Текст книги "Охота на минотавра(сб)"

Автор книги: Николай Чадович

Соавторы: Юрий Брайдер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 69 страниц)

– Понял.

– Но учти, возвышение культа Диониса в ущерб другим Олимпийцам не должно возмущать фракийских кефалогеретов, традиционно приверженных Зевсу и Посейдону. Чтобы не оказаться меж двух огней, нужно овладеть искусством маневрирования. Я слышал, что ты пользуешься у земляков немалым авторитетом?

– Не у всех, – сдержанно ответил Перегрин.

– Ничего страшного. Всеобщим авторитетом пользуется одна только смерть. Вот и возьми себе в помощь что-либо из ее атрибутов. Страх, например. Или обещание вечного покоя. Поверь мне на слово, найдется немало кефалогеретов, а тем более людей, которые клюнут на это… Теперь выслушай мое последнее слово. Если твои искания приведут к нежелательным результатам, то отвечать придется тебе одному. По причинам, очевидным я всех, мне придется отречься от тебя. Поэтому запасись не только терпением и прозорливостью, но и мужеством.

– Я постараюсь.

Тогда ступай. Ступайте и вы все. Но выходите только поодиночке и в разные двери. И да будут милостивы к вам великие боги.

Наконец-то бесприютное зернышко моей души упало на благодатную почву. Уверен, что с Перегрином Протеем мне удастся поладить – во вред всем другим минотаврам, естественно.

Этот потомок Астерия совсем не походил на своего неистового пращура. Перегрин имел представление о милосердии и сострадании, пусть даже в весьма своеобразном, извращенном, быкочеловечьем смысле.

Так, например, терпимо относясь к каждому отдельному человеку, он ради вящей славы кефалогеретов мог без зазрения совести уничтожить все человечество в целом. Но с такой особенностью минотавров уже ничего не поделаешь. Это патологическое состояние, и лучше всего оно лечится отсечением головы.

Свои надежды на успех я связывал с духовным разладом, давно мучившим Перегрина. Ведь доподлинно известно, что любой ищущий, мятущийся разум – легкая добыча для всякой нечистой силы, роль которой в данном случае придется играть мне.

Радовало и другое – люди не сломлены даже по прошествии тысячи лет непрерывных гонений. Значит, наше дело не безнадежно.

Конечно, мне следовало спешить в прошлое – подрубать корни быкочеловеческой расы. Но заразить живую крону каким-нибудь паразитом – червем сомнения или тлей нигилизма – тоже неплохо.

Ловкий обходный маневр зачастую бывает куда эффективнее лобового штурма. Троя пала не вследствие десятилетней осады, а в результате хитрости, придуманной Одиссеем. Пусть Перегрин Протей станет тем Троянским конем, который привнесет в среду минотавров яд чуждых, тлетворных идей.

А уж такого добра (тлетворных идей) у человечества накопилось предостаточно. Эх, наградить бы еще кефалогеретов всеми людскими пороками – и считай, что наше дело выиграно.

…Естественно, что топать пешком до самой Фракии мой родственник не собирался. За городом, в укромном местечке Перегрина дожидался оседланный конь и полдюжины слуг, считавшихся преданными хотя бы на том основании, что их семьи находились в его власти.

Людям не позволялось носить оружие, но каждый имел при себе утяжеленный свинцом хлыст, рукояткой которого можно было проломить даже медвежий череп.

Прежде чем отправиться в неблизкий путь почти через всю Грецию, Перегрин сменил плащ бродяги на добротное дорожное платье, более приличествующее его сану, и опоясался мечом, что для жреца Олимпийских богов не возбранялось.

Дорога во Фракию оказалась весьма утомительной и долгой, тем более что Перегрин не позволял скрашивать ее пирушками на лоне природы и ночевками в притонах разврата. Более или менее длительные остановки делались только возле храмов, где богам приносились жертвы и воскурялись благовония.

Все это время я осторожно, но упорно внедрялся в сознание Перегрина, действуя, как говорится, тихой сапой.

