Текст книги "Воспоминания"

Автор книги: Николай Полетика

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

Мы с захватывающим волнением читали газеты, единственный для нас источник сведений. 1 августа на видных местах в Конотопе были расклеены афиши о всеобщей мобилизации запасных и назначен первый день явки на мобилизацию – 2 августа.

Напряжение в городе, в каждой семье достигло крайнего предела. Было трудно найти семью, где мобилизации не подлежали 1, 2, а то и 3 человека. Наша семья оказалась редким исключением, так как отец вышел из призывного возраста, а мы, сыновья, не доросли до него. И в городе, и в деревнях стоял стон и плач матерей, жен, сестер. Происходили раздирающие душу сцены. Полевые работы, уборка хлеба были заброшены. Правительство, учитывая опыт частичных мобилизации в годы русско-японской войны, закрыло государственные винные лавки (так наз. «казенки» или «монопольки») и опечатало запасы водки и вина во всех частных магазинах. Продажа водки и вина была запрещена.

В целом мобилизация в Конотопе и уезде прошла сравнительно трезво и спокойно, без еврейских погромов и беспорядков среди крестьянства и рабочих. Произошли беспорядки лишь в немногих селах, где толпа призывников разбила «монопольки» и напилась, но эти случаи были исключением, а не правилом, так как в предвоенные годы из-за дешевизны водки производством самогона ни в городе, ни в деревне не занимались.

В середине августа 1914 г. мы получили из Киевского Университета извещения о том, что мы зачислены в число студентов, и отправились в Киев. Первые дни прошли в беготне по магазинам, в поисках квартиры, в получении студенческого билета и «зачеток». Комнату нашли на Жилянской улице, недалеко от вокзала за 15 рублей в месяц, с отоплением, освещением и скудной мебелью. Кроме того родители ассигновали нам по 25 руб. в месяц «на жизнь».

Из наших гимназических товарищей встретили лишь Сашу Амханицкого. Мы обнялись и расцеловались. Саша был в подавленном настроении. Он сказал, что его не приняли в число «действительных студентов» университета (он собирался на юридический факультет), так как у него была лишь серебряная медаль, а трехпроцентная норма была заполнена «золотомедалистами». Самый способный и самый образованный ученик нашего выпуска мог стать лишь экстерном не то Психоневрологического Института, не то Университета Шанявского.

Наш разговор коснулся прежде всего событий на фронте: положение воюющих против немцев было очень тяжелым. Я сказал Саше, что ошеломлен внезапностью и стремительностью событий, что я как будущий историк захвачен и потрясен ими. Я хочу изучить процесс возникновения войны и ее подготовку и выяснить ее виновников. «Конечно, главный виновник – немцы во главе с Вильгельмом, – заявил я. – Они на нас напали, так как мы не могли отдать сербов на растерзание австрийцам». «Вот видишь, сама жизнь дает тебе тему в руки, – ответил Саша. – Когда кончишь университет, займись историей этой войны. Но помни, что написать всю правду будет невозможно: многие факты и документы будут ещё долго сохраняться в тайне».

Этот разговор фактически был началом моего пути в исторической науке и как бы определил мою будущую специальность – историка Первой мировой войны.

Мы с трепетом следили за ходом военных действий. Киев был глубоким тылом армий Юго-Западного фронта, но после разгрома австро-венгерских войск в Великой Галицийской битве (конец сентября) жизнь в городе протекала почти нормально. Война была мало заметна – о ней говорило лишь обилие солдат и офицеров в походной форме на улицах, повозки с ранеными, появление «беженцев» из прифронтовой полосы и приграничных районов, в особенности евреев, выселенных в принудительном порядке. Но в остальном Киев в первые месяцы войны жил почти той же жизнью, что и в довоенное время. Даже поражение армии Самсонова не вызвало опасений и тревог. Занятия в школах и высших учебных заведениях шли нормально, перебоев с продуктами не было. Урожай 1914 г., несмотря на мобилизацию нескольких миллионов мужчин в армию, кое-как сняли, а прекращение вывоза хлеба за границу (около 650-750 млн. пудов) даже создало запас зерна в стране. Магазины были полны товаров; обувь, одежда, мануфактура продавались по обычным ценам. Военная цензура «выправляла» отчеты военных корреспондентов, но раненые и беженцы рассказывали об огромных потерях наших войск. Только поздней осенью 1914 года появились первые «подпольные» слухи об огромных потерях солдат и офицеров на фронте, о бездарности русского командования, о решительном превосходстве врага в технике и вооружении, о недостатке у нас техники и вооружения – винтовок и патронов, пушек и снарядов. Солдаты и офицеры, приезжавшие с фронта, рассказывали своим родным, что армии пришлось приостановить военные действия из-за нехватки оружия и снарядов. Но настроение в войсках и в тылу было бодрое, и в выигрыш войны верило огромное большинство населения. И хотя корреспонденции с фронта становились более туманными и менее славословящими, в тылу и, в частности в Киеве, ещё не было беспокойства и тревоги, и наш первый учебный год в университете прошел спокойно.

В 1914 г. Киевский Университет по составу своих студентов представлял настоящий Вавилон: русские, украинцы «вообще» и «щирые» украинцы (у них была своя форма – национальный украинский костюм или по меньшей мере вышитая украинским узором сорочка), поляки в сплюснутых блином студенческих фуражках, «истинно-русские» немцы, грузины и другие кавказские народности (на Кавказе тогда ещё не было своего университета), большей частью в бурках и папахах, а иногда и с кинжалами на боку.

В 1914 г. студенты не призывались в армию, и университетская жизнь протекала почти как в прежние годы.

Занятия в университете начались в середине сентября.

Посещение лекций было необязательным. Лекции посещали либо тогда, когда они были интересными (доц. Зеньковский), либо тогда, когда у профессора не было своего учебника и его требования было невозможно уяснить, не посещая его лекций. Но здесь могли быть и осечки. Так, например, проф. Гиляров издал собственный учебник по истории философии, и лекции его посещались поэтому довольно скудно: «Зачем ходить на лекции, ведь то, что скажет Гиляров на лекции, можно найти в его учебнике?» Повидимому, это мнение студентов дошло до Гилярова, ибо в один прекрасный день 34 студента составили очередь для сдачи курса «Введение в философию» и встретились с неприятной неожиданностью: Гиляров, принимая студентов по одиночке, задавал каждому один и тот же вопрос:

«Какой философ видел сон во сне?» и, не получив правильного ответа, любезно предлагал придти для сдачи экзамена ещё раз. Наконец тридцать третий по счету студент вспомнил фразу Гилярова на лекции: Фихте рассматривал окружающую действительность как сон, а отражение действительности в сознании человека – как сон во сне. На вопрос Гилярова студент выпалил «Фихте», получил высшую оценку («весьма удовлетворительно») и, выходя из аудитории, шепнул и тридцать четвертому, последнему в очереди студенту: «Фихте». Тот тоже получил «весьма удовлетворительно» и скромно удалился.

Подобный экзамен поставил бы на дыбы любого декана или ректора любого вуза в советские времена, вызвал бы вмешательство профкома, комсомола и парткома и мог стоить работы в вузе преподавателю, если последний не имел крупного научного имени, ибо с тридцатых годов у начальства сложилось прочное мнение: в плохих отметках, а следовательно в плохих знаниях, виноваты не студенты, а их преподаватели.

Ректор каждого вуза и декан каждого факультета были кровно заинтересованы в том, чтобы по количеству «неудовлетворительных» отметок его вуз или его факультет на общегородском вузовском соревновании не стоял на последнем месте.

Огромный интерес у студентов историков вызывали лекции проф. М.В. Довнар-Запольского. Их старались не пропускать, ибо он читал свой курс весьма своеобразно. Так, например, излагая тему «Колонизация северо-восточной России и начало возвышения Москвы», он почти не касался «ткани жизни прошлых времен», т.е. фактической стороны этого вопроса. Из 2 часов лекции на это тратилось 15-20 минут, а остальное время было посвящено историографии излагаемого вопроса:

Н.М. Карамзин объяснял это явление так-то, С.М. Соловьев – так-то, В.О. Ключевский, С.Ф. Платонов, Н.А. Рожков и др. объясняли каждый данное явление по-своему. «Довнар», как мы его любовно величали в своей среде, объяснял, что он считает в оценке каждого историка правильным или ошибочным и почему именно, и добавлял: «А я объясняю этот процесс так-то по следующим причинам…» и т.д.

Перед студентами раскрывались лаборатория к в известной мере приемы научного анализа исторических событий, зарождение новых точек зрения и отрицание и отмирание старых, господствовавших ранее в исторической науке. Понятно, что интерес студентов к лекциям Довнара был огромен и у него аудитория – обычно самая большая в университете, – была битком набита студентами не только нашего, но и других факультетов.

Первый год учебы в университете оказался для меня нетрудным. Лекции Довнар-Запольского и Зеньковского я посещал усердно, стараясь не пропустить ни одной. Лекции проф. Гилярова («Введение в философию») и проф. Сонни («Гораций») посещал далеко не все. Зато лекции доц. Дложевского (он разбирал и комментировал трагедию Эврипида «Ипполит») пришлось посещать без пропусков из-за недостаточного знания греческого языка. Оно не позволяло ни мне, ни другим студентам, окончившим «полуклассическую гимназию» (где греческий язык не преподавался) успешно вести запись лекций. В конце концов мы «кооперировались»: я, например, записывал только перевод текста, а В.Ф. Асмус – только слова, кто-то третий (кажется Н.Н.Комов, будущий участник экспедиции «Челюскина») – только грамматический разбор текста трагедии. После каждой лекции Дложевского мы составляли из своих записей полный текст лекции и переписывали его в 3 экземплярах для себя. «Ученые греки», окончившие Вторую Киевскую классическую гимназию (где греческий язык преподавался с 3 класса), А. Волкович (самый талантливый из нас, впоследствии безвременно погибший по доносу) и С.С. Мокульский (впоследствии доктор филологических наук, специалист по французской и итальянской литературе и театру XVII-XVIII вв.), просматривали наш труд и выправляли его. В результате на экзаменах весной 1915 г. все мы «малоученые» или «полуученые греки» получили высшую оценку.

Я успешно перешел на 2 курс, сдав все предметы с высшей оценкой («весьма удовлетворительно»). И к концу первого года в университете среди студентов первого курса нашего факультета создалось мнение, что наша группа «двинется в профессуру»: В.Ф. Асмус – по философии, С. Мокульский – по романской филологии, А. Волкович – по истории древней Греции, Н.Н. Комов и я – по истории России.

Так кончился первый год моей учебы в университете: следующий учебный год университет провел в Саратове и вернулся в Киев лишь осенью 1916 г. Эти годы уже не были нормальными учебными годами, а с 1917 года начинается закат старого университета.

Война и «еврейский вопрос»

Если поначалу война ощущалась в глубоком тылу почти исключительно со стороны числа людских потерь (убитые, раненые и пропавшие без вести), то совсем иной она была для жителей прифронтовой полосы. Население Польши и Литвы тяжело страдало от вторжения немцев и немецких бесчинств, от военных действий, разрушений городов и сел и от пожаров. Но положение евреев в Царстве Польском, Литве и в других районах Прибалтики, а также прифронтовой полосы Украины было ещё тяжелее, так как ко всем ужасам войны и зверствам германских войск прибавились мучительства, гонения и зверства со стороны военных и гражданских властей русского царизма.

В первые два года войны обстановка для евреев была особенно болезненной и мучительной. Я знал о положении еврейства и об отношении его к войне от евреев-беженцев из прифронтовой полосы и от евреев, с которыми был дружен.

Мы дружили с семьей Зороховичей, с которыми я и Юрий познакомились летом 1913 г. Это была богатая семья, владевшая в селе Дубовязовке, в 18 км от Конотопа, большим имением в несколько сот десятин (га), просторным барским домом и 2 заводами – сахарным и винокуренным. Младшие Зороховичи – наши сверстники, дочери Маруся и Ирен и сын Альфред, стали нашими близкими друзьями. Наша дружба ещё более укрепилась в годы Мировой и Гражданской войн и прервалась (но не прекратилась) лишь после моего переезда в Петроград в 1923 году.

В первые дни войны Зороховичи были полны надежд. Они верили, что разгром Германии приведет к коренному перевороту во внутренней политике России. В России утвердится парламентаризм, и Государственная Дума ограничит произвол самодержавия. Союз России с передовыми странами Запада – Англией и Францией – совершит коренной переворот в отношении русского царизма к евреям. Евреи дали несколько сот тысяч бойцов в армию. Неужели же правительство России не уравняет евреев в правах с другими народами России – русскими, украинцами, грузинами и т.д.? Война уничтожит черту оседлости; не будет больше ни процентной нормы в средних и высших учебных заведениях, ни «процессов Бейлиса». Но евреям, а огромное большинство их сейчас живет в пределах черты оседлости, на территории театра войны или в прифронтовой полосе, придется немало пострадать от военных действий германской армии: сожженные дома, смерть и разорение тысяч еврейских семей, голод, нищета, эпидемии – вот что сулит евреям война, и этого избежать нельзя. Но нужно с верой и надеждой смотреть на лучшее будущее, которое настанет после победы над Германией.

Саша Амханицкий, с которым я постоянно встречался в 1914-1915 гг., оценивал ситуацию гораздо реалистичнее и суровее, чем молодые Зороховичи. "Мы ведь пасынки России, и притом нелюбимые, – говорил мне Саша. – Нас призывают служить Родине, которая не признает нас своими сынами и держит за решеткой черты оседлости. Любой иностранец может жить в любом уголке России и пользоваться почти всеми правами русских подданных. А какие у нас, евреев, права? Право платить налоги и право отбывать воинскую повинность?

Всеобщая мобилизация и война, – продолжал Саша, – раскололи душу каждого еврея на две части. Одна из них помнит ещё о погромах 1905-1906 гг., о деле Бейлиса, которое оскорбило и унизило все еврейство. Другая часть, и это сейчас главный порыв души у нас, хочет защищать Россию, которую мы считаем своим отечеством, несмотря на притеснения и мучительства со стороны царских властей. К тому же Германия непосредственно угрожает еврейскому населению России между Неманом и Днепром, где евреи живут сотни лет. Немцы несут огонь и меч нашим братьям в черте оседлости! Как нам не защищать их? Но наш долг защищать не только наш народ в черте оседлости, но и всю Россию, которая вместе с Англией и Францией ведет освободительную войну в защиту малых народов против германского милитаризма. Немцы хотят захватить Бельгию и северо-восток Франции и поработить славянские народы на Балканах. Россия обещала в воззвании Верховного Главнокомандующего восстановить Польшу, которую полтора столетия тому назад разделили между собой Россия, Пруссия и Австрия. Поэтому война может привести к коренному повороту во внутренней политике и по отношению к евреям. Нельзя держать в унижении и рабстве шестимиллионный еврейский народ, давший фронту сотни тысяч бойцов. Погромщикам в России из-за ее союза с Англией и Францией будет невозможно сохранить после войны тот режим угнетения и рабства для евреев, который существовал до сих пор.

Сейчас в этой страшной и может быть последней войне евреи Европы оказались разбитыми – не по своей воле – на два лагеря: евреи в армиях стран Антанты режут и истребляют своих братьев в армиях Германии и Австро-Венгрии и наоборот. Погромы и антисемитизм существуют и в Германии и в Австро-Венгрии, правда, не в таком массовом количестве, как в России, и немцы убеждают своих евреев отомстить России за еврейские погромы и за дело Бейлиса? Сейчас евреи в армиях всех воюющих стран сражаются не столько за свои интересы – интересы еврейского народа, а за интересы Антанты и Австро-Германского Союза, то есть и за интересы стран, своих угнетателей".

Далее Саша сказал, что с фронта идут плохие вести:

военные и гражданские власти в черте оседлости продолжают и сейчас ту же политику погромов и издевательств над евреями, какая была до войны.

Действительно, главнокомандующий великий князь Николай Николаевич и его начальник штаба генерал Янушкевич с первых дней войны предоставили командующим армиями право выселять из тыла своей армии, то есть из приграничной полосы, всех «подозрительных», которые могут, по мнению командующих армиями, оказать содействие и помощь австро-германским войскам (прежде всего шпионажем). Этот приказ позволил генералам, сплошь монархистам, зачислить в «подозрительные» все еврейское население в черте оседлости. Командующие армиями и фронтами, сделавшие у Николая II карьеру не благодаря своим военным талантам и способностям, а в силу верности престолу, любви к царю и высокой степени антисемитизма (типичный пример – генерал Ренненкампф, командующий Первой армией в Восточной Пруссии), широко использовали свое право высылки «подозрительных», применив его почти исключительно к евреям. Немецкие и австрийские помещики и владельцы предприятий в прифронтовой полосе (Эстония, Латвия, Царство Польское, Волынь и Подолия), дружески принимавшие немецкие войска, и польские помещики, приветствовавшие вторжение созданных в Австро-Венгрии «польских легионов» Пилсудского в район Люблин-Холм, распускали слухи о шпионаже евреев в пользу немцев, (для того, чтобы их грехи пали на головы евреев).

Уже в первые недели войны евреи были выселены из пограничных местечек Радомской, Ломжинской и Люблинской губерний. Выселяемым давали на сборы не больше 24 часов, а иногда всего два-три часа. Поход Макензена в октябре-ноябре 1914 г. на Варшаву, спасенную подоспевшими в последнюю минуту сибирскими корпусами, привел к изгнанию всего еврейства из местечек, расположенных вдоль путей наступления и отступления германских войск (Гродзиск, Скер-Невице, Сохачев). Выселение происходило целыми общинами. К началу зимы 1914 года чуть ли не половина еврейского населения в этих районах была насильственно изгнана из своих городов и жилищ и направлена, иногда под конвоем, в тыл. Старики, женщины и дети тянулись десятки верст пешком по дождю и снегу в глубокий тыл. Выход евреев за восточные пределы черты оседлости не разрешался.

Евреи, выселенные из Польши и южных губерний Царства Польского, добрались до местечек под Киевом, в Фастов, Смелу, Белую Церковь. Они рассказывали о бесчеловечном обращении с ними русских властей, о жутких сценах, происходивших при выселении, о погромах, чинимых воинскими частями. Особенно усердствовали казаки. Они грабили и поджигали еврейские дома, расстреливали евреев по всякому поводу и без повода, брали заложников от еврейских общин и т.д. Еврейское население было разорено и умирало от голода, холода и болезней.

Юдофобская и погромная агитация поляков и военных властей была организована правительственными кругами. Царское правительство не собиралось идти на какие-либо уступки и льготы евреям: хотя бы отменить черту оседлости или разрешить евреям, выселенным из прифронтовой полосы, поселиться временно вне черты оседлости. Министр просвещения Кассо непримиримо стоял на страже «трехпроцентной нормы». Словом, для евреев не было и не предвиделось никаких послаблений в режиме.

Волна антисемитизма в армии и в тылу в силу действий военных властей захлестнули в 1914-1915 гг. Россию. Я сам слышал, как кадровые офицеры в Киеве в сентябре 1914 г. открыто хвастались: расправимся сначала с немцами, а затем и с жидами-предателями.

Напрасно Леонид Андреев в газете «Утро России» (22 ноября 1914 года) призывал снять с России клеймо варварства – прекратить юдофобскую агитацию и облегчить положение евреев. Напрасно «Лига борьбы с антисемитизмом», учрежденная Максимом Горьким, Леонидом Андреевым и Федором Сологубом, в которую вошли передовые представители русской интеллигенции, протестовала против гонений на евреев.

Отношение к евреям военных и гражданских властей – и в прифронтовой полосе, и в тылу – было таково, что уже в первые три месяца войны волна патриотизма у евреев сменилась отчаянием. Евреи поняли, что режим бесправия и гнета не исчезнет, а будет сохранен царским правительством и после войны, если союзники – Англия и Франция – не выступят в защиту евреев России.

Мне довелось говорить с евреями из прифронтовой полосы, поселенными в местечках под Киевом. Они признавались, что враги – германские и австрийские войска – ведут себя лучше по отношению к евреям, чем защитники – русская армия. Они рассказывали об издевательствах над евреями Галиции известного националиста-руссификатора графа Бобринского, назначенного генерал-губернатором Галиции, оккупированной русскими войсками. Основные удары Бобринского были направлены против униатов, которых насильственно обращали в православие, и против евреев. Поляки в Галиции обвиняли евреев в ориентации на центральные державы и во враждебности к русской армии, и монархическая военщина, веря полякам, свирепствовала.

Галицийские евреи были австрийскими под данными. В Австро-Венгрии они пользовались почти всеми правами австрийских подданных. Они знали о еврейских погромах в России и не могли ликовать и восторгаться приходом апостолов погрома в страну, где они жили столетиями. К тому же Бобринский обещал уравнять евреев Галиции в правах, то есть фактически в бесправии, с русскими евреями черты оседлости, когда Галицийская Русь будет окончательно присоединена к Российской империи. Еврейские общины в Галиции были в ужасе от подобной перспективы.

Принудив к сдаче Перемышль в марте 1915 года, русская армия одержала последний крупный успех, завершился первый и самый тяжелый для Антанты год войны. Но так как ещё в первые месяцы войны обнаружилась недостаточная подготовленность России к войне, кампания 1915 г. превратилась почти в катастрофу.

22 апреля 1915 года армия Макензена прорвала русский фронт в Галиции, и русская армия, истратившая в боях 1914 года все запасы снарядов и патронов, не имевшая ни винтовок, ни пушек, начала отступление.

Отступая в глубь страны для спасения армии, русское командование к сентябрю 1915 г. потеряло почти всю завоеванную Галицию, Царство Польское, западную часть Литвы, Курляндии и Белоруссии. Угроза Киеву стала настолько осязательной, что правительство летом 1915 г. решило эвакуировать Киевский Университет в Саратов. Отступление армии сопровождалось эвакуацией населения, промышленных и торговых предприятий, скота и т.д. Из Галиции вывезли, главным образом, военные учреждения, склады, подвижной состав Галицийских ж.-д. (12 000 вагонов), для чего на приграничных железных дорогах были построены более узкие пути. При эвакуации областей Российской империи вывозилось не только огромное количество военного имущества, но эвакуировали и целые густонаселенные промышленные районы и крупные города (Варшава, Лодзь, Вильно) с их фабриками и заводами, мастерскими, административными учреждениями, лазаретами и многими тысячами жителей. Спешная погрузка и отправка казенного и частного имущества расстроила правильную работу железных дорог в тылу. Движение составов было затруднено, так как число поездов значительно превышало пропускную способность коммуникаций. На узловых станциях возникли пробки почти в десятки верст длиной. Все это затрудняло вывоз раненых, переброску войск на угрожаемые участки фронта, снабжение фронта снаряжением и продовольствием.

Так было положено начало расстройству железнодорожного транспорта, которое ярко выявилось в 1916 г.

Эвакуация беженцев была самой тяжелой и непоправимой ошибкой русского Верховного командования. Перевозка огромного количества насильственно изгоняемых беженцев была железнодорожному транспорту не по силам. Только часть беженцев сумела попасть в поезда. Беженцы забили железные дороги, ведущие в тыл.

Основная масса беженцев, не попавшая в поезда, двинулась в тыл по шоссейным и грунтовым дорогам на телегах и даже пешком. Это было ужасное зрелище. Беженцы – голодные, измученные, оборванные, больные – медленно тянулись по дорогам, хороня у дороги на обочинах детей и стариков, не выдержавших трудностей пути. Трупы лошадей вдоль дорог отступления были другой приметой. Двигаясь к местам назначения, беженцы сеяли панику и деморализовали тыл, разносили болезни. Однако шоссейных и грунтовых дорог в конце концов тоже не хватило. В ряде районов беженцы шли сплошной стеной, вытаптывали хлеб, портили луга и леса, оставляя за собой пустыню. Не только ближние, но и глубокие тылы русской армии были опустошены, разорены, лишены последних запасов.

Русское Верховное командование в лице великого князя Николая Николаевича пыталось, Повидимому, повторить «пример 1812 года» и превратить в пустыню оставленные неприятелю земли. Но опустошение губерний запада России, изгнание их населения в глубь страны привели к деморализации населения внутренних губерний, дезорганизации транспорта и хозяйства, к росту недовольства и недоверия к власти в стране, которые в 1917 г. вылились в революцию.

Отступление армии сопровождалось массовым принудительным выселением евреев из оставляемых районов. В апреле-мае 1915 г. были выселены евреи из прифронтовых районов Ковенской, Курляндской (курляндские немцы, с ликованием встречавшие немецкие войска, были оставлены в Курляндии!), Сувалкской и Гродненской губерний. В числе этих беженцев было около 200 000 стариков, женщин и детей. Часть их была посажена в товарные вагоны и вагоны для скота, и их везли, поистине, как скот, не выпуская из вагонов на станциях. Плач детей, рыдания и стоны матерей, молитвенные песнопения стариков стояли в воздухе. Вначале евреев вывозили в глубокий тыл в левобережную Украину и в восточные районы Белоруссии, но в августе 1915 г. все же пришлось временно отменить черту оседлости и «беженцы-евреи» были на время войны допущены во внутренние великорусские губернии. Мне пришлось видеть некоторых из этих беженцев осенью и зимой 1915 г. в Саратове, и их рассказы об «эвакуации» нельзя было слушать без негодования и боли.

Выселение евреев было принудительным и массовым. 3 мая 1915 г. ев реи с женами и детьми были изгнаны из всей Курляндии. Евреям в Миттаве был дан на выезд срок в одни сутки. 5 мая евреев изгнали из Ковно и Поневежа. В этот день из Ковенской губернии и города Ковно были выселены несколько десятков тысяч евреев. Выселение сопровождалось грабежами и насилиями. «Беженцы-евреи», как их официально называли в газетах, рассказывали, что Литва была разграблена ещё до прихода немецких войск. Армия, отступая, гнала перед собой массы измученных и разоренных евреев. Еврейские лавки в эвакуируемых районах были захвачены поляками и литовцами. Заложникам – раввинам и именитым членам еврейских общин – угрожали расстрелом или виселицей, если еврейское население, оставшееся вопреки приказам об эвакуации в эвакуируемых городах и местечках, дружелюбно встретит немецкие войска.

Военное командование хотело приписать евреям свою вину за поражение русской армии в результате своей неспособности и своих ошибок. В июле 1915 г. военные власти запретили все еврейские газеты и журналы, издававшиеся в Польше и Литве под тем предлогом, что предатели-евреи в цитатах из Библии, печатаемых в еврейских газетах, передают сообщения немецким войскам.

Военная газета «Наш Вестник», издававшаяся штабом Северо-Западного фронта, обвинила евреев местечка Кужи близ Шавли в измене: они якобы спрятали немцев в погребах своих домов, и потому отступающие русские войска подверглись обстрелу от спрятанных немцев и понесли большие потери. Это сообщение Штаба Северо-Западного фронта было повторено в «Правительственном Вестнике» (Петроград) и расклеено как сенсационное сообщение на улицах.

Но это сообщение было чистейшей выдумкой, так как еврейское население было эвакуировано из Кужи задолго до прохода через Кужи отступающих русских войск.

Отступление из Литвы было самой страшной трагедией по сравнению с отступлением на других участках фронта. Сотни тысяч солдат и повозок забили шоссейные и проселочные дороги, сгоняя с них беженцев различных национальностей – литовцев, поляков, латышей, евреев. От погромов и насилий пострадало все население Литвы, но еврейское – пострадало больше всех. В августе и сентябре 1915 г. были организованы отступающими воинскими частями погромы евреев в Виленской, Витебской и Минской губерниях: здесь были разграблены и разрушены многие местечки, сожжены и разрушены сотни домов, убиты и искалечены старики и дети, изнасилованы женщины и девушки. Особенно пострадали Сморгонь, Постава, Крево, Глубокое, Докшица, Лемешкевичи. Солдаты и казаки под предлогом поисков спрятанