Текст книги "Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 2. Стихотворения. Поэмы (1910–1913)"

Автор книги: Николай Гумилев

18. Однажды вечером

 
В узких вазах томленье умирающих лилий.
Запад был меднокрасный. Вечер был голубой.
О Леконте де Лиле мы с тобой говорили,
О холодном поэте мы грустили с тобой.
 
 
Мы не раз открывали шелковистые томы
И читали спокойно и шептали: не тот!
Но тогда нам сверкнули все слова, все истомы,
Как кочевницы звезды, что восходят раз в год.
 
 
Так певучи и странны, в наших душах воскресли
Рифмы древнего солнца, мир нежданно-большой,
И сквозь сумрак вечерний запрокинутый в кресле
Резкий профиль креола с лебединой душой.
 

19. Акростих

 
Можно увидеть на этой картинке
Ангела, солнце и озеро Чад,
Шумного негра в одной пелеринке
И шарабанчик, где сестры сидят,
Нежные, стройные, словно былинки.
 
 
А надо всем поднимается сердце,
Лютой любовью вдвойне пронзено,
Боли и песен открытая дверца:
О, для чего даже здесь не дано
Мне позабыть о мечте иноверца.
 

20. Альбом или Слон

Акростих

 
О, самой нежной из кузин
Легко и надоесть стихами.
И мне всё снится магазин
На Невском, только со слонами.
 
 
Альбом, принадлежащий ей,
Любовною рукой моей
Быть может не к добру наполнен,
Он ни к чему... ведь в смене дней
Меня ей только слон напомнит.
 

21. В саду

 
Целый вечер в саду рокотал соловей,
И скамейка в далекой аллее ждала,
И томила весна... Но она не пришла,
Не хотела, иль просто пугалась ветвей.
 
 
Оттого ли, что было томиться невмочь,
Оттого ли, что издали плакал рояль,
Было жаль соловья, и аллею, и ночь,
И кого-то еще было тягостно жаль.
 
 
– Не себя! Я умею быть светлым, грустя;
Не ее! Если хочет, пусть будет такой;
...Но зачем этот день, как больное дитя,
Умирал, не отмеченный Божьей Рукой?
 

22. За что

 
О, что за скучная забота
Пусканье мыльных пузырей.
Ну так и кажется, что кто-то
Вам карты сдал без козырей.
 
 
В них лучезарное горенье,
А в вас тяжелая тоска —
Вам без надежды, без волненья
Проигрывать наверняка.
 
 
О нет! Из всех возможных счастий
Мы выбираем лишь одно,
Лишь то, что синим светом страсти
Нас опалить осуждено.
 

23. Неизвестность

 
Замирает дыханье, и ярче становятся взоры
Перед сладко волнующим ликом твоим, Неизвестность,
Как у путника, дерзко вступившего в дикие горы
И смущенного видеть еще неоткрытую местность.
 
 
В каждой травке намек на возможность несбыточной встречи,
Этот грот – обиталище феи всегда легкокрылой,
Миг... и выйдет, атласные руки положит на плечи
И совсем замирающим голосом вымолвит: «Милый!»
 
 
У нее есть хранитель, волшебник ревнивый и страшный,
Он отмстит, он, как сетью, опутает душу печалью.
...И поверить нельзя, что и здесь, как повсюду, всегдашний,
Бродит школьный учитель, томя прописною моралью.
 

24. В четыре руки

 
Звуки вьются, звуки тают...
То по гладкой белой кости
Руки девичьи порхают
Словно сказочные гостьи.
 
 
И одни из них так быстры,
Рассыпая звуки-искры,
А другие величавы,
Вызывая грезы славы.
 
 
За спиною так лениво
В вазе нежится сирень,
И не грустно, что, дождливый,
Проплывет неслышно день.
 

21 мая 1911 г.

25. Встреча

 
Молюсь звезде моих побед,
Алмазу древнего востока,
Широкой степи, где мой бред —
Езда всегда навстречу рока.
 
 
Как неожидан блеск ручья
У зеленеющих платанов!
Звенит душа, звенит струя —
Мир снова царство великанов.
 
 
И всё же темная тоска
Нежданно в поле мне явилась,
От встречи той прошли века,
И ничего не изменилось.
 
 
Кривой клюкой взметая пыль,
Ах, верно направляясь к раю,
Ребенок мне шепнул: «Не ты ль?»
А я ему в ответ: «Не знаю.
 
 
Верь!» – и его коснулся губ
Атласных... Боже! Здесь, на небе ль?
Едва ли был я слишком груб,
Ведь он был прям, как нежный стебель.
 
 
Он руку оттолкнул мою
И отвечал: «Не узнаю!»
 

28 мая 1911 г.

26. Прогулка

 
В очень-очень стареньком дырявом шарабане
(На котором после будет вышит гобелен)
Ехали две девушки, сокровища мечтаний,
Сердце, им ненужное, захватывая в плен.
 
 
Несмотря на рытвины, я ехал с ними рядом,
И домой вернулись мы уже на склоне дня,
Но они, веселые, ласкали нежным взглядом
Не меня, неловкого, а моего коня.
 

29 мая 1911 г.

27. На кровати, превращенной в тахту

 
Вот троица странная наша:
– Я, жертва своих же затей,
На лебедь похожая, Маша
И Оля, лисица степей.
 
 
Как странно двуспальной кровати,
Что к ней, лишь зажгутся огни,
Идут не для сна иль объятий,
А так, для одной болтовни;
 
 
И только о розовых счастьях:
«Ах профиль у Маши так строг...
А Оля... в перстнях и запястьях,
Она – экзотический бог»...
 
 
Как будто затейные пряжи
Прядем мы... сегодня, вчера;
Пока, разгоняя миражи,
Не крикнут: «Чай подан, пора!»
 

29 мая 1911 г.

28. Лиловый цветок

 
Вечерние тихи заклятья,
Печаль голубой темноты,
Я вижу не лица, а платья,
А может быть, только цветы.
 
 
Так радует серо-зеленый,
Живой и стремительный весь,
И, может быть, к счастью, влюбленный
В кого-то чужого... не здесь.
 
 
Но душно мне... Я зачарован;
Ковер надо мной, словно сеть;
Хочу быть спокойным – взволнован,
Смотрю – а хочу не смотреть.
 
 
Смолкает веселое слово,
И ярче пылание щек:
То мучит, то нежит лиловый,
Томящий и странный цветок.
 

29. Константинополь

 
Еще близ порта орали хором
Матросы, требуя вина,
А над Стамбулом и над Босфором
Сверкнула полная луна.
 
 
Сегодня ночью на дно залива
Швырнут неверную жену,
Жену, что слишком была красива
И походила на луну.
 
 
Она любила свои мечтанья,
Беседку в чаще камыша,
Старух гадальщиц, и их гаданья,
И всё, что не любил паша.
 
 
Отец печален, но понимает
И шепчет мужу: «Что ж, пора?»
Но глаз упрямых не поднимает,
Мечтает младшая сестра:
 
 
– Так много, много в глухих заливах
Лежит любовников других,
Сплетенных, томных и молчаливых...
Какое счастье быть средь них!
 

30. Жизнь

 
С тусклым взором, с мертвым сердцем в море броситься со скалы,
В час, когда, как знамя, в небе дымно-розовая заря,
Иль в темнице стать свободным, как свободны одни орлы,
Иль найти покой нежданный в дымной хижине дикаря!
 
 
Да, я понял. Символ жизни – не поэт, что творит слова,
И не воин с твердым сердцем, не работник, ведущий плуг,
– С иронической усмешкой царь-ребенок на шкуре льва,
Забывающий игрушки между белых усталых рук.
 

31. Куранты любви

 
Вы сегодня впервые пропели
Золотые «Куранты любви»;
Вы крестились в «любовной купели»,
Вы стремились «на зов свирели»,
Не скрывая волненья в крови.
 
 
Я учил Вас, как автор поет их,
Но, уча, был так странно-несмел.
О, поэзья – не в ритмах, не в нотах,
Только в Вас. Вы царица в гротах,
Где Амура звенит самострел.
 

2 июня 1911 г.

32. Сон

Утренняя болтовня

 
Вы сегодня так красивы,
Что вы видели во сне?
– Берег, ивы
При луне. —
 
 
А еще? К ночному склону
Не приходят, не любя.
– Дездемону
И себя. —
 
 
Вы глядите так несмело:
Кто там был за купой ив?
– Был Отелло,
Он красив. —
 
 
Был ли он вас двух достоин?
Был ли он как лунный свет?
– Да, он воин
И поэт. —
 
 
О какой же пел он ныне
Неоткрытой красоте?
– О пустыне
И мечте. —
 
 
И вы слушали влюбленно,
Нежной грусти не тая?
– Дездемона,
Но не я. —
 

33. В вашей спальне

 
Вы сегодня не вышли из спальни,
И до вечера был я один,
Сердце билось печальней, и дальний
Падал дождь на узоры куртин.
 
 
Ни стрельбы из японского лука,
Ни гаданья по книгам стихов,
Ни блок-нотов! Тяжелая скука
Захватила и смяла без слов.
 
 
Только вечером двери открылись;
Там сошлись развлекавшие Вас:
Вышивали, читали, сердились,
Говорили и пели зараз.
 
 
Я хотел тишины и печали,
Я мечтал Вас согреть тишиной,
Но в душе моей чаши азалий
Вдруг закрылись, и сами собой.
 
 
Вы взглянули... и, стула бесстрастней,
Встретил я Ваш приветливый взгляд,
Помня мудрое правило басни,
Что, чужой, не созрел виноград.
 

4 июня 1911 г.

34. Медиумические явленья

 
Приехал Коля. Тотчас слухи,
Во всех вселившие испуг:
По дому ночью ходят духи
И слышен непонятный стук.
 
 
Лишь днем не чувствуешь их дури;
Когда ж погаснет в окнах свет,
Они лежат на лиги-куре
Или сражаются в крокет.
 
 
Испуг ползет, глаза туманя;
Мы все за чаем – что за вид!
Молчит и вздрагивает Аня,
Сергей взволнован и сердит.
 
 
Но всех милей, всех грациозней,
Всё ж Оля в робости своей,
Встречая дьявольские козни
Улыбкой, утра розовей.
 

4 июня 1911 г.

35. Девушке

 
Мне не нравится томность
Ваших скрещенных рук,
И спокойная скромность,
И стыдливый испуг.
 
 
Героиня романов Тургенева,
Вы надменны, нежны и чисты,
В вас так много безбурно-осеннего
От аллеи, где кружат листы.
 
 
Никогда ничему не поверите,
Прежде чем не сочтете, не смерите,
Никогда никуда не пойдете,
Коль на карте путей не найдете.
 
 
И вам чужд тот безумный охотник,
Что, взойдя на нагую скалу,
В пьяном счастье, в тоске безотчетной
Прямо в солнце пускает стрелу.
 

36. Сомнение

 
Вот я один в вечерний тихий час,
Я буду думать лишь о вас, о вас.
 
 
Возьмусь за книгу, но прочту: «она»,
И вновь душа пьяна и смятена.
 
 
Я брошусь на скрипучую кровать,
Подушка жжет... нет, мне не спать, а ждать.
 
 
И крадучись я подойду к окну,
На дымный луг взгляну и на луну,
 
 
Вон там, у клумб, вы мне сказали «да»,
О, это «да» со мною навсегда.
 
 
И вдруг сознанье бросит мне в ответ,
Что вас, покорной, не было и нет,
 
 
Что ваше «да», ваш трепет, у сосны
Ваш поцелуй – лишь бред весны и сны.
 

37. О признаниях

 
Никому мечты не поверяйте,
Ах, ее не скажешь, не сгубя!
Что Вы знаете, то знайте
Для себя.
 
 
Даже, если он Вас спросит,
Тот, кем Ваша мысль согрета,
Скажет, жизнь его зависит
От ответа;
 
 
Промолчите! Пусть отравит
Он мечтанье навсегда,
Он зато Вас не оставит
Никогда.
 

10 июня 1911 г.

38. Память

 
Как я скажу, что тебя буду помнить всегда,
Ах, я и в память боюсь, как во многое, верить!
Буйной толпой набегут и умчатся года,
Столько печали я встречу, что радость ли мерить?
 
 
Я позабуду. Но, вечно и вечно гадая,
Буду склоняться над омутом прежнего я,
Чтобы припомнить, о чем позабыл... и седая,
Первая прядка волос, помни, будет твоя.
 

12 июня 1911 г.

39. Страница из Олиного дневника

 
Он в четверг мне сделал предложенье,
В пятницу ответила я «да».
«Навсегда?» – спросил он. «Навсегда»,
И конечно отказала в воскресенье.
 
 
Но мои глаза вдруг стали больше,
Тоньше руки, и румяней щеки,
Как у девушек веселой, старой Польши,
Любящих обманы и намеки.
 

12 июня 1911 г.

40. Борьба

 
Борьба одна: и там, где по холмам
Под рев звериный плещут водопады,
И здесь, где взор девичий – но, как там,
Обезоруженному нет пощады.
 
 
Что из того, что волею тоски
Ты поборол нагих степей удушье;
Все ломит стрелы, тупит все клинки
Как солнце золотое равнодушье.
 
 
Оно – морской утес: кто сердцем тих
Прильнет и выйдет, радостный, на сушу,
Но тот, кто знает сладость бурь своих,
Погиб... и Бог его забудет душу.
 

16 июня 1911 г.

41

 
Вечерний медленный паук
В траве сплетает паутину, —
Надежды знак. Но, милый друг,
Я взора на него не кину.
 
 
Всю обольстительность надежд,
Не жизнь, а только сон о жизни,
Я оставляю для невежд,
Для сонных евнухов и слизней.
 
 
Мое «сегодня» на мечту
Не променяю я и знаю,
Что муки ада предпочту
Лишь обещаемому раю, —
 
 
Чтоб в час, когда могильный мрак
Вольется в сомкнутые вежды,
Не засмеялся мне червяк,
Паучьи высосав надежды.
 

42. Райский сад

 
Я не светел, я болен любовью,
Я сжимаю руками виски
И внимаю, как шепчутся с кровью
Шелестящие крылья Тоски.
 
 
Но тебе оскорбительны муки;
Ты одною улыбкой, без слов,
Отвести приказала мне руки
От моих воспаленных висков.
 
 
Те же кресла и комната та же...
Что же было? Ведь я уж не тот:
В золотисто-лиловом мираже
Дивный сад предо мною встает.
 
 
Ах, такой раскрывался едва ли
И на ранней заре бытия,
И о нем никогда не мечтали
Даже Индии солнца – князья.
 
 
Бьет поток; на лужайках прибрежных
Бродят нимфы забытых времен;
В выем раковин длинных и нежных
Звонко трубит мальчишка-тритон.
 
 
Я простерт на песке без дыханья,
И меня не боятся цветы,
Но в душе – ослепительность знанья,
Что ко мне наклоняешься ты...
 
 
И с такою же точно улыбкой
Как сейчас улыбнулась ты мне.
...Странно! Сад этот знойный и зыбкий
Только в детстве я видел во сне.
 

17 июня 1911 г.

43. Ангел-хранитель

 
Он мне шепчет: «Своевольный,
Что ты так уныл?
Иль о жизни прежней, вольной,
Тайно загрустил?
 
 
Полно! Разве всплески, речи
Сумрачных морей
Стоят самой краткой встречи
С госпожой твоей?
 
 
Так ли с сердца бремя снимет
Голубой простор,
Как она, когда поднимет
На тебя свой взор?
 
 
Ты волен предаться гневу,
Коль она молчит,
Но покинуть королеву
Для вассала – стыд».
 
 
Так и ночью молчаливой,
Днем и поутру
Он стоит, красноречивый,
За свою сестру.
 

44. Ключ в лесу

 
Есть темный лес в стране моей;
В него входил я не однажды,
Измучен яростью лучей,
Искать спасения от жажды.
 
 
Там ключ бежит из недр скалы
С глубокой льдистою водою,
Но Горный Дух из влажной мглы
Глядит, как ворон пред бедою.
 
 
Он говорит: «Ты позабыл
Закон: отсюда не уходят!» —
И каждый раз я уходил
Блуждать в лугах, как звери бродят.
 
 
И все же помнил путь назад
Из вольной степи в лес дремучий...
...О, если бы я был крылат,
Как тот орел, что пьет из тучи!
 

19 июня 1911 г.

45. Опять прогулка

 
Собиратели кувшинок,
Мы отправились опять
Поблуждать среди тропинок,
Над рекою помечтать.
 
 
Оля правила. Ленивый,
Был нежданно резв Силач,
На Голубке торопливой
Поспевал я только вскачь.
 
 
И со мной, хоть осторожно,
Оля ласкова была,
С шарабана это можно,
Но не так легко с седла.
 

19 июня 1911 г.

46. Ева или Лилит

 
Ты не знаешь сказанья о деве Лилит,
С кем был счастлив в раю первозданном Адам,
Но ты всё ж из немногих, чье сердце болит
По душе окрыленной и вольным садам.
 
 
Ты об Еве слыхала, конечно, не раз,
О праматери Еве, хранящей очаг,
Но с какой-то тревогой... и этот рассказ
Для тебя был смешное безумье и мрак.
 
 
У Лилит – недоступных созвездий венец,
В ее странах алмазные солнца цветут,
А у Евы – и дети, и стадо овец,
В огороде картофель, и в доме уют.
 
 
Ты еще не узнала себя самое,
Ева – ты, иль Лилит? О, когда он придет,
Тот, кто робкое, жадное сердце твое
Без дорог унесет в зачарованный грот.
 
 
Он умеет блуждать под уступами гор
И умеет спускаться на дно пропастей,
Не цветок – его сердце, оно – метеор,
И в душе его звездно от дум и страстей.
 
 
Если надо, он царство тебе покорит,
Если надо, пойдет с воровскою сумой,
Но всегда и повсюду – от Евы Лилит, —
Он тебя сохранит от тебя же самой.
 

21 июня 1911 г.

47. Слова на музыку Давыдова

 
Я – танцовщица с древнего Нила,
Мне – плясать на песке раскаленном,
О, зачем я тебя полюбила,
А тебя не видала влюбленным.
 
 
Вечер близок; свивается парус;
В пряном воздухе мирры и нарда
Я вплела в мои косы стеклярус
И склонилась на мех леопарда.
 
 
Но, как волны безмолвного Нила,
Всё ты бродишь холодным и сонным...
О, зачем я тебя полюбила,
А тебя не видала влюбленным.
 

27 июня 1911 г.

48. Две розы

 
Перед воротами Эдема
Две розы пышно расцвели,
Но роза – страстности эмблема,
А страстность – детище земли.
 
 
Одна так нежно розовеет,
Как дева, милым смущена,
Другая, пурпурная, рдеет,
Огнем любви обожжена.
 
 
А обе на Пороге Знанья...
Ужель Всевышний так судил
И тайну страстного сгоранья
К небесным тайнам приобщил?!
 

49. Остров Любви

 
Вы, что поплывете
К Острову Любви,
Я для вас в заботе,
Вам стихи мои.
 
 
– От Европы ль умной,
Джентльмена снов;
Африки ль безумной,
Страстной, но без слов;
 
 
Иль от двух Америк,
Знавших в жизни толк;
Азии ль, где берег —
Золото и шелк;
 
 
Азии, иль дале
От лесов густых
Девственных Австралий,
Диких и простых;
 
 
– Все вы в лад ударьте
Веслами струи,
Следуя по карте
К Острову Любви.
 
 
Вот и челн ваш гений
К берегу прибил,
Где соображений
Встретите вы ил.
 
 
Вы, едва на сушу,
Книга встретит вас
И расскажет душу
В триста первый раз.
 
 
Чтоб пройти Болота
Скучной болтовни,
Вам нужна работа,
Ну́жны дни и дни.
 
 
Скромности пустыня.
– Место палачу!
Всё твердит богиня,
Как лягушка в тине,
– «Нет» и «не хочу».
 
 
Но Стыдливость чащей
Успокоит вас,
Вам звучит всё слаще:
– «Милый, не сейчас!»
 
 
Озеро Томлений
– Счастье и богам:
Все открыты тени
Взорам и губам.
 
 
Но на Остров Неги,
Тот, что впереди,
Дерзкие набеги
Не производи!
 
 
Берегись истерик,
Серной кислоты,
Если у Америк
Не скитался ты;
 
 
Если знаешь цену
Ты любви своей —
Эросу в замену
Выйдет Гименей.
 

27 июня 1911 г.

50. 11 июля 1911 г.

 
Ты, лукавый ангел Оли,
Стань серьезней, стань умней!
Пусть Амур девичьей воли,
Кроткий, скромный и неслышный,
Отойдет; а Гименей
Выйдет, радостный и пышный.
С ним дары: цветущий хмель
Да колечко золотое,
Выезд, дом и всё такое,
И в грядущем колыбель.
 

51. Четыре лошади

 
Не четыре! О нет, не четыре!
Две и две, и «мгновенье лови» —
Так всегда совершается в мире,
В этом мире веселой любви.
 
 
Но не всем вечеровая чара
И любовью рождаемый стих!
Пусть скакала передняя пара,
Говорила она о других;
 
 
О чужом... и, словами играя,
Так ненужно была весела...
Тихо ехала пара вторая,
Но наверно счастливей была.
 
 
Было поздно; ночные дриады
Танцевали средь дымных равнин,
И терялись смущенные взгляды
В темноте неизвестных лощин.
 
 
Проезжали какие-то реки.
Впереди говорились слова,
Сзади клялись быть верным навеки,
Поцелуй доносился едва.
 
 
Только поздно, у самого дома
(Словно кто-то воскликнул: «Не жди!»),
Захватила передних истома,
Что весь вечер цвела позади.
 
 
Захотело сказаться без смеха
Слово жизни святой и большой,
Но сказалось как слабое эхо,
Повторенное чуткой душой.
 
 
И в чаду не страстей, а угара
Повторить его было невмочь
– Видно выпила задняя пара
Все мечтанья любви в эту ночь.
 

20 июля 1911 г.

52

 
Пальмы, три слона и два жирафа,
Страус, носорог и леопард:
Дальняя, загадочная Каффа,
Я опять, опять твой гость и бард!
 
 
Пусть же та, что в голубой одежде,
Строгая, уходит на закат!
Пусть не оборотится назад!
Светлый рай, ты будешь ждать, как прежде.
 

53

 
Огромный мир открыт и манит,
Бьет конь копытом, я готов,
Я знаю, сердце не устанет
Следить за бегом облаков.
Но вслед бежит воспоминанье
И странно выстраданный стих,
И недопетое признанье
Последних радостей моих.
Рвись, конь, но помни, что печали
От века гнать не уставали
Свободных... гонят и досель.
Тогда поможет нам едва ли
И звонкая моя свирель.
 

26 июля 1911 г.

54

 
Когда я был влюблен (а я влюблен
Всегда – в идею, женщину иль запах),
Мне захотелось воплотить мой сон,
Причудливей, чем Рим при грешных папах.
Я нанял комнату с одним окном,
Приют швеи, иссохшей над машинкой,
Где, верно, жил облезлый старый гном,
Питавшийся оброненной сардинкой.
Я стол к стене подвинул; на комод
Рядком поставил альманахи «Знанье»,
Открытки – так, чтоб даже готтентот
В священное б пришел негодованье.
Она вошла спокойно и светло,
Потом остановилась изумленно.
От ломовых в окне тряслось стекло,
Будильник тикал злобно-однотонно.
И я сказал: «Царица, вы одни
Сумели воплотить всю роскошь мира,
Как розовые птицы – ваши дни,
Влюбленность ваша – музыка клавира.
Ах! Бог Любви, заоблачный поэт,
Вас наградил совсем особой меткой,
И нет таких, как вы...» Она в ответ
Задумчиво кивала мне эгреткой.
Я продолжал (и резко за стеной
Звучал мотив надтреснутой шарманки):
«Мне хочется увидеть вас иной,
С лицом забытой Богом гувернантки;
И чтоб вы мне шептали: “Я твоя”,
Или еще: “Приди в мои объятья”.
О, сладкий холод грубого белья,
И слезы, и поношенное платье.
А уходя возьмите денег: мать
У вас больна иль вам нужны наряды...
...Мне скучно всё, мне хочется играть
И вами, и собою – без пощады...»
Она, прищурясь, поднялась в ответ,
В глазах светились злоба и страданье:
«Да, это очень тонко, вы – поэт,
Но я к вам на минуту... до свиданья!»
 
 
Прелестницы, теперь я научен,
Попробуйте прийти, и вы найдете
Духи, цветы, старинный медальон,
Обри Бердслея в строгом переплете.
 

55. Современность

 
Я закрыл Илиаду и сел у окна,
На губах трепетало последнее слово,
Что-то ярко светило – фонарь иль луна,
И медлительно двигалась тень часового.
 
 
Я так часто бросал испытующий взор
И так много встречал отвечающих взоров,
Одиссеев во мгле пароходных контор,
Агамемнонов между трактирных маркеров.
 
 
Так в далекой Сибири, где плачет пурга,
Застывают в серебряных льдах мастодонты,
Их глухая тоска там колышет снега,
Красной кровью – ведь их – зажжены горизонты.
 
 
Я печален от книги, томлюсь от луны,
Может быть, мне совсем и не надо героя,
Вот идут по аллее, так странно нежны,
Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя.
 

56

 
Да! Мир хорош, как старец у порога,
Что путника ведет во имя Бога
В заране предназначенный покой,
А вечером, простой и благодушный,
Приказывает дочери послушной
Войти к нему и стать его женой.
 
 
Но кто же я, отступник богомольный,
Обретший всё и вечно недовольный,
Сдружившийся с луной и тишиной?
Мне это счастье – только указанье,
Что мне не лжет мое воспоминанье
И пил я воду родины иной.
 

57. Жестокой

 
«Пленительная, злая, неужели
Для вас смешно святое слово: друг?
Вам хочется на вашем лунном теле
Следить касанья только женских рук,
 
 
Прикосновенья губ стыдливо-страстных
И взгляды глаз нетребующих, да?
Ужели до сих пор в мечтах неясных
Вас детский смех не мучил никогда?
 
 
Любовь мужчины – пламень Прометея,
И требует и, требуя, дарит,
Пред ней душа, волнуясь и слабея,
Как красный куст горит и говорит.
 
 
Я вас люблю, забудьте сны!» – В молчанье
Она, чуть дрогнув, веки подняла,
И я услышал звонких лир бряцанье
И громовые клекоты орла.
 
 
Орел Сафо у белого утеса
Торжественно парил, и красота
Бестенных виноградников Лесбоса
Замкнула богохульные уста.
 

58. Вечное

 
Я в коридоре дней сомкну́тых,
Где даже небо – тяжкий гнет,
Смотрю в века, живу в минутах,
Но жду Субботы из Суббот;
 
 
Конца тревогам и удачам,
Слепым блужданиям души...
О день, когда я буду зрячим
И странно знающим, спеши!
 
 
Я душу обрету иную,
Всё, что дразнило, уловя.
Благословлю я золотую
Дорогу к солнцу от червя.
 
 
И тот, кто шел со мною рядом
В громах и кроткой тишине,
Кто был жесток к моим усладам
И ясно милостив к вине;
 
 
Учил молчать, учил бороться,
Всей древней мудрости земли, —
Положит посох, обернется
И скажет просто: «Мы пришли».