Текст книги "Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 2. Стихотворения. Поэмы (1910–1913)"

Автор книги: Николай Гумилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

13

При жизни не публиковалось. Печ. по: ПС 1923.

ПС 1922 (без загл.), ПС 1923, СС II, СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Кап 1991, СС (Р-т) II, Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Изб (XX век), ВБП, МП, Образ Ахматовой: Антология. Л., 1925, Душа любви, Посвящается Ахматовой: Стихи разных поэтов, посвященные Ахматовой. Tenafly, New Jersey, 1991; Родник (Рига). 1988. № 10; Лен. правда. 8 июля 1988.

Дат.: апрель 1911 г. – по данным В. К. Лукницкой (Жизнь поэта. С. 125).

В ахматовских «Заметках о Николае Гумилеве» это ст-ние становится в один ряд с лирикой «парижского» периода 1906–1908 гг., героиня которой «двоится», «но всегда чужая», соединенная с героем лишь «вечной борьбой» (см.: Новый мир. 1990. № 5. С. 219). «Нужно признать возможность “портретных” пейзажей, – писал Э. Ф. Голлербах, – и не следует ли понимать пейзаж Аддис-Абебы как фон к портрету Ахматовой? Поэту, так любившему слово и так верившему в его чудотворную силу, достаточно было назвать имя, чтобы вызвать образ. Все остальное – только фон. На этом фоне, в садах высоких сикомор и сумрачных платанов, среди душных красных роз, вырисовывается образ Ахматовой» (Образ Ахматовой: Антология. Л., 1925. С. 9–10).

Ст. 1. – Адис (Аддис)-Абеба (в переводе с амхарского – «новый цветок») – столица Абиссинии. Ст. 3. – Див – сказочное существо, бытующее как в иранской, так и в славянской мифологиях; общее значение – «бог ясного неба». В восточнославянской мифологии – существо демонического характера, осуществляющее связь неба с землей, в иранской мифологии – демон-богоборец; позже, в мифах востока, – демон, вступающий в активные отношения с людьми, то помогающий им, то губящий их. Среди прочего имеются сюжеты о похищении дивами (дэвами) земных красавиц (см.: Мифологический словарь. С. 202–203). Ст. 5. – Армидин сад – реминисценция из поэмы Т. Тассо «Освобожденный Иерусалим»; крестоносец Ринальдо был унесен влюбленной в него волшебницей Армидой на далекий остров и там, в волшебных садах, забыл о своем предназначении. Ст. 9–10. – Возможно, здесь имеется перекличка с древним преданием о том, что Абиссиния является родиной птицы Феникс. Ст. 11. – Сикомора (сикомор) – субтропическое южное плодовое дерево, так наз. библейская смоковница.

14

При жизни не публиковалось. Печ. по: ПС 1923.

ПС 1922, посв. ошибочно набрано как загл., ПС 1923, СС II, загл., СП (Тб), загл., СП (ТБ) 2, загл., Ст (Пол), вар. авт., БП, вар. авт., Изб (Кр), загл., Ст ПРП (ЗК), загл., Ст ПРП, загл., ОС 1989, неправ. печать, объедин. вар., опеч., Кап 1991, вар. авт., СС (Р-т) II, загл., Соч I, вар. авт., СПП, вар. авт., СП (Ир), загл., ВБП, вар. авт., МП, вар. авт.

Автограф 1 с вар., без посв. – в собрании П. Л. Вакселя (РНБ. Ф. 124. Оп. 11. № 1398. Л. 1). Копия автографа 2 – Стружки.

Дат.: весна 1911 г. – по датировке Ахматовой на экз. ПС из собрания М. С. Лесмана (БП. С. 594) и по смыслу ст-ния (возвращение из путешествия 1910–1911 гг.).

О. Н. Арбенина – Гильдебрант Ольга Николаевна (сценический псевд. – Арбенина; 1897–1980), актриса и художница, близкая знакомая поэта в 1916–1920 гг. (см. ее воспоминания о «дарении» Гумилевым стихов весной 1916 г. – Исследования и материалы. С. 429–430). Ст. 9. – Нерей – в греческой мифологии морское божество, ненавидящее ложь и обладающее духом предвидения; для получения от него помощи его необходимо покорить.

15

ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, Изб (М), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Ст (Яр), Изб (XX век), Русский путь, ЧН 1995, Изб 1997, ВБП, Ст (Куйбышев), опеч.

Дат.: не позднее 4 или 13 апреля 1911 г. – по воспоминаниям Ахматовой (Наше наследие. 1989. № 3. С. 82) и дате заседания Общества ревнителей художественного слова, на котором поэма была прочитана (см. ниже).

Поэма «Блудный сын» имеет стойкую репутацию «первого акмеистического произведения» (см.: Русские писатели. 1800–1917: Биографический словарь. Т. 2. М., 1992. С. 55). 13 апреля 1911 г. на заседании Общества ревнителей художественного слова «Н. С. Гумилев произнес циклическое произведение “Блудный сын”, вызвавшее оживленные прения о пределах той свободы, с которой поэт может обрабатывать традиционные темы» (Русская художественная летопись. 1911. № 9. С. 142). Во время «оживленных прений» состоялось выступление Вяч. И. Иванова, носившее, по свидетельству очевидцев, исключительно резкий и оскорбительный для Гумилева характер. «Разнос, учиненный вождем символизма в стенах Общества ревнителей художественного слова, побудил Гумилева основать собственное литературное объединение. Он нашел союзника в лице Сергея Городецкого, тоже находившегося в ту пору в состоянии затяжного недовольства Вяч. Ивановым. В основанном ими Цехе поэтов они в феврале-марте 1912 г. сформулировали антисимволистские положения будущей программы акмеизма» (Известия АН СССР. Сер. лит. и яз. Т. 46. 1987. № 1. С. 66; а также: Жизнь поэта. С. 114; Мандельштам Н. Я. Воспоминания. Вторая книга. Paris, 1972. С. 46–47). Конфликт Гумилева и Вяч. Иванова, поводом к которому послужила полемика вокруг «Блудного сына», неоднократно оказывался в поле зрения историков литературы. М. Баскер полагает, что «Иванов усмотрел в своеобразной переделке евангельской притчи намеренный вызов со стороны своего недавнего протеже, направленный против теории мифа и мифотворчества, составляющей неотъемлемую часть того “реалистического символизма”, который он проповедовал. Согласно Иванову, “реалистический символизм” по мере приближения к своей цели “наиболее полного раскрытия действительности”, становится именно мифотворчеством, резко отличаясь в этом от “идеалистического символизма” или “принципа верности не вещам, а постулатам личного эстетического мировосприятия”. Созданные древними канонические мифы представляют собой образец и хранилище незыблемой, “мифотворческой” правды, и любое “идеалистическое” их перетолкование <...> неизбежно ведет лишь к тривиальному искажению, “мертвому слепку” или “призрачному отражению” истинных сущностей. Таким образом, гумилевская переделка мифа о блудном сыне могла считаться крайне враждебным, чуть ли не кощунственным выпадом против основ ивановского “реалистического символизма”» (Basker M. Gumilyov’s «Akteon»: A Forgotten Manifesto of Acmeism // Slavonic and East European Review. 1985. Vol. 63. P. 502–503). В общем солидаризуясь с мнением М. Баскера относительно существа конфликта двух поэтов («инцидент с “Блудным сыном” имел касательство к теме мифотворчества <...> не допускалось жертвование мифологией во имя психологии или каких бы то ни было художественных приемов, тогда как именно эти черты характерны для гумилевского “Блудного сына” <...>. Если у Иванова миф универсальный и метафизический, то у Гумилева – эстетический и индивидуальный»), В. Блинов полагает, что здесь имела место «неудачная попытка акмеистов заимствования <...> и приспособления к своим целям символистского учения о мифотворчестве», а не сознательный «вызов» символизму (см.: Блинов В. Вячеслав Иванов и возникновение акмеизма // Записки факультета литературы и философии Павийского университета. Т. 45. Культура и память. Третий международный симпозиум, посвященный Вячеславу Иванову. Доклады на русском языке. Firenze, 1988. С. 21–22). По мнению Дж. Доэрти, с первого взгляда теперь далеко не понятно, почему эта поэма вызвала такую резкую реакцию со стороны Иванова. «Сюжетные связи между каждым эпизодом не эксплицитны, но они ясны по названию произведений и по предмету повествования, а также по гумилевской композиции: точно воспроизведены контуры библейской притчи. Язык, хотя и разговорный, но далеко не новаторский <...>. Иванов, вероятно, считал, что Гумилев зашел слишком далеко в своем исключении присущего теме духовного значения в интересах создания конкретной словесной действительности... Или же Иванов, может быть, чувствовал, что стихотворение имеет личный подтекст, кодирующий историю отношений Гумилева с его собственными символистскими “отцами”» (Doherty J. The Acmeist Movement in Russian Poetry: Culture and the Word. Oxford, 1995. P. 70). Относительно собственно-«акмеистического» характера поэмы мнения критиков разделились. Так, В. Нарбут полагал, что в поэме отразились порочные тенденции акмеизма, связанные с требованием «вещной описательности»; по мнению Нарбута, «подлинный» акмеизм иллюстрирует не «мертворожденный» «Блудный сын», а поэма «Открытие Америки» (Новая жизнь. 1912. № 9. С. 265–266). Положительно оценивали «новаторский» характер поэмы Ю. И. Айхенвальд (см.: Айхенвальд Ю. И. Поэты и поэтессы. М., 1922. С. 33) и Ю. Н. Верховский (Верховский. С. 111). О. Ильинский указывал на «биографическую» обусловленность «акмеистического» характера произведений Гумилева: «Эта бьющая через край динамическая живописность, словно с полотен Тьеполо, эта воля к жизни, это приятие мира – естественны <...> В момент ухода от отца Блудный сын живет предчувствием красоты, которая ему откроется в мире <...> Притча превращена в романтическую новеллу. Может быть, это рискованно, но таков художественный мир двадцатичетырехлетнего поэта» (Ильинский О. Основные принципы поэзии Гумилева. К столетию со дня рождения Гумилева // Записки русской академической группы в США. 1986. № 19. С. 387). Об «автобиографическом» начале в поэме писал и А. И. Павловский: «...маленькая поэма “Блудный сын” <...> в сущности, характеризует самого автора. В ней речь идет о всевластии призвания, которое в поэме синонимично судьбе, или, точнее сказать, року» (БП. С. 47). В последнее время появляются работы, конкретизирующие понятие «акмеистичности» в приложении к тексту поэмы 1911 г. В работе О. Клинг «Стилевое становление акмеизма: Н. Гумилев и символизм» (Вопросы лит-ры. 1995. № 5) содержится анализ поэтических средств, обусловивших «акмеистическую вещность» описания «внешнего мира», «сведение на нет авторской, не мотивированной ситуацией, в которую попадает герой, иронии, сознательное умаление «фантастического»... начала и «мерцающего», символического смысла» (С. 122). И. Делич обращает внимание на содержательные новации, внесенные Гумилевым в евангельский сюжет, сделав вывод о «гностическом» основании гумилевской версии: «Урок, полученный поэтом, – это, в сущности, не столько урок греха, милосердия и искупления, сколько вывод, что полнота бытия должна быть обретена в отчей обители, что земная действительность, будь то разгул или труд, или страдание, – это только “мечта”» (История русской литературы XX века. М., 1995. С. 494).

На особую роль поэмы в творчестве Гумилева указывает Е. Томпсон, выделяя мифологему «пути» в гумилевских произведениях разных лет и связывая ее с евангельской притчей: гумилевский герой, по мнению исследовательницы, осуществляет в своем духовном развитии «миф вечного возвращения» – от бунта против Бога к новому воссоединению с Ним, через преодоление возникающего в душе анархического «хаоса», ведущего к вседозволенности и опустошению (см.: Thompson E. Some Structural Patterns in the Poetry of Nikolaj Gumilev // Die Welt der Slawen. 1974. № 5. P. 337–348). Развивая идеи Е. Томпсон, В. В. Десятов конкретизировал выделенные «этапы» пути гумилевского героя, обозначив ряд биографических коллизий, которые могли для Гумилева служить эмблемами «антипатерналистского бунта» (отношения поэта с С. Я. Гумилевым, И. Ф. Анненским, В. Я. Брюсовым и Вяч. И. Ивановым) и указав на борьбу между «христианством и ницшеанством» как идеологическую основу гумилевской сотериологической проблематики (см.: Десятов В. В. «Блудный сын», проводник в интегральный мир Николая Гумилева // «Вечные» сюжеты русской литературы: «Блудный сын» и другие. Сб. научных трудов. Новосибирск, 1996. С. 114–122). Любопытные наблюдения относительно интертекстуальных связей поэмы Гумилева сделал С. Шварцбанд: во-первых, четырехчастную композицию «Блудного сына» он соотносит с четырьмя лубочными картинами на ту же тему, описанными Пушкиным в «Станционном смотрителе»; во-вторых, он выявляет скрытую полемичность по отношению к гумилевской поэме в поэме Блока «Соловьиный сад» (1915) (см.: Schwarzband S. Aleksandr Blok and Nikolaj Gumilev // Slavic and East European Journal. 1988. Vol. 32. P. 380–388).

В поэме Гумилева имеются значительные расхождения с библейским источником (см.: Лк. 15:11–24). По многим деталям, внесенным Гумилевым в сюжет евангельской притчи, можно судить о том, что поэма имеет автобиографический подтекст: конфликт поэта с завсегдатаями «башни» Вяч. Иванова и, прежде всего, с самим Ивановым.

Ст. 11–12. – Смысл сопоставлений состоит в том, что сила и кротость обладают в христианстве равной ценностью: кроткому Иоанну Иисус не отдавал первенство перед импульсивным, решительным Петром и именно Петру вручил ключи Царства Небесного (Мф. 16:19); в сне пророка Даниила овен (у Гумилева – агнец), наряду со львом, символизирует агрессивные, разрушительные силы (Дан. 7:4 и 8:3). Ст. 22. – Тибр – река в Италии, на которой стоит Рим. Галера – римское парусное и весельное судно. Ст. 23–24. – Сидон, Тир – финикийские города-государства, неоднократно упоминаемые в Ветхом Завете. Смирна – см. комментарий к № 4. Ст. 26–28. – В дальнейшем контексте поэмы данные стихи могут расцениваться как намек на жизнь «башни»: Рим уподобляется Петербургу (веселая столица), а «башенные» посетители, как известно, обладали «античными» прозвищами, в частности, Петронием именовался здесь В. Ф. Нувель. Ст. 28. – Salve, amici – приветствую вас, друзья (лат.). Ст. 34. – Возможно, намек на классическое образование Вяч. Иванова: в 1886–1893 гг. он изучал античную историю и филологию в Берлине у Т. Моммзена, в литературных кругах Петербурга славился глубочайшим знанием мифологии и философии античности. Ст. 40. – Несомненный «автопортрет» Гумилева, ср.: «Он некрасив. Узкий и длинный череп (его можно видеть у Веласкеза, на портретах Карлов и Филиппов испанских), безжалостный лоб, неправильные пасмурные брови, глаза – несимметричные, с обворожительным пристальным взглядом» (Рейснер Л. Автобиографический роман // Из истории советской литературы 1920–1930-х годов: Новые исследования и материалы. М., 1983. С. 205 (Лит. наследство. Т. 93)).

16

Русская мысль. 1911. № 7, с вар., ЧН.

ПС 1922, с вар., ЧН 1936, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, Изб 1986, Ст 1986, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП, Ст ПРП (ЗК), ОС 1989, Изб (М), опеч., Ст (XX век), Ст (М-В), Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), опеч., ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), СП (К), ЛиВ, опеч., Круг чтения, Carmina, Ст (Яр), Изб (XX век), ОЧ, Ст 1995, Изб 1997, ВБП, МП, Образ Ахматовой: Антология. Л., 1925, Акме, В мире отеч. классики, Ст (Куйбышев), Об Анне Ахматовой. Л., 1990, Поэзия серебряного века (1880–1925). М., 1991, Душа любви, Посвящается Ахматовой: Стихи разных поэтов, посвященные Ахматовой. Tenafly, New Jersey, 1991, Серебряный век. Поэзия (школа классики). М., 1997, Новый мир. 1986. № 9.

Перевод ст-ния на англ. язык – SW. P. 50; первые две строфы переведены также А. Хейт («From a serpent’s nest...») в кн.: Haight A. Anna Akhmatova: A Poetic Pilgrimage. Oxford, 1976. P. 16.

Дат.: не позднее 24 мая 1911 г. – по дате письма к В. Я. Брюсову.

Об отсылке ст-ния в письме к Брюсову в качестве «сопроводительного документа» к стихам Ахматовой, посланных тогда же на рецензирование «мэтру» символизма, см.: Superfin G., Timenčik R. A propos de deux lettres de A. A. Akhmatova à V. Brjusov // Cahiers du Monde Russe et Sovietique. 1974. No 1–2. Vol. XV. P. 183–200.

Свадьба Гумилева и Ахматовой состоялась 25 апреля 1910 г. – молодые венчались в Никольской церкви села Никольская слобода Остецкого уезда Черниговской губернии, недалеко от Киева. Позже сама Ахматова писала: «...все считают меня украинкой. Во-первых, оттого, что фамилия моего отца Горенко, во-вторых, оттого, что я родилась в Одессе и кончила Фундуклеевскую гимназию, в-третьих, и главным образом, потому что Н. С. Гумилев написал: “Из города Киева / Из логова змиева / Я взял не жену, а колдунью...” (1910). А в Киеве я жила меньше, чем в Ташкенте (1941–1944), во время эвакуации...» (Ахматова А. А. Мнимая биография // Ахматова А. А. Сочинения: В 2 т. Т. 2. М., 1987. С. 243). «Для Гумилева, парнасца и акмеиста, все незаконченное и двойственное было невыносимо, и даже его собственная двойственность (экзотический авантюризм и православная религиозность) носила какой-то монолитный, гармоничный характер, – писал Э. Ф. Голлербах, объясняя специфику созданного поэтом образа жены. – Оттого и образ Ахматовой, нарисованный Гумилевым твердо и уверенно. В стихах “Из логова змиева...” он словно гравирует этот образ, резцом вычерчивает его на меди, с холодной объективностью стилизует милые ему черты, зная, что стилизация дает право искажать действительность» (Образ Ахматовой: Антология. Л., 1925. С. 9). Несколько по-иному трактовал ст-ние В. Я. Виленкин: «...у Ахматовой в молодости, очевидно, было какое-то тайное свойство: подсказывать тем, кто хотел ее запечатлеть, не прямое сходство портрета, а новый поворот, давно владеющий самим художником темы <...> Не то ли самое можно сказать про облик молодой Ахматовой в стихах <...> Гумилева <цит. 1–3 ст. – Ред.>?» (Виленкин В. Я. В сто первом зеркале. М., 1987. С. 58–59). Сохранилось любопытное свидетельство Д. Д. Бушена о чтении Гумилевым ст-ния 15 июля 1911 г. в Борисовке, имении Кузьминых-Караваевых: «...его попросили читать стихи – он повернулся к Анне Андреевне и сказал: “Аня, ты позволяешь?” Она сказала: “Да”. И он прочел:

 
Из логова змиева,
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью...
 

Прочел полуиронически, полупочтительно» (Жизнь Николая Гумилева. С. 86). «Вероятно, весьма и весьма вероятно, что эту жажду нелюбви, порождаемую все той же гордостью до самоуничижения <...>, Н. Гумилев заметил давно, ибо Анна Андреевна после замужества вела с ним «любовную войну», его мечта – найти в Ане Горенко веселого друга-товарища – не сбылась ни в каком смысле» (Дементьев В. Минута торжества // Лит. Россия. 29 июня 1989 г.).

Ряд исследований посвящен выявлению интертекстуальных связей данного стихотворения: так, Р. Д. Тименчик находил в нем реминисценции из «Вия» Н. В. Гоголя, а само стихотворение Гумилева трактовал как источник «малороссийских демонологических мотивов» в позднейших произведениях Ахматовой (см.: Тименчик Р. Д. Храм Премудрости Бога: Стихотворение Ахматовой «Широко распахнуты ворота» // Slavica Hierosolymitana. 1981. № 5–6. P. 311). М. Мейлах воспринял гумилевский текст как «ключ» к ахматовскому «Заклинанию» («Из тюремных ворот...») (Meilakh M. Anna Akhmatova’s Poem «Zaklinanie» // The Speech of Unknown Eyes: Akhmatova’s Readers on her Poetry. Nottingham, 1990. P. 177).

Ст. 1–2. – «Украинское предание связывает происхождение Днепра с Божьим ковалем: кузнец победил змея, обложившего страну поборами, впряг его в плуг и вспахал землю; из борозд возникли Днепр, днепровские пороги и валы вдоль Днепра (Змиевы валы)» (Мифы народов мира. Т. I. М., 1980. С. 648). Ст. 3. – Отражение традиционного для России представления о южных областях как о колыбели ведьм на Руси, ср.: «Верования в ведьм на юге России удержались несравненно крепче, чем на севере. Не даром же возникло наше летучее слово: ведьма киевская» (Орлов М. История сношений человека с дьяволом. СПб., 1904). Ст. 18. – Лысой горой называли холм в окрестностях старого Киева, на котором, по преданиям, собирались на шабаш ведьмы. Никольская слободка, где венчались Гумилев и Ахматова, расположена неподалеку. Ст. 4. – Очасть (правильно – очисть) – яма, из которой добывают глину, известь и т. п. (Царско-Сельский уезд Петербургской губернии) – см.: Словарь русских народных говоров. Вып. 25. Л., 1990. С. 68.

17

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Неизд 1980, с опеч., СП (Тб), в коммент., СП (Тб) 2, в коммент., Душа любви, ЛН.

Автограф – в письме к Брюсову от 24 мая 1911 г. (РГБ. Ф. 386. К. 84. Ед. хр. 20. Л. 19).

Дат.: не позднее 24 мая 1911 г. – по дате письма к Брюсову.

Ст-ние послано В. Я. Брюсову из Слепнево вместе со ст-нием «Однажды вечером» (№ 18). В письме говорится: «Посылаю Вам три новых стихотворения (третье – очевидно, «Из логова змиева...» (№ 16). – Ред.), может быть, пригодятся в какое-нибудь изданье. Но мне хотелось бы знать о их судьбе» (ЛН. С. 501). Г. П. Струве, комментируя данное ст-ние, писал: «...Эта первоначальная версия <...> была, по всей вероятности, навеяна приближавшимся тогда столетием Отечественной войны 1812 года, хотя в нем упоминались и другие события русской истории (“Год Золотой Орды, Отрепьева”). Гумилев, очевидно, вернулся к нему во время Первой мировой войны, совершенно переделав его, но использовав отдельные строки из него, и напечатал в 1916 г. в журнале “Нива” под названием “Второй год” <...> В каком-то смысле эту первоначальную версию гумилевского стихотворения можно считать пророчеством о Первой мировой войне и даже о революции 1917 года, хотя кончалось стихотворение довольно неожиданными строками, к русской истории никакого отношения не имеющими» (Неизд 1980. С. 114).

В ст-нии нашли выражение темы, которые Гумилев позже перенесет в ст-ние «Год второй» (см. № 42 в т. III наст. изд.). Эпиграф – из ст-ния Е. П. Ростопчиной «Одним меньше!» (памяти Д. В. Давыдова. 1839).

Ст. 3–4. – По-видимому, здесь объединены разновременные события, связанные в представлении Гумилева с цифрой 12. При этом исторически достоверным является только «год <...> двунадесяти языков», т. е. 1812. С именем Г. Отрепьева (Лже-Дмитрий I, убит в 1606 г.) поэт связывает более поздние события, также относящиеся к польско-литовской интервенции, – освобождение Москвы в 1612 г. Ст. 19–20. – В «Песни торжествующей любви» И. С. Тургенева (1881), стилизованной под старинную итальянскую новеллу, рассказывающую о любовном соперничестве двух благородных друзей (живописца Фабия и музыканта Муция) «песнь торжествующей любви», которую Муций исполняет на восточной скрипке, становится залогом его любовного торжества.

18

ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, СС I, Изб (Огонек), СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, Ст (Пол), БП, СП (Феникс), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, ОС 1991, СП (XX век), СПП, СП (Ир), ЛиВ, ЧК, Круг чтения, Изб (XX век), ОЧ, Изб 1997, ВБП, В мире отеч. классики, Ст (Куйбышев), Душа Любви, ЛН, Новый мир. 1986. № 9.

Автограф с вар. – в письме Брюсову от 24 мая 1911 г. (РГБ. Ф. 386. К. 84. Ед. хр. 20. Л. 18).

Дат.: не позднее 24 мая 1911 г. – по дате письма к В. Я. Брюсову.

Ст-ние послано В. Я. Брюсову из Слепнево в мае 1911 г. (см. комментарий к № 17). Н. А. Оцуп отмечал близость «анти-романтической» позиции Леконта де Лиля – «анти-символистской» позиции акмеиста-Гумилева: «...не оказался ли символизм своего рода повторным “девятым валом” романтизма? С этой точки зрения нет ничего удивительного в том, что оба поэта, преодолевших музыкальную мечтательность, свойственную романтизму в разных его проявлениях, походят друг на друга как два брата. <...> Не оказался ли мэтр парнасцев прямым предшественником мэтра акмеизма? Да, бесспорно, в начале поприща последнего. Затем Гумилев отошел от поэзии Леконта де Лиля» (Оцуп Н. А. Николай Гумилев: Жизнь и творчество. СПб., 1995. С. 50). Неоднократно использовалось для иллюстрации возможных творческих влияний на Гумилева в канун его «акмеистического бунта» против символизма: «В стихотворении, где соседствуют бальмонтовские аллитерации и вышедший из моды “стиль модерн”, а интонационный рисунок уже предвосхищает ритмический узор игорь-северянинских “поэз”, имя Леконта де Лиля возникает не ради эвфонии, а для того, чтобы его образом обозначить целый период собственного поэтического развития» (Грякалова Н. Ю. Н. С. Гумилев и проблемы эстетического самоопределения акмеизма // Исследования и материалы. С. 111). Р. Д. Тименчик выявляет в тексте ст-ния ряд реминисценций из произведений И. Ф. Анненского, а также обращает внимание на то, что эпитет «лебединый» связывает Леконта де Лиля с Анненским путем автореминисценции – ср. «поэт с лебединой душой» и «Последний из царскосельских лебедей» в ст-нии «Памяти Анненского» (№ 66) (Тименчик. С. 180). Развивая идею Р. Д. Тименчика, М. Баскер указывал на «эллинизм», связывающий для Гумилева творчество Анненского с творчеством Леконта де Лилля (см.: Basker M. Gumilev, Annensky and Tsarskoe Selo: Gumilev’s “Tsarskosel’skii krug idei” // A Sense of Place: Tsarskoe Selo and Its Poets. Columbus, Ohio, 1993. P. 228–230).

В ст-нии присутствуют орфические символы.

Ст. 3. – Леконт де Лиль Шарль (1818–1894) – французский поэт, глава литературной группы «Парнас». В письме к Брюсову от 14 июля 1908 г. Гумилев писал: «...Л<еконта де> Л<иля> я нахожу смертельно скучным, но мне нравится его манера вводить реализм описаний в самые фантастические сюжеты» (ЛН. С. 480). Ст. 10–12. – Леконт де Лиль был сыном французского плантатора и креолки (отсюда – креол); «лебединая душа» поэта напоминает об Орфее, душа которого после смерти обратилась в лебедя. Поэтому закономерна отсылка к «архаике» в ст. 10.

19

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Изб (Кр), Соч I.

Копия автографа – в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: не позднее 26 мая 1911 г. – по расположению текста в альбоме.

Ст. 2. – Озеро Чад упомянуто, очевидно, в качестве автореминисценции. Ст. 4. – Шарабан – открытый экипаж с несколькими поперечными сиденьями. Ст. 10. – Имеется в виду культ Сердца Господня, распространенный у католиков.

20

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I, неправ. печать.

Копия автографа – в альбоме О. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: не позднее 26 мая 1911 г. – по расположению текста в альбоме.

21

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу 1.

СП (Тб), вар. автографа 2, СП (Тб) 2, вар. автографа 2, БП, Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, Кап 1991, Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, ВБП, МП, Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. Т. 46. 1987. № 1 (публ. Р. Д. Тименчика).

Автограф 1 – в письме Вяч. И. Иванову от 3 июня 1911 г. (РГБ. Ф. 109. К. 17. Ед. хр. 28). Копия автографа 2 с вар. в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой с датой: 26 мая 1911. В ст. 4 вместо «пугалась» ранее было: «боялась». Автограф 3 с вар. – архив Лукницкого.

Дат.: 26 мая 1911 г. – по датировке в альбоме.

Ст-ние, вместе со ст-ниями «Неизвестность», «Лиловый цветок», «Сон» (№№ 23, 28, 32), было послано 3 июня 1911 г. из Слепнево Вяч. Иванову. В сопроводительном письме Гумилев отмечал: ст-ния написаны «в новом для меня роде», – и спрашивал у старшего поэта мнения о том, «хороши они или плохи». В ответном письме (16 июня) Вяч. Иванов писал: «Ваши новые стихи я нахожу достаточно удавшимися. “Уклона” нет, неожиданной новизны – тоже. Много Анненского, но это вовсе не дурно. Восхищения не испытал» (Неизвестные письма Н. С. Гумилева / Публ. и коммент. Р. Д. Тименчика // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. Т. 46. 1987. № 1. С. 64–67). В ст-нии Р. Д. Тименчик усматривает влияние на творчество Гумилева произведений И. Ф. Анненского, повлекшее активизацию мотивов, свойственных поэзии 70–80-х гг. XIX в. – реминисценции из Фофанова и Фета (Тименчик. С. 178–179).

Помимо реминисценций, отмеченных Р. Д. Тименчиком, в ст-нии можно заметить мотивы ст-ний К. Р. (вел. кн. Константина Константиновича) «Растворил я окно – стало душно невмочь...» и Н. А. Риттера «Ах, зачем эта ночь...».

22

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу 1.

СП (Тб), вар. автографа 2, СП (Тб) 2, вар. автографа 2, Соч I, вар. автографа 2, Душа любви, вар. автографа 2.

Автограф 1 – архив Лукницкого. Копия автографа 2 с вар. – в альбоме О. А. Кузьминой-Караваевой с датой: 26 мая 1911 г.

Дат.: 26 мая 1911 г. – по датировке в альбоме.

23

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу 1.

СП (Тб), вар. автографа 2, СП (Тб) 2, вар. автографа 2, БП, Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, Кап 1991, Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Престол, Изб (XX век), ВБП, МП, Душа любви, Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. Т. 46. 1987. № 1 (публ. Р. Д. Тименчика).

Автограф 1 – в письме к Вяч. И. Иванову от 3 июня 1911 г. (РГБ. Ф. 109. К. 17. Ед. хр. 28). Копия автографа 2 с вар. – в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой, с датой: 27 мая 1911 г. В ст. 6 вместо «феи» ранее было: «девы». В ст. 12 вместо «школьный» ранее было: «строгий».

Дат.: 27 мая 1911 г. – по датировке в альбоме.

Ст-ние, вместе со ст-ниями «В саду», «Лиловый цветок», «Сон» (№№ 71, 28, 32), было послано 3 июня 1911 г. из Слепнево Вяч. Иванову (см. комментарий к № 21). По предположению Р. Д. Тименчика, в ст-нии может присутствовать автобиографический подтекст, связанный с конфликтом между Гумилевым и Вяч. Ивановым: «Нетрудно заметить, что это стихотворение легко проецируется на сюжет, изложенный в ахматовской заметке “К истории акмеизма”: “Всего нужнее понять характер Гумилева и самое главное в этом характере: мальчиком он поверил в символизм, как люди верят в Бога. Это была святыня неприкосновенная, но, по мере приближения к символистам, в частности, к “Башне” (Вяч. Иванов), вера его дрогнула, ему стало казаться, что в нем поругано что-то”» (Тименчик. С. 176). О конфликте Гумилева с Вяч. Ивановым см. комментарий к № 15.

24

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I, Душа любви.

Копия автографа – в альбоме О. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: 27 мая 1911 г. – по датировке в альбоме.

25

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), без загл., СП (Тб) 2, без загл., Соч I.

Копия автографа – в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: 28 мая 1911 г. – по датировке в альбоме.

Ст-ние представляет собой акростих («Маше Кузьминой-Караваевой»).

26

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I.

Копия автографа – в альбоме О. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: 29 мая 1911 г. – по датировке в альбоме.

27

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа 1.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I.

Копия автографа 1 – в альбоме О. А. Кузьминой-Караваевой. Черновой автограф 2 (с пропуском пунктуации и перестановкой строф: III-I-II-IV) с вар. – архив Лукницкого. В автографе в ст. 2 вместо «своих же» ранее было: «их дачных». В ст. 7 вместо «сна иль» ранее было: «страстных». В ст. 9 вместо «И только» ранее было: «Болтаем». В ст. 14 вместо «сегодня, вчера» ранее было: «и сладко <томясь?>». Вместо ст. 16 ранее было: «И нас не потребует страсть».