Текст книги "Это было на рассвете"

Автор книги: Николай Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Очистив аэродром Темпельхоф с его ангарами и главным зданием, танкисты бригады вместе с пехотой подошли к тюрьме. Ее охрану уничтожили ворвавшиеся сюда раньше всех разведчики во главе с начальниками разведки бригады Урсовым, нашего полка – Чаадаевым и командиром разведвзвода лейтенантом Манчиновым. Были освобождены около трех тысяч заключенных из различных стран.

По приказанию заместителя начальника штаба полка капитана Смака мы с сержантом Петром Григорьевым на бронетранспортере доставляли в штаб бригады донесение. Уже темнело. Проехав один квартал, видим в сквере на Ильденштрассе стоит выстроенный почетный караул – взвод автоматчиков и человек тридцать бойцов и командиров, в том числе начальник политотдела полковник Жибрик. Кого-то собрались хоронить. Остановив бронетранспортер, услышали голос начальника политотдела, который произнес:

– Сегодня мы прощаемся с отдавшими свою жизнь за свободу и независимость нашей Родины… И начал перечислять имена погибших, среди которых назвал заряжающего тяжелого танка старшего сержанта Демида Сергеевича Малинина. Он лежал среди других боевых товарищей, наполовину обугленный. Его экипаж, кроме командира, сгорел полностью.

– Петя, мы с Малининым из одной местности. Собирались вместе домой, – сняв танкошлем, тихо шепнул я Григорьеву.

Нет слов, тяжело переживаешь смерть каждого боевого товарища. Но особую боль причиняет тебе гибель друга за несколько дней до конца войны. Потерял друга, который к долгожданному дню Победы шел почти четыре года. Только вчера во время короткой передышки вместе получали письма. Прочитав весточку из дома, Демид Сергеевич торопился ко мне, чтобы высказать свою радость, поделиться воспоминаниями о родном крае.

«Признаться, Коля, очень соскучился я по своей дочурке Лизаньке, – сказал он тогда. – Она у меня расчудесная. Когда призывался на войну, ей было лишь около двух лет. Говорунья была. Теперь пошел седьмой. Эх, взглянуть бы на нее хотя одним глазком, погладить ее пушистые волосы. Фашисты поганые испортили всю жизнь. Но близок день, когда зашумит праздник на нашей улице. И мы с тобой, Коля, запоем песню «Кеҥеж кече ояран весела…» Люди залечат раны, построят новые города, вырастят новые сады… Если уйду из жизни, то – с великой любовью к жене Аннушке и дочери Лизаньке».

Последние слова Демид говорил медленно, торжественно. А его огненно сверкающие глаза прямо смотрели на меня.

Не стало моего друга, с которым в течение полутора лет шли вместе по фронтовым дорогам. Никто не считал меня слабым человеком, но я, отвернувшись, тихо заплакал.

– Ну, будет вам, товарищ лейтенант, пошли к бронетранспортеру, – успокаивал меня Григорьев, и мы медленно зашагали.

– Не буду я теперь, товарищ лейтенант, употреблять слова: «Хенде хох!» при встрече с гитлеровцами на балконах домов, – продолжал Григорьев.

– Это почему? – неожиданно вмешался в разговор догоняющий нас вместе со своим связным начальник политотдела Жибрик.

Мы на несколько секунд замолкли. Потом Григорьев, глубоко вздохнув, заговорил:

– Товарищ полковник, как же прикажете понимать? Окружили фашистов со всех сторон – они не сдаются, а как фанатики, ярые, заклятые враги, убивают, калечат наших бойцов и командиров. Так по какому человеческому праву, за какие заслуги должны мы сохранить им жизнь? Лучше таких ярых посылать на тот свет, чтобы меньше было реваншистов после войны, – закончил свою речь Григорьев.

Иван Васильевич не любил рубить с плеча.

– Как вас звать, товарищ сержант? – спросил он у Григорьева.

– Петром, товарищ полковник, – ответил он.

– Петя, сынок мой. Нет в нашей стране семьи, которой не коснулась бы война. Миллионам семьям война принесла глубокое, непоправимое горе. В них обязательно погиб кто-нибудь. Однако это не значит, что мы должны уничтожать каждого немца, даже если он сдается в плен. Фашисты хотели уничтожить нашу страну и ее столицу Москву, истребить или поработить людей наших. А мы пришли сюда не за этим. Потому надо сохранить жизнь тем, кто сдается. Они со временем поймут свою вину и гуманность армии социалистической страны, – закончил начальник политотдела. Потом спросил: – Вы куда собираетесь, в штаб бригады?

– Так точно, с донесением, – ответили мы.

– Тогда садитесь, поехали!

Наши штурмовые группы настойчиво продвигались вперед. Однако на одном из перекрестков фаустники и противотанковые орудия остановили нас.

– Товарищ Тихомиров, разыщите командира стрелкового батальона, доложите ему обстановку и согласуйте совместный удар, – приказал подполковник Цыганов командиру штурмгруппы.

Командир батальона находился на своем КП. Рядом с ним были еще два офицера. Напротив, под охраной автоматчиков, согнувшись, стоял высокий, крепкого телосложения, с густыми рыжими бровями, в черном обмундировании эсэсовский офицер. На груди – серая, похожая по форме на продолговатое сердечко, металлическая бляха.

– Садись, танкист, – предложил комбат, а сам закурил.

– Что за гусь стоит, товарищ майор, не пастор? – присаживаясь, спросил Тихомиров.

– Нет, – улыбнулся комбат, – хуже. Эсэсовский палач. Почитайте. На бляхе написано «зондеркоманд» и изображены луна и свастика, а причем, он не из рядовых, имеет большой чин. Эта «команда» приводит в исполнение приговоры. Вешает и расстреливает тех, кто хочет сдаться в плен, покинул свои позиции, бросил оружие. Человек из этой команды имеет право любого своего без суда застрелить на месте. Посмотри, чем они занимались здесь, – показал комбат.

В большом полутемном подвале висели с веревками на шеях девять немецких солдат. Погоны содраны, награды выдраны. Крайние двое, вроде, гражданские, но сапоги у них военные.

– Ясно? – спросил комбат.

– Ясно, товарищ майор.

– Ты пришел-то зачем? Опять остановили?

– Да, мешают в основном проклятые фаустники, ПТО мы не боимся.

– Идите, откройте огонь из танков, а, мы ударим! – решил комбат. Согласовав нужное для совместной атаки, Тихомиров ушел.

Дружной атакой и это сопротивление фашистов было сломлено. Несмотря на все трудности, танки бригады вместе с автоматчиками и подразделениями стрелковых полков, освободив несколько кварталов, к девяти утра 27 апреля вышли по Маккермштрассе к каналу Ландвер. Дальнейшее продвижение было опять приостановлено мощным огнем противника.

По пути в нескольких местах видели следы расправы «зондеркоманд». Они вешали немцев, не желавших воевать, на самом видном месте – в скверах, парках, на площадях, – чтобы видели все, какая кара ждет тех, кто не желает подчиниться приказу фюрера.

Для выяснения обстановки на переднюю линию прибыли заместитель начальника штаба бригады по оперативной работе майор Кабанов и командир разведвзвода Крылов, которым было приказано определить состояние мостов через канал. Однако пробраться к командиру стрелкового подразделения было невозможно из-за сильного огня. Поэтому они поднялись на третий этаж углового дома и из окна, откуда хорошо просматривался противоположный берег, начали наблюдать за боем. Выяснилось: в этом районе противник сопротивляется с возрастающим упорством. Мост через канал взорван. В нескольких метрах от него на нашей и противоположной сторонах фашисты соорудили завалы из бетона, железа и мешков с песком, которые прикрывались огнем орудий и танков. Положение нашей пехоты было далеко незавидное. Около ста человек, не имея возможности поднять головы, лежат за завалом. Отойти назад – явная смерть, а прилегающая местность простреливается пулеметным и артиллерийским огнем. На подступах к завалу и на нем лежали наши погибшие воины. Обстановка требовала принятия самых решительных мер.

– Крылов, у тебя разведчики есть? – строго спросил Кабанов.

– Есть, товарищ майор, – ответил Крылов, хотя при нем остались лишь сержант Юсупов, пулеметчик Дмитриев и механик бронетранспортера. Остальных Крылов уже отправил на задание: найти железнодорожный мост.

– Надо немедленно послать двух человек к пехоте и настроить ее проскочить по развалинам моста через канал. Иначе фашисты перещелкают всех до одного. Я побегу на рацию, доложу обстановку комбригу и попрошу огонька, – закончил Кабанов.

Минут через десять, высекая стальными траками гусениц искры из мостовой, почти к самому завалу подошли 4 наших тяжелых танка и самоходка лейтенанта Иванова из разведроты. Они сразу открыли огонь по врагу. Северный берег канала задрожал. От разваливающихся стен многоэтажных домов в воздух поднялись рыжие облака пыли.

Старший лейтенант Крылов, замазав грязью, чтобы не было заметно, белую повязку на голове (он был ранен еще на Зееловских высотах), надвинув танкошлем на уши, с сержантами Дмитриевым и Юсуповым стремглав побежали к завалу. Все же пули зацепили танкошлем и куртку у плеча Крылова.

– Где ваш комроты? – сурово спросил он у бойцов.

– Ротный и взводный убиты, – пробасил кто-то.

– Братцы-гвардейцы! Сидите вы тут, как в западне, а фашисты издеваются над вами. Надо сделать решительный бросок к каналу и по взорванным фермам моста проскочить на противоположный берег!

В это время «заговорили» «катюши», и через несколько секунд высоко над головой огненной струей прожужжали десятки их снарядов. Усилили огонь наши танки. Теперь на противоположном берегу канала стоял невообразимый грохот. А через несколько минут от образовавшейся пыли стало липко во рту.

– Вон видите: «катюши» наши дают прикурить гадам, и танки их громят, – обращаясь к бойцам, проговорил Крылов. – А ну, коммунисты, комсомольцы! Впере-е-ед! За мно-о-й! – крикнул Василий Крылов и вместе со своими разведчиками бросился в мутную воду канала. За ними сразу кинулись человек тридцать. Затем – еще, еще. За каких-нибудь пять минут около ста пятидесяти человек переправились на противоположный берег канала Ландвер.

Крылов, оказавшийся около валяющегося трамвая, скомандовал:

– Приготовить гранаты!

На той стороне забегали эсэсовские офицеры. Они были без головных уборов, в расстегнутых френчах, на каждом висело несколько автоматов.

– Дурак, одна рыжая башка, а надел три автомата и расстреливает своих, – усмехнулся Юсупов.

Вражеский офицер, спрыгнув, оказался перед ним.

– Коммунист! – зарычал эсэсовец.

Муллагалею Юсупову была дорога секунда. Он моментально ударил офицера «лимонкой», которую держал в правой руке, по голове.

– За мной, гвардейцы! Бей их! – раздался голос Крылова.

Разведчики с мотострелками бросились навстречу фашистам.

– Шайтаны, получай! – приговаривал Юсупов, нанося удары налево и направо.

Рослый фашист с горящими от ярости глазами ловким ударом выбил из рук Юсупова автомат. Но разведчик тоже не растерялся, сбил фашиста и успел выхватить нож…

Видя, что Юсупов окружен тремя эсэсовцами, Крылов кинулся к нему на помощь. Двоих сразу прикончил выстрелами из пистолета, но третий, пытаясь помочь своему офицеру, успел прострочить разведчика.

Юсупов, упав на гитлеровского офицера, лежал на спине и стеклянными глазами смотрел на затянутое пороховой гарью и кирпичной пылью небо.

– Хенде хох, а то перебью до одного… – тихо прошептал он, и его голова свалилась на бок…

– Прощай, «Михаил Гаврилович»… Ты был храбрым воином, мы тебя не забудем, – сказал Крылов, неся на руках бездыханное тело Юсупова в укрытие.

Сержант Муллагалей Тунбагалиевич Юсупов в рукопашном бою уничтожил пятерых эсэсовцев. За этот бой он посмертно был удостоен ордена Отечественной войны первой степени.

Наша пехота, завладев плацдармам на северном берегу канала Ландвер, закрепилась на нем. Бой не стихал.

Через полчаса к каналу подъехали комбриг Юренков и начальник политотдела Жибрик. Полковник был явно не в настроении. Сразу вызвал к себе старшего лейтенанта Крылова. Тот начал было докладывать, но Юренков перебил его.

– Ты бы разведал мосты, чем водить в атаку пехоту.

В общем-то наш «батя» (так танкисты звали комбрига) разведчиков оберегал. Не допускал излишнего риска, а того, кто самовольничал, наказывал. Дальнейший разговор перебил прибежавший сержант Орел. Он, видя, что перед командиром бригады навытяжку стоит его командир, словно догадываясь о чем-то неладном, смахнул со лба пот и сразу начал докладывать:

– Товарищ полковник, найден уцелевший мост через канал, но он заминирован. Там пехота ведет с фашистами бой.

Теперь наш штурмовой отряд двинулся направо по набережной канала Ландвер. Впереди на максимальной скорости рвался вперед танк лейтенанта Ивана Соколова. Но это было не так-то просто. Слева – канал, а справа – дома. Улица усыпана разбитыми автомашинами, повозками, перевернутыми трамваями и вражескими трупами. Командир приказал механику-водителю:

– С разгону на большой скорости смять все, что мешает движению. Наводчику беспрерывно вести огонь с ходу из пулемета, а во время коротких остановок – из пушки.

– Справа в угловом доме – орудие! – закричали вдруг одновременно наводчик и заряжающий.

От бронебойного и трех осколочных снарядов не только вражеское орудие, но и развалилась половина дома. Тут сильно что-то тряхнуло танк. С тыла из развалин по нему ударил фаустник. Снаряд попал в моторное отделение, и машина загорелась. К счастью, экипаж почти не пострадал. Только от мелких броневых осколков с лица каждого сочилась кровь. Убедившись в там, что спасти машину не удастся, командир крикнул:

– Без паники! Снять пулеметы и покинуть танк!

Только выскочили из танка, как гитлеровцы ударили из автоматов.

– Ложись! – приказал командир, заметив, что из окон соседнего дома высунулись дула автоматов.

Хорошо, что рядом валялись какие-то кирпичные глыбы. Из-за них сразу ударил наш танковый пулемет. Несколько снарядов послали также и сзади идущие танки.

– За мной! – крикнул Соколов и стремглав побежал в полуразрушенный дом, откуда били автоматы и фаустники. В коридорах и комнатах валялись трупы фашистов.

– Товарищ лейтенант, у вас кровь, – заметил один из автоматчиков.

– Где?

– С вашей руки течет.

Лейтенант, не придавая значения слепому пулевому ранению руки, продолжал бой. Огнем двух пулеметов танкисты и автоматчики очистили дом от гитлеровцев.

Наступил вечер. До рейхстага оставалось не более двух километров. Для преодоления их надо было форсировать последний водный рубеж – канал Ландвер. А где переправа?

– Нет, ждать наведения моста не будем. Найдем исправный мост, – решительно проговорил подполковник Цыганов.

– Сергей Васильевич, кому поручим эту задачу? – обратился командир полка к начальнику штаба Краснянскому.

– Александр Прокофьевич! Хорошим специалистом по выполнению боевых задач ночью является майор Котляр. К тому же он владеет немецким языком, – последовал ответ.

Стоящий поодаль Котляр подошел к командиру полка. Он хотя и старался показать себя бодрым, но усталость была явно заметна. Низкий ростом, он, казалось, стал еще меньше. За все дни штурма немало досталось и ему. Осуществляя оперативную работу штаба полка, ему приходилось днем и ночью под огнем врага поддерживать связь между танками и стрелковыми подразделениями, частями.

– Товарищ подполковник, задача будет выполнена, – четко сказал майор Котляр.

Стемнело. Однако улицы разрушенного Берлина то и дело часто освещались ракетами.

– Надо ехать тихо, – предупредил Котляр лейтенанта Тихомирова.

Танк медленно двигался вдоль канала. На нем наготове сидели автоматчики старшего сержанта Петра Григорьева. Приблизились к первому мосту. Неожиданно из-за угла, размахивая белым платком, выбежала седая женщина и остановилась впереди танка.

– Вас ист дас? – крикнул выглянувший из люка майор.

Женщина сообщила, что перед вечером несколько гитлеровских солдат копались на мосту, забирались под него – должно быть, минировали. А следующий мост подошедшие наши части не дали заминировать.

Проверить достоверность показаний времени не было. Вскоре танк Тихомирова догнал бронетранспортер. Там были майор Урсов, лейтенант Крылов и несколько разведчиков.

Наконец на левой стороне канала показался мост. Искать занимающего тут оборону комбата стрелкового полка долго не пришлось.

– Далеко направились? – обратился молодой со звенящим голосом майор.

– Что с мостом? Почему не овладеваете? – задал встречный вопрос Котляр.

– Мост не заминирован. Пытались, но у них не вышло. Близко же к нему не подпускают. Свирепствуют минометы, фаустники да и стрелки. Требуется ваша помощь, товарищи танкисты.

Несколько минут три майора стояли молча.

– Надо ослепить противника, – предложил Котляр.

– Я тоже так думаю, – согласился Урсов.

– Дымовые шашки имеются, – догадавшись, доложил лейтенант Тихомиров.

Внезапно мост заволокло густым серым дымом. Видя это, фашисты лихорадочно наугад застрочили по мосту. От дополнительных шашек дым стал еще гуще. Доложив комбригу «Атакую мост!» и сообщив координаты, своего танка, Котляр ринулся вперед. За ним, строча из крупнокалиберных пулеметов и автоматов, устремились бронетранспортер и стрелковые подразделения. Через несколько минут мост остался позади и наши стремительно ворвались на Бель-Алиянс-плац. На мосту осталось несколько наших воинов. Все-таки один фаустпатрон попал в маску пушки нашего танка.

Котляр только успел радировать комбригу, что находится на Бель-Алиянс-плаце, как из окон ближайшего дома полетели по танку фаустпатроны и гранаты. Однако автоматчики под командованием Котляра быстро усмирили их. Вскоре подошли и танки бригады.

С рассветом следующего дня танковая рота старшего лейтенанта Шкуро в составе штурмового отряда успешно продвигалась вперед. На улице стоял грохот от рвущихся снарядов и мин, падающих стен зданий.

Танкодесантники, саперы и пехотинцы выживали из домов, подвалов фаустников. Ярость гитлеровцев нарастала. Если в пригороде Берлина они перемещались с этажа на этаж, то теперь, не обращая внимание на наш огонь, сидели на одном месте и сражались с остервенением. От столь плотного огня фаустников стали выходить из строя наши танки. В разгаре боя прибегает ко мне связной от командира полка сержант Сумароков:

– Товарищ лейтенант, подполковник приказал уточнить и доложить положение роты Шкуро, так как связь с ней прервана.

Мы с сержантом Петром Григорьевым что есть духу побежали к танкам. Улица простреливалась насквозь. Пробираемся по дворам, узким проходам. Вот стоит подбитый танк № 632 младшего лейтенанта Александра Ковтуна. В нем никого нет. Поодаль видим сгоревшие танки лейтенанта Ивана Иваненко и младшего лейтенанта Павла Борзых. Метрах в ста впереди дымила машина Григория Шкуро, но она продолжала двигаться вперед. Сделав еще три выстрела, остановилась – попал еще один фаустпатрон. Из люка горящей машины показалась голова старшего лейтенанта Шкуро, но сразу же исчезла. Мы не видели, чтобы кто-нибудь из экипажа выскочил из танка.

Фашисты не дают нам приблизиться к танку Шкуро, бьют из автоматов, фаустпатронами. Мы быстро кинулись в широкое, разбитое окно. Похоже, что здесь был магазин. Перепрыгнув через трупы фашистов, очутились во дворе. Но он тоже простреливался вдоль и поперек. Только успели кинуться в подвал, как угодили в кучу тлеющей макулатуры. Заметив сквозь дым проблеск света в конце подвала, выскочили на лестничную площадку.

– Во дворе – немцы. Как теперь будем пробираться, товарищ лейтенант? – спрашивает Григорьев.

– Тихо. В доме – тоже они. Слышь, на лестнице торопливо стучат сапоги? – настораживаю я его.

Действительно, разговаривая о чем-то, быстро спускаются несколько человек. Вот на второй площадке показались сразу четверо в черных мундирах.

– Эсэсовцы! – крикнул Григорьев. Мы разом застрочили из автоматов. Враги побежали вверх по лестнице. На лестничной площадке осталось лежать двое убитых и несколько человек тяжело раненных.

– Товарищ лейтенант, разрешите прикончить их? – спросил Григорьев и наставил на них автомат.

– Не сметь! Они раненые, отвоевались, а с их «грехами» разберутся.

Мы быстро устремились вверх по лестнице. На балконе четвертого этажа нашли четырех пьяных фаустников. Троих прикончили, а четвертый верзила живо вскочил на подоконник. Согнувшись дугой, начал реветь. Хотел, видимо, прыгнуть, но оробел.

– Товарищ лейтенант, как вы думаете, к лучшему или худшему, когда хлюпает фашист? – проговорил Григорьев.

– Непременно, к лучшему. Забери его, Петя. Неудобно возвращаться с пустыми руками. Да побежали побыстрее, надо доложить, – сказал я.

– Ком! Ком в Сибирь, – показал Григорьев фашисту на дверь.

Вдруг гитлеровец перестал реветь, лицо его перекосилось.

– Сибир найн! Найн! – крикнул он, обнажив металлические зубы, и прыгнул в окно. В руках у Григорьева остался лишь правый сапог с широким голенищем, а немец распластался внизу на развалинах дома.

Мы спустились вниз. Не рискуя бежать по улице, перевалились через кирпичный забор в соседний двор.

– Хенде хох! – не разобравшись, закричал наш автоматчик, стоявший уже наготове.

– Полегче, свои! – ответил Григорьев.

– Думал, фаустники лезут.

Видим: в углу двора сидят несколько пленных. Одному из них молодой лейтенант приказывает выпить.

– Товарищ лейтенант, почему изволите потчевать водкой фашиста? – строго спросил я.

– Коряков, москвич! – сначала лихо отчеканил лейтенант, на груди которого звякнули медали и сверкнули ордена.

Поскольку он доложил, откуда родом, хотя я его и не спрашивал, то я, не желая показать свое деревенское происхождение, козырнул:

– Танкист из Йошкар-Олы.

– Выгребли из винного погреба шестерых пьяных гадов. У каждого в карманах напихано по четыре бутылки шнапса. Конвоировать их некому. А нам надо торопиться на разведку. Вот и решили напоить их до предела, чтобы не удрали. Другие подберут, – пояснил лейтенант.

– А если в расход? – проговорил Григорьев.

– Не велят.

Любопытничать времени не было. Предупредив, что через двор сидят гитлеровцы, мы со всех ног побежали дальше.

Командира полка нашли у танка, стоящего возле большого здания. В парадном подъезде дома находились Жибрик и Лукин. Вид у всех был озабоченным. Ермоленко докладывал о чем-то начальнику политотдела. Я лишь услышал: «Надо выбрать другой маршрут…»

В таком скверном настроении, как теперь, видел командира полка впервые. Он остался доволен, что мы быстро выполнили приказание. Его озадачило положение танков. К тому же оказалось, что по его танку ударил фаустник. К счастью, беды не причинил. Но тут же застрочил вражеский автомат – пуля прошила его фуражку, а командира танка Демидова ранило в правую руку.

– Фаустника-то поймали? – спросил я у механика-водителя танка Гарифа Мухамедшина.

– Трех наглецов выловили и нескольких, не пожелавших сдаться, автоматчики Ильина ухлопали.

– Где Демидов?

– В комнате на перевязке, – указал на дверь Гриша.

В наполненной ароматными запахами от различных одеколонов и духов комнате первого этажа наш полковой врач Андрей Евменьевич Урда с санитарами перевязывали раненых.

– Что с тобой, Ванюша? – спросил я у Демидова.

– Царапнуло мало-мальски.

– Ничего себе, царапнуло. Без медсанчасти не обойтись, – заметил Урда, протирая одеколоном руку Демидова. Одеколон и духи для санобработки принесли из парфюмерного магазина наши автоматчики.

Через несколько минут полковой разведчик Чаадаев доложил Ермоленко, что подбиты и сгорели танки лейтенанта Ивана Савельевича Иваненко и младшего лейтенанта Павла Александровича Борзых. Экипажи, за исключением нескольких человек, сгорели.

Наша атака по Саарландштрассе сорвалась. Не удалось пробиться по кратчайшему пути на Потсдамер-плац. Поэтому танки пошли в обход. Особенно тяжелый бой на пути к рейхстагу завязался за кварталы между Беллевюштрассе и Тепиц Уефом.

– Это, наверно, последний и самый мощный оборонительный узел, – проговорил наблюдавший с лестничной площадки за боем штурмового отряда полковник Жибрик.

Он был прав. Тут гитлеровцы соорудили несколько бетонных завалов, за которыми сосредоточили противотанковые орудия, танки. Завалы прикрывались большим количествам автоматчиков и гнездящимися на балконах домов фаустниками. Битва за этот узел обороны продолжалась почти сутки.

– Правый фланг продвинулся вперед, а что, если нашим разведчикам выйти в тыл за перекресток и ударить, – предложил подполковник Ермоленко начальнику политотдела Жибрику.

Предложение было принято. Ценою больших усилий, находчивости, по дворам, подвалам, каким-то подземным ходам, старший лейтенант Крылов повел своих разведчиков к вражескому опорному пункту. Дом, куда подкрались разведчики, оказался набитым фашистами. Неожиданное появление и дерзкие действия наших бойцов вызвали среди них панику. Начался настоящий огненный шквал – автоматная трескотня, взрывы гранат. Многие немцы стали прыгать из окон. Находящиеся на нижних этажах сумели скрыться, а прыгающие сверху оставались лежать на мостовой. Первой же автоматной очередью были срезаны находящиеся за завалом два пулеметных расчета.

– Иван Васильевич, с верхних этажей спрыгивают люди, – доложил Жибрику беспрерывно наблюдавший за перекрестком командир полка Ермоленко.

– Немцы или наши?

– Трудно разобраться, товарищ полковник, кто кого выкидывает.

– Действуют наши «смельчаки», – одновременно проговорили Жибрик и Ермоленко.

Впереди вспыхнула ракета. Дали залпы танки, и застрочили автоматы. Послышалось громкое: «Ура-а-а!»

– Друзья, слушайте внимательно, слушайте сердцем своим. Может быть, это последнее «ура» в этой кровавой битве, – трогательно проговорил полковник Жибрик.

Наши стрелки и автоматчики устремились к перекрестку улиц. Впереди бежал со своими разведчиками командир разведвзвода коммунист Иван Манчинов. Гитлеровцы заметались, стали шарахаться из стороны в сторону.

– Товарищ старший лейтенант, «пантера»! – крикнул один из разведчиков.

Машина стояла за завалами и была искусно замаскирована. Василий Крылов, схватив валяющийся фаустпатрон, выстрелом в упор сжег «пантеру», а автоматчики быстро завершили дело с ее экипажем и пехотой.

Во второй половине дня 1 мая 1945 года вражеский опорный пункт был взят штурмом. В этом бою погиб командир орудия танка старшина Курмаш Жаскулов. Оборвалась жизнь одного из самых опытных механиков-водителей старшины Ивана Сергеевича Якушина. За штурм Берлина он был посмертно награжден орденом Отечественной войны второй степени. На завалах нашли пробитое пулями богатырское тело лейтенанта Ивана Кирилловича Манчинова. Лейтенант Манчинов за штурм Берлина был посмертно награжден орденом Красного Знамени.

До центра фашистского логова – рейхстага оставалось рукой подать. Но стекающиеся туда гитлеровские части пока о капитуляции не помышляют, а по велению самого фюрера сопротивляются с фанатизмом обреченных. Приближаясь к рейхстагу, на один маршрут теперь выходят несколько наших частей. Понятно, что заключительный аккорд в разгроме гитлеровской армии хотелось сделать каждому у стен поверженного рейхстага.

Танки подполковника Цыганова со стрелковыми подразделениями, уничтожая фаустников и пехоту противника, по своему маршруту успешно продвигаются вперед. К нашему танку подбегает молодой, с ухарской замашкой капитан – командир роты тридцатьчетверок.

– Пропустите нас вперед! Мы идем к рейхстагу водружать Знамя Победы! – требовал он.

– Товарищ капитан, впереди фаустники. Да и мы пробираемся вот уже которые сутки туда же, а не к теще на блины. На борту каждого танка имеется по два знамени, – спокойно ответил Герой Советского Союза лейтенант Ашот Асриян. – Если вам оказано такое высокое доверие, то объезжайте другой улицей.

– Как вы со мной разговариваете, лейтенант! – разгорячился капитан. И нарочно расстегнул куртку, чтобы показать два ордена Красной Звезды и несколько медалей на своей груди.

Асриян не стал расстегивать свой комбинезон, чтобы блеснуть золотой Звездой Героя, а только сказал:

– Идите, товарищ капитан, к командиру бригады, – и, захлопнув люк, двинулся вперед.

Капитан переместился на другую улицу, построил танки в два ряда и с красными флагами на направляющих машинах, как на параде, двинулся в сторону рейхстага. Продвинувшись парадным маршем не более ста метров, наши тридцатьчетверки попади под сильный огонь фаустников. В результате танки остановились и создали на улице пробку. Нам пришлось оттаскивать подбитые танки, оказывать помощь раневым. Один только комсорг роты Евгений Тихомиров эвакуировал на своем танке 16 раненых. Потом мы видели, как того самого капитана отчитывал за лихачество старший командир.

Глубокой ночью с первого на второе мая при потрясающем грохоте взрывов, беспрерывной трескотне пулеметов и автоматов, под освещенным бесчисленными пожарищами ночным небом Берлина наша тяжелотанковая бригада вплотную подошла к рейхстагу. Там шел горячий бой. Вскоре молнией пронеслось сообщение: «Рейхстаг взят!» Оно нас обрадовало. Но пока мы не знали, является ли захват рейхстага концом войны. Не знали положения наших войск и противника.

Комбриг приказал продвижение приостановить. Танковые полки и подразделения бригады сосредоточились в парке Тиргартен. Несмотря на то, что уже несколько суток люди почти не спали, никому не хотелось спать, все бодрствовали. Пожалуй, это была первая ночь без определенного плана на следующий день: будем ли воевать или приступим к боевой подготовке.

Постепенно смолкли выстрелы, а на рассвете в поверженной столице Германии установилась удивительная тишина. Но в ушах еще стояли мучительные отголоски боя. По улицам вели колонны пленных. Изредка появлялись и гражданские лица. Один житель, назвавшись коммунистом, сообщил, что в соседнем здании укрылись гитлеровцы.

– Крылов, бери несколько разведчиков и проверь подвал этого здания. Если не окажут сопротивления, не трогать ни одного человека, – приказал командиру разведвзвода майор Урсов.

Долго колесили разведчики по зигзагам полутемного подвала П-образного здания. Здесь нашли убежище старики, жен-шины, дети.

– Пошли обратно, Загулкин. С переодетыми фрицами разбираться не будем, – проговорил Крылов, и они стали подниматься по винтовой лестнице вверх.

Неожиданно в приоткрытую дверь прорвался свет. Толкнув ее ногой, разведчики увидели в большом зале человек 50—60 вооруженных эсэсовцев в новенькой форме.

– Хенде хох! – что есть духу заорал Крылов. Для острастки скомандовал: – Первое отделение – справа! Второе – слева! – хотя с ним был лишь один сержант Загулкин. Стоящий около дверей с ручным пулеметом в руках эсэсовец первым поднял руки. Его пулемет упал под ноги Крылову. Гитлеровцы начали складывать оружие. Человек десять подняли руки вверх и вышли во двор.

Вдруг послышалось: «Феррертер»[2]2
  Предатель (нем.).


[Закрыть], – и началась пальба между желающими и нежелающими сдаться в плен. Творилось что-то невообразимое – крики, ругань, стоны. Крылов вначале подумал: «Ну их, пусть выпустят кишки друг у друга». Но потом не выдержал.