Личность любого мыслящего создания не в последнюю очередь определяют его убеждения, к числу которых можно отнести и взгляд на основные проблемы бытия, и манеру пользоваться столовыми приборами. Эти убеждения и были основным объектом моего внимания. Одни я старательно затушевывал, другие корректировал, третьи заменял чем-то иным.

Я надеялся, что к концу путешествия Перегрин превратится совсем в другое существо. Мои мысли должны были стать его мыслями, мои слова – его словами, мои поступки – его поступками.

Не скажу, что все эти манипуляции с чужим сознанием давались мне легко.

Как и большинство минотавров, Перегрин отличался гибкостью и остротой ума, памятливостью, сообразительностью, быстротой реакции и решительностью во всем, что касалось принятия решений.

Таким образом, по многим параметрам он превосходил самого совершенного человека. Но я имел в запасе совсем другие козыри. Минотавров занимали только чисто практические, насущные вопросы. Фигурально говоря, они жили, не поднимая глаз к небу.

Этот народ не имел понятия ни о литературе, ни о философии, ни о теологии, а их история, начинавшаяся с Астерия Непобедимого, представляла собой всего лишь приукрашенный и достоверный перечень быкочеловечьих побед, описанных по одной и той же примитивной схеме – геройство и самоотверженность минотавров, всегда почему-то находившихся в численном меньшинстве, коварство и подлость противостоящих им людишек, гений и прозорливость какого-нибудь очередного Александра Двурогого, сумевшего переломить ход сражения и превратившего назревавшее поражение в полный триумф.

Поклоняясь Олимпийским богам, минотавры не имели никакого представления о творениях Гомера и его последователей. Само собой, что они не знали Библии, Вед, Упанишад, Корана и огромного множества других великих книг, оставшихся как бы в иной реальности.

В этом смысле мозг Перегрина, вмещавший массу сугубо утилитарной, обыденной информации, был чистым листом, на котором можно было писать и вдоль и поперек.

Идея создания всеобщей, примиряющей религии занимала его уже давно, но была скорее плодом интуиции, чем ума.

Культ Диониса он предпочел культам других богов потому, что среди Олимпийцев тот стоял как бы особняком. Затравленных и обесславленных людей, уже познавших вкус идолопоклонства, сатанизма и полного неверия, мог устроить только такой кумир – бог-изгой, бог-работяга, не чуравшийся простых радостей жизни, водивший знакомство с кем попало и, главное, никогда не участвовавший в кровавых разборках, которыми так богата Олимпийская мифология.

Впрочем, Перегрин понимал и всю уязвимость своих новаций. Бог, которого он искал, предназначался не для утешения, а для обуздания людей. Покорность, всепрощение, умеренность, миролюбие – вот какие заветы он должен был проповедовать. Понятно, что вспыльчивый и вечно хмельной Дионис мало подходил для этой роли.

Потому-то и появилась его иная ипостась – Дионис Искупитель, привечающий сирых и убогих, сочувствующий скорбящим, вознаграждающий смиренных, не столько дары принимающий, сколько дары раздающий, сочетающий в себе черты бога с чертами человека.

Этот новый Дионис уже завоевал себе популярность во Фракии, но пока еще только среди людей. Кефалогереты относились к нему настороженно, а то и враждебно. Бог рабов не вызвал симпатии у рабовладельцев.

И все потому, что дионисийская вера насаждалась без должной энергии, от случая к случаю, главным образом через слухи, побасенки и неясные свидетельства.

Бог не обращался к народу напрямую, и в этом была ошибка Перегрина. Он еще не уяснил, что любой бог силен своими пророками, пламенными трибунами, исступленными фанатиками, способными зажечь адептов новой веры не только словом, но и делом.

Именно такую роль я уготовил Перегрину.

Про то, что все пророки кончали плохо, я пока старался не думать…

С чего начинал свою деятельность Христос? С проповедей и демонстрации чудес. А Мухаммед? С проповедей, пророчеств и эпилептических припадков, которые тоже считались божьим чудом. А будда Шакьямуни? С аскетических упражнений, борьбы с плотскими искушениями и опять же с проповедей.

Для удобства нужно соединить все воедино – и проповеди, и чудеса, и пророчества. С аскетизмом и умерщвлением плоти пока повременим – публика не та. Фракия – это вам не Кашмир. За радикализм здесь по головке не погладят. Сначала нужно встряхнуть это гнилое болото, а там видно будет.

Тем временем Перегрин, увлеченный духовными исканиями сверх всякой меры, уже приближался к родному дому. Многое из того, что следовало знать пророку новой веры, уже осело в его сознании.

О моем присутствии Перегрин, к счастью, не подозревал, хотя случившиеся с ним внутренние перемены ощущал весьма остро (правда, не знал – ликовать по этому поводу или скорбеть).

В конце концов я сумел внушить моему родственнику, что все происшедшее за последнее время – результат сошедшего свыше божьего благоволения, щедро наделившего его свежими идеями и знаниями.

Уезжал Перегрин тайком. Тайком и вернулся. Домашние сохраняли его приезд в секрете, а для всех остальных существовала версия, согласно которой он паломником отправился в Фивы, на родину Диониса.

Таким образом я выкроил несколько свободных дней, крайне необходимых мне для подготовки демонстрации чудес. Следует заметить, что кефалогереты, даже фракийские, не чета легковерным иудеям или арабам. Их на мякине не проведешь. Бродячих циркачей, демонстрирующих на площадях изрыгание огня, глотание мечей и превращение деревянных жезлов в живых змей, они чудотворцами отнюдь не считают.

Тут требовалось нечто сногсшибательное, из ряда вон выходящее, о чем раньше никто и слыхом не слыхивал. Сначала я хотел под видом серебра расплавить на огне замороженную ртуть, чтобы затем прополоскать ею рот, но где ты добудешь необходимый для этого сорокаградусный холод?

Конечно, можно было поднапрячь память и вспомнить какой-нибудь подходящий рецепт из книжки «Юный химик», которую я однажды сподобился прочитать. Но опять-таки возникнут проблемы с реактивами и химической посудой. Ведь здесь, наверное, обыкновенной марганцовки не сыщешь. Да и кого удивишь взрывом гремучего газа, или исчезновением железной иголки в азотной кислоте? За душу не берет.

И тут меня осенило! Не берет за душу – возьмет за голову. Знаю я одно такое удивительное средство, загнавшее в гроб больше людей, чем порох, но в то же время подарившее им больше веселья, чем все на свете шуты и скоморохи.

Конечно, речь идет не о вине, которым без особых последствий наливаются тут все от мала до велика. Я имею в виду кое-что другое. Главное, что в этих краях ничего не знают о дистилляции жидкостей, и никогда не употребляли спиртных напитков крепостью выше десяти градусов.

Ведь при наличии достаточного количества слабенького виноградного вина приготовить знаменитую чачу – проще простого. Для этого и перегонный куб не нужен. Достаточно трех – четырех горшков разного размера, жаркого огня да холодной воды.

Будет вам скоро чудо, граждане кефалогереты!

Официально объявив о своем возвращении из Фив, Перегрин пригласил на торжественный обед всех наиболее влиятельных минотавров Фракии. Явились, правда, не все, но с полсотни морд (ведь не скажешь – «лиц») собралось. Законных жен на такие мероприятия обычно не брали – те или находились на сносях, или рожали, или кормили грудью. Для развлечения мужского общества предназначались наложницы человеческого племени, ради такого случая напялившие уродливые бычьи маски.

Угощение было достойно знаменитого чревоугодника Лукулла, в этой реальности, наверное, так и не появившегося на свет. Достаточно сказать, что поварята Перегрина переловили всех ласточек в округе, собрали всех виноградных улиток, и выудили всех форелей. Про невинно убиенных быков, баранов, кабанов и каплунов я вообще умалчиваю.

Сам щедрый хозяин почти ничего не ел, но зато совершенно замучил гостей тостами, каждый раз славя то одно, то другое достоинство Диониса.

Пили и за его необыкновенную удачу, позволившую отыскать виноградную лозу там, где другие видели только дикие заросли терновника, и за его любовь к Ариадне (той самой сучке, якобы брошенной Тесеем), и за веселый нрав, и даже за божественный фаллос, кроме всего прочего считавшийся символом плодоносящих сил земли.

Наконец кому-то из ортодоксально мыслящих минотавров это надоело, и он довольно бесцеремонно заявил:

– Ты превозносишь Диониса так, словно другие Олимпийцы и мизинца его не стоят. А между тем своею жизнью Дионис обязан Зевсу, который спас его из утробы гибнущей матери и потом донашивал в собственной заднице. Еще в малолетстве он так надоел всесильной Гере, что та наказала его безумием.

– Которое и поныне является отличительной чертой всех приверженцев Диониса, – добавил другой минотавр. – Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на вакхические шествия.

Перегрин, науськиваемый мною, немедленно возразил:

– Не забывайте, что во время вакхических шествий Дионис хотя бы на время освобождает людей от пут постылого бытия, от груза повседневных забот, от ярма тоски, страха и агрессии. Исступленные пляски и пролитие жертвенного вина заменяют драки и пролитие крови. К исходу праздника все чувствуют себя мягче, добрее. Вчерашний враг кажется братом. Разве вам не довелось испытать это на самих себе?

Выяснилось, что почти никто из присутствующих не участвовал в праздниках Диониса, в лучшем случае – наблюдал их со стороны.

– Так в чем же дело! – воскликнул Перегрин. – Устраним это досадное упущение. Ничто не мешает нам устроить вакхическое шествие прямо сейчас.

Со всех сторон на него посыпались упреки. Дескать, и время неподходящее, и настроение не позволяет, и досужей молвы следует поостеречься. Вот придет осень, созреет виноград, тогда и обсудим это дело.

– А если сам Дионис подаст вам знак к началу мистерий? – Перегрин нахмурился, давая этим понять, что шутить не намерен – Неужели вы воспротивитесь воле бога?

– Какой знак ты ожидаешь? – поинтересовались гости.

– Это известно одному только Дионису, – ответил Перегрин. – Возможно, все стены пиршественного зала покроются виноградной лозой и плющом. А возможно, у всех нас, как у сатиров, отрастут козлиные копыта. Но в любом случае знак будет вполне вразумительный. Подождем немного. И, дабы скрасить ожидание, продолжим пир.

После каждой перемены блюд слуги подавали гостям чаши с душистой водой для омовения рук (вилок и ложек минотавры не употребляли). Вот и сейчас, стоило только Перегрину скушать паштет из соловьиных язычков (дрянь, я вам скажу, редкая), как перед ним появилась вместительная серебряная полоскательница, источавшая аромат роз, жасмина и, как ни странно, сивухи.

Стоит ли говорить, что в ней содержалась крепчайшая чача (она же граппа, а попросту – виноградная водка), на вид совсем не отличающаяся от обыкновенной воды.

Грациозным движением ополоснув руки, Перегрин для просушки поднес их к жаровне, как это делали и другие гости. В тот же момент все его пальцы вспыхнули фиолетовым пламенем, словно наконечники зажигательных стрел.

Минотавры ахать от случившегося не стали, однако дружно засопели, что у них означало крайнюю степень удивления и озадаченности. Мало того, что горела вода, вечный антагонист пламени, так еще и пламя вело себя весьма странно – не припекало оказавшуюся в ее власти плоть (горящим спиртом при определенной сноровке сильно не обожжешься, можете поверить на слово отставному химику).

Когда терпеть стало невмоготу, Перегрин, небрежно помахав руками, погасил огонь и сказал:

– Разве этого знамения вам мало? Дионис родился среди испепеляющего пламени. Пламенем он и возвестил о своей воле. Вакхическое шествие угодно ему. Покоритесь, иначе небесный огонь падет на ослушников.

– Тебе ведь этот огонь вреда не принес, – вполне резонно заметил кто-то. – Авось и нас пощадит.

– Ниспосланный Дионисом огонь щадит только его преданных почитателей. А участи сомневающихся я не завидую.

Но и этот довод не подействовал на твердолобых кефалогеретов, имевших в характере черты не только быков, но и баранов. Пришлось пустить в ход последний аргумент, на сей раз абсолютно неотразимый:

– Дабы продемонстрировать вам чудесную силу, которой Дионис одаривает своих любимцев, я сейчас превращу эту воду в вино.

Сделав несколько замысловатых пассов, Перегрин вновь погрузил руки в полоскательницу. На сей раз между его пальцами скрывалось несколько крупинок самого лучшего сидонского пурпура (напоминаю, что ловкость рук, среди профессиональных фокусников называемая престидижитаторством, осталась у меня в наследство от Хишама).

То, что все присутствующие считали водой, приобрело интенсивный бордовый оттенок, хотя и нехарактерный для местных вин, но еще более нехарактерный для банальной «аш два о».

– Пью за Диониса и за его щедрость. – Перегрин обеими руками поднял чашу и пригубил из нее.

Пример был подан. Минотавры вновь засопели, но как-то иначе. Ослиное упрямство сочеталось у них с обезьяньим любопытством.

– Нельзя ли отведать этого чудесного вина, дарованного тебе богом? – вкрадчиво произнес один из гостей, наверное, желавший разоблачить хозяйские плутни.

– Разумеется, – охотно кивнул Перегрин. – Но предупреждаю, что это вино, наряду с нектаром и амброзией, предназначено только для богов. Смертным существам оно может показаться чересчур жгучим и терпким. Не надо пугаться этого. Пройдет совсем немного времени, и каждый вкусивший божественного напитка почувствует себя, по меньшей мере, небожителем.

При всеобщем напряженном молчании слуги передали чашу смельчаку. Подозрительно понюхав ее содержимое, он сделал добрый глоток и тут же поперхнулся (и со мной такое бывало, когда в младые годы я с пива переходил на водку).

Если бы проворный слуга вовремя не подхватил чашу, боюсь, что мне пришлось бы повторять свое библейское чудо.

Минотавр хрипел. Глаза его вылезли из орбит, как у висельника. Остальные схватились за оружие.

– Успокойтесь! – Перегрин величественным жестом вскинул вверх правую руку. – Я заранее предупреждал вас, что это вино имеет сверхъестественную силу. Случалось, что оно валило с ног самого Геракла. Вот почему в моменты скорби и печали небожители употребляют его в немереных количествах, а потом поют, пляшут и предаются плотским утехам. Кто хочет приобщиться к божественным радостям, тот отведает дионисийский напиток. А кто собирается и дальше пребывать в повседневной скуке, пусть цедит то, что отвергают боги и герои.

Возгласы возмущения постепенно утихли. Те, кто порывался покинуть пиршественный зал, вернулись на свои места. Окончательно разрядил обстановку тот самый минотавр, с которого и началась вся эта заваруха.

Утерев мутные слезы и откашлявшись, он вновь припал к злополучной чаше и на сей раз одним глотком уже не ограничился. Его пример вдохновил остальных. К Перегрину чаша вернулась почти пустой. Это меня не огорчило. Запасы горячительного, слава Дионису, в нашем доме имелись, и весьма значительные.

Чуть позже состоялось вакхическое шествие, не предусмотренное никакими календарями. Клянусь Зевсом, отвратителем несчастий, и Диоскурами-спасителями, на это зрелище стоило посмотреть.

Минотавры изображали задиристых и похотливых сатиров, что получалось у них весьма достоверно, а гулящие девки – разнузданных вакханок, чьи голые торсы опоясывали живые змеи.

Роль Диониса, естественно, досталась Перегрину, самому трезвомыслящему в этой компании.

Толпа, двигавшаяся через весь город в сторону ближайших виноградников, где предполагалось провести заключительную оргию, быстро росла. Насвистывали свирели, бряцали тимпаны. Новоявленные сатиры мекали козлами, бекали баранами и сокрушали на своем пути все, что только можно было сокрушить. Вакханки вопили: «Эвое, Дионис» – и отдавались всем встречным.

Казалось, священное безумие овладело всей Фракией, и в этом хаосе, в этой неразберихе, наверное, впервые за тысячу лет люди братались с минотаврами.

Покончив с чудесами, Перегрин занялся проповедями (впрочем, воду в вино он превращал еще неоднократно). Смысл их, если говорить кратко, сводился к следующему.

Те, кто страдает, счастливее тех, кто блаженствует, ибо по воле Диониса в свое время они утешатся в элизиуме, античном раю. Особое блаженство ждет тех, кто пострадал за правду.

Истинного бога способны узреть только самые кроткие и не злобивые, те, кто никогда не перечил даже ребенку, не затевал ссор, не изнывал от зависти и не оговаривал других.

Добрые дела прославляют не только того, кто их делает, но и самого Диониса. Не думайте, что он хочет нарушить извечный порядок жизни. Каждый остается при своем – кефалогереты при мечах, люди при мотыгах. Пусть притесняемые мирятся со своими притеснителями, а те в свою очередь пусть устыдятся.

Не сопротивляйся злу. Взгляните на трудолюбивого вола, стойко сносящего удары бича. Разве это не пример вам? А хозяин вола пусть призадумается. Зачем оскорблять бичом кормильца семьи?

Не забывайте славить вашего небесного покровителя Диониса, но хулить других Олимпийских богов не смейте. Помните, что все они так или иначе приходятся ему родней. От чужеземных идолов отрекитесь, ибо каждой вещи на земле предопределено свое время и место. Зачем сажать болотную траву на холме, или вместо овец пасти медведей? Добром это не кончится.

Не предавайтесь унынию. Не впадайте в печаль по ничтожному поводу. Труды свои чередуйте с праздниками. Не заботьтесь о еде и питье своем, ибо бог, давший день, позаботится и о пропитании. Заботьтесь лучше о чистоте поступков и помыслов. А вы, сильные мира сего, делитесь вином и хлебом со всеми нуждающимися. По делам вашим будет и воздаяние.

Кем бы ты ни был, человеком или кефалогеретом, запомни правило: если желаешь достойного отношения к себе, то и с другими поступай соответствующим образом. Прощай обиды и забудь о мщении – оно не угодно богу. Худой мир лучше доброй ссоры.

Ну и так далее.

Большинство из этих тезисов я позаимствовал, а где именно – нетрудно догадаться. Но истина, в отличие, скажем, от золота, имеет одно редкое свойство – чем чаше ее крадешь, тем шире она распространяется.

Вот и сейчас, присвоив откровения, некогда реченные совсем другим пророком в совсем другой реальности, я подарил людям искру надежды и одновременно посеял среди минотавров зерна грядущего раздора.

Перегрин проповедовал в храмах, в ткацких мастерских, в давильнях, в кузницах, на рынках, на мельницах и скотных дворах, на бойнях и даже в притонах, где собиралось самое последнее человеческое отребье. Такие расхожие понятия, как грех, порок, раскаяние и искупление, обрели свое истинное значение только благодаря его поучениям.

Каждый вечер в доме Перегрина собиралось избранное общество. Кефалогеретов влекла сюда не только возможность еще раз приобщиться к чуду превращения воды в вино, хотя этот номер по-прежнему шел на «ура». Главной приманкой были задушевные беседы о старых и новых богах, о смысле бытия, о грядущих переменах, о порядке и хаосе, о предопределенности и случайности.

Среди гостей, конечно, хватало и шпиков, но Перегрин не собирался делать из своего учения какую-нибудь тайну. Более того, он свято верил, что факел новой веры, зажженный во Фракии не без помощи нескольких кувшинов чачи, поможет минотаврам успешно следовать по пути, указанному Астерием Непобедимым. В одной частной беседе он даже заявил: «Ну что плохого в том, если человек перестанет плевать вслед кефалогерету, а тот даст ему на обед лишний ломоть хлеба?»

Наивный! Человека не накормишь до отвала даже тысячей хлебов. Получив одну подачку, он пожелает другую, потом третью и так до бесконечности, а любой отказ будет воспринят уже не как данность, а как изощренное издевательство.

С минотаврами будет иначе. Пройдет какое-то время, и те, кто наделяет людей хлебом, вступят в противоречение с теми, кто предпочитает посылать в людей стрелы. Возможно, все начнется с беззлобных шуток и подначек, но постепенно в некогда монолитном обществе возникнет трещинка, последствия чего не берусь предсказать даже я.

Вскоре последователи Перегрина из числа людей рассеялись по всему обитаемому миру, а адепты-минотавры, пусть пока и немногочисленные, стали превозносить Диониса Искупителя на столичных площадях и военных плацах.

То, что еще совсем недавно можно было задушить в зародыше, стало грозным и бесконтрольным, как эпидемия чумы. Каждый отдельный пророк разъяснял новую веру в соответствии с собственным жизненным опытом и темпераментом.

Появились радикальные секты, напрочь отрицавшие всех остальных Олимпийцев, и в образе Диониса фактически провозглашавшие единобожие. В отдаленных провинциях, где надзор властей был не так строг, на месте жертвенников Зевсу и Посейдону воздвигались так называемые «тирсы» – пастушеские посохи огромных размеров, увитые вперемешку плющом и виноградной лозой.

О дальнейшей судьбе Перегрина можно было бы составить целую книгу, но, к сожалению, я не располагал ни временем, ни чеканным слогом, ни вдохновением евангелистов.

Вот только несколько эпизодов из жизни первого пророка дионисийской веры Перегрина Протея, все речи и поступки которого направлял незримо витавший над ним дух Олега Наметкина.

Как-то раз во время очередной проповеди во фракийском храме Диониса, где присутствовали одни только минотавры, некто по имени Сидоний, состоявший писцом при коллегии судей, напрямик спросил Перегрина:

– А зачем кефалогеретам и людям жить в согласии, если последние так или иначе подлежат истреблению? В будущем царстве потомков Астерия Непобедимого для людей нет места. Тем самым твое учение противоречит заветам нашего праотца.

На это устами Перегрина я ответил так:

– Да будет тебе известно, любезный Сидоний, что когда-то на свете не было собак, а только одни волки. Они причиняли огромный урон стадам, а при случае задирали и одиноких путников. От ловчих ям, стрел и отравленных приманок проку было мало. Так продолжалось до тех пор, пока какой-то умник не догадался приручить попавшего в ловушку молодого волка. Минуло много веков. Теперь волки уцелели только в непроходимых чащах и неприступных скалах. Их род почти угас. И виной тому кровные братья волков – собаки. Такая же судьба ожидает в будущем и людей. Все, кто враждебно настроен к кефалогеретам, исчезнут, а возле нас останутся жить совсем иные существа – бесконечно преданные и целиком зависящие от нашей воли.

В другой раз не менее коварный вопрос задал Перегрину человек:

– Из тысячи кефалогеретов лишь один стал относиться к людям немного мягче. Остальные продолжают казнить нас за малейшую провинность, морят голодом и посылают на непосильные работы. А ты заставляешь нас терпеливо сносить унижения, да еще и боготворить мучителей. Я не могу понять, кто ты такой – блаженный, мало что смыслящий в этой жизни, или лицемер, пытающийся любым путем укрепить всевластие быкоголовых чудовищ.

Мой ответ этому бунтарю был таков:

– Ты замечаешь, как растет дерево? Нет. А как вода и ветер точат скалы? Тоже нет. Почему же ты хочешь увидеть плоды наших духовных трудов уже сегодня? Ведь мы славим Диониса Искупителя всего несколько лет. Этого времени недостаточно даже для того, чтобы ребенок превратился в подростка. Ты сам говорил, что один из тысячи кефалогеретов изменился к лучшему. Разве это мало? К закату твоих дней их будет уже двое. При жизни твоего сына – пятеро. При жизни внука – все десять. И так далее. Просто надо набраться терпения. Божья мельница мелет медленно, но верно. Сейчас речь идет не о твоем собственном спасении, а о спасении рода человеческого. Когда большинство кефалогеретов признают Диониса Искупителя верховным богом, страдания людей завершатся. Но прежде минет немало времени…

В соседней Македонии, стране еще более дикой, чем Фракия, последователи Диониса, доведенные жестоким обращением до крайности, подняли бунт.

Против них послали карательный отряд, целиком составленный из минотавров. Когда запахло настоящей кровью, двое быкочеловеков отказались поднять оружие на братьев по вере. Смутьянов заковали в железо и увезли в неизвестном направлении.

Бунт удалось усмирить, но при этом погибло свыше сотни минотавров. Людские жертвы были неисчислимы. Ночью над всей страной стояло багровое зарево, затмевавшее звезды. Как я и предполагал заранее, проповедь добра на деле обернулась злом.

Перегрин одинаково осудил и бунтовщиков, и карателей, но несколько тысяч фракийских земледельцев, каменотесов, пастухов и носильщиков, вооружившись чем попало, ушли в Македонию.

Спустя еще несколько дней его самого вызвали в столицу. Приглашение было анонимным, но те, кто его доставил, дали понять, что отказ чреват непредсказуемыми последствиями.

Перегрин догадывался, какой прием ожидает его в столице, однако смело покинул родной дом, предварительно попрощавшись с самыми близкими из единоверцев, и выставил для угощения весь остаток чачи.

Огромная толпа людей сопровождала Перегрина вплоть до границы с Фтиотидой, где его ожидал высланный навстречу конвой. В пути свободу пророка никто не ограничивал, но и добрым словом не поминал.

По прибытии в столицу Перегрина немедленно доставили в тот самый храм, где я впервые глянул на этот мир его глазами. Здесь вольнодумца уже поджидал всесильный хромец. На сей раз их беседа происходила наедине.

– Я не знаю, что с тобой делать, любезный Перегрин, – откровенно признался верховный блюститель веры. – Если весь дом объят пламенем, то уже поздно гасить головешку, послужившую причиной пожара. Впрочем, я не держу на тебя зла. Ты всего лишь игрушка в руках рока. Не было бы тебя, явился бы кто-нибудь другой. Конечно, тебя следовало бы обезвредить раньше, но на свою беду я осознал это слишком поздно. Только не тешь себя надеждой, что делу Астерия Непобедимого нанесен непоправимый урон. Люди бунтовали и прежде, да еще как. К концу осени с твоими выкормышами будет покончено. Вместе с ними исчезнет и память о Перегрине Протее, а Дионис Искупитель вновь превратится в Диониса Буйного, малозначительного и непопулярного божка. Что касается тебя, любезный Перегрин, то остаток жизни ты, скорее всего, проведешь в тайной подземной тюрьме, наедине с костями тех, кто запятнал себя вероотступничеством в былые времена… Хотя я мог бы предложить тебе и другой вариант. Желаешь знать, какой?

– Желаю, – ответил Перегрин, спокойный, как никогда (но сколько сил мне это спокойствие стоило!).

– Ты будешь прощен, если поможешь умертвить химеру, рожденную твоими бредовыми идеями. Надо полагать, что у тебя это получится лучше, чем у кого-либо другого… Видишь, я переворачиваю песочные часы. К тому времени, как их верхняя чашка опустеет, ты должен сделать выбор – темница или сотрудничество.

– Меня не устраивает ни то, ни другое, – сказал Перегрин, лишенный мною собственного мнения. – Но уж лучше терпеть позор, чем живьем гнить в темнице.