Текст книги "Том 11. Письма 1836-1841"
Автор книги: Николай Гоголь
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 42 страниц)
Гоголь А. В., 18 ноября – 17 декабря 1839*
142. А. В. ГОГОЛЬ. <Между 18 ноября и 17 декабря 1839. Петербург.>
Если у тебя всё еще продолжается желудочная боль, моя милая Анет, то советую тебе пить вместо чаю по утрам посылаемую при сем мяту. Ее нужно настаивать так же, как и чай. Прощай, обнимаю тебя. Я в четверг буду.
Твой Николай.
<Адрес:> Любезной сестре Анне.
Данилевскому А. С., 29 декабря 1839*
143. А. С. ДАНИЛЕВСКОМУ. Москва. Декабря 29 <1839.>
Да, я в России. Последнюю нужно принести жертву. Присутствие мое[347]347
Далее было: нужно
[Закрыть] было необходимо. Мне нужно было обстроить дело, хотя одно из всех наших семейственных, которые идут чорт знает как. Я был в Петербурге и взял оттуда сестер. Они будут жить в Москве. Где-нибудь я их пристрою, хоть у кого-нибудь из моих знакомых, но лишь бы они не знали и не видели своего дома, где они пропадут совершенно. Ты понимаешь всё. Ты знаешь, что маминька моя глядит и не видит, что она делает то, чего никак не воображает делать, и, думая[348]348
заботясь
[Закрыть] об их счастии, сделает их несчастными и потом всю вину сложит на бога, говоря, что так богу угодно было попустить. – Об партии нечего и думать в наших местах и с нашим несчастным состоянием иметь подобные надежды было бы странно, тогда как здесь они могут скорее на это надеяться. По крайней мере скорее здесь, чем где либо, может попасться порядочный человек и притом менее руководимый расчетами. Впрочем, как бог даст. По крайней мере, здесь глаза моих знакомых и любящих меня будут на них устремлены. Это уже много. Притом во всяком случае и в отношении воспитания они могут здесь более приобресть, чем потерять. Из писем, в которых очень заметно, что от меня многое еще скрывается, я вижу, что дела маминьки должны быть до последней степени плохи. Пожалуйста, сделай мне большое одолжение побывай у моей маминьки tête-à-tête* и допроси ее хорошенько и обстоятельно, сколько она может рассказать положение дел. Скажи, что тебе она необходимо должна высказать откровенно. Что это единственное средство приготовить меня и что это даст возможность заблаговременно подумать, как и что поправить, словом, всё, что найдешь, в этом случае нужным для выведания. Но так как между прочим от ней немного можно будет добраться настоящей ясности, то, пожалуйста, расспроси соседей и что говорят в околотке, и как в самом деле правятся у нас дела, и до какой степени обманывают нас мужики, приказчики и, наконец, сами соседи. Тебе ничего не будет стоить заехать в полверсте от нас к помещице Цюревской*,[349]349
Далее было: сказать ей, что ты гу<ляешь>
[Закрыть] она самая ближняя соседка и, без сомнения, многое может рассказать. Не знаю и не могу постичь, какими средствами помочь нашим обстоятельств<ам> хозяйственным, которым грозит совершенное разорение. Тем более оно изумительно, что имение наше во всяком отношении можно назвать хорошим. Мужики богаты, земли довольно. В год четыре ярманки, из которых Скотная, в марте одна из важнейших в нашей губернии. Все средства для сбыта. Купцы платят мужикам за наем загонов, хлевов, ночлегов, не говоря уже о мелочах за доски, за лес для постройки и наконец за все те потребности, которых рождает стечение народа. Всё это,[350]350
Далее было: доставляя мужикам вы<годы>
[Закрыть] не говоря уже о выгодах экономических и удобстве сбывать на месте хозяйственные произведения, доставляет возможность крестьянину быть более самостоятельным, нежели в другом месте[351]351
где-либо
[Закрыть] и с крестьян же ничего не берется за это, никаких пошлин, и вообще нигде так не облегчены крестьяне, как у нас. – Нужно же именно так распорядиться, чтобы при этом расстроить в такой степени. Не нужно позабыть, что[352]352
Далее было: у маминьки
[Закрыть] еще не так давно в руках у маминьки были деньги, что при перезакладке имения года три тому назад она выиграла почти 10 тысяч, которые, кажется, могли бы в руках даже неуча помочь и неурожаю и быть полезными на запас и на всякой будущий случай. Ничего не бывало, эти деньги канули как в воду.[353]353
Далее было: и только может
[Закрыть] Я не буду в Малороссии и не имею никакой возможности сделать. Но желая исполнить сыновний долг, то есть доставить случай маминьке меня видеть, приглашаю ее в Москву, на две недели. Мне же предстоит, как сам знаешь, путь не малый в мой любезный Рим, где там только найду успокоение. Дух мой страдает. Ради бога, коли тебе будет можно, дай сколько-нибудь маминьке на дорогу, рублей около пятисот, коли можешь. Очень, буду тебе благодарен. У меня денег ни гроша, всё, что добыл, употребил на обмундировку сестер. – Еще лучше ты сделаешь, если приедешь вместе с маминькой моей в Москву. И ей в дороге будет лучше, и тебе дешевле, и мне приятнее, потому что я буду иметь случай тебя еще раз обнять. В деревне тебе жить не вижу необходимости. Уж тебе вряд ли поправить хозяйство. Не нам с тобой поправлять. А разве постарайся жениться – это другое дело, то есть жениться, я разумею, не на одной жене, а и на деревне вместе.
Во всяком случае, пожалуйста, не оставь меня ответом и уведоми как можно поскорее.
Твой Гоголь.
Адрес тебе известен: Погодину.
Нащокину П. В., декабрь 1839*
144. П. В. НАЩОКИНУ. <Вторая половина декабря 1839? Москва.>
Не знаю как Мих<аил> Петрович, который еще спит, а что до меня с сестрами, то буду непременно. Только просьба прежняя и старая: ради бога не обкармливайте. Закатите равиоли* да и полно, дабы после обеда мы были хоть сколько-нибудь похожи на двуногих.
А до того времени обнимаю вас заочно
ваш Г.
Жуковскому В. А., около 4 января 1840*
145. В. А. ЖУКОВСКОМУ. <Около 4 января 1840. Москва.>
Даже не помню, благодарил ли вас за петербургский приют и любовь вашу*. Боже! как я глуп, как я ничтожно, несчастно глуп! и какое странное мое существование в России! какой тяжелый сон! о, когда б скорее проснуться! Ничто, ни люди, встреча с которыми принесла бы радость, ничто не в состоянии возбудить меня. Несколько раз брался за перо писать к вам и как деревянный стоял пред столом, казалось, как будто застыли все нервы, находящиеся в соприкосновении с моим мозгом, и голова моя окаменела. – Мне отдали сию минуту ваше письмо: вы заботились, вы хлопотали обо мне, и мне ту же минуту представились живые глаза ваши и в них выраженное ко мне участие… чем благодарить вас? Клянусь, я был утешен им в нынешнем моем горьком положении в тысячу раз более, чем жидовским предложением Смирдина*. Но поговорим о предложении Смирдина. Я вам говорил, что нет никакой выгоды издавать теперь все мои сочинения вместе.[354]354
вдруг
[Закрыть] Что хотя разошлись экземпляры Ревизора и Миргорода, но еще довольно и Арабесок и особенно Вечеров на Хуторе и что, кроме Ревизора, они вовсе не требуются так жадно, чтобы можно было предпринимать издание, а доказательством, что это правда, служит бездельная сумма, предлагаемая Смирдиным. Но такая моя участь: книгопродавцы всегда пользовались критическим моим положением и стесненными обстоятельствами. Обожди я год, покамест выйдет мой новый роман и обратит на себя[355]355
Далее было: тысяч
[Закрыть] четыре тысячи читателей, тогда бросятся вновь на мои сочинения, ныне забытые. А между тем переждутся нынешние тяжелые,[356]356
эти т<яжелые>
[Закрыть] голодные, неурожайные годы, уменьшившие число покупателей. Книгопродавцы говорят гласно, что у них теперь нет денег и что те, которые покупали прежде книги, отложили эти деньги на поправку расстроенных неурожаем имений.
Нужно же, как нарочно, чтобы мне именно случилась надобность в то время, когда меня более всего можно притеснить и сделать из меня безгласную, страдающую жертву. Точно, я не помню никогда так тяжелых моих обстоятельств. Всё идет плохо: бедный клочок земли наш, пристанище моей матери, продают с молотка*, и где ей придется преклонить голову, я не знаю; предположение мое пристроить сестер так, как я думал, тоже рушилось; я сам нахожусь в ужасно-бесчувственном, окаменевшем состоянии, в каком никогда себя не помню. Когда же лучше книгопродавцам употребить в свою пользу мое горе? Я Смирдина не осуждаю[357]357
порочу
[Закрыть] безусловно, он поступал с другими хорошо, но со мною всегда жидовским образом. И после всего того, что он со мною делал, я должен опять перед ним унизиться. Я признаюсь думал, что вы сделаете предложение другому книгопродавцу; мне кажется, я вам говорил, что с Смирдиным я не хочу иметь сношений. Но может быть, вам неизвестно, в чем может быть здесь жидовство Смирдина. Вот в чем: мне дают за одну третью часть, то есть за пиэсы, назначенные вами в первый том собрания, как-то: Ревизор, Женитьба и отрывки из неоконченной комедии, 6 тысяч. И признаюсь я уже готов был согласиться, несмотря на то, что смерть не хотелось, чтобы мои незрелые творения, как-то Женихи* и неоконченная комедия, являлись в свет. Но нужда заставила на всё решиться. Я уже было предался минуты на две отдохновению, даже веселил себя мыслью, что наконец разделаюсь как-нибудь с моими тяжелыми обязанностями, и светлый, с оживленною душою отправлюсь[358]358
Далее было: вновь
[Закрыть] в мой обетованный рай, в мой Рим, где вновь проснусь и окончу труд мой. Но это была мечта и обрадовала меня только на минуту. Я отыскал из недоконченной комедии только два отрывка, она вся осталась в Риме. А где делись Женихи, я до сих пор не могу постигнуть. Мне кажется, как будто я взял ее из Рима с собою, но сколько ни рылся в бумагах, в чемодане, в белье нигде не мог отыскать. Пропала ли она где-нибудь на дороге или выбросили ее таможенные, рывшиеся в моем чемодане, или лежит она в Риме на моей квартире в моем сундуке – ничего не знаю. Знаю только, что я теперь погрузился опять в мое ужасно-бесчувственное состояние. Рушилась последняя возможность*, и если бы даже принужден был принять предложение Смирдина, то и его условий не могу теперь исполнить. Но согласитесь сами, что мне нужно быть решительно глупу, чтобы согласиться. Если за третью часть этого собрания дают уже 6 тысяч, то верно за другие две хоть три дадут. Вот уже 9 т<ысяч>. Но я теряю много, издавая их теперь, что мне говорят и книгопродавцы и литераторы, имеющие частые сделки, и наконец тяжелое и голодное время, угрожающее также и в нынешнем году, если даже не более. Ширяев мне дает за эти же самые сочинения, с условием только, если я выдам вперед роман, 16 т<ысяч>, а может быть даже, говорит, и более, а теперь не дает[359]359
Далее было: мне
[Закрыть] ничего, потому что малой суммы не хочет мне предлагать, чтобы не сказали, что он меня обманул и воспользовался моим незнанием; а Смирдин не посовестился. – Притом разве вы не видите, в какие я попадаюсь кохти к Смирдину, принявши его условия. Заметьте, какое малое число экземпляров он печатает, для того чтобы счет за экземпляры не был велик. А кто поручится, что он напечатает только полторы, а не три или четыре тысячи – ведь этого на лице Смирдина не увидишь; а мне же не нанимать шпиона смотреть, что у него делается дома и в типографии. – И что мне из того, что право на два; года, тогда как он обеспечит себя экземплярами на 20 лет. Если бы это были новые сочинения – то конечно выгодно продать на два года, зная, что в эти два года экземпляры разойдутся все и можно предпринять новое издание. А тут всё уже кончено – уж другого издания при жизни мне не видать. – Это последний ресурс и я не могу теперь так рискнуть. Тогда я был один. Теперь у меня разоренное семейство.[360]360
Далее начато: Я придумал вот что
[Закрыть]
Итак – решился не продавать моих сочинений, но употребить и поискать всех средств если не отразить, то хоть отсрочить несчастное течение моих трудных обстоятельств как-нибудь, на год, уехать скорее как можно в Рим, где убитая душа моя воскреснет вновь, как воскресла прошлую зиму и весну, приняться горячо за работу и, если можно, кончить роман в один год. Но как достать на это средств и денег. Я придумал вот что: сделайте складку, сложитесь все те, которые питают ко мне истинное участие, составьте сумму в 4000* р. и дайте мне взаймы на год.[361]361
Далее было: на законные проценты
[Закрыть] Через год я даю вам слово, если только не обманут мои силы и я не умру, выплатить вам ее с процентами. Это мне даст средство как-нибудь и сколько-нибудь выкрутиться из моих обстоятельств и возвратит на сколько-нибудь меня мне. – Дайте ваш ответ и, ради бога, скорее. Я ожидаю с нетерпением.
Вечно ваш
Гоголь.
Максимовичу М. А., 10 января 1840*
146. М. А. МАКСИМОВИЧУ. Москва. Генваря 10 <1840.>
Письмо твое металось и мыкалось по свету и почтамтам из Петербурга в Москву, из Москвы в Петербург, и наконец нашло меня здесь. Очень рад, что увидел твои строки, и очень жалею, что не могу исполнить твоей просьбы. Погодин слил пулю, сказавши тебе, что у меня есть много написанного. У меня есть, это правда, роман, из которого я не хочу ничего объявлять[362]362
печатать
[Закрыть] до времени его появления в свет; притом, отрывок не будет иметь большой цены в твоем сборнике, а цельного ничего нет, ни даже маленькой повести. Я уже хотел было писать и принимался ломать голову, но ничего не вылезло из нее. Она у меня одеревянела и ошеломлена так, что я ничего не в состоянии делать; не в состоянии даже чувствовать, что ничего не делаю. Если бы ты знал, как тягостно мое существование здесь, в моем отечестве! Жду и не дождусь весны и поры ехать в мой Рим, в мой рай, где я почувствую вновь свежесть и силы, охладевающие здесь. О, много, много пропало, много уплыло! Напиши мне, что ты делаешь и что хочешь делать потом, когда сбросишь с плечь всё то, что тяжело лежало на них. Приезжай когда-нибудь, хоть под закат дней, в Рим, на мою могилу, если не станет уже меня в живых. Боже, какая земля! какая земля чудес! и как там свежо душе!..
Прощай, душа! Обнимаю тебя. Пиши на имя Погодина.
Твой Гоголь.
Жуковскому В. А., около 11 января 1840*
147. В. А. ЖУКОВСКОМУ. <Около (не позднее) 11 января 1840. Москва.>
Что я могу написать к вам! Благодарить только вас за ваши заботы,[363]363
Далее было: обо мне
[Закрыть] за ваше редкое участие. Бог мне дает вкушать наслаждения даже в минуты самых тяжких сердечных болей. – Что ж делать мне теперь! О, Рим мой, о мой Рим! – Ничего я не в силах сказать… Но если б меня туда перенесло теперь, боже, как бы освежилась душа моя! Но как, где найти средства! Думаю и ничего не могу придумать. Иногда мне приходило на мысль, неужели мне совершенно не дадут средств быть на свете. Неужели мне не могут дать какого-нибудь официального поручения… Неужели меня не могут приклеить и засчитать в какую-нибудь должность. Ведь всё же таки в Риме можно чем-нибудь быть полезным. Как бы то ни было, ведь всё же тут огромная, великая часть искусства, которая должна бы войти сколько-нибудь в деловой круг наш,[364]364
Далее было: ибо не только
[Закрыть] и я бы тут мог быть полезным в отношении художеств. Но потом всё это от меня уходило скоро, как мечта. И вспоминал, что кому обо мне заводить дело и притом это можно устроить только имея в родстве какого-нибудь важного дядюшку или тетушку.
Приехавши в Рим, я непременно соберу всё, что у меня, и пришлю. Но как я доеду до Рима, это бог один только знает. Письмо мое передаст Погодин. Бедный мой Погодин! Добрая душа! сколько он хлопотал и старался обо мне! Никогда брат… О, если бы ему всё удалось в жизни! Но этому человеку много борьбы было и будет. Он потерял теперь всё состояние свое, весь капитал, который замошенничали у него подлейшим образом. И хоть бы упрек, хоть бы что-нибудь похожее на печаль показалось у него. Он опять занялся своей историей и позабыл всё. И какой величественный, какой удивительный его труд теперь! Клянусь, мир не знает этого человека!! но будет время, когда имя его вознесут наравне с именами первых столбов науки. Но прощайте. Благодарю вас за всё, за любовь вашу ко мне. Подумайте обо мне с кем-нибудь из людей должностных и знающих. Не придумается ли какое средство. А впрочем, как богу угодно. Будьте здоровы и уведомьте меня, хоть двумя словами, как ваш маршрут. Может быть, мне доведется опять где-нибудь с вами встретиться.
<Адрес:> Его превосходительству Василию Андреевичу Жуковскому.
Балабиной В. О., январь 1840*
148. В. О. БАЛАБИНОЙ. <Первая половина января 1840. Москва.>
Я к вам до сих пор не писал, Варвара Осиповна, потому что письма у меня пишутся тогда, когда велит душа, и не тогда, когда велят приличия. Но вы меня знаете и потому об этом ни слова. Я до сих пор не знаю, как благодарить вас за приют, доставленный вами моим сестрам. Они унесли такое приятное воспоминание о нем, что это будет чем-то утешительным для них в горькие минуты жизни. Я бы хотел что-нибудь сказать вам о себе, потому что знаю, что ваша добрая душа интересуется о всех тех, которые вас любят. Но что сказать о себе? существование мое так пошло! какое-то бесчувственно-страдательное оцепенение нашло на меня. Много, много горя! и может быть, большое количество его навело на меня это деревянное беспамятство. – Жду и не дождусь времени отъезда моего в Рим. Там только измученная душа моя найдет успокоение. Ничего не в силах больше писать. Кланяюсь и заочно пожимаю руки всему вашему милому семейству и мой особенный поклон княгине Елиз<авете> Петровне*. О, если б вы знали, как скучно писать не из Рима. Сестры мои вам шлют миллионы поклонов.
Со всегдашней преданностью и искренним почт<ением> ваш покорный Н. Гоголь.
Погодину М. П., 25 января 1840*
149. М. П. ПОГОДИНУ. Генварь 25 <1840. Москва.>
Здравствуй, душа и жизнь моя! Что ты делаешь? Как поживаешь? Как идут дела твои? Здоров ли ты, спокоен ли духом? Не томи меня и извести об этом. В теперешние мои минуты это одно, которое мне может доставить отраду. О, если б ты был счастлив и всё везло тебе. Ты счастлив внутри себя собою, но нужно, чтобы и снаружи – чтобы не смутило тебя низкое, пошлое внешнее, которого мертвящий гнет лежит теперь на раменах моих. О, выгони меня, ради бога и всего святого, вон в Рим, да отдохнет душа моя. Скорее, скорее. Я погибну. Еще, может быть, возможно для меня освежение! Не может быть, чтобы я совсем умер; чтобы всё возвышенное застыло в груди моей без вызова. Спаси меня и выгони вон скорее, хотя бы даже я сам просил тебя повременить и обождать. Но что ты делаешь, жизнь моя, извести меня, как твои официальности и как расположены к тебе, хорошо или нет. Здесь у тебя, или у нас, всё благополучно. На днях одна какая-то дама, в роде прежней купившей у тебя дом на Мясницкой, хотела покупать твой дом, потому что ей именно такой требовался.[365]365
Далее было: Но дом
[Закрыть] Я ее ожидал каждый день, но до сих пор еще не являлась. Если на случай явится она или кто другой, то я сказал Лизавете Васильевне, чтобы она говорила, что нужно подождать твоего приезда, но что ты, однако ж, меньше 80 т. не намерен отдавать. – Пожалуйста, отправь эти письма. Одно можешь сам отдать Одоевскому и от него получить небольшую посылочку, которую привезешь мне.
Прощай. Обнимаю и целую несчетно.
Твой Гоголь.
Гоголь М. И., 25 января 1840*
150. М. И. ГОГОЛЬ. Генварь 25 <1840. Москва.>
Нет, моя дражайшая маминька, не принимайте моих слов за упреки вам. Если я упрекал вас, то упрекал за вас же, – за то, что вы омрачаете ваш дух и смущаете мысли ваши, предаваясь воображению тех случаев, которые никогда не могут быть, – за то, что не бережете себя, ни вашего драгоценного здоровья и что через это, наконец, мешаете себе заниматься делами, нужными для вас. О, чего бы не дал я, чтобы помочь вам и облегчить вам ваше бремя! Но что делать? Богу, покамест, не угодно. Я трудился, бился, но сил и здоровья моего не хватило. В теперешние времена трудно и тяжко добывать состояние и возможность жить безбедно. Но теперь-то более, нежели когда-либо, мы должны предаться богу и не упасть духом, но шествовать твердо, зная, что чем сильнее грозит нам крайность, тем более и внимательнее над нами бодрствует рука вседержителя. Если б вы знали, как бы мне теперь хотелось повидаться с вами!* Но всё возлагаю на бога, как он устроит. Если бы вы могли достать себе денег, хотя только на проезд в Москву. Тут бы как-нибудь и на проезд отсюда я бы добыл. Мне, признаюсь, хотелось бы, чтобы вы увидели Москву. Это бы вас развлекло, притом движение и переезд вас бы оживили. А. С. Данилевский обещался мне достать денег, как только он получит с Неклюдовой. Если б это так устроилось, чтобы вы могли ехать с ним. Как бы это было хорошо! Но, ради бога, я вас прошу, не падайте духом, будьте тверды вашею верою, которая всегда вас поддерживала. Сестры, слава богу, здоровы, несмотря на то, что не весьма крепкого сложения. Я им доставил общество не шумное и рассеянное, но тихое и приятное, которое бы действовало на их нравственность. К счастию моему, сюда приехал архимандрит Макарий* – муж, известный своею святою жизнью, редкими добродетелями и пламенною ревностью к вере. Я просил его, и он[366]366
Далее было: был
[Закрыть] так добр, что, несмотря на неименье времени и кучу дел, приезжает к нам и научает сестер моих великим истинам христианским. Я сам по нескольким часам останавливаюсь и слушаю его, и никогда не слышал я, чтобы пастырь так глубоко, с таким убеждением, с такою мудростью и простотою говорил. Твердость, терпение и неколебимая надежда на бога. Вот что мы должны теперь избрать святым девизом нашим, дражайшая маминька! Теперь-то мы должны показать,[367]367
Далее было: мам<инька>
[Закрыть] что мы христиане и что бедствия ничто над нами и не властны поколебать нас. Нам грозит крайность. Это значит – нас бог вызывает на битву. Он хочет поглядеть на нас, как мы пройдем по этому пути, и справедливо ли то, что мы говорили до сих пор, будто мы веруем в него и на него возлагаем надежду. – Итак, вы видите, маминька, что здесь-то мы должны показать присутствие духа. Это экзамен, на котором мы должны показать,[368]368
дать отчет
[Закрыть] что мы извлекли из всей жизни и как учились его святой науке. Итак, до свиданья, дражайшая маминька, ибо я всё уверен, что вы приедете в Москву к нам, покамест зимняя дорога и можно еще совершить легко путь сюда и обратно. – Сестры хотели тоже приписать вам.
Нежно любящий вас сын
Николай.
Если только есть возможность, то сготовляйтесь скорее в дорогу, чтобы не утерять времени, так чтобы и назад возвратиться по зимнему пути. Бедненькие сестры хотели бы очень вас увидеть.
