Текст книги "Обвинение предъявлено"

Автор книги: Николай Жогин

Соавторы: Александр Суконцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

– Вы знаете, Михаил Константинович, – говорил вечером Сацевич, – близкие родственники утверждают, что отец Наливайко был убит партизанами, хотя он, дескать, им помогал. Да и Озерчук сказал то же. А вот Семен Буравкин, сам боец партизанского отряда, говорит другое.

Действительно, Наливайко Петр служил у немцев конюхом, записано в протоколе допроса Буравкина. Но он, пользуясь тем, что в его распоряжении были лошади, привозил партизанам продукты, одежду, медикаменты – все, что ему удавалось собрать в селе и украсть у немцев. И убили Наливайко Петра полицаи в другой деревне. Они заподозрили его в связи с партизанами. У нас в отряде даже говорили, что убил его какой-то староста Юхнов. Но, поскольку точно этого никто не знал и установить не удалось, убийство так и не было раскрыто.

Другой партизан, Меловой Григорий, рассказал, что Наливайко Петр несколько раз брал с собой своего мальца – Юлиана, и тот переправлял партизанам взрывчатку.

– Ничего не понимаю, – сказал Сацевич, – если и отец и сын оба помогали партизанам, откуда у сына такая обида, за что он мстит милиции, активистам?

– Да, но ведь близкие родственники до сих пор убеждены, – ответил Карпович, – что убили-то Наливайко-старшего партизаны. Очевидно, и сын думал так же.

– Кто же им такое внушил?

– Тот, кому это выгодно. Что это, кстати, за Юхнов? Наведите справки в ближайших районах, что известно о Юхнове Алексее Павловиче, 1903 года рождения...

Карпович не спешил возобновить допросы содержащихся под стражей Юхневича, Мороза и Снегурова. Улик против них накапливалось довольно много, но большинство из них – косвенные. Особенно легковесными были доказательства вины Юхневича. Хотя в то же время обвинения, которые выдвигались против него в заявлениях потерпевших, выглядели самыми серьезными. Юхневич между тем продолжал бомбить все инстанции жалобами на незаконное содержание под стражей, и Карповичу уже звонили из Минска:

– Может, поторопились с его арестом? Разберитесь.

– Поторопились, – с иронией повторил Сацевич, – опоздали с его арестом. Это уж точно.

– Фактов у нас против него маловато, – заметил Карпович.

– Михаил Константинович, – горячо заговорил Сацевич, – вы знаете, что он мне заявил на последнем допросе: «Я не дурнее всех вас, вместе взятых».

– Это еще не факты, Гриша, – улыбнулся Карпович. – Такое заявление в протокол не занесешь – в суде посмеются.

– Я и не заносил, – сказал Сацевич.

– И правильно сделали. Кстати, где он потерял глаз?

– Говорит, на фронте.

– Проверьте.

В процессе следствия несколько свидетелей назвали в числе людей, близких с Юхневичем и Наливайко, некоего Ягелло Александра.

Ягелло жил по соседству с Солоповой, той самой Еленой Солоповой, сельской активисткой, в окно которой кто-то выстрелил ночью 5 декабря 1961 года.

– Сашкиных рук дело, – сказал Киселев, председатель колхоза, – пьяница он, тунеядец, а Елена несколько раз и на собраниях его стыдила, и так просто, на улице – у колодца.

Выяснилось, что в деле нет протокола осмотра места происшествия – очевидно, не посчитали нужным сделать это сразу же после случившегося.

– Гнать надо таких деятелей из органов следствия, – горячо говорил Сацевич, – и вообще тут они, эти местные шерлоки холмсы, наломали дров...

– Гнать, Гриша, – это нетрудно. Где взять лучше? Подождите, пройдет еще пять-семь лет, и придут из юридических институтов, из милицейских школ настоящие кадры. Уже сейчас здесь, в районе, появились грамотные, молодые ребята... А до этого работали люди с восьмилетним образованием. Некогда было учиться – война. Да и дел у них было куда больше.

– Можно чего-то не знать, – продолжал между тем Сацевич, – это я понимаю. Можно неквалифицированно провести осмотр места происшествия, не так записать, провести не те обмеры, какие нужно. Но не проводить вовсе такого осмотра!..

– Вы правы, Гриша. Мы его проведем сейчас.

Стекло в ту пору на селе являлось предметом большого дефицита, и потому в доме Елены Солоповой обе рамы в окне так и стояли с пробитыми стеклами: закрыли дырки фанерой. Вызванный из Гомеля эксперт определил угол, под которым сделаны пробоины, продолжил линию полета заряда дроби (многочисленные следы в раме, косяке красноречиво говорили, что это была дробь) в нескольких направлениях, и эта линия пересекла крыльцо дома Александра Ягелло как раз на уровне плеча стрелявшего человека.

В деле имелось два убедительных заявления – одно о хулиганстве и участии в драке Ягелло, другое – об угрозе убийством. Это давало основание арестовать его.

– Дрался – это я, верно, дрался, – на первом же допросе сознался Ягелло, – а больше ничего за собой не признаю. И с Юхневичем мы никакие не друзья. Он мне в отцы годится, чего мне с ним дружить.

В деревне всякая новость распространяется быстро. И в Кольно и в Млынке очень скоро все знали, что следователи из Минска вызывают людей, докапываются до всех происшествий, которые лихорадили людей, не давали спокойно жить. И хотя многие были сильно напуганы, настойчивость, с которой велось новое следствие, арест Юхневича, Снегурова, Мороза и Ягелло убеждали людей, что в конце концов преступники будут найдены и понесут заслуженную кару.

Именно поэтому в адрес следственной бригады все чаще поступали письма людей, желавших помочь раскрытию преступлений. В двух таких письмах говорилось о том, что в доме у Снегурова, где собирались Юхневич, Наливайко, Ягелло, Мороз, часто видели Владимира Зинькевича, двоюродного брата Наливайко. Это обстоятельство было очень важным для следствия потому, что оно помогало установить связь этой группы с Наливайко. Ведь и Снегуров и Юхневич категорически отрицали, что Наливайко бывал в их компании.

На одном из допросов, который вел Сацевич, Михаил Мороз рассказал, что Снегуров и Юхневич похитили с дорожного склада взрывчатку. Но деталей никаких он привести не мог потому, что рассказывал будто бы со слов одного из них.

Снегуров этот факт категорически отрицал. И тогда Карпович решил устроить очную ставку. Мороза и Снегурова свели вместе.

– Гражданин Мороз, – предложил Карпович, – расскажите, что вам известно о хищении взрывчатки с дорожного склада.

Мороз повторил свое прежнее показание.

– Ложь, – жестко сказал Снегуров и вдруг, словно спохватившись, изобразил на румяном лице улыбку и укоризненно заметил Морозу: – Ну зачем, Михаил, ты говоришь неправду? Откуда ты это взял про взрывчатку? Зачем она мне?

– А палец где же тебе оторвало? – спросил Мороз. – Не взрывчаткой?

– Отвечайте, Снегуров, – предложил Карпович.

– Пожалуйста. Палец я отрубил сам. Рубил дрова и неосторожно ударил по руке... Есть справка из больницы.

– Да, – сказал Карпович, – но вы ударили по правой руке. Каким образом?

– Я левша.

– А вот ваши родственники, – Сацевич подвинул к нему листки протокола допроса, – они это отрицают.

– Видите ли, – на секунду замялся Снегуров, – я почти одинаково владею и левой и правой рукой... Правая устала, я переложил топор в левую руку...

И Снегуров опять смотрел на следователей чистыми открытыми глазами, которые так и светились честностью и добродушием.

– Я мог бы вам поверить, Снегуров, – сказал Михаил Константинович, – но вот хирург, который делал вам операцию, утверждает, что кожа вокруг раны была обожжена. Хирургу вы сказали, что глушили рыбу на реке, и просили его записать в историю болезни, что палец отрублен, чтобы вас не привлекли за браконьерство. Хирург взял этот грех на душу, тем более что он и сам опасался, как бы у вас не началась гангрена. Ему так показалось. Поэтому он вам и выдал фиктивную справку.

Карпович внимательно наблюдал за Снегуровым. Кажется, спокойная уверенность покидала его.

– Кстати, – словно походя добавил следователь, – палец вы «отрубили» как раз на другой день после того, как пропала взрывчатка со склада.

– Хорошо, – совсем другим, низким голосом сказал Снегуров, – я расскажу.

Мороза увели.

– Взрывчатку привезли ко мне домой Юхневич и Наливайко. Я не знал, как с ней обращаться, и вот лишился пальца.

– А кто знал, как с ней обращаться?

– Наливайко. Он имел с ней дело во время войны.

– С какой целью похищена была взрывчатка?

Снегуров молчал. Голова его была низко опущена, обычно розовые щеки побледнели. Следователь повторил вопрос. Снегуров молчал.

– Хорошо, – сказал Карпович, – я вам помогу. Вы взорвали труп Ивана Полоза?

– Да.

– Расскажите обстоятельства убийства Полоза.

– Иван поначалу ходил к нам. Выпить самогону. У нас это зелье не переводилось. Сыграть в картишки. Но потом он вдруг от нас отошел и стал сотрудничать с участковым Гусевичем.

– После чего это произошло?

– Юхневич предложил Ивану запалить хату Киселева, бывшего председателя. Он отказался и обозвал Юхневича фашистом.

– И тогда вы подожгли его дом?

– Запалил Юхневич.

– Продолжайте.

– После того как у него сгорела часть хаты, Иван пообещал всех нас посадить в тюрьму. Мы решили его убрать.

– Как это было?

– По предложению Юхневича Михаил Мороз зазвал к себе Полоза постричься. А потом он ему сказал: «Ты знаешь, я слышал, сегодня ночью Юхневич собирается поджечь ремонтно-механическую мастерскую. Мы с тобой должны ему помешать. Пойдем». И они пошли туда. А мы их уже там ждали. Когда Иван вошел во двор, Юхневич из-за угла ударил его молотком по голове. И сказал при этом: «Так будет с каждым предателем».

– Так и сказал?

– Да.

Поскольку мастерская в это время пустовала, труп сутки пролежал здесь. Следующей ночью его вынесли в лес и закопали. Там он пробыл всю зиму. Весной во время паводка труп вывезли на лодке на берег Припяти и там на берегу взорвали.

– Кто принес взрывчатку?

– Юхневич.

– В чем?

– В чемодане.

– Что за чемодан? Опишите его приметы.

– Обыкновенный фибровый чемодан. Небольшой, черный. Уголки металлические. Да... царапина снаружи, на стенке – от угла до угла.

Допрос заканчивался.

– Скажите, Снегуров, – спросил Карпович, – почему вы, человек немолодой уже, имеющий семью, ступили на путь преступления?'

– Это трудно объяснить... Я попал под влияние Юхневича... По мягкости своей.

– Но вы же не подросток, Снегуров. Вы с ним, по-моему, одногодки.

– Затмение какое-то на меня нашло.

– Затмение? Ну, когда оно у вас пройдет, я надеюсь, вы расскажете об этом обстоятельнее. А теперь идите.

По запросам бригады начали поступать сведения, справки различного характера, и следователи во главе с Михаилом Константиновичем внимательно изучали, сопоставляя с тем, что уже стало известно по делу.

– Завтра, Гриша, – сказал Михаил Константинович Сацевичу, – вы допросите Юхневича.

– А вы?

– Вы знаете, я пока не хочу с ним встречаться. У меня есть на это некоторые причины. Вы снова задайте ему те же вопросы: об убийстве Полоза и о поджогах.

– О показаниях Снегурова сказать?

– Да...

Юхневич держался все так же. Он категорически отрицал всякое свое участие в преступлениях.

– Еще раз повторяю: найдите Ивана Полоза и Ивана Сакулу по прозвищу «Ганс». И вам сразу все станет ясно.

– А вот Снегуров дал другие показания.

При упоминании фамилии Снегурова по худому черному лицу Юхневича прошел испуг.

– Какие же?

Он утверждает, что Ивана Полоза уже не найти. Вы его убили.

– Я?!

– Молотком по голове. В здании ремонтной мастерской.

– Это ложь! Где у вас факты? Снегуров либо спятил, либо вы его вынудили дать ложные показания. Учтите, ни в том, ни в другом случае ваши действия не одобрят. Вы за это ответите.

После допроса Сацевич подробно рассказал обо всем Карповичу.

– Хорошо, – сказал Михаил Константинович, – я так, собственно, и предполагал. Завтра проведем осмотр места, где был взорван труп. А потом...

– Надо собрать сельский сход обеих деревень, – подсказал Сацевич. – А то идут всевозможные слухи по поводу следствия. Некоторые думают, что мы ищем Сакулу.

– Да, Гриша, пусть люди передадут Ивану Сакуле, что мы его не подозреваем в этих преступлениях. Он, очевидно, кое-что знает.

На следующий день, взяв понятых, следователи повезли Снегурова на берег Припяти, где, по его словам, был взорван труп Полоза. Естественно, никаких следов останков обнаружить было уже невозможно: паводковые воды смыли все. Река унесла, казалось, все следы преступления.

Однако в земле, у самой реки была найдена воронка от взрыва, кроме того, следы остались и на дереве, что росло поблизости. Криминалистическая экспертиза дала заключение:

«На отдельных участках ветвей дерева имеются характерные повреждения коры, довольно глубокие, напоминающие повреждения, которые образуются вследствие попадания большого количества мелких частиц или мелких предметов, летящих с большой скоростью».

Получив данные этой экспертизы, Михаил Константинович решил допросить Мороза. Припертый к стенке фактами, Мороз наконец перестал петлять и изложил обстоятельства дела таким образом, что рассказ полностью совпадал с показаниями Снегурова. Объяснил он и мотивы убийства совершенно определенно:

– Длинный язык был у Ивана. Болтал много. Грозился нас всех посадить. С участковым якшался.

– Кто предложил убить Полоза?

– Юхневич. Он во всех делах главный.

По всем данным убийство Ивана Полоза можно было считать раскрытым: следствию известны преступники, известны мотивы убийства и обстоятельства. Есть свидетели. Но оставались неясными обстоятельства еще целого ряда преступлений. Упорно продолжал отказываться от какого-либо участия в них Юхневич...

В помещении средней школы (клуб оказался для этого мал) собрались жители обеих деревень. Михаил Константинович рассказал, над чем работает бригада следователей. Он напомнил о всех преступлениях, которые были совершены здесь за последнее время.

– Вам известно, – сказал он, – по этим делам арестованы Трофим Снегуров, Михаил Мороз, Александр Ягелло, Владимир Юхневич. Следствие еще не закончено. Некоторые из этих преступлений можно считать полностью раскрытыми. Но у преступников были пособники. Среди вас есть люди, которые знают то, что поможет следствию, а значит, поможет правосудию воздать преступникам по заслугам, а всем вам – дать возможность спокойно спать, спокойно работать.

Сказал Михаил Константинович и о Сакуле:

– Следствию непонятно, почему он так упорно скрывается. У нас против него нет никаких улик. Если же за ним или за другими гражданами имеются какие-либо грехи, явка с повинной по нашим законам, чистосердечное признание, помощь в раскрытии преступления – это все обстоятельства, смягчающие вину, и они будут приняты во внимание.

В заключение своего выступления Михаил Константинович еще раз обратился ко всем с просьбой исполнить свой гражданский долг.

Сам этот сход, спокойное, деловое выступление следователя по особо важным делам республиканской прокуратуры вселили в людях, уже достаточно издерганных и напуганных всем случившимся, уверенность, что на этот раз за дело взялись по-настоящему и что бандитам пришел конец. А стало быть, нет оснований опасаться, что потом тебе отомстят.

Надо было, разумеется, хорошо понимать и то время, когда у всех были свежи в памяти злодеяния фашистов на оккупированной территории и издевательства их добровольных помощников – старост, полицаев и прочих гитлеровских прихвостней; надо было знать белорусскую деревню, еще не ставшую после суровой годины на ноги, отношения между людьми, сложные, запутанные войной.

Михаил Константинович, коренной житель Гомельщины, все это прекрасно понимал.

– Большое вы дело сделали своим выступлением, – сказал после схода Семен Иванович Киселев. – Прямо можно сказать, вернули народу покой. Больше того – веру в справедливость наших законов.

И точно, расчет Карповича оказался правильным. На другой же день после схода в прокуратуру поступило заявление о том, где и при каких обстоятельствах видели Владимира Зинькевича вместе с Наливайко. Однажды они вместе бражничали. В другой раз затеяли у сельпо драку, избили случайно проходившего мимо колхозника. При проверке эти сведения подтвердились самим пострадавшим.

Зинькевича задержали. Михаил Константинович предложил ему написать объяснение по поводу этого заявления, и он признал. Да, в его присутствии Юхневич договаривался с Наливайко о поджоге дома Киселева Семена. Они же вели разговор и о том, чтобы взорвать здание милиции и прокуратуры.

«А Наливайко предупредил меня, – писал Зинькевич, – что если я буду болтать, то взлечу на воздух, как Гусевич».

– Что вам известно о взрыве дома Гусевича? – спросил следователь.

– Меня они взяли с собой, поехали на машине. А я был за сторожа, смотрел, не идет ли кто, когда они ушли со взрывчаткой.

– На чьей машине ездили преступники?

– Машина Попко Алексея, колхозного шофера.

На очной ставке Попко признал свою вину.

– Почему молчали?

– Боялся Юхневича. Он меня заставил.

– Ты уж лучше скажи – купил он тебя, – заметил ему Зинькевич.

Попко молчал.

– Что вы имеете в виду, Зинькевич? – спросил следователь.

– Попко работал в другом колхозе, совершил аварию. У него отобрали права, хотели судить. Тут его и встретил Юхневич. Посоветовал ему переехать в наш район, помог получить новые права.

– Это верно, Попко?

– Все так, гражданин следователь. У меня семья, а я в историю влип. Он посочувствовал. Помог. И надел мне хомут на шею.

– Когда еще Юхневич пользовался вашей машиной и с какой целью?

– Я все расскажу. Пишите...

Все яснее и яснее представала перед следствием картина преступлений, совершенных этой бандой, которой руководил Владимир Юхневич. Но допрос главаря и очные ставки с ним остальных участников Михаил Константинович решил провести в последнюю очередь. Тем более что до сих пор Юхневич упрямо стоял на своем: не признавал абсолютно ничего. Но работа следственной бригады шла по намеченному плану – были собраны дополнительные данные, которые запрашивал Карпович, поступили некоторые вещественные доказательства, изобличающие преступную группу.

Утром 30 января 1963 года в районную прокуратуру явился с повинной Иван Сакула. Обросший, грязный. Глаза дикие, запуганные.

– Больше так жить не могу, – сказал он, – спрашивайте, я все расскажу. Почти год скитался по лесам, хватит. Хочу жить как все люди. Если в чем виноват – судите.

И Сакула поведал следователям грустную свою историю. Да, человек он неустойчивый, непутевый. И мать ему об этом постоянно говорила. И невеста от него отказалась. Любит выпить, а в пьяном виде становится буйным. Два раза отсидел за хулиганство. Вернулся из тюрьмы, работать не хочется, а выпить не на что. Тут его и пригрели Юхневич и Снегуров: «Заходи, выпей». Потом заставили написать заявление на Ивана Полоза в милицию. Пытались втянуть в какое-то грязное дело – предлагали запалить чью-то хату. Он отказался: «Запалить – это не по мне». – «Тогда укради со склада свеклу». – «Это можно». Приволок два мешка в хату Снегурова. Юхневич стал пугать: «О краже знают. Тебя снова посадят. Ховайся в лесу». – «Нехай судят». – «А мы покажем, что ты хату подпалил». Заставили угрозами, шантажом уйти Сакулу в лес. Дали ружье, патроны, кое-какие вещи. Наливайко дал набор ключей, чтобы можно было открыть любой замок и выкрасть продукты.

– Как вы думаете, – спросил Карпович, – зачем Юхневичу, Снегурову и Наливайко нужно было, чтобы вы ушли в лес?

– А они ж на меня все потом валить стали. Сами нашкодят, а Иван Сакула виноват. Мне об этом люди говорили.

– Почему же вы не пришли в милицию, в прокуратуру и честно обо всем не рассказали?

– Боялся. Вы знаете, какой этот Юхневич? Он все может с человеком сделать. Зверь. Фашист.

– Почему вы его так называете?

– В народе говорят: при немцах он был большим человеком. Только не здесь, а в других местах где-то.

Не очень проницательный человек был Иван Сакула, но и он правильно понял, зачем понадобилось бандитам перевести его на нелегальное положение. Это было хорошо задумано. Как-то работники милиции наткнулись в лесу на одну из землянок, в которой жил Сакула. Самого его там не оказалось. Зато в землянке нашли кусок драпировочной ткани и обрывок газеты. И то и другое потом приобщили к делу. Потому что другой кусок точно такой же ткани нашли на месте поджога дома Пашкевича. Поджигатели использовали его в качестве факела. А для пыжа человек, стрелявший в Озерчука, оторвал клочок от той самой газеты, за то же число.

– Ну что же, – сказал вечером этого дня Карпович, – завтра приступим к последнему этапу нашей работы. Будем допрашивать Юхневича. Начнете вы, – сказал он Сацевичу. – Я подключусь позже. Предъявите ему вещественные доказательства.

Утром следующего дня на допрос ввели Юхневича. Внешне он почти не изменился. Только здоровый его глаз смотрел на следователя с еще большей злостью.

– Я требую, – начал он свои обычные угрозы, но следователь спокойно перебил его:

– Скажите, Юхневич, это не ваш чемодан? – с этими словами Сацевич поставил на стол небольшой фибровый чемодан.

– Нет, не мой.

– Посмотрите хорошенько. Вот еще полоса по диагонали.

– Не мой.

– Напрасно отказываетесь. Ваш чемодан. Это подтверждают все ваши друзья – Снегуров, Зинькевич, Попко и даже Иван Сакула. Об этом же говорят и ваша бывшая жена, и сын.

– Какой сын? – Юхневич заметно вздрогнул.

– Сын Виктор, которого вы изгнали из дома. Вы знаете за что. Этот чемодан Виктор привез из армии.

– Ну и что?

– Чемодан нашли на железнодорожной станции. В день, когда было взорвано здание милиции и прокуратуры.

– Не пойму, какая связь между чемоданом и взрывом.

– В уголках чемодана обнаружены остатки взрывчатого вещества тринитротолуола.

– Это ничего не значит. Я мог глушить рыбу. Судите за браконьерство.

Сацевич вызвал дежурного:

– Пригласите Зинькевича.

– Скажите, Зинькевич, – обратился следователь к вошедшему, – вам знаком этот чемодан?

– А как же! В нем взрывчатку возили, когда взрывали хату участкового Гусевича.

– Кому принадлежит этот чемодан?

– Так вот ему же, Юхневичу. Он и взрывчатку туда клал, он и шнур брал с собой, он и запаливал вместе с Наливайко... Я ж вам говорил, я в карауле стоял у машины, на случай, если кто пойдет.

– Что скажете, Юхневич, так это было?

– Может, так, может, и не так. Ну, смотри, Зинькевич, – вдруг злобно сказал Юхневич, – я пропаду, но и тебе кары не миновать.

– А ты не пугай, не пугай. Хватит, попугал...

Еще очная ставка – с Попко. Еще одна – с Морозом. Шаг за шагом, со скрипом, прижатый как уж вилами, сознавался Юхневич в совершенных бандой под его руководством, при его инициативе преступлениях.

– Да я... Да, было...

Последняя очная ставка – со Снегуровым. Во время допроса вошел Карпович. Михаил Константинович сел у стола сбоку, посмотрел на Юхневича, на какое-то мгновение взгляды их встретились. Юхневич не выдержал этой молчаливой дуэли, отвернулся. «Не хочет признавать старых знакомых, – подумал Карпович. – Ну что ж, не хочет – не надо».

Юхневич был уже сломлен. Он понял, что игра проиграна, отвечал на вопросы вяло, односложно.

– Скажите, Юхневич, – спросил Григорий Сацевич, – вы совершили ряд весьма серьезных преступлений: убийство, взрывы, поджоги. Что вас толкало на это?

– Водка. Вернее, самогон. Спьяну все это...

– А почему же вы спьяну, – вмешался в разговор Карпович, – жгли и подрывали не свой дом и не его (он показал на Снегурова), а председателя колхоза, участкового уполномоченного, здание милиции, прокуратуры?

– Случайно...

– Нет, не случайно, – сказал Карпович. – Мстите Советской власти, Юхнов?

– Моя фамилия Юхневич.

– Ваша фамилия Юхнов. Именно под этой фамилией вашего отца и вас раскулачили в тридцать третьем году. Под этой фамилией вы дослужились у немцев до оберфюрера на территории оккупированной Белоруссии. Получили от немцев орден за то, что продавали наших людей. За то, что убили отца Наливайко, который помогал партизанам. А потом распространили слух, что его убили партизаны. И сыну внушили это же. И его сделали бандитом.

– Откуда вам это известно?

– Из уголовного дела. Как изменника Родины суд приговорил вас к расстрелу, но вам заменили смертную казнь десятью годами. Суд проявил к вам гуманность. Вы отсидели этот срок, вышли из заключения, подделали паспорт, изменили фамилию и приехали сюда, чтобы мстить Советской власти. За что? Всю жизнь вы носите камень за пазухой. Бьете из-за угла, в спину.

Вы придумали себе биографию: фронтовик, ранен. Вам поверили. Люди приняли вас в свою семью. Как же вы им отплатили за это?

– Ваша взяла, – глухо сказал Юхневич, – судите.

– Уведите обоих, – приказал Карпович.

И когда их увели, Григорий Сацевич сказал:

– Вот подонок! Михаил Константинович, а где он потерял глаз?

– Не стал я ему это припоминать. Тем более что и он не признал меня. Хотя тогда, пятнадцать лет назад, я вел следствие по его делу. А глаз он потерял, Гриша, на службе у немцев. Допрашивал он кого-то из наших партизан. Того схватили с поличным – вез в лес немецкое оружие. Немцы Юхнову доверяли: он частенько один вел допросы, без гестаповцев. Ну и на этот раз так было. Начал он тому партизану вопросы задавать, а тот ему в ответ: «Сволочь ты, – говорит, – поганая, за сколько сребреников фашистам душу свою продал?» Он его ударил. Тогда партизан сложил на правой руке два пальца рогаткой – средний и указательный – и раз его по глазам. Что он еще мог, безоружный, сделать? Ну, средний палец подлиннее, он как раз и пришелся на левый глаз...

По приговору Верховного суда Белорусской ССР Юхневич приговорен к высшей мере наказания. Приговор приведен в исполнение. Остальные участники банды – к длительным срокам лишения свободы.