно следила за проезжавшим мимо МАЗом и вспоминала, как было тогда, два месяца назад.

– Я думаю, товарищ следователь, Сорокин ехал вот так же, как ехал сейчас перед нами шофер последний раз.

– Значит, двадцать километров в час?

– Этого я не знаю, какая там скорость. Только ехал он вот так, как последний раз.

Все это было зафиксировано в протоколе. Теперь следователю предстояло установить, с какой скоростью бежал мальчик через проезжую часть улицы. Ее ширина десять метров.

Екатерина Семеновна с теми же людьми, участвовавшими в эксперименте, пошла в школьный двор. Там следователь отмерила расстояние в десять метров и предложила мальчику, напоминавшему и по росту и по телосложению Витю Костина, пробежать три раза сначала медленно, а потом быстрее и еще быстрее. Первый раз мальчик пробежал это расстояние за 4,2 секунды, второй раз – за 4,0, а третий – за 2,3 секунды. Карасева показала, что Витя бежал примерно так, как бежал этот мальчик в третий раз.

– Теперь покажите, – попросила Екатерина Семеновна Карасеву, – где вы наблюдали все происшедшее. С какой точки?

Карасева привела всех участников следственного эксперимента на обочину дороги, где застали ее те роковые секунды и где все это произошло. Измерили расстояние: пятьдесят один метр.

– Значит, не десять метров, как вы ранее показывали, а пятьдесят один, – заметила следователь.

– Я ошиблась. Мне так показалось.

И эти новые данные, весьма важные, были занесены в протокол.

На другой день к следователю пришел средних лет мужчина в спецодежде, в кирзовых сапогах.

– Я по газетной заметке, – начал он смущенно.

– Садитесь, пожалуйста. Вы очевидец происшествия?

– Не совсем. Но кое-что могу сообщить.

– Рассказывайте.

– Был я на похоронах. Да, мальчика. Там были женщины. И вот одна из них говорила, будто ее сын был в тот момент вместе с погибшим мальчиком и видел все своими глазами. Адрес? Да, я записал, я их знаю. – Он протянул следователю аккуратно сложенный листок из блокнота.