Текст книги "Дневник москвича (1920–1924). Том 2"

Автор книги: Николай Окунев

В дальнейшем Ленин говорил о внутреннем положении, о новой экономической политике, о продналоге, топливе, электрификации и закончил «назиданием» – «хозяевам земли русской» – что надо учиться хозяйствовать. Запишу некоторые выдержки из его двухчасовой речи, в вышесказанном порядке тем.

«И мы теперь имеем 100 млн. отсталых крестьянских хозяйств, которые мы должны удовлетворить во что бы то ни стало, хотя бы тем, что у нас осталось… В Донбассе было так много правительств, на Украине было так много правительств, что от всей, когда-то сносной промышленности там мы имеем лишь жалкие остатки. В других местах дело обстоит почти настолько же плохо… При общем разорении мы не можем оказать крестьянству иной помощи, – надо торговать. На этот путь мы стали всерьез и надолго, но не навсегда… Нам нужно во что бы то ни стало добиться развития производительных сил, хотя бы на ступени старого крестьянского хозяйства. При злобном, бешеном отношении к нам европейских стран, это займет большой срок, – не год, не два, а десяток, полтора десятка лет (!!)… Заграница дала нам около 2,5 миллионов пудов хлеба и около 600.000 р. зол. … Вот мы, профсоюзы, мы, коммунистическая партия, управляем, – это хорошо: в области политической и военной мы это делали прекрасно, а в области хозяйственной мы это делали скверно. Надо это сознать и делать лучше. Любому профсоюзу, который в общих чертах ставит вопрос о том, должны ли профсоюзы участвовать в производстве, я скажу: да, перестаньте болтать… Где наша промышленность? Почему она стоит? Потому что нет сырья. А вы сумели его собрать? Нет, вы написали резолюцию, чтобы его собрали – и сядете в лужу…» В конце речи Ленин пожурил ВЧК, но «вместе с тем мы определенно говорим, что необходимо подвергнуть ВЧК реформе, определить ее функции, компетенцию и ограничить ее работу задачами политическими».

Съезд по докладу Ленина вынес одобрение правительству за год, как в области внутренней, так и в области внешней политики.

На декабрь сего года курс довоенного золотого рубля на советские денежные знаки определяется в 80.000 (а в ноябре определялся в 60.000). Постановление об этом подписано «за народного комиссара финансов М. Альский».

14/27 декабря.На съезде Крестинский сообщил, что в 1918 году выпущено 34 миллиарда бумажных денег, из них в виде реальных ценностей вернулось 523 млн. золотых руб.; в 1919 г. выпущено бумажек уже на 163 млрд., а вернулось 390 млн.; в 1920 выпущено 955 млрд., вернулось 200 млн., в 1921 г. выпуск дензнаков достиг 10 триллионов, а вернулось уже менее 200 млн. «Ясно, – говорит затем Крестинский, – что нужно ввести налоги.» Он считает, что в 1922 г. налоги дадут казне 375 миллионов золотых рублей, а расхода предвидит по бюджету 1922 г. – 1.877.000.000 зол. руб. (Бюджет составлен не на 12 месяцев, а только на 9.) Бюджет, по его словам, является «строгим, жестким и скупым по отношению к щедрым и размашистым проектам 1921 г., но не является таким скупым по сравнению с действительностью 1921 г.».

Доклад Крестинского передается в финансовую комиссию. Вероятно, и она его тонко не разберет, потому что, как говорят люди мудрые, новая экономическая политика все еще не «экономическая политика», для меня же лично все это китайская грамота. Там на съезде выступали какие-то будто бы старики-крестьяне – Головкин, Чекунов, выступал и Буденный. Репортеры с умилением передают их «бесхитростные речи», а я без умиления и бесхитростно думаю, что это просто «верноподданнические» речи, которые и в государственных думах были обязательны – как присутствие генералов на купеческих свадьбах. И у Щедрина таких «ораторов» сколько угодно.

16/29 декабря, † 12 дек. ст. ст. в Полтаве скончался Владимир Галактионович Короленко. Царство Небесное хорошему человеку и великолепному писателю. Даже Луначарский признает его «крупнейшим мастером слова из всех современных писателей», но, продолжает Луначарский, «он весь в прошлом… В его душе не было ни одной струнки, которая могла бы звучать с суровыми бурями подлинной, жестокой, беспощадной, деловой революции, в волнах потока которой неизбежно кружится много грязи и мути.» Про море крови только не упомянул Луначарский, а остальное все так точно и «по-нашему».

27 декабря на съезде выступал Троцкий. Овации и все прочее, как полагается. На этот раз его статистика чисто военная. В настоящее время красная армия демобилизована до численности 1.595.000 человек. Таким образом, она за год сокращена больше чем втрое. Она состоит из 95 пехотных стрелковых бригад и 49 конных. В армии сейчас только три возраста: 1899, 1900 и 1901 гг. Далее Троцкий ядовитничал насчет поведения Японии, Франции, Польши, Румынии и Финляндии, чтобы доказать, что «нам нужна сильная красная армия» и теперь. По адресу Финляндии в его словах отчеканился откровенный вызов: «Мы очень рекомендуем генералу Маннергейму не измерять расстояний от Гельсингфорса до Петрограда, потому что может легко оказаться, что путь от Петрограда до Гельсингфорса гораздо короче, чем наоборот.» (Ну, прямо Вильгельм и Париж!)

Вскользь Троцкий сообщил, что на днях «мы потеряли Хабаровск», и не скрыл, что «возможны еще тяжкие испытания и кровавые повороты истории», и предупредил «противников», что «теперь не 1918 и не 1919, а 1922 год, а в 1922 году гораздо легче расширять пределы советской федерации, чем сужать».

По описанию корреспондента «Правды» съезд был в полном смысле слова потрясен речью тов. Троцкого. Приветствия разрослись до пределов грандиозной манифестации.

Вчера съезд закрыт.

Но члены съезда как бы не задержались с отъездами по своим местам. В газетных объявлениях Центросоюз предлагает Русское виноградное вино, разлитое в бутылки, крепостью от 14 до 20°. И какой богатый ассортимент! Тут и мадера, и херес, и портвейн, и токайское, и мускат, и даже «Церковное вино». Первые и вторые номера (?) от 75.000до 185.000 р. за бут. (Только «хозяевам советской России» к кушать такие «номера» от 75 до 185 тыс. за бутылку!)

17/30 декабря.Ллойд Джордж и Бриан (будто бы) решили вступить в переговоры с Московским правительством, для чего приглашают к 8 января Чичерина и Литвинова.

Президент США Гардинг, по утверждению конгресса, пожертвовал для наших голодающих 36 млн. пуд. зерна.

Новый состав ВЦИКа произвел выборы президиума и утвердил список народных комиссаров. Главные персонажи все те же, т. е. Калинин, Ленин, Троцкий, Луначарский и т. д.

Но на четвертой странице «Известий» есть и более «серьезное», чем вышеприведенные вести: «Для встречи Нового года и наст. празд. не забудьте запастись пивом и медовым шампанским Куст. – Химич. произв. Александр Балогурский в Москве. Плющиха 33, тел. 3-18-39.»

От Балогурского до Шустова – один шаг. Еще много уцелело в Москве вывесок «Пейте коньяк Шустова», – пригодятся эти вывески, может и я доживу до возможности исполнять приказ или совет – пить коньяк Шустова. А Балогурского мы пропустим, это не история, а эпизод.

Очень характерно ответил мне не так давно один мой старый знакомый «Антоша», теперь курьер Морского управления при НКПС, а до революции официант из «Яра». «Что же ты, милый, не на месте?» – спрашиваю я. – «На каком месте?» – недоумевающе спрашивает он. – «Да не в «Яру», не в «Аркадии»,» – поясняю я. – «А вы туда ходите?» – хитроумно озадачивает он меня. – «Ну, где мне ходить – не по средствам!» – «Ну вот, когда выбудете туда ходить, тогда и мытуда переберемся, а пока еще нам делать там нечего,» – наставительно заканчивает нашу беседу политиканствующий Антоний. Когда я рассказываю об этом диалоге людям старого закала, они находят точку зрения Антония глубоко продуманной и пророческой.

30 дек. 1921 г./13 января 1922 г.† Когда я брал этот лист чистым, мне и в голову не приходило, что на нем придется начертать самое ужасное в моей жизни, несравнимое ни с какими потрясениями, пережитыми мною в эти несчастные семь с половиной лет. В третий день Рождественских праздников, т. е. 27 декабря ст. ст. (9 января н. ст.), выстрелом из револьвера покончила со своей многострадальной жизнью моя вторая жена Антонина Лаврентьевна Макри, урожденная Качковская. Мы не были связаны с ней ни церковными, ни «гражданскими» обрядами, но крепко и неразлучно жили честными супругами больше 12 лет, причем последние 9 лет вместе с моими детьми от первой жены. Были годы вполне согласной и счастливой жизни для всех четверых; но эта проклятая война и все последующее, исковеркавши царства, города, дома, квартиры, – доконала и наше не только счастье, но и относительное благополучие. К концу остались истрепанные нервы, изможденные силы, разочарование и трепет пред грядущими неприятностями, шествие которых, как видно из записанного, все время не прекращалось, да и впредь не сулит остановиться. Не стало сил у моего бедного и благородного друга! Окончательно надломилось здоровье от этих кухонных забот, стирок, уборок, колок дров, топок печек, тасканья мешков и разных «торговых» забот. Вот в последнем-то и кроется ее и мое несчастье, а главное мой стыд, мой позор, мое нравственное преступление. Ведь не я, муж, кормил ее, а она сама добывала эти средства и делилась ими не только со мною, но и с моими детьми. Чтобы у нас было мясо, молоко, масло и сахар, ей приходилось целыми днями мерзнуть или мокнуть на каком-нибудь подлом рынке и продавать там из своей корзинки или мешка – то свои вещи, то купленное ею там же или в квартирах спекулянтов, то перец, то горчицу, то чай, то калоши резиновые, – одним словом, быть в конце концов «рыночной торговкой» и подвергать себя арестам (одну ночь в 1919 году провела в «Чрезвычайке»), гонениям милиционеров, ругани хамоватых покупателей. Ее, при всей ее темпераментности, узнали там за легкодоверчивую и добродушную, ну а потому чуть не ежедневно обкрадывали: то денег хватится, то «товара». Не так давно там же где-то на рынке один покупатель стащил у ней семь или восемь пар калош, т. е. больше, чем на два миллиона. Все это, разумеется, бередило ее нервы, давно уже потерявшие равновесие.

А я в это время «служил», получая ничтожное жалование и полуголодные пайки. Не правда ли, что роли были распределены кувырком? Пускай бы она служила, если это необходимо для ограждения себя от разных «трудовых» повинностей и от выселений с квартиры, а мне бы, как наиболее из нас двоих здоровому и грубому, – следовало бы торговать, если я сам себе не мог найти такой службы, которая заменила бы нам «сухаревские» доходы. И вот на этой почве ее справедливое на меня негодование. Она называла вещи своими именами (писать о них не могу так увертливо, как я это делал на этих страницах), и я теперь повторю, что с 1918 г. был в сущности только ее нахлебником, не внося в ее личную жизнь ни радости, ни утешения. И ведь не для такой жизни она была рождена. Родилась она в польской шляхетской семье 6/19 ноября 1874 г. в местечке Грабостово Петроковской губ. и уезда.

Была замужем за когда-то богатым румынским помещиком Патроклом Макри. (Греческого происхождения. Аристократ. Чуть ли не потомок какой-то Византийской династии.) Жила много лет в роскоши, беспечно и «катаясь по заграницам». Ее красота (сохранившаяся почти до последних лет) сводила многих с ума, а в том числе и меня. И вот Сухаревка, а потом пуля в висок, произведенная своею героической рукой. Как бы хотела сказать: мы тяжелы друг другу, и я тебе уступаю жизнь свою для того, чтобы ты дальше жил, заботясь о себе уже сам. Что-то не так… Не ей, а мне надо бы занять ее место, или на рынке, или в том гробу, который мы зарыли 11 января на Введенских горах, на Иноверческом кладбище.

И какое чудесное явление: всю зиму, кажется, не проглядывало солнце, а в тот день и час, когда гроб надо было опускать в могилу, неожиданно выглянуло солнце и облобызало своим первым лучом через гробовую крышку прекрасное лицо новопреставленной. Как будто сказало солнышко: зачем ты уходишь, ведь я опять бы светило и грело тебя! А надо сказать, что покойная, кажется, ничего больше на свете так не любила, как солнце. И когда оно сияло – и она среди всех своих повседневных трудов и неприятностей выглядывала красным солнышком, и жизнь ей в те дни не казалась такой тяжелой и безотрадной. Какая это была удивительная женщина! Кто-то уподобил сердце женщины жилищу сатаны или храму Божию. Вот и у ней было такое сердце. Но если оно иногда уподоблялось мрачному сравнению, то по внешним причинам или в болезненных припадках, но чаще всего, и это ей было более к ее натуре, к лицу, сердце ее было храмом Божиим. Перед уходом из этой угрюмой, тяжелой, в те дни ненастной жизни, внутри ее воссиял свет небесный. Там свершалось великое таинство любви, терпения и прощения. Вся обстановка приготовления ее к смертному часу, все ее предсмертные распоряжения выявили мне ужасную для меня истину, что она так любила меня, что своею самовольной развязкой с жизнью захотела, чтобы я и дети мои жили свободнее и покойнее.

В Библии есть красивые места об Иаили, жене Хевера Кенеянина. «Воды просил он, молока подала она…» Ничего не просил я, а она отдала мне все и даже жизнь свою!

Я слышал в эти дни много родственных и дружеских утешений, в которых недоставало, как соли к хлебу, расспросов, а почему же это случилось? Значит, они не винят меня. Но почему же я сам себя не могу оправдать перед собственной совестью? И никогда не оправдаю.

Вместо цветов к гробу, которых, увы! – не положил туда, скажу еще про нее, какой это был друг страждущих. Она подбирала с улицы умиравших от голодной смерти и в своей квартире питала их, перемывала и лечила кровеносные раны и гнойные язвы страждущих, – будь это на ногах мужа (см. 1919 г.) или на ногах нашего дворника. И вот оба мы, ее «пациенты», т. е. я и Егор Матвеевич, когда шли за гробом на кладбище, вспоминали таковые ее подвиги. Он, простой русский человек, всю жизнь проводящий в тяжелом труде, с мировоззрением толстовских святых мужичков, сказал мне, что он из всего населения нашего дома (около 80 чел.) благороднее ее никого не знает. А он смотрит на людей только с точки зрения Евангельской и никогда не солжет!

Ей, человеколюбивый Господи! Повели, да отпустится от уз плотских и греховных душа рабы Твоея Антонины, и покой ю в вечную обитель, со святыми Твоими! А мне, грешному, укажи пути, дабы мои молитвы за нее были чисты и доходчивы до Тебя, Милосердного! Примири ее дух со мною – жалким и неразумным, пожалей плачущих о ней! Вечная ей память!

В эти ужасные дни мне, конечно, было не до газет, да и сейчас не до них. Во всяком случае я так разбит нравственно и физически и, кажется, непоправимо, что не считаю себя способным возиться с этими записками. Они мне стали положительно не по силам. Тем более, что пошли такие дела, о которых надо писать историку, а не обывателю.

На днях Антанта прислала советскому правительству приглашение принять участие в конференции, имеющей собраться в марте месяце в Генуе. Причем «королевское правительство» (итальянское) желает, чтобы сам Ленин «не преминул принять участие в конференции». Вот какие сенсации! Подробностей этого приглашения мне прочесть за своими кошмарными делами не пришлось, но позволю себе сделать кое-какие извлечения из фельетона, какого-то «недоумевающего», напечатанного сегодня в «Правде».

«Советское правительство – не к ночи будь сказано – расстреляло своего монарха. Слова из песни не выкинешь. … Санкт-Петербургский двор был связан узами крови с другими дворами, в том числе и с Итальянским, и с Великобританским. А ныне нет Санкт-Петербургского двора, хоть шаром покати. В Королевском дворе в Риме по усопшем С. «Петербургском дворе носили положенный траур, и придворные римские проповедники обрушивали по этому поводу на голову советского правительства, и Ленина в частности и в особенности, положенное количество латинских проклятий. И вот 7 января 1922 г. Королевское правительство, еще не истоптавшее траурных башмаков, уже на весь мир изъявляет желание, чтобы Ленин «не преминул» принять участие в совещании с представителями римского Королевского правительства. Личное участие в конференции Ленина значительно облегчило бы, по мнению королевских великобританского и итальянского правительств, разрешение вопроса об экономическом равновесии Европы.Как хотите, это неожиданный пассаж, даже до чрезвычайности. Мы – как бы это сказать – не догадывались, что специальностью Ленина является восстановление экономического равновесия капиталистической Европы. … Ведь еще совсем недавно боялись пускать к себе самого скромного большевика, считая, что он излучает из себя невесомую гремучую материю, нарушающую все равновесия, на коих покоится цивилизация…» Одним словом, большевики торжествуют. На ихней улице праздник.

В той же газете карикатура под заглавием «Чичеринские ноты».

Рисунок изображает Ллойд Джорджа и Бриана, на головы которых сыпется каскад музыкальных нот, а под рисунком такое произведение придворного советского поэта Демьяна Бедного:

 
Ах, Чичерин!
Ох, Чичерин!
Словно град или крупа!
Знать, он нотами намерен
Продолбить нам черепа!
Этак он еще в азарте
Нас научит рассуждать!
 
 
Рассудили. Пишут: в марте
Будут в Генуе нас ждать.
 

Оказывается, перед Рождественскими праздниками выпустили из тюрем очень много духовных лиц. И между прочими моего любимца Митрополита Кирилла. Пошел специально посмотреть, как он выглядит после почти двухлетнего пребывания на хлебах чрезвычайки. Да! Полинял-таки Владыка, несмотря на свою природную мощь. Состарился, похудел и утратил от своего очаровательного голоса свежесть и силу. По-прежнему читает и поет как итальянец, а все-таки так и слышится в звуках голоса, что устал старик и осердился!

На новый (старый) год был в церкви Спаса на Спасской улице и там служил тоже «выпущенный» – Архиепископ Варнава. В своем роде и этот интересен: характернейшее лицо, напоминающее самого Ивана Грозного, и голос какой-то особенный – цепкий и вороватый. Слушал впервые его проповедничество. Это тоже что-то особенное. Точно баб поучает на каком-нибудь постоялом дворе самыми простыми, житейскими словами, которые и в церкви вызывали смех, как в квартирной или базарной беседе. «Чего вы вините большевиков, что испортили ваших детей. Сами виноваты. Сами вы пьете и детей приучаете. – Что вы, Иван Иванович, не пьете? – Да я никогда не пью. – Ну что это такое, у нас даже Маничка пьет, а вы не пьете! … Вы где встречали новый год, у Омона-Момона, у Корша-Лакорша? Пили шампанское, платили десятки и сотни рублей, а ведь не догадались пожертвовать в пользу церкви хоть пустые бутылки… Что посеешь, то и пожнешь. Вместо свеклы малина не вырастет… Нет, что ни говорите, а надо молить большевиков, чтобы они еще годочков на пять остались, чтобы хорошенько вышколить нас,» и т. д. Так говорил Архиепископ Варнава в храме Божием. Любопытно бы было послушать его, как он говорит где-нибудь в комнате. Кто-то уверял меня, что это тот самый Варнава, которого в епископы произвел Распутин прямо из огородников, и что ему 95 лет. Не врут ли?

Кончился несчастнейший для меня 1921 год (1+9+2+1=13). Свое личное горе я описал как сумел, а всенародного горя и не опишешь, – это горе, как море.

В Библии есть такие стихи, которые как раз опишут все происходившее. Воспользуюсь ими, чтобы не ломать голову над сочинением какого-нибудь прощального «резюме» этому злодею – 1921 году.

Пророк Исайя.Гл. 59, ст. 8. «Пути мира они не знают, и нет суда на стезях их, пути их искривлены, и никто, идущий по ним, не знает мира.»

1 кн. Ездры.Гл. 8, ст. 72. «Ибо грехи наши поднялись выше голов наших, и безумия наши вознеслись до неба.»

Пророк Иеремия.Гл. 19, ст. 8. «И сделаю город сей ужасом и посмеянием; каждый проходящий чрез него изумится и посвищет, смотря на все язвы его.»

Притчи Соломоновы.Гл. 1, ст. 11–14. «Если будут говорить: иди с нами, сделаем засаду для убийства, подстережем непорочного без вины; Живых проглотим их, как преисподняя, и – целых, как нисходящих в могилу; Наберем всякого драгоценного имущества, наполним домы наши добычею; Жребий твой ты будешь бросать вместе с нами, склад один будет у всех нас.»

Плач Иеремии.Гл. 5, ст. 1–8. «Вспомни, Господи, что над нами совершилось: призри и посмотри на поругание наше: Наследие наше перешло к чужим, домы наши – к иноплеменным; Мы сделались сиротами, без отца; матери наши – как вдовы. Воду свою пьем за серебро, дрова наши достаются нам за деньги. Нас погоняют в шею, мы работаем – и не имеем отдыха… Отцы наши грешили: их уже нет, а мы несем наказание за беззакония их. Рабы господствуют над нами, и некому избавить от руки их.»

Жаль только, что в «Плаче» нет цен на дрова. У нас они теперь 1.200.000за погонную сажень. Сосновый гроб, обитый бумагой, немного украшенный цинком, 1.500.000 р. Рытье могилы 1.500.000 р. и т. д. Одним словом, похороны обошлись в 9 миллионов.