Текст книги "Золотой гроб"

Автор книги: Николай Пряничников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Именитые и неизвестные скульпторы, вдохновленные патриотическим призывом партии, работали как ломовые извозчики. Они денно и нощно выдавали на гора жуткий ширпотреб, сбывая его по дешевке сельским и городским комиссионерам от идеологи. Из одной формы скульпторы умудрялись отливать по 5 – 10 бетонных мужчин на одно лицо, с суровым взглядом и с оружием в руках.

Изредка, они изготовляли другую форму с другим лицом, варьируя некоторыми деталями обмундирования и вооружения: – то солдат стоит с автоматом, то с винтовкой, а некоторые с ручным пулеметом. Это зависело от того, кого они хотели отобразить в своем ваянии. Если это солдат-Герой, то он должен быть обязательно с повязкой на лбу, а в руке у него была или винтовка, или последняя граната, которой он сейчас подорвет себя вместе с врагами.

Если же это 'солдат-Победитель', то у него должен быть бравый вид, лихой чуб из-под пилотки, и куча орденов на груди, а в руке он сжимает автомат ППШ. После громкой истории, когда страна узнала, что Леонид Ильич Брежнев тоже воевал на Малой земле, и даже лично стрелял по врагу из пулемета, некоторые, особенно изобретательные скульпторы, умудрялись отливать лежащего в окопе, и строчащего из 'Максима' пулеметчика,

Несмотря на новизну замысла, пулеметчики особой популярностью не пользовались. Это происходило потому, что подобный архитектурный ансамбль не очень высоко возвышается над землей и для придачи этому символу особой значимости, сначала было необходимо имитировать некий бугор – на котором окопался пулеметчик. Отливка такого бетонного бугра и окопа требовала много цемента, и не каждый руководитель хозяйства мог пойти на подобные расходы. Попытка же укладывать пулеметчика в специально вырытый земляной окоп в одном из колхозов кончилась недоразумением.

Приехавшая в село на торжественное открытие такого памятника высокая райкомовская комиссия, перед самым митингом попала под ужасный ливень. Когда дождь, наконец, прекратился, выглянуло солнце, и на парящейся деревенской площади собрался праздный сельский люд, их взору и строгому взору партийцев открылась жуткая картина: окоп был доверху заполнен водой. А из воды торчал лишь кончик каски и руки пулеметчика, сжимающие рукоятки 'Максима'. Еще хорошо, что скульптор не догадался придать солдату образ Л.И.Брежнева. Тут бы всем досталось на орехи.

Открывать памятник утопшему пулеметчику было как-то неудобно. Парторг колхоза с секретарем комсомольского комитета сняли с пожарного щита красные конические ведра, но всю воду откачать не удалось. Так и пролежал солдат весь митинг наполовину в воде. Пока глава партийной делегации торжественным голосом произносил речь, окоп стал осыпаться и заваливаться. Поэтому, парторг на протяжении всей речи представителя райкома, стараясь не шуметь, акробатически перешагивая через неровности почвы, черпал из окопа жижу и выливал ее под крыльцо колхозной конторы.

Через пару недель после праздника солдата вместе с пулеметом краном переложили на грузовик и отвезли в заранее подготовленный цементный окоп. Но потом кто-то отбил у пулемета бетонный ствол, а пацаны, раскрошили тонкий бетонный кожух. У пулеметчика в руках оставались только ручки 'Максима', из которых торчал армированный железный штырь, на котором собственно и держался весь пулемет.

Свои деревенские к такому пулеметчику привыкли, а приезжие полагали, что это задумка автора: памятник поставили бойцу, который, из-за отсутствия патронов, кидается на врага с первой, подвернувшейся под руку железякой.

В конце концов, председатель колхоза получил нагоняй от райкома партии за издевательство над героической воинской памятью и 'солдатские останки' увезли на свалку, а бетонный окоп залило водой, куда в последствии провалился и чуть не утонул колхозный агроном. После этого окоп завалили землей, и с памятью о войне в этой сельхозартели было покончено.

ЕГОР-ЧИК

Словом, приехали Вовка с Игорем в один из заволжских колхозов и для знакомства выпили бутылочку с парторгом и председателем правления. Игорь подарил им по книжке своих стихов. Председатель, впервые живьем увидав настоящего поэта, до того разволновался, что подписал контракт на 'изготовление и установку памятника солдату' с суммой, почитай, втрое, превышающую реальную стоимость работы. Несмотря на хроническую убыточность, деньги в колхозе крутились не малые.

Кроме того, колхозные руководители дали команду бригадиру строителей, и у клуба за ночь возвели белый кирпичный постамент. Мужики так сочно матерились в гулкой тишине сонной деревни, и так это вписывалось в утренний гусинный пейзаж, что даже соловьи молчали, понимая свою воронью беспомощность.

О новом клубе надо сказать особо. Он был выстроен из шлакоблоков в стиле 'Советский модерн шлакошпациренбетонс'. Под крышей здания блоков немножко не хватило, и верх был доложен силикатным кирпичом. Что ужасно – и белого кирпича тоже не хватило (шоферюги – гады, свалили самосвал кирпича да так, что целыми нашли только несколько десятков штук). И, чтобы достроить стены, в одном углу использовали уже жженый красный кирпич. Для этого пришлось ломать часть церковной ограды. При этом вышел из строя трактор. (Трактор утащили ближе к машинному двору, где он и простоял в бурьяне три года, ожидая ремонта. Потом выяснилось, что трактор совершенно исправен. Просто, в баке не было ни капли горючего)

Игорь о клубе отозвался критически.

–Если верить крылатым выражениям, что архитектура – это застывшая музыка, то здесь музыка на уровне местного ансамбля песни и пляски – в два притопа в три прихлопа. Фатьянов в общем, или того хуже. Мятущаяся душа городского поэта Игоря – не смогла понять глубины творческих устремлений местных архитекторов.

Постамент возрос пока Вовка с Игорем, председателем колхоза и парторгом, рассуждая о достоинствах советской поэзии, квасили в партийном кабинете. На стене парткома, на самом главном месте между двумя Ильичами висела культовая копия картины 'Иван Васильевич убивает своего сына'. Этот творческий симбиоз придумал сам парторг, справедливо считая, что к намеченной Лениным цели можно идти любыми путями.

Ровно в 2 часа ночи парторг колхоза Егор Иваныч, убедив всех в том, что Маяковского любить нельзя за то, что он не складно пишет, запел песню про Стеньку Разина. У парторга не было даже признаков музыкального слуха, и голос был отвратительно-скрипучий, но владел он им виртуозно. А для придания своему вокалу бархатной волнистости, – в нужном месте он тряс под столом кулаком.

На следующий день Игорь с Владимиром с утра позвонили знакомому скульптору – ширпотребщику. Игорь сказал своему старому коллеге по художественному цеху только одно слово 'Вези!' и положил трубку.

Пока ждали приезда ваятеля, прогулялись по территории хозяйства и даже заглянули в шоколадный цех колхоза. Кроме мяса, молока и зерновых, многоукладное хозяйство производило еще и конфеты и всякие мочальные щетки, нещадно торговали лесом.. Из-за отсутствия современного оборудования, конфеты в сельском цеху делали без фантиков и расфасовывали в фанерные ящики россыпью. В сельскую и городскую торговую сеть конфеты поступали уже намертво слипшимся комком. Продавщицы сильно ругались, с трудом отрезая от конфетной массы, сразу по пять килограммов сладости, которая тут же шла покупателю на производство самогона.

– Продавали бы сразу сахаром, бестолочи! – судачили местные.

Но настроения росли.

По поводу производства легких самолетов для сельхозавиации по опыту литовского колхоза-миллионера председателю правления сразу сказали твердое 'нет'

–Послушай, Пал Степаныч, – сказал ему как-то на половине легкой вечеринки в Райкоме Второй секретарь Семенов, отвечающий за производство в районе – у тебя в хозяйстве сколько техники числится?

–НУ, ежели взять все комбайны, напыжил красное лицо председатель, трактора, машинный, парк понимаешь, молотилки всякие, то токи, да винный завод.... – то штук пятьсот наберется.

–Полтыщи, значится?!

–А сколько работает?

–Н-у-у-у....

А винный завод тут причем?

Ну-у-у.... Там тоже техника...

–Так ты еще о самолетах каких то заикаешься? Ты хоть одно утро трезвым был? Привыкли деньги в прорву спускать....

Затем, художники некоторое время топтались и курили в фойе закопченной конторы. Направо была дверь председателя, налево – парторга, прямо на двери была рукописная табличка с надписью 'СПЕЦЫАЛИСТЫ' Рядом еще одна дверь, за которой толкалась остальная колхозная шушера, окружавшая главбуха, вплоть до ведущего истопника. Штаты были раздуты до отчаяния.

Вышел покурить агроном – старый Вовкин знакомый. В это время из двери парторга раздался звук закрываемого изнутри замка – чик-чик.

– Зачем это он закрывается? – удивился Вовка, глядя на весельчака агронома – секретный партийный доклад пишет, что ли?

– Это у него технология жизни такая – хитро улыбнулся агроспец.

– То есть?

– Он должен выпивать по 50 граммов каждые 40 минут, иначе его умная партейная голова перестанет работать. У Иваныча есть сейф, на котором стоит Ленин (бюсты Ильича были в каждой бригаде, а у парторга главный Ленин), в этом сейфе он и хранит водку. Хотите прокомментирую?

– Крой.

– Вот сейчас Егор Иваныч уже отворил сейф – начал весело комментировать агроном. – Достает бутылку, открывает пробку, кладет ее на голову Ильичу, наливает стопку. Настраивается, выпивает, морщится, занюхивает вареным яйцом, закусывает, закрывает и ставит бутылку обратно. Теперь захлопывает сейф, смотрится в зеркало, причесывается, выдыхает хмельной дух, подходит к двери. Сейчас откроет.

И в подтверждении знаковых слов агронома из парторговской двери раздался знакомый звук, – чик-чик.

– Чудеса! – расширил глаза Вовка, – тебе не агрономом, медиумом работать.

– Да об этом все знают, – застеснялся агроном. – У нас вся деревня про, себя, его так и называет Егор-чик. Я выхожу сюда курить уже пять лет, и за это время ничего не изменилось. Только амплитуда между стопками с годами у него становится все уже и уже.

Егор Иваныч в колхозе слыл личностью крайне неординарной, неколебимой и мужественной. В сельское хозяйство он был брошен на понижение из города. Районная парторганизация ревностно относилась к кадрам и считала необоснованным, когда парторги крупных предприятий, коим тогда являлся Егор Иваныч, пьют больше, чем сотрудники РК КПСС.

По приезду в ссылку в колхоз у горожанина Егор Иваныча сразу появился необычайный и живой интерес ко всему сельскому, исконному русскому. Уже на второй день, проходя мимо 'Чайной', он подошел к оставленной кем-то унылой лошади, отечески потрепал ее по морде и, пытаясь взбодрить грустное животное, сказал: – Ну что Гнедой, как ты тут? При этом он нечаянно, дыхнул на тягловую силу накануне выпитым напитком.

Оказывается лошади, как и собаки на дух не переносят спиртного, и мерин Гнедой, (который при расследовании оказался кобылой 'Дуськой',) не раздумывая, вцепился зубищами в плече новому парторгу. Крик стоял великий. Выскочивший из 'Чайной' возчик, отогнал лошадь за угол и, жалеючи, накатил ей 'за норов' по крутой заднице кнутом. А охающего Егор Иваныча отвели в медпункт, где плечо перевязали. Пока веселая мед сестрица делала пострадавшему укол от бешенства, чуть не плачущий Егор Иваныч спросил:

– Скажите доктор, а бешенство это сильно плохая болезнь?

– Сильно плохая – в тон ему ответила веселая мед работница, – зато знаю сильно хорошую.

– Ну, и какая же хорошая? – морщась от укола, спросил парторг

– Склероз – сказала сестра – и ничего не болит, зато, каждые пять минут – новости.

Не совсем поняв старый крокодильский юмор, парторг с уважением отнесся к служительнице капельницы и шприца и не стал материться. Зато, чтобы оставить о себе в медпункте память, как о высокообразованном с загадкой человеке, ответил:

–Макиавеллизм, какой-то.

Сестрица хотела пошутить и по поводу непонятного словца, но глянув на суровое лицо парторга, поостереглась. Парторг и сопровождающие его лица (возчик, проштрафившейся лошади и пенсионер Дурандин) степенно вышли из медпункта.

На предложение членов парткома колхоза, пойти на больничный, Егор Иваныч публично и с пафосом, принятым в среде профессиональных партработников, отказался, сказав, что никакая махровая лошадь не сломит дух настоящего коммуниста. Правда, потом выяснилось, что в день выдачи жалования, он получил и 100% 'больничных', и полную зарплату. Председатель ревизионной комиссии колхоза нормировщик Напылов задал секретарю парткома робкий, но принципиальный вопрос, – мол, колхозный Устав гуманен, – он позволяет заболевшему колхознику за время болезни получать ровно столько, сколько и во время работы. Но надо получать что-то одно: или больничные, или зарплату?! На это Егор Иваныч не задумываясь, ответил, – а, что вы хотели? Скажите, я болел?

– Ну, болел – подтвердил председатель ревизионной комиссии.

– Но работал?

– И работал – согласился изумленный председатель

– Поэтому-то, я и получил, и больничные, и зарплату.

Посрамленный общественник долго чесал затылок, потом ушел.

Главбухом колхоза к тому времени уже работала жена Егор-чика, как верная декабристка, последовавшая из города за мужем в деревенскую ссылку.

На селе Егор Иваныч прижился сразу. На ленинских субботниках он очень аргументировано и красноречиво убеждал сельчан в пользе 'красных суббот', как Ленинской традиции, в формирование коммунистической личности. После этого, он первым поднимал скользкое после дождя бревно. Через десять минут парторг уходил по своим партийным делам ближе к своему сейфу и возвращался уже только в обед для торжественного закрытия субботника. Но, торжествовать уже было не с кем. На месте, где еще утром все кипело и бурлило возвышенной страстью к труду, где священная чаша патетического энтузиазма выплескивалась золотыми словами о близкой победе коммунизма лежало штук пятнадцать темных бутылок с красными наклейками 'Портвейн 777' и валялись чьи то грабли.

Но, и эти недоразумения, действительно, не могли сломить дух настоящего партийца. По вечерам, замучив колхозного киношника, у которого в клубе находился сельский радиоузел, с 19 00 до 20-00 вещал по местному радио о деревенских новостях и проблемах, делая упор на критику местных выпивох. То, что он сам, бывало, после радиопередачи на глазах радиослушателей шел через площадь зигзагами, считалось оправданным.

– Если не я, то кто?! – убеждал он утром председателя.

Председатель, который приходил на работу, всегда опохмеленным, хлопал его по плечу и говорил – Не переживай, Иваныч! Я все понимаю. Воспитательная работа это, ведь не хухры-мухры. Если ты сам напился, а двоих от этого отвадил, и они вышли на работу, – значит уже успех!

После такой поддержки, Егор Иваныч вообще уверился в волшебной силе своего партийного слова, признавая в ней необъяснимую моральную потенцию. Поэтому, вызывая под вечер к себе в кабинет, замеченных в выпивке во время работы, коммунистов и беспартийных, он по-товарищески говорил:

– Кончай пить. Ты же видишь, – что ты одинок в этом мире. Весь колхоз, не покладая рук, следуя линии....

– Так ведь, Иваныч – сказал ему однажды механизатор Гульнев, мы же в замкнутом кругу витаем: живешь – хочется выпить, выпьешь – хочется жить...

– Ну, ты мне тут не философствуй – возмущался Егор Иваныч, – придумал, понимаешь, круговорот воды в природе.

– Водки – поправлял его Гульнев.

– Я не знаю чего, но только круговорот. Это не правильно. Для строительства социализма пьяные строители не нужны. Только тогда мы ступим на светлую дорогу коммунистического будущего, когда всем скопом бросим пить!

Убедить мужиков во вреде выпивки, обычно переходящей в запой, красноречивым языком парторга было проще простого. Но, все равно, скопом не получалось. Бросали поодиночке.

Вызванный 'на ковер' колхозник к концу горячей речи Иваныча, плакал, разбрызгивая слезы, бил себя в грудь и обещал 'завязать'. Между прочим, в колхозе находились и волевые мужики, которые после данного слова и впрямь бросали пить на целую неделю, а то и больше.

Правда, в эти светлые дни у некоторых в голове начинали формироваться нездоровые мысли по поводу правильности организации коллективной работы? Почему ни в деревне, ни в райцентре в магазинах отродясь не было колбасы, хотя колхозные грузовики каждый день везут на мясокомбинат в область – то коров, то свиней, то овец? Почему нет масла, когда колхоз из месяца в месяц рапортует о досрочном выполнении задания по производству молока? Почему... словом, вопросов, которые они планировали, при случае, задать парторгу было очень много. Но, только планировали. Потому что к тому времени, когда вопросы в голове у мужика полностью созревали, – он снова начинал пить. А Егор Иваныч борьбу с пьянством уже заканчивал и переключался на экономику хозяйства. Поэтому, настоящая, мужественная и справедливая Россия не давала о себе знать долгие годы, прячась где-то в подсознании мужиков на границе между осознанным существованием и запоем.

После того, как товарищ Леонид Ильич произнес знаменитое 'Экономика должна быть экономной' Егор Иваныча обуял творческий зуд рационализатора. Он ходил в библиотеку, копался в научных сельскохозяйственных журналах, читал, изучал, думал, разыскивая научные пути повышения калорийность питания животных, а следовательно и их молокоотдачу с одновременным снижением потребляемости кормов?

Начитавшись Дарвина, он пришел к выводу, что только эволюция способна привести биологический объект к полному и рациональному совершенству.

– Раз обезьяна стало человеком, то и корова должна стать сознательным животным! По меньшей мере, супер коровой! – убежденно говорил он на собрание животноводов. – Почему мы к этому не стремимся? Почему к этому не стремитесь вы – животноводы!? Почему для коров мы должны строить коровники, кормораздатчики, выгулы, пастбища и прочую ерунду. Почему мы должны создавать для нее тепличные условия и тратить вечно недостающие деньги?? Да мы лучше всем колхозникам зарплату повысим!

–Вы хотите повышения зарплаты?! – взимая к потолку правую руку, неожиданно воскликнул он в зал.

–Хоти-и-и-им! – закричали из зала.

Чувствуя поддержку сельчан, Егор Иваныч еще более раздухарился.

–Ведь живут же лоси и кабаны в лесу, и дают при этом хорошее потомство, – кричал парторг. – Корова должна обитать в естественных условиях, к которым она быстро приспособится и еще будет благодарна человеку за то, что мы не ввергаем ее в конфликт с природой.

Речь парторга вызвала неоднозначные чувства, но большой энтузиазм. Особенно, в среде низкооплачиваемых колхозников: сторожей, учетчиков, кладовщиков и истопников. Доярки больше молчали, заранее жалея своих буренок, но они привыкли верить незыблемости и правоте слов колхозного руководства.

После зажигательных слов парторга тут же на собрание было решено – группу коров на отдаленной ферме содержать исключительно под открытым небом, назвав ее группой экстремального содержания.

Результаты сказались незамедлительно: уже к ноябрю буренки научились спать стаей, прижимаясь боками друг к другу. Каждые две недели бригадир измерял длину шерсти у коров и заносил в специальную книгу. К лютым Крещенским морозам коровы как-то сами натаскали соломы и утеплили ею свои лежанки. Они бродили по загону и, как олени, копали копытом снег в надежде на прошлогоднюю траву

В конце января у них наметился невероятно бурный рост шерсти, а к середине февраля некоторые наиболее восприимчивые к естественной среде обитания буренки уже походили на мамонтов. Если бы в наш просвещенный век, благодаря усилиям археологов и художников мы не знали, – как выглядели мамонты, то Олониховских коров все бы и принимали за мамонтов.

Успех был полным. Некоторые коровы, правда, сбежали в лес. Их вылавливали и с большим трудом возвращали к стадному образу жизни. В бюджете хозяйства впервые за историю существования колхоза и мироздания, появилась новая расходная денежная статья, утвержденная районным Управлением сельского хозяйства: – 'На одомашнивание крупного рогатого скота'.

В колхозе по этому случаю устроили праздник, а местная газета отметила эксперимент, как успешный, хотя в заметке не было ни слова не сказано о том, что коровы уже давно перестали доиться ?

– Ничего! – говорил утром Егор Иваныч председателю колхоза. – Перезимуют как-нибудь, а летом наверстаем и план по молокоотдаче, и по мясу. И по шерсти, – со значением добавил он, чуть подумав. – Еще прогремим на всю область!

– Чего? – оглядываясь кругом, переспросил, расстроенный обстоятельствами, председатель. – Ты с кем это разговариваешь то?

Параллельно проходили и другие эксперименты. Ближе к масленице в колхозе стали подходить к концу зимние запасы кормов, предназначенные для основного, не экспериментального стада, и наступала пора научно обосновывать бескормицу в хозяйстве перед вышестоящим начальством.

В ход пошла старая солома, на которую буренки смотрели с отвращением, но ели, потому что другой еды не было. Именно в это время Егор Иваныч с расчетами в руках пришел и доказал сначала председателю, а потом и всему правлению колхоза, что если днем коров подвешивать на специальных ремнях, то они будут потреблять кормов вдвое меньше, а молока давать больше. Потому что, стоя весь день на ногах, они тратят драгоценные калории, необходимые для воспроизводства молока.

Впрочем, этот подход можно было применить и к лошадям, потому что лошади днем вообще не едят, поскольку, работают, а едят только ночью. Причем, спят лошади стоя, и только попусту тратят на это калории, которые потребуются от них днем. В виду этой особенности, подвесной способ содержания лошадей также обещал много экономических выгод.

Его поддержал инженер хозяйства, у которого в страдную пору из тридцати тракторов обычно, работали только пять и необходимые в поле киловатты механической энергии могли компенсировать лошадки. Осторожное правление высказалось за то, чтобы не переводить сразу все хозяйство на подвесной способ содержания скота. А сначала, так же как и с 'экстремальной' группой, экспериментировать на специально выбранной ферме.

Ферме сильно не повезло так, как

эксперимент провалился уже через неделю. Это произошло из-за того, что инженер неверно спроектировал подвесную конструкцию.

Утром, поднятые специальной 'механической рукой' двадцать экспериментальных бурёнок, целый день висели над кормушками, и не могли ни есть, ни пить, ни жевать. Могли только махать хвостами и дрыгать ногами. Потому, что один из ремней, вместо того, чтобы фиксировать коровью грудь, через час сползал и фиксировал морду, да в таком положении, что коровьи глаза целый день недоуменно смотрели в паутинный потолок, а рога упирались в спину. Буренки еле-еле выдерживали до вечера, когда ответственный за эксперимент механик Самолетов приходил на ферму и, по обыкновению ругаясь, выключал специальный рубильник. Коровы рушились на деревянный пол и долго приходили в себя, оставаясь в позе перевернутого коромысла.

Приехавший в колхоз по чьей-то кляузе, главный зоотехник района обматерил и инженера, и колхозного зоотехника, а все эксперименты строго-настрого запретил. Парторгу только сказал, что его предложения антинаучны. На что, тёртый в способах убеждения оппонентов, парторг ответил, что академика Вавилова тоже подвергали гонениям и называли его теорию антинаучной, а оказалось совсем наоборот...

– Ну и дурак ты, Егор Иваныч, прости господи – сказал зоотехник. – Это же был Ва-ви-лов! А не парторг колхоза '25 лет без урожая'!

Впрочем, от продолжения эксперимента со скотом Егор Иваныч и сам отказался, потому что был охвачен новой идеей – увеличения доходности хозяйства за счет развития подсобных промыслов.

Однажды, Егор Иваныч съездил в командировки на Украину, где встретился со своим старым партийным товарищем. После этого Егор Иваныч целую неделю горячо уговаривал председателя хозяйства, чтобы колхоз оплатил, своего рода, производственно-торговый эксперимент, который заключался в организации производства и поставки в торговую сеть одной из украинских областей – 'сала, раскрашенного под Хохлому'.

–Как это под Хохлому!? – удивился председатель. Пал Степаныч много раз бывал в художественных цехах 'Хохломской росписи' и видал ряды художниц, низко склонившихся над своими матрешками. Но, он и представить себе не мог, что искусство золотой росписи способно адаптироваться в мясном цеху?

–Мясо у нас чаще всего продается без упаковки, поэтому грош – цена твоему новшеству.

–Нахрена упаковка? Расписывать будем прямо на сале специальными пищевыми красками. Еще и прогремим на весь мир: 'Сало-хохлома!, или сокращенно 'Хохло-сало'! – чувствуешь, как звучит?

–Чувствую, но хохлы обидятся.

–Так речь то о Хохломе, а не о хохлах.

–Ну, о хохлах или о Хохломе – поди, доказывай. Народ не поймет. Украинский – добавил он в сомнениях. – Плюнь, Иваныч! У нас, понимаешь, падеж скота, а ты со своим салом... Работай с людьми. Они больше нуждаются в твоей помощи.

В последнее время председатель, разуверился в новаторских способностях партийного предводителя и к новым его инициативам относился с подозрением. Вечером в своем УАЗике, выпив стакан водки, Пал Степаныч ткнулся в 'бардачок' за закуской, но не нашел ни корки. Впопыхах, понюхал какую то промасленную тряпку, но и ее терпкий запах не отбил одуряющий вкус местной водки. Хватая, как последний раз в жизни воздух ртом, он попытался мысленно представить себе селедку с луком или еще что-то, остро пахнущее, – но аутотренинг тоже не помог. И тут ему в голову вспомнилось предложение парторга про хохлосало. Обладая творческим воображением руководителя, он живо представил его вкус и запах и белую с ворсинками кожу, неравномерно заляпанную краской – председателя, чуть было, не вывернуло на изнанку.

– Нет уж, экспериментировать не будем! – тяжело дыша, твердо решил он.

Сам председатель в последнее время пребывал в состояние конфуза и боялся неверных шагов. Из-за отсутствия специального образования, партия отправила его на универсальную учебу – в областную высшую партийную школу. Учился он заочно и ездил только на сессии, проживая эти дни в гостинице соблазнительного города. Для положительных оценок председателя по разным сложным дисциплинам, его водитель Вася то и дело возил на УАЗике в облцентр туши баранов. А для зачета по 'Политэкономии' пришлось даже пожертвовать стокилограммовой свиньей. Чувствуя, что учеба идет успешно, председатель нередко по-купечески кутил, не забывая и про женщин, которые во множестве крутились вокруг подгулявшего председателя.

После получения диплома и возвращения в колхоз, в один солнечный осенний денек на деревенскую почту в адрес председателя колхоза пришла срочная телеграмма из Горького. В ней было всего несколько слов:

'Паша, поздравляю, у нас дочка! Твоя Люся P.S. Нужны деньги '.

Почтальонка Настюха, прежде чем доставить телеграмму адресату, обошла с новостью всю деревню и уж, только потом вручила телеграмму жене Пал Степаныча (сам председатель был в поле). После этого Пал Степаныч, сказавшись больным, два дня не выходил на работу. Говорят, что из его дома всю это время доносились бранные крики и звон разбитой посуды. На работу Пал Степаныч объявился помятый и исцарапанный, словно побывавший в молотилке. Всем сказал, что его по случайности поцарапал домашний пёс 'Бонифаций', который очень любил хозяина.

Вечером в застольном разговоре с парторгом председатель все свои беды свалил на почтальонку Настюху.

– Да-а! – сказал Егор Иваныч, чтобы, хоть, как то поддержать заблудшего председателя. – Характер у нее скверный, конечно. Хотя, задница, – будь здоров какая?!

– А к чему тут задница?

– Да так, к слову, – уклончиво ответил парторг. Он так и не понял внутренней трагедии Пал Степаныча.

ФРАК ОТ КАРДЕНА

Наконец, на грузовике приехал суетной и растрепанный провинциальный скульптор. Он был так лыс, что было удивительно, как можно быть еще и таким растрепанным?

Особый колорит скульптору придавала нечесаная борода и живые признаки благородного интеллекта в глазах. Но он был так отчаянно пьян, что разобрать эти интеллектуальные подробности в его глазах не было никакой возможности. Скульптор привез свое ваяние, состоящее из трех разных частей: тяжелые ноги, бетонное туловище с руками и вооружением, и голова с бетонной имитацией повязки на лбу. Все свалил на пыльной площади и, махнув рукой, уехал.

За отсутствием в колхозе крана, председатель прислал в

помощь автопогрузчик, благодаря которому наши ребята быстро вознесли все эти части в последовательности на сырой еще постамент. Скульптор где-то в чем-то ошибся, и голова никак не хотела убираться в отверстие для шеи в кителе. Игорю пришлось не мало помахать специальным топориком, откалывая кусочками бетон, чтобы сузить могучую солдатскую шею.

Через каждый час из конторы выходил одеревенившийся за годы сельской жизни парторг,

Одет он был по-местному модно: на нем была зеленая в белую клетку рубаха, красный галстук, серый пиджак, наглаженные, блестящие на коленях черные брюки, заправленные в кирзовые сапоги, а на плечи была накинута синяя фуфайка. Не смотря на весеннюю прохладу, он носил коричневую фетровую шляпу. Парторг строго наблюдал за работой, многозначительно кашлял в кулак, и изредка советовал, как и что лучше делать, чтобы это все было, тык-скыть, с идеологическим уклоном,.

Когда парторг, наконец, ушел, дело было сделано:

швы замазаны гипсом, а сам памятник покрашен бронзовой краской. Игорь и Вовка

спустились на грешную землю. Как это и принято у настоящих художников, отошли метров на десять, чтобы критически оценить свой труд. И только уже тут Вовку продрал ужас. Поводом стала голова солдата? Она была такая большая, что любой мало-мальски мыслящий в антропологии человек, мог уверенно предположить, что в Красную армию забрили либо гения, либо дауна. Только у них встречаются такие большие головы.

Особое недоумение вызвало оружие солдата. Вроде, он держит автомат с круглым диском, а заканчивается оружие каким-то винтовочным стволом со штыком?

– И уж больно вид у него свирепый, – сказал Игорю Вовка, критически разглядывая памятник, – разве может быть у человека такое настроение, когда он в парадном обмундирование? И потом, мог же твой друг-скульптор наделить лицо солдата, хоть признаками элементарной осмысленности? Или он перед зеркалом его ваял?

Игорь хмуро молчал и в задумчивости чесал бороду.

Как человек немного знакомый с военным делом, Вовка понял, что и с другими частями тела памятника скульпторы поступили недопустимо вольно. Особенно суровую его критику вызвали обмотки на ногах солдата? Если есть обмотки, то не должно быть парадного кителя и наград?! Так как, обмотки солдаты носили лишь в начале войны, а тогда не только орденов не давали, еще и погон не носили. И потом, куда делась каска солдата? Если он с оружием, то должен быть в каске или держать ее в руке? Все эти подозрения Вовка резко по большевицки высказал техническому руководителю проекта.