Текст книги "Дамы-козыри"
Автор книги: Николай Романов
Соавторы: Екатерина Романова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Екатерина и Николай Романовы
Дамы-козыри
Храните мебель в сберегательном банке!
СОЮЗ ЧЕТЫРЕХ
Ирине снился привычный сон.
Зеленые листья, выделывая в воздухе занятные фигуры, не торопились спикировать на грязную землю. Они долго-долго кувыркались, сталкиваясь и разлетаясь, споря друг с другом за лучшее место, как будто есть оно, это «лучшее место». Его и на земле-то нет, разве что под землей…
«Зеленые, опять зеленые! Ну почему они такие зеленые? Они должны быть желтыми и красными, эти листья, осенние до боли, до зябкого чувства в плечах, до мелкого похлюпывания неглубоких луж под ногами».
Навязчивый сон волнует Ирину, не дает покоя своим тайным смыслом. И это утро не стало исключением: она проснулась и несколько минут смотрела на нефритовую фигурку черепахи, уже который год пытающуюся переползти крохотный столик возле кровати. Каждое утро с поразительным постоянством Ирина просыпалась на правом боку и встречалась с мудрым черепашьим взглядом, пытаясь разгадать очередной загадочный сон.
По другую сторону ничего интересного не было.
Только муж.
Ирина закрыла глаза, опустила ноги на пол и попыталась нашарить тапочки. И как всегда их не оказалось. Пришлось просыпаться окончательно, босиком бродить по комнате, собирая тапочки, свои карандашные эскизы и мужнины черновики рукописей. Последних оказалось несметное количество. Ирина мысленно выругалась. У них с Олегом давно действовал договор: за завтраком высказывать мнение о вчерашних трудах. С Ириной все просто, ее работы можно просмотреть быстро, чего не скажешь о многостраничных мучениях ее благоверного. Учитывая, что сам он последнее время жил на пособие и за счет молодой супруги (на доходы от редких продаж картин и немногих заказов на оформление интерьеров), Олег поздно ночью сочинял краткий обзор «наваянного» за день. «Краткое» иногда разъезжалось на десяток страниц.
Сегодняшнее резюме не стало исключением. И опять муж трудился над переосмыслением своих законченных работ, не понятых (точнее, с испугом отвергнутых) издательствами нашей страны и некоторыми зарубежными, приславшими отклики самого оскорбительного содержания.
В числе отвергнутых оказались и трагикомедия из жизни обитателей спортивного лагеря анархо-нудистов, и драма о «поклонении Икс» – поиск движущих сил сексуальной контрреволюции в спальных районах больших городов и младших классах средней школы, и памфлет об «идеологической спирали», что пронзает земной шар и затягивает в образовавшуюся воронку все человечество.
Не стала исключением и последняя работа Олега – гротеск-эссе о некоем лысом либерале, занимавшемся поиском истины в компании с негром-любителем, физиком-самоучкой, наркоманом-нетрадиционалистом, аристократом-наемником и еще каким-то уж совершенно непонятным «девственником полнолуния», который в результате образовавшегося карточного долга становился китайским императором.
Издательствам не нравились решительно все творения Олега.
Понятно, что странные темы и причудливые сюжеты занимали все свободное время мужа Ирины. Для растяжения времени Олег прибег к простейшему способу – стал профессиональным безработным, искренне полагая, что, раз ему платят пособие, значит, государство надеется, что он сумеет на него прожить. Ирина любила мужа таким, какой он есть, и не старалась его разубедить. Олег же не забывал есть регулярно, и аппетит у него сохранялся дай бог каждому. Жена выбивалась из сил, участвуя в конкурсах, обивая пороги в поисках заказов, проталкивая работы на выставки. Ирину повсюду вежливо встречали, восхищались вкусом и талантом, но отклоняли услуги по причине «отсутствия необходимости».
В коридоре она на секунду задержалась у зеркала, недовольно обменявшись взглядом с собственным отражением. Из зеркала на нее уставилась нервная особа среднего роста, тоненькая, бледная, с большой копной пушистых рыжих волос.
Собственно, особых причин расстраиваться не было. Природа милостиво обошлась с Ириной, целиком взвалив на себя заботы о ее внешности и позволив ей тратить образовавшееся свободное время на творческие поиски.
Ирина вздохнула и, рассеянно приведя себя в порядок, переодевшись в джинсы и короткую маечку, направилась на кухню, по пути постучав в дверь сыну. Ответом стало неразборчивое бурчание.
Между мамой и сыном шла тихая война с тех самых пор, когда тот убедился, что его имя вызывает ядовитые насмешки приятелей и отпугивает даже малосимпатичных девчонок. Все дело в том, что при рождении ему дали имя Винсент, естественно, в честь Ван Гога. Решающее в жизни подростка событие произошло по настоянию Ирины, легко сломившей слабое сопротивление мужа. Очевидно, именно поэтому Винсент проникся сочувствием ко всем отверженным в мире животных. Звери его поняли и платили взаимностью. Особой популярностью он пользовался среди чешуйчатых, пресмыкающихся и прочих земноводных и членистоногих. Они просто липли к нему.
Последнее Ирина не находила приятным, хотя не противилась выбору сына. Винсент стал членом всех зоологических кружков и обществ покровительства животным в радиусе двух километров от дома. Ирина боялась заходить в его комнату. Там всегда кто-то ползал, прыгал или ковылял. Попытки Винсента познакомить маму с миром фауны, точнее, с теми видами, которые его особенно привлекали, всегда заканчивались для Ирины сильным испугом с последующей легкой истерикой. И Винсент замкнулся в себе, не доставляя, впрочем, маме неприятностей поведением и успеваемостью. Правда, до Ирины доходили смутные слухи, что учителя просто побаиваются вызывать его к доске, справедливо опасаясь, что из его карманов вывалится экзотический гад.
Мужская часть семьи прибрела на кухню, влекомая запахом яичницы с наструганными сосисками. Дежурное блюдо Ирина умудрялась разнообразить за счет высыпания в сковородку пары ложек одной из приправ, содержавшихся в несметном числе баночек, пузыречков и колбочек, забивших кухонные полки. И если вчера жареные яйца издавали аромат укропа, то сегодня они чудесным образом превратились в нечто пряно-тропическое.
«А толку-то!» – обреченно размышляла Ирина, выставляя на стол немногое, найденное в холодильнике. – Все время одно и то же. Денег нет – и жизни нет. Какова еда – такова и жизнь. Муть, преснятина серая. И как ни старайся, пресное всегда пахнет одинаково».
Она сидела на невысоком табурете, положив ладони на протертые до дыр джинсы, покрытые пестрыми пятнами масляной краски. В порыве вдохновения некогда отводить взгляд от холста, вот и вытирает творец кисти о что попало.
– Ма, я сегодня поздно приду. Мы с ребятами в зоопарке помогаем, – лениво сообщил двенадцатилетний Винсент, разделывая еду на ровные квадратики, будто собираясь кормить одного из своих ползучих друзей.
Отец уставился в географическую карту, держа бумагу в правой руке и одновременно пытаясь левой насадить на вилку ускользающий кусочек сосиски.
– «Поздно» – это когда? – попыталась уточнить Ирина, хотя знала: сын объявится не раньше десяти. Когда только он успевал управиться с домашними заданиями?
– Часов в шесть, – не совсем уверенно бросил Винсент, стараясь не смотреть на мать.
– В шесть, значит. – Ирина нервно вертела в руках искусно вырезанную деревянную лопатку. – А дома уже делать нечего? Нечего, да?
– Ринка, остынь ты, остынь. – Олег бормотал успокоительно, внимательно скользя взглядом по извилистым линиям на карте.
Лопатка резко увеличила обороты. Ирина уже не сдерживалась.
– Тебе-то что! А за студию кто платить будет? Негр-любитель? Или твое «Поклонение X», черт бы его побрал? А почему оно, это самое «поклонение», не принесло нам ни одной, даже фальшивой, сторублевки? И кто мне растолкует наконец, почему «X» и как низко ему поклоняться? И куда выплевывать это самое, из «X», после того…
Ирина вовремя остановилась, заметив, как напрягся муж и как вскинулась любопытная физиономия сына.
Руки Ирины дрожали, в горле пересохло. Все плохое вспомнилось одновременно. И не желало забываться ни на секунду. И еще кое-что…
ДЕНЬГИ!
Это слово сводило ее с ума. Оно вползало в мозг, оно растягивалось:
ДЕНЬГИ.
И тут же сжималось:
ДЕНЬГИ,
чтобы врубиться в мозг и ползти в нем бесконечной лентой:
ДЕНЬГИДЕНЬГИДЕНЬГИДЕНЬГИДЕНЬГИ-
ДЕНЬГИДЕНЬГИДЕНЬГИДЕНЬГИДЕНЬГИ-
ДЕНЬГИДЕНЬГИДЕНЬГИДЕНЬГИДЕНЬГИ-
ДЕНЬГИДЕНЬГИДЕНЬГИДЕНЬГИ
Единственное место, где «слово» забывалось напрочь, – студия.
Странное свойство имели здесь стены. Они теряли плотность, становились мягкими, а затем вязкой массой бесшумно оседали на пол, и перед глазами Ирины открывался прекрасный мир, о котором невозможно рассказать. Лишь написать, создав невообразимые оттенки. Если сумеешь.
Ирина умела. Она любила свой мир.
Мир, который она потеряет, если не заплатит за три просроченных месяца аренды и еще за три месяца вперед.
Будь проклят дизайнер долларовой бумажки!
Но как прекрасно его творение! И как недоступно…
Ирина вышла из квартиры и посмотрела в спину Винсенту, который с грохотом скатился по лестнице, волоча за собой тяжеленный кожаный рюкзачок. Со стороны казалось, что парень вывел прогуляться упитанного поросенка на поводке.
Ирина вздохнула и вошла в лифт. Нажав кнопку последнего этажа, она прижала ухо к пластиковой стенке и прислушалась. Движок ровно постукивал, отсчитывая этажи: восемь, девять, десять, одиннадцать… Лифт дернулся, и металлические створки медленно спрятались: одна вправо, другая влево. Ирина вынула из заднего кармана тяжелый ключ, пристегнутый к цепочке с витиеватым плетением. Открыв дверь студии (здорово иметь студию в собственном доме!), Ирина прошла внутрь.
Маленькая комната завалена разнообразным барахлом художника. Вдоль стен беспорядочно выстроились десятки завершенных, не совсем законченных и чистых холстов. Множество других свисали со стен.
Очень удобно – не приходилось тратиться на побелку. Но росло число извилистых трещин, которые забавно разбегались по штукатурке, кое-где обвалившейся и вполне модерново обнажившей куски кирпичной кладки.
Комнатка маленькая, но чтобы добраться до нужного места, иногда приходилось довольно долго отыскивать свободное место на полу, стоя на одной ноге и высматривая немногочисленные проливы между островками архипелага. Архипелаг вырос из кучек тюбиков с краской, полупустых банок, содержимое которых иногда ставило в тупик саму художницу, и еще из тряпок, собравших на себе все цвета и оттенки, которые могли породить буйная фантазия и случай.
Общее впечатление запущенности завершали давно немытые окна. Ирина боялась высоты, а муж забывал о ее просьбе через мгновение после произнесения этой просьбы.
Ирина захлопнула дверь, сыгравшую для нее знакомую и любимую мелодию старых дверных петель. Женщина остановилась, прислонилась спиной к двери и медленно сползла на холодный пол, хотя ее мама всегда говорила: «Сидеть на холодном – вредно для воспитанных девочек».
«Почему именно воспитанных? Что, женское хозяйство у невоспитанных иначе наворочено природой?»
Черт! Опять никчемные мысли! И ни одной по делу… Что же это такое?
И опять визгливо дернулось в мозгу:
ДЕНЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬЬ-ГИ!
Ирина закрыла ладонями уши, широко растопырив пальцы – еще одна девчачья привычка. Но надолго забыться не получилось. Помешал «черный самурай», как прозвала про себя Ирина телефон с автоответчиком, продукцию страны лаковых миниатюр и завернутых в шелковые лоскутки маленьких гейш, косоглазо радующихся каждому встречному на токийских перекрестках. Телефон громко икнул и выдал грубым мужским голосом не по-японски:
– Алло! Алло! Ирина Павловна! Ирина Пав…
Ирина уже успела перепрыгнуть через третий остров архипелага и спикировала грудью прямо на трубку:
– Слушаю, Максимилиан Семенович! Бегу, Максимилиан Семенович! Уже в пути, Максимилиан Семенович!
«Еле выговоришь! Его родители, понятно, фантазеры, но каково мне!»
– Ты еще в студии? А кто работу за тебя сдавать будет? Илья Глазунов? Он человек занятый, на интерьеры не разменивается!
Максимилиан Семенович, один из немногочисленных клиентов микроскопического рекламного агентства, где Ирине иногда перепадали мелкие гонорары, обожал при случае намекнуть на свое якобы знакомство с Глазуновым. На вернисажах он подтаскивал к Глазунову знакомых, долго тряс ему руку, но стремительно удалялся, когда изумленный маэстро собирался поинтересоваться, что это за тип.
Ирина умчалась, на лету успев ткнуть пальцем кнопку и включить автоответчик.
Картины в студии, казалось, загрустили без хозяйки и еще более уныло провисли на разлохмаченных бечевках.
Телефон опять звякнул. Раздраженный мужской голос выкрикнул:
– Слушайте, как вас там… Ирэна! Мне, в конце концов, надоели ваши фокусы! То вам нравится проект, то не нравится… Сами время тянете. Нечего корчить из себя гения! Все мы гении… В общем, можете считать себя свободной. Ваши заказы я передаю нашему новому сотруднику. Все!
Картины застыли в скорбном молчании.
Бедная хозяйка!
Ольга лежала в постели и смотрела на скачущих в траве зайцев. Много-много зайцев. Они улыбались, поджимали лапы, трепыхали куцыми хвостиками и затем стремительно прыгали. Один за другим. В том порядке, как были нарисованы на простыне, под которой Ольга задумчиво покачивала ногой, заставляя пушистых зверьков шевелить ушами и разбегаться в разные стороны. И так каждое утро.
Травка нарисована. Зайцы, отштампованные на простыне, тоже ненастоящие. И бежали они на одном месте. Не торопясь.
Ольга не торопилась. Слишком много причин никуда не спешить. Во-первых, на работе никто не ждет. Причина: работы нет. Ну, а все остальное можно и не перечислять.
Сногсшибательная красота Ольги в любом обществе действовала с эффектом террористического акта группы безумных фанатиков. Ее нежное, волнующее обаяние взрывало серые будни. Мужчины ошеломленно пытались засунуть ноги в нечищеных ботинках под стулья, женщины с ненавистью прятались по углам и оттуда источали мазутные потоки зависти.
В детстве Ольга стеснялась своего высокого роста и немного сутулилась, словно стараясь приблизиться к тем мальчикам, которые ей нравились. Она неизбежно превратилась бы в уродину, пока вечно занятая мама не нашла время и не объяснила дочке, что рост – достоинство, а не недостаток. Слово мамы для Ольги закон. Она немедленно выпрямилась. Задрала подбородок и с тех пор так и идет по жизни.
В ней восхищает все: длинные прямые русые волосы, голубые глаза, идеальные фигура и черты лица. Одним словом, «белокурая бестия».
Ласковая, добрая, чудесная… Мужчины говорили ей и о ней тысячи известных трогательных слов, а некоторые поклонники, из числа самых восторженных, придумали несколько сотен новых.
Избыток чего-то, учит наука, ведет к девальвации.
И однажды Ольга ощутила пустоту.
Она поняла. Сонмы поклонников обожали ее внешность, блестящую оболочку и мгновенно терялись, когда Ольга обнаруживала незаурядный ум и способности. Это как-то неприлично, вызывающе. Получается, она и так знает себе цену и трепаться об этом излишне. А в трепе – половина обаяния для мужчины. Ольга спокойно смотрела в глаза поклонникам, и те исчезали, словно кучки мусора под метлой ловкого дворника.
Конечно, приходили и сильные, смелые, которые задерживались с ней дольше. Но и они уставали: то ли от каждодневной красоты белокурой бестии, то ли от внимания к Ольге со стороны мужчин везде, где она появлялась. И сильные тоже уходили.
Правда, один из них, из числа самых первых, получил разрешение зайти в своих ухаживаниях дальше остальных, и Ольга подарила ему дочь, хотя ей самой тогда только исполнилось восемнадцать. «Одаренный» исчез, даже не попрощавшись. Ольга решила, что не простит его никогда.
Она не стала связывать себя прочными узами с мужчинами и попыталась сосредоточиться на работе. НИИ широкого строительного профиля оказался не самым подходящим местом для высокой цели. Всякий раз, когда Ольга выступала со своими достаточно оригинальными предложениями по изменению проектов, мужчины вежливо аплодировали, косясь на ее ноги, и тут же присваивали выстраданные ею идеи.
Начиналось время перемен, из контор выкашивались миллионы людей. Тут уж не до сантиментов. «Выжить!» – одна мысль билась в головах Ольгиных сослуживцев. Ради этого они шли на все.
Несколько дней назад Ольга узнала, что ее просто выставили за дверь.
И сегодня, проснувшись, она чувствовала себя вполне буднично – без денег, без перспектив устроиться, с долгами и спокойным пониманием, что не вернет их никогда.
Ольга задумалась.
Мощное мужское рычание, прорвавшееся в комнату, заставило отказаться от слабой попытки настроиться на нужные мысли.
«Я хо-чу ката-а-а-а-ться!» – с упоением заходился густой баритон в комнате дочери. С кухни донесся невнятный шум, за которым последовал звон свалившегося на пол кофейника.
Ольга нехотя покинула нарисованную заячью поляну, набросила на плечи халатик и побрела на кухню, заранее зная, что ей предстоит. По дороге она заглянула в комнату дочери. Та всегда оставляла дверь распахнутой настежь, бросая вызов родной маме.
Сегодня вызов особенно гремел. Ольга прошла в комнату, выключила магнитофон, присела на скамеечку, искусно сооруженную из пары сидений от мотоцикла «Урал», и огляделась.
Все как всегда.
Комната дочери напоминала репетиционную площадку рок-группы, куда врезался грузовик с металлоломом.
С плакатов ощерились многоголовые хвостатые монстры, закусывавшие на фоне готических развалин окровавленными человеческими конечностями. Там и сям к стенам прибиты автомобильные номера, на которых, кроме цифр, имелись еще и надписи на английском языке самого нецензурного содержания. С потолка свисали флаги со звездами, полосами, оскаленными мордами неведомых науке животных и неизменным черепом с парой скрещенных костей.
Особое место в почетном углу занимал огромный портрет, выполненный маслом, предводителя местных байкеров по кличке Пророк. Мрачный детина, затянутый в кожаную амуницию, в полный рост. Это подарок Ольгиной подруги, художницы Ирины, которая за пять дней сотворила копию с цветной фотографии. Ольга преподнесла портрет в подарок дочери, и та в благодарность целых два дня не устраивала ей «веселую жизнь».
Пол по всей комнате усеян запчастями для мотоциклов. В дальнем углу гордо торчала ржавая рама от «настоящего «Харлей Дэвидсона». Раму приходили посмотреть и потрогать самые отпетые байкеры в округе, правда, в отсутствие Ольги и под строгим надзором ее дочери Эммы. Байкеры Эмму обожали за дикий нрав и невероятную изобретательность, что крайне важно при отсутствии денег и бензина.
Еще раз вздохнув, Ольга заставила себя встать и побрела на кухню.
Эмма расположилась за столом, навалив на него с полдюжины раскрытых учебников и тетрадей. Она отвлекалась от чтения и пометок в тетрадях только для того, чтобы вцепиться острыми зубами в бутерброд с сыром и отхватить от него приличных размеров кусок. Затем она снова уткнулась взглядом в первый попавшийся учебник. На вошедшую Ольгу дочь никак не отреагировала.
Эмма унаследовала от мамы способность учить все школьные предметы одновременно, высокий рост, стройную фигуру и длинные русые волосы. Но в отличие от Ольги красота Эммы была заостренной, даже агрессивной. К четырнадцати годам она уже сформировала свое отношение к окружающему миру и населяющим его людям, которых поголовно называла не иначе как придурками. Отношения с мамой развивались сложно и неровно. Эмма жалела Ольгу, у которой, с точки зрения дочери, жизнь не удалась, но и презирала за мягкость и терпеливость, с которой та переносила удары судьбы. Воин по характеру, Эмма стеснялась неторопливости и доброты Ольги, считая их проявлениями слабости. В одежде Эмма предпочитала проклепанную во многих местах кожу, высокие ботинки на толстой рифленой подошве и майки с рисунками столь зловещего и бесовского содержания, что пожилые прохожие долго смотрели ей вслед, мелко крестясь.
Ольга присела напротив дочери:
– Доброе утро.
Эмма даже не подняла голову, буркнув что-то нечленораздельное.
– Ты опять ездила со своими байкерами всю ночь? Это же опасно…
– Какое тебе, в конце концов, дело? – взорвалась Эмма. – Опасно-неопасно-огнеопасно! Надоело! Радуйся, что я вообще домой завалила! И еще уроки делаю.
– Как у тебя сил-то хватает? – устало вздохнула Ольга.
Их жизнь с Эммой после увольнения превратилась в один тягучий и тоскливый день. С той лишь разницей, что Эмма из дня сбегала в ночь и наворачивала километры на спидометр мотоцикла, а Ольга оставалась с самой собой наедине. Иногда ей казалось, что она медленно лишается рассудка. А вчера обнаружила у себя седой волос и долго плакала.
– Сил, говоришь? – усмехнулась дочь. Она раздвинула учебники, извлекла из-под них кусочек подсохшего сыра и аккуратно отправила его в рот. – Силы у меня есть. А еще у меня есть друзья. Они нравятся мне, а я нравлюсь им, разумеется.
Единственным качеством, не унаследованным от Ольги, а воспитанным Эммой в себе самостоятельно, оказалась потрясающая самоуверенность.
– Твои друзья? Ты имеешь в виду эту шайку мотокретинов?
– А ты моих друзей не тронь! Ты лучше своих таких же заведи! – обозлилась Эмма. – Лучше радуйся, что твоя дочь согласна мчаться в школу за очередной порцией бесплатных знаний. Зачем отказываться от дармового?
Эмма картинно взгрустнула:
– Я бедна, как байкер зимой. И если мама не в состоянии купить мне качественную начинку для мозгов, не может меня отправить в приличную школу, то и нечего возражать против моих друзей и того, как я живу.
Дочь заинтересованно посмотрела на маму.
– Странно, что у тебя никого нет, мамуля. С твоей внешностью ты могла бы вертеть сотней мужиков. И нам обеим тогда не пришлось бы вертеться самим…
– Как это – вертеть? – не поняла Ольга. – Мне, что же, по-твоему, на панель идти, что ли?
– Не знаю, не знаю. – Эмма оценивающе продолжала разглядывать маму. – Вообще-то…
– Как ты можешь такое говорить? – У Ольги комок подкатил к горлу, и она едва выговаривала слова. – Я сделала для тебя все! Да, трудно сейчас, но я думаю…
– Ах ты думаешь? – Эмма нехорошо улыбнулась. – А я сомневаюсь, что ты вообще умеешь это делать. Если бы умела, мы не оказались бы в нищете. И мой папа сидел бы сейчас здесь и ел вторую порцию блинчиков со сметаной. Если, конечно, он имелся вообще, этот самый папа…
Ольга вскочила, опираясь о край стола подрагивающими руками.
– Ты, ты… Как ты можешь?
– Могу, мамуль, могу, – спокойно продолжала Эмма. – Кстати, а почему ты считаешь, что я твоя дочь?
Ольга непонимающе взглянула на Эмму. Та отхлебнула кофе из чашки с нарисованными на ней тремя мухоморами и продолжила:
– Я что имею в виду… Может, мой папа, на существовании которого ты настаиваешь, вообще хотел, чтобы его дочь родилась у другой женщины?
Ольга предпочла не задумываться над выпадами Эммы:
– Мне сейчас нелегко, но я найду работу и…
– Никогда ты ее не найдешь. – Эмма допила последний глоток кофе и отправилась мыть чашку.
– Ну, ты знаешь, трудно по специальности устроиться. Я стараюсь, ты должна мне верить и меня поддерживать.
– А зачем? Чего время терять, тебя поддерживать? Все равно по специальности сейчас уже никто не работает, таких мест нет. И на рынок больше не ходи. Помнишь, эти, в дубленках нараспашку, собрались вокруг тебя, все зубами цокали и словно новую машину разглядывали.
Эмма на секунду задумалась.
– Работают там, где можно заработать. А как – это не важно. Настоящая зелень не желтеет. – Дочь с сомнением взглянула на Ольгу. – Может, тебе замуж выйти? Нет, в самом деле! Найдем богатого папочку и будем счастливы!
Ольга опустилась на стул, откинулась на спинку и закрыла глаза.
– Время идет, мам. Мне в школу пора. На алгебру я уже опоздала, а жаль.
Эмма смахнула учебники, тетради и фломастеры со стола в кожаный рюкзачок с гордой надписью «Born to Be Wild», щелкнула замками, встала и потянулась. Ольга с ужасом увидела на ее предплечье татуировку: очень красивая и очень злая акула грациозно изгибалась, зловеще оскалившись. Еще вчера татуировка отсутствовала.
– Пока, мам!
Эмма исчезла. Ольга подошла к окну.
Прямо под окнами стояли несколько черных, изрядно потрепанных мотоциклов. На утреннем солнце поблескивал хром многочисленных металлических деталей непонятного для Ольги назначения. Тишина утреннего двора изредка разрывалась треском двигателей, опробуемых то ли от скуки, то ли из озорства.
Один из байкеров, длинный, чернявый и гривастый, как вороной конь, стоял на седле мотоцикла, запрокинув голову и балансируя одной рукой. В другой он сжимал початую бутылку пива, которое жадно пил. Его приятели дружно ржали и толкали мотоцикл ногами. Байкер раскачивался, и у Ольги заходилось сердце.
Парень, естественно, упал, крепко приложившись головой об асфальт. Ольга прижала ладонь ко рту. Байкер вскочил, затряс головой и громко расхохотался. Смех звучал вполне здоровый, без признаков истерии. Закурив, парень присоединился ко всей компании. Его громко хлопали по кожаной жилетке.
Ольга выругалась единственным ругательством, которое себе позволяла:
– Черт!
Байкеры внезапно пришли в движение. Они засуетились и бросились разогревать двигатели. Ага, вот почему! Из подъезда гордой походкой вышла Эмма. Байкеры ожесточенно заспорили. Очевидно, решали, кто повезет ее сегодня. Ольга невольно залюбовалась дочерью. Ее красота просто поразительна. Мама вздохнула.
Эмма решила все просто. Согнала одного из байкеров с мотоцикла, прыгнула в седло, рванула прямо с места на приличной скорости и мгновенно скрылась за углом. Байкеры поочередно улетали прочь на ревущих машинах, а во двор вернулась тишина.
Ольга заварила свежий кофе, извлекла из-под сиденья кухонного уголка газеты и пододвинула телефон. Открыв единственный сохранившийся дома чистый блокнот, отвинтила колпачок перьевой ручки (Ольга любила чернила) и открыла газету с ободряющим названием «Последняя надежда: работа в Москве».
…Таня старалась устроиться поудобней и потащила под голову то, что посчитала подушкой. «Подушка» оказалась плоской, жесткой и с клавишами. Она и называлась – клавиатура. Резкий писк заставил Таню вскинуть голову и сонными непонимающими глазами уставиться прямо перед собой. Мелькали пятна и цветные столбики, взмывающие вверх и стремительно падающие.
Постепенно предметы приняли привычные очертания, и она поняла, что сидит за столом в своей комнате, почти уткнувшись лицом в монитор компьютера. По экрану бегали строчки букв. Одна из строк категорически заявляла: «До окончания обработки данных осталось тридцать минут».
Черт! Когда же она уснула? В котором часу? А, не все ли равно! Главное, данные введены, обработаны, значит, день и ночь прошли не зря. Можно повесить себе на грудь большую бронзовую медаль.
Кстати, о груди. Таня ее осторожно потрогала и закатала к горлу свитер. От лежания на столе нежные и довольно крупные предметы пересекла красная борозда.
Черт! Черт! Она стала яростно растирать грудь, посматривая на экран. Внезапно опомнившись, быстро опустила свитер. Кому, в конце концов, нужна ее грудь в сей ранний час? Половозрелые объекты мужского рода рядом не наблюдались. И давно. Может, и к лучшему.
Счастье бывает разным.
Таня закинула руки за голову и сладко, с тихим стоном потянулась. Косточки, окрепшие в альпинистских лагерях, хрустнули и вернулись на положенные им места. Она вскочила и побегала на месте, ритмично двигая локтями и высоко выбрасывая колени. Бросив еще раз взгляд на экран и убедившись, что процесс вычислений идет нормально, Таня твердым шагом подошла к комнате близнецов и скомандовала, даже не дотрагиваясь до дверной ручки:
– Все наверх! Готовность – две минуты!
А дальше в заведенном порядке, как и каждое утро. Она позади, в синем блестящем спортивном костюме, заспанные близнецы – в одинаковых белых – немного впереди, и так до самого стадиона. На беговой дорожке Таня задавала темп, а близнецы то отставали, то вырывались вперед, разбрызгивая воду из луж, оставшихся после вчерашнего дождя.
Ни ответственная и далеко не женская работа, ни наличие двух растущих не по дням, а по часам мальчишек, ни трудности семейной жизни не смогли лишить Таню необычного обаяния. Сильный характер позволял ей запугать до смерти бригаду пьяных бульдозеристов на фосфатном карьере еще во время студенческой практики, но над внешностью характер поработал лишь слегка. Она осталась такой же молодой, какой ее запомнили однокурсники.
Стройная женщина с коротко стриженными черными волосами. Собственной близорукости, из-за которой приходилось носить очки в большой оправе, она не стеснялась, одновременно отвергая чрезмерное количество косметики и прочие «женские штучки». Стремление школьных подруг «привести ее в порядок» сталкивалось с яростным сопротивлением, и косметика летела в окно. Тане это действительно не было нужно. Она и так хороша.
– Твинз! За мной! – посмотрев на часы, крикнула Таня, и близнецы, толкаясь и смеясь, помчались домой. Дома они по очереди плескались в холодной воде. Таня не зря воевала с бабушками Твинз за право закалять близнецов своим способом. К тринадцати годам они поздоровели, как пара молодых лабрадоров, и не донимали маму простудами.
Незамысловатый, но питательный завтрак завершил «комплекс утренних мероприятий для детей», как скучно называла начало дня глава семейства Таня.
Ее педантичность и настойчивость сводили с ума коллег в лаборатории института неорганической химии. Коллеги шептались за Таниной спиной, стараясь найти причины несгибаемости ее характера, порой граничащей с жестокостью. К чести Тани будет сказано, она никогда не направляла свою энергию против людей, ограничиваясь химическими соединениями. С ними она воевала беспощадно, добиваясь нужной реакции. И частенько мирную тихую страну реторт и пробирок прорезал победный индейский клич, заставлявший ее обитателей вздрагивать и нервно одергивать белые халаты. Так Таня отмечала удачный результат.
…Твинз поедали пшенную кашу с маслом и о чем-то тихо переговаривались. Таня, уже переодевшаяся в свободные брючки и клетчатую рубашку, сидела на стуле, сдвинув на нос очки «для чтения» и погрузившись в изучение длиннющей череды цифр и витиеватых значков, отпечатанных на бесконечной полосе бумаги голубоватого цвета. Иногда она поднимала глаза и смотрела на близнецов, точнее, в их тарелки.
– Сколько уроков сегодня? Только честно! – Таня не старалась казаться строгой матерью, это получалось само собой.
– Шесть! И еще дополнительные по физике… – мрачно произнес тот из близнецов, который родился на четыре минуты раньше.
Тот, кто на четыре минуты моложе, осторожно, стараясь не шуметь, положил ложку обратно в тарелку и между прочим произнес:
