Текст книги "Обвинение предъявлено"

Автор книги: Николай Жогин

Соавторы: Александр Суконцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

– Я поехал на юг, – показывал он на допросе. – Я объездил ряд городов: Баку, Кировабад, Тбилиси, Ереван, Кутаиси, Сухуми, Батуми и другие. У меня была одна цель: найти оружие.

Он знакомится с десятками, сотнями случайных людей, встречаемых в пути, на рынке, на стадионе, в закусочной, на вокзале. Осторожно, чтобы не спугнуть человека, не выдать себя, ведет разведку. Одним он представляется человеком, потерявшим вверенный ему по службе пистолет:

– Что теперь со мной будет – тюрьма?

Перед другими прикидывался скромным таежным охотником, которому оружие нужно для самосохранения.

– Хозяин тайги шутить не любит. Было у меня ружье, утопил случайно в Байкале. Переправлялись, попали в шторм.

Третьих Стариков обольщает спрятанным в тайге богатством:

– Золотишка маленько припрятал, надо выручить. А в тайгу без пугача не сунешься. Нашелся бы добрый человек, помог, я бы уже его потом не обделил.

И «добрые люди» нашлись. Правда, не на юге, а в Москве. Это Зыркина Эльза Абрамовна, старший инженер проектного института, и ее двоюродный брат Лученко Григорий Семенович, инструктор спортивного общества.

С Эльзой Зыркиной Стариков познакомился в Ставрополе в то время, когда он еще только начинал свою бродяжническую жизнь. Тогда они несколько месяцев работали в одном учреждении. Стариков, поскольку он уже был свободным человеком, начал за Зыркиной ухаживать, и она этих ухаживаний не отвергла. Ей нравился энергичный, хотя порой и вспыльчивый, молодой человек, у которого к тому же всегда водились деньги.

Они ходят по ресторанам, вместе ездят по курортам Закавказья, отправляются к Черному морю. Потом их жизненные пути разошлись. Эльза Зыркина переехала в Москву, где жил ее брат Лученко, а Старикова уже манили вперед его преступные пути-дороги.

И вот спустя десять лет Зыркина, отдыхая в Ессентуках, случайно встретила Старикова, пребывание которого там, очевидно, не требует дополнительных комментариев. Встретились они как близкие люди, а через месяц Стариков был уже в Москве на квартире Зыркиной. Узнав, что брат Эльзы работает в спортивном обществе, Стариков через него и рассчитывал приобрести заветное оружие.

Вот что по этому поводу показала на следствии Зыркина:

– Еще при первой нашей встрече Стариков как-то обмолвился, что он работает на Севере. А когда мы встретились в Ессентуках, он сразу начал говорить, что ему необходимо поехать туда, где он работал раньше, повидать друзей, но что необходимо пройти по тайге триста километров, а он все-таки боится медведей и для самозащиты ему нужно оружие. Он попросил через брата достать ему спортивный пистолет.

Конечно, для такого опытного следователя, как Малышкин, объяснения Зыркиной звучали наивно. Не забота о жизни Старикова и о том, чтобы он повидался с друзьями, побудили Зыркину обратиться к брату за помощью.

– Я рассказал ей о кладе и о том, что у меня там хранится золото, – показал Стариков на следствии, – она заинтересовалась этим. И обещала помочь мне пригрести оружие через своего брата Гришу.

Судя по характеристикам, полученным следствием, Эльза Зыркина скорее всего и могла заинтересоваться таким столь заманчивым предложением Старикова. Наряды, рестораны, веселые компании – вот «стиль» жизни этой девицы.

Ну а ее братец Лученко? Как он поясняет свою причастность к этой преступной истории?

– Сестра мне сказала, что ее знакомый отправляется в тайгу, в какую-то геологическую экспедицию и ему нужен спортивный пистолет. Я обещал помочь, чтобы человек не попал в беду.

– Грише я дал слово, что, вернувшись, подброшу денег на автомашину, – показал сам Стариков.

Используя свое служебное положение, обманным путем, под видом того, что спортивный малокалиберный пистолет необходим для нужд общества, Лученко получил с кафедры одного из институтов пистолет и передал его для «временного пользования» Старикову.

Стариков знал толк в оружии. Он укоротил ствол пистолета и сделал некоторые усовершенствования – кустарным способом изготовил пулеулавливатель, глушитель. А потом в лесу, в пустынном месте пристрелял оружие. Теперь на расстоянии в двадцать метров пистолет пробивал доску-сороковку.

Вооружившись, Стариков направляется в Ригу. Это было в ноябре 1968 года. Несколько дней он подыскивает удобную для своей операции сберегательную кассу и останавливает выбор на сберкассе № 6750/0103 на окраине города.

Тщательно разведав (опыт у него уже был) подъезды к ней, время работы сотрудников, Стариков 22 ноября, используя благоприятный момент, когда в кассе осталась одна сотрудница Рудакова, выстрелом из пистолета убил ее и, забрав пятьсот сорок три рубля, облигаций трехпроцентного займа на сумму две тысячи рублей, на триста рублей лотерейных билетов, скрылся на такси, которое ждало его за углом на соседней улице.

Это ограбление было одним из последних преступлений Старикова.

24 января 1969 года в аэропорту города Кишинева Стариков был задержан работниками милиции. При обыске у него был обнаружен и изъят пистолет системы Марголина с приспособлениями к нему и сто тридцать пять боевых, а отнюдь не спортивных патронов.

...И вот сидят друг против друга – следователь республиканской прокуратуры Виктор Иванович Малышкин и Николай Стариков, лицо без определенных занятий и места жительства, без роду, без племени, преступник.

Одногодки, фронтовики, выросшие в одно время, в одном обществе, в одних условиях. И такие разные, диаметрально противоположные люди.

– Как вы считаете, Стариков, – спрашивает Малышкин, – с чего началось ваше падение?

– Не знаю... Может, с той драки в сорок пятом... Но это же по молодости... по горячности...

– Нет, Стариков, это вам можно было бы простить. Падение ваше началось с выигрыша.

– С выигрыша?

– Да. С вами, человеком необузданным в своих желаниях, спесивым, с повышенным обостренным честолюбием, эти шальные деньги сыграли злую, трагическую шутку. С этих денег и начался роковой ваш проигрыш, который и привел вас к такому концу.

– Меня... расстреляют?

– Не знаю. Это решит суд...

ЛАРЧИК С СЮЖЕТАМИ

В магазине в этот час был обеденный перерыв, и Рузаев позвонил Углову на квартиру.

– Плохо, Исаак Семенович, – торопливо заговорил он, – они взяли след...

– Послушайте, Веня, – перебил его Углов, – сколько раз я вас предупреждал: оставьте вы ваш преступный жаргон на Зацепском рынке. Вы что, не можете разговаривать как нормальные люди?

– А, не об том сейчас речь. Меня вызывал следователь. Он интересовался вашей трудовой биографией. Он интересовался вашими картинами.

– В каком смысле?

– Кто вам продает и за сколько. Кто покупает и тоже за сколько.

– Вы серьезно?

– Да чтоб мне свободы не видать...

– Ладно. Что им конкретно известно?

– Об этом он мне не докладывал. Но, как я понял, кое-что они знают. Видимо, раскололся Баранов и что-то им продал.

О том, что арестован Баранов, один из постоянных клиентов антикварного магазина, Исаак Семенович знал. И он своевременно предпринял некоторые меры. На всякий случай. Но в душе директор магазина Углов почему-то был уверен, что Баранов сумеет и сам выкрутиться и уж его-то не посмеет впутать в эту грязную историю.

А история, на которой, собственно, и «погорел», выражаясь языком Рузаева, старый волк Серафим Баранов, была такова.

Какой-то гражданке по наследству от бабушки достался разрисованный ларчик работы безвестных старых мастеров. Она не знала, что с этим ларчиком делать, и хранила в нем старые бумаги, пока кто-то из сведущих людей не сказал ей, что вещь эта довольно ценная, и посоветовал отнести в комиссионный магазин.

В магазине эта женщина была приятно поражена, когда ей предложили за ларчик триста рублей. Конечно, она, не задумываясь, согласилась.

Но вот прошло несколько дней и тот же благодетель, что посоветовал ей отнести ларчик в скупочный, сообщил:

– А вас, голубушка, бессовестно надули. Вещицу вашу на моих глазах Серафим прямо тут же, в магазине, продал одному любителю древностей за тысячу целковых.

– Не может быть!

Так возникло дело по обвинению Серафима Баранова в спекуляции антикварными вещами.

Но Баранова арестовали месяц назад и пока из клиентов Углова никого не трогали. Неужели он и в самом деле «раскололся»? Исаак Семенович не хотел об этом думать. «Нет, он же порядочный человек, – говорил он сам себе, и тут же возражал: – Делец, за копейку отца родного продаст».

Но уж если он продаст и его, Углова, дело худо. Ларчик – это только один из небольших эпизодов. А сколько картин прошло через них – через Баранова и Углова!..

Дурные предчувствия не обманули Исаака Углова. Через два дня и он получил повестку, где его в официально любезной форме приглашали нанести визит следователю. Правда, оговаривалось в повестке, как свидетеля по делу Баранова С. Ф.

Месяц, прошедший со дня ареста Баранова, Углов не терял даром. Во всяком случае, у него была выработана очень четкая и ясная программа поведения на следствии. И эта программа, как максимум, предполагала строгий выговор от торга за халатное отношение к своим обязанностям. На самый крайний случай имелся в виду перевод в торговую точку, удаленную от центра города, причем даже, возможно, на рядовую работу.

Углов внутренне был к этому готов.

Что же касается документации, то она была приведена в полный порядок. В конце концов, всегда можно сослаться на то, что были ревизии торга. Принять на себя какие-то служебные упущения. Клиенты будут молчать. Дело обоюдное.

А картины и все остальное – это законспирировано, и довольно надежно...

В многочисленных музеях хранятся огромные богатства – картины выдающихся мастеров всех времен и народов. Эти сокровища, будучи собранными в залах художественных музеев, доставляют людям минуты подлинного счастья общения с гениальными творцами этих произведений. Приобщение к искусству, контакт с творениями великих мастеров – это поистине ни с чем не сравнимое наслаждение, которое дарят художники людям.

Известно, что некоторые из шедевров мирового изобразительного искусства за годы, прошедшие с момента их создания, выставлялись на обозрение многих и многих миллионов зрителей. Естественно поэтому, что произведения выдающихся мастеров живописи представляют и большую материальную ценность. И не случайно, что многие картины словно магнитом притягивают к себе преступников.

Истинных ценителей искусства привлек начавшийся судебный процесс. В городском суде слушалось дело по обвинению Серафима Федоровича Баранова. Баранов среди своих знакомых слыл большим знатоком искусства. Человек этот был достаточно образованным, имел ученую степень кандидата наук. Однако, как выяснилось на суде, картины привлекали Баранова не столько своей эстетической ценностью, сколько самой обычной – материальной.

В течение двадцати дней в кабинете следователя Баранов упрямо твердил одно и то же:

– Я коллекционер. Я – знаток живописи. Как всякий коллекционер, я меняю картины. Иногда приплачиваю. Иногда, когда я реставрирую картину, приплачивают против прежней ее цены и мне. Ничего противозаконного в своих действиях я не вижу и вину свою в спекуляции категорически отрицаю.

– Ну а случай с «Ларчиком с сюжетами», – спрашивал следователь Александр Николаевич Романов, который вел дело.

– Я его реставрировал.

– Эксперты утверждают, что стоимость реставрационных работ может быть равна максимум тридцати рублям. А уж никак не семистам.

– Я с их выводами не согласен.

– Допустим. А картина художника Фольца «Лесной пейзаж»? Сколько вы на ней заработали?

– И ее я реставрировал.

– Но цена по данным экспертизы опять-таки завышена в пятнадцать раз.

– Такую экспертизу я не признаю.

– Вы продали картину «Морской пейзаж» за две тысячи двести рублей. Кто ее автор?

– На ней есть подпись художника. Это Айвазовский.

– А вот эксперты доказали, что подпись художника Айвазовского учинили вы. Собственноручно. Посмотрите.

Шаг за шагом, факт за фактом тщательно собирал Александр Николаевич улики, и под их тяжестью Серафим Баранов сдался:

– Признаю. Виноват. Но только в шести случаях. Не больше. По ошибке, а не по злому умыслу.

...Надо сказать, что в молодости Серафим Баранов и сам рисовал. Его учителя советовали всерьез заняться живописью. Но то ли не хватило у юного Серафима настойчивости и трудолюбия, то ли по иным каким причинам, но только художника из него не вышло. Так и остался он любителем.

Однако юношеская любовь к изобразительному искусству осталась на всю жизнь, с тою только особенностью, что с годами она трансформировалась у Баранова и приняла отвратительные, уродливые формы. Он часто бывал на выставках, не пропускал ни одного более или менее заметного вернисажа. Много читал специальной искусствоведческой литературы. Обладая к тому же прекрасной памятью, он в конце концов сделался действительно знатоком в изобразительном искусстве. Его знали в кругах художников и искусствоведов.

Тем сложнее оказалась в этом деле роль следователя. И потому, готовясь к допросам, Александр Николаевич Романов сам много перечитал, вновь побывал в картинных галереях, обстоятельно консультировался со специалистами.

Падение Серафима Баранова произошло как будто бы случайно. Был у него армейский приятель, некто Савостин, человек состоятельный и абсолютный профан в искусстве, хотя это обстоятельство он тщательно пытался скрыть. Однажды Баранов решил его, что называется, разыграть. Он пригласил Савостина к себе домой (тот любил поглазеть на богатую коллекцию Баранова). Но перед этим Серафим достал какой-то свой ранний этюд и, написав на полотне: «Штиль. Айвазовский», показал Савостину.

– Подлинник? – обалдело спросил Савостин.

– Как видишь.

– Уступи!

Одним словом, Савостин не отстал от него до тех пор, пока он не назвал (для шутки) баснословную цену. И тот, не торгуясь, заплатил такие большие деньги за пустяковину, которой и вся-то цена – за раму да за кусок холста.

Уже потом, на последних допросах, вспоминая этот курьезный эпизод из своей жизни, Баранов проникновенно скажет следователю:

– Сначала я просто хотел посмеяться над его невежеством и глупостью. Он корчил из себя великого знатока и попался на самой грубой и примитивной фальшивке, которую способен обнаружить и первокурсник из художественного училища. Потом мне стало противно, что такие обалдуи подмазываются к истинным ценителям прекрасного, и я решил хоть как-то его наказать. Я взял у него деньги. А после неловко было сознаваться в обмане.

Кстати, – добавил Баранов, – и в этих шести случаях, в которых я признался вам, я действовал, может быть, даже подсознательно, из тех же побуждений. Мне хотелось отомстить этим жалким дилетантам, снобам, которые в живописи смыслят не больше музейной крысы, а только и знают квохчут: «Ах, Левитан! Ах, Айвазовский! Какая экспрессия! Какая динамика!»

– Я готов бы вам был поверить, – отвечал ему на это следователь. – Увы, факты говорят о другом. Нет, Баранов, в ваших действиях такая благородная месть, если она и существовала в природе, была далеко не главным. Главное – корысть, нажива, чистоган.

И у следователя были для такого вывода очень веские основания. Уволившись в запас из рядов армии, Баранов стал получать солидную пенсию. Для отвода глаз он числился внештатным экспертом бюро товарных экспертиз. Однако пенсии и приработка показалось ему явно недостаточно для того, чтобы вести широкий, разгульный образ жизни. И он занялся скупкой картин и других произведений искусства и перепродажей их по более дорогой цене.

При обыске на квартире Баранова было изъято более ста пятидесяти картин, произведений графики. Эта «домашняя коллекция», как скромно именовал ее сам «коллекционер» Баранов, была оценена специалистами более чем в шестьдесят тысяч рублей!

За десять лет предпринимательской деятельности Баранов перепродал более восьмидесяти картин на сумму свыше семидесяти тысяч рублей.

Баранов не просто занимался спекуляцией, как базарная торговка. Нет. Он нередко покупал старые произведения и реставрировал их. Правда, как мы уже убедились, эту свою работу он ценил чрезвычайно высоко. Но гораздо чаще он подделывал на картинах подписи выдающихся и известных художников. Он подделывал подписи Айвазовского, Поленова и делал это, надо сказать, мастерски. Настолько мастерски, что подделку не могли различить даже специалисты из государственных музеев, которые приобретали у него эти фальшивки.

Уже в процессе следствия по делу Баранова стало ясно, что в комиссионном магазине № 10, с которым он был крепко связан, действует организованная группа преступников. Именно через этот магазин Баранов покупал и продавал многие из своих картин.

С чего началось это дело? Кроме того «ларчика с сюжетами», о котором было рассказано выше, имелось еще письмо, поступившее к следователю. Его автор, не пожелавший подписаться полным своим именем, сообщал о том, что в магазине № 10 происходят почти ежедневно преступные сделки между работниками магазина Угловым и Жильцовой, с одной стороны, и их многочисленными клиентами – с другой. В письме говорилось о том, что директор Углов, получающий зарплату в сто десять рублей в месяц, живет явно не по средствам, часто устраивает шумные застолья, на которые расходуются огромные деньги.

Следователь Александр Николаевич Романов попросил в управлении торга, чтобы ему принесли книги регистрации комитентов (так называются люди, сдающие на комиссию вещи). Из этой книги следователь выбрал несколько фамилий и адресов людей, сдававших в магазин картины за последние месяцы, и поручил своим помощникам навести об этих лицах справки.

И уже первые результаты проверки показали следователям, что в этом магазине дела обстоят явно неблагополучно. Так, скажем, некоторые записанные в книге люди при проверке оказались вымышленными. Вымышленными были и номера паспортов, и адреса. Выяснилось, что указанное в книге отделение милиции никогда и никому паспорта под таким номером не выдавало. А дом, где якобы проживал комитент, был давным-давно снесен. Но несколько человек следователям удалось отыскать. И первые же допросы, первые показания этих людей со всей очевидностью свидетельствовали о том, что в этом магазине с клиентов самым бесцеремонным образом вымогали взятки. Взятки здесь требовали за то, чтобы картина, принесенная на комиссию, была оценена как можно выше, чтобы ее быстрее продали.

– В этом магазине, – показал коллекционер Н. Ломов, – существует неписаный закон, определявший сумму взятки, – десять процентов от стоимости картины.

В числе постоянных клиентов магазина был некто Окунев. Сергей Прокофьевич Окунев.

– Теплый дядя, – сказал о нем на допросе Рузаев.

Проверка личности этого человека показала, что прошлое у него довольно небезупречное. Еще в 1923 году Окунев был судим за укрывательство контрреволюционеров. В 1936-м его судили за спекуляцию иностранной валютой, а в 1949-м он был осужден к десяти годам лишения свободы за спекуляцию картинами.

Выйдя из мест заключения, Окунев нигде постоянно не работал, а снова стал заниматься картинами. За эти годы он продал в различные музеи, частным лицам и в комиссионный магазин № 10 картин более чем на сто тысяч рублей.

Нигде не работая, Окунев купил сначала «Победу», а потом подарил ее сыну, а себе купил «Волгу».

При аресте у него были обнаружены двадцать три картины, оцененные более чем в двадцать тысяч рублей. Как и Баранов, Окунев продавал фальшивые полотна, подделывая подписи известных мастеров. Хотя, конечно, по сравнению с Барановым он был просто набившим руку ремесленником, у которого за душой не осталось ничего святого. Чтобы подороже сорвать за картину Лагорно «Берег Одера», Окунев... разрезал ее пополам и продал как два самостоятельных полотна.

Директором комиссионного магазина № 10 работал Исаак Углов. До этого он был приемщиком фарфора и хрусталя в этом же магазине. На допросах и Баранов, и Окунев, и коллекционеры – клиенты магазина – почти все показали, что Углов и его заместитель Жильцова брали взятки, сами спекулировали картинами.

И вот перед следователем Исаак Семенович Углов. Ему сорок шесть. Он уже располнел, обзавелся солидным брюшком. Но одет бедновато, даже, пожалуй, чересчур. Исаак Семенович ведет себя скромно, но с большим достоинством.

– Поверьте, – глядя на следователя своими большими глазами, проникновенно говорит он, – я, конечно, подозревал, что этот, как его... Козлов или нет... этот Баранов, он ведет у нас в магазине какую-то темную игру. Я несколько раз по-хорошему его предупреждал: «Гражданин, здесь учреждение, а не толкучка, пройдите и занимайтесь шахерами-махерами в другом месте».

– Но почему вы решили, что он занимался, как вы говорите, шахерами-махерами? Это что, спекуляцией?

– Я этого не утверждаю. Я его за руку не ловил. У меня много своих непосредственных обязанностей. И вообще, товарищ следователь, я директор магазина, руководитель, а не уполномоченный ОБХСС. Меня, слава богу, знают в районе и в городе. Моя честь не запятнана!

– Об этом мы поговорим позднее. А сейчас ответьте мне, пожалуйста, вы требовали взятку от Сахаровского, когда он сдавал картину?

– Нет, нет и нет! Это ложь и клевета!

– Хорошо. А от Пилюгина вы требовали взятку за то, чтобы подороже оценить картину?

– Никогда. Я требую очной ставки, доказательств, свидетелей.

– Всему свое время. Значит, ни от кого из названных мною лиц взятки вы не требовали?

– Я еще раз повторяю: никогда!

– Вот их показания, читайте. Ни много, ни мало – девятнадцать человек. Они называют конкретные суммы взяток.

Углов берет из рук следователя листки с протоколами допросов, читает и, как заклинание, повторяет все те же слова, но уже без особого энтузиазма:

– Ложь, клевета!

– Скажите, Углов, – вдруг спрашивает Александр Николаевич, – это вы дали разрешение Баранову в любое время заходить в ваше подсобное помещение?

– Я... то есть нет... Я не давал такого разрешения.

– Что же, выходит, он заходил туда без вашего ведома? И вы не знали, что он там копается в вашем запаснике?

– Нет, почему, я знал. То есть... этого не было.

– Вот видите, Углов, а ларчик просто открывался...

– Какой ларчик?

– Я имею в виду «Ларчик с сюжетами», который вы совместно с Барановым и Жильцовой продали за тысячу рублей. А купили всего за триста. А сюжетцы, надо сказать, вы натворили довольно мерзкие. Однако вернемся к фактам.

В конце концов и Углов понял, что дальнейшее запирательство бесполезно.

– Вы помните, Углов, картину художника Турлыгина?.. Как она называется?

– «Попался».

– Вот, вот. Очень символическое название. А вы ее купили у Окунева. Продали за сто одиннадцать рублей и получили одиннадцать рублей взятку. Правильно?

– Десять, – поправил Углов и повторил: – Да, действительно, я, кажется, тоже попался.

Как же этот человек, участник войны, руководитель предприятия, стал преступником?

Сам он говорит по этому поводу следующее: «Анализируя причины своего падения, я после долгих размышлений прихожу к следующему выводу: молодым, недостаточно зрелым во всех отношениях я оказался среди людей, морально испорченных, нечестных и не сумел проявить стойкость перед их вредным влиянием. С течением времени я и сам в отдельных случаях стал принимать от клиентов благодарности в виде чаевых. Правда, дальше этого я не шел, пока не встретился с бывшим директором магазина Андреевым. Этот человек в моей судьбе сыграл, пожалуй, решающую роль. Оказавшись втянутым в преступные дела, я сначала испытывал в себе внутреннее сопротивление, угрызения совести, но, по мере того как увязал в злоупотреблениях и взяточничестве, чувства эти постепенно притуплялись, то, что я делал, мне уже казалось не столь серьезным преступлением. Потом появились факторы, которые в определенной мере способствовали развитию моей преступной деятельности. Я имею в виду прежде всего существовавшую практику дачи взяток руководителям торга. Практику эту я не мог нарушить. В противном случае потерял бы работу».

Это запоздалое раскаяние не такое уж искреннее, как это может показаться на первый взгляд. Дело в том, что бывший директор магазина Андреев к тому времени уже умер. Потому так легко и спокойно Углов решил взвалить на него вину в своем падении. Нет, Углов не так наивен и неопытен, каким он захотел представиться следствию.

Как показали многие из допрошенных свидетелей – клиентов магазина, Углов, еще работая в секторе хрусталя и фарфора, уже тогда отчаянно рвался в отдел картин. Уже тогда он присматривался к тому, как оцениваются картины, что при этом говорится. Одним словом, он усиленно набивал глаз, готовясь в будущем заняться этим, с его точки зрения, очень выгодным и прибыльным делом. И действительно, Углов приложил все силы к тому, чтобы занять место Андреева и самому принимать на комиссию картины.

Свидетели показали, что перед уходом на пенсию Андреева Углов то и дело бегал в торг, кого-то водил в ресторан, кому-то делал подарки. И с первых же дней работы на новом месте у первого же клиента, который пришел в этот день в магазин, Углов потребовал взятку.

Перед следователями прошли десятки людей. В основном это были коллекционеры, настоящие любители и ценители прекрасного, люди, которые на свои трудовые сбережения собирают у себя дома маленький музей любимых произведений живописи, время от времени обновляют его, производя обмен. И все они говорили одно и то же: Углов требовал каждый раз при приеме картин «свои» десять процентов. Следователи подняли дела комиссионного магазина за все десять лет, когда работал там Углов. Они проверили многие тысячи квитанций, допросили несколько сот свидетелей, экспертиза осмотрела сотни картин, прошедших за эти годы через руки дельцов.

И картина, которая вырисовывалась в результате следствия, стала совершенно ясной. Методы работы преступников не отличались большим разнообразием. Баранов, Окунев и еще несколько дельцов от искусства покупали где-то на стороне картины и несли их в магазин Углову. В подсобном помещении или в кабинете директора состоялся торг. Владелец картины заламывал высокую цену, а Углов предлагал свою, более низкую.

– Ну, что ты упрямишься, – говорил ему на это Окунев, – чем дороже мы продадим ее, тем больше получишь ты.

Наконец, они сходились в цене. Картина, принятая от компаньонов, вывешивалась Угловым на видное место в торговом зале, и, как только находился покупатель, Углов неизменно получал свои «законные» десять процентов.

Но он не довольствовался только этой долей в барышах и усиленно набивал глаз не только на картинах. Он успешно учился у своих опытных клиентов искусству подделывать подписи.

Так, купив картину «Чаепитие в Сокольниках» работы неизвестного художника за тысячу девятьсот рублей, Углов подделал на ней подпись художника Перова и через свою бывшую жену продал фальшивку белорусскому музею за две с половиной тысячи.

Пятьсот рублей он уплатил за картину неизвестного художника «У больного ребенка», а потом подделал подпись Журавлева и через своего знакомого продал картину в свердловский музей уже за восемьсот рублей.

Так же легко он подделывал подписи известных русских живописцев Иванова, Маковского, Неврева, Остроухова.

Между компаньонами все отношения строились исключительно на деньгах. Однажды в какой-то компании Окунев нелестно отозвался об Углове:

– На русских мастерах он глаз набил, а в иностранных школах не понимает ни черта.

Узнав об этом, Углов страшно рассердился и заявил, что отныне Окунев к магазину пусть не подходит на пушечный выстрел. Помирили компаньонов деньги. Жена Окунева явилась в магазин и молча передала Углову конверт с крупной суммой наличных. Мир был восстановлен.

– С тех пор, – сказал на следствии Углов, – между нами установились хорошие преступные отношения.

Поскольку эти махинации нередко происходили на глазах у заместительницы Углова Жильцовой, пришлось и ее брать в компаньоны. Жильцова, молодая женщина, легко согласилась войти в преступную связь с директором и настолько быстро освоила все эти нехитрые преступные приемы, что совершенно спокойно вела дела с клиентами сама в отсутствие директора.

И Баранов и Окунев были в магазине своими людьми. Им разрешалось то, о чем честный коллекционер не мог и мечтать. Оба они допускались в любое время в подсобное помещение, где хранился весь запас картин магазина. Они могли там выбрать понравившиеся им полотна, покупали их, реставрировали и несли в этот же магазин, требуя купить у них, уже сами устанавливая цену, в десять-двенадцать раз большую прежней. И Углов охотно шел на такие сделки, потому что он от этой операции тоже имел свой барыш.

Так, Баранов купил в магазине ту самую картину Фольца «Лесной пейзаж», о которой уже упоминалось, заплатив за нее шестьдесят рублей. Потом реставрировал ее и продал в этом же магазине уже за тысячу рублей.

Баранов и Углов были знакомы домами, а позднее Баранов устроил на работу в этот же магазин свою дочь. И с этих пор он начал сдавать картины через подставных лиц, а иногда и просто на вымышленные фамилии.

Вместе с Барановым Углов ходил на дом к коллекционерам, вместе они оценивали и покупали картины.:

На следствии Углов поначалу утверждал, что вымогательства с его стороны не было.

– Мне давали, я брал.

Он придумал даже версию: коллекционеры, которые после его ареста написали письма следователю, где обвиняли его, Углова, в вымогательстве, сделали это, чтобы обезопасить себя.

– Они сразу кинулись листать Уголовный кодекс, – заявил он, – и вычитали там, что если взятка была дана в результате вымогательства, то давший взятку от ответственности освобождается, если он об этом заявит органам власти.

Однако и свидетели и люди, вольно или невольно присутствовавшие при этих операциях, совершенно определенно показали, что Углов каждый раз настойчиво вымогал «положенные» свои проценты.

Заместитель директора Жильцова о своей преступной деятельности рассказала так:

– На путь совершения преступлений я встала постепенно. В системе торговли начала работать с пятнадцати лет. Не имея моральной закалки и жизненного опыта, я не смогла устоять против отрицательного влияния, которое повседневно испытывала со стороны некоторых нечестных, корыстных сослуживцев. С течением времени я привыкла к мысли о том, что ничего нет предосудительного принимать от покупателей разного рода подарки, а затем и небольшие суммы денег. К моменту занятия должности заместителя директора магазина у меня уже сложилось превратное представление о моральной стороне такого явления, как получение от покупателей так называемых вознаграждений. Притупилось чувство ответственности за это.

И Баранов и Окунев никакие не коллекционеры, – рассказала следователю Жильцова, – они оба бизнесмены, дельцы. Они и вовлекли вместе с Угловым меня в это грязное дело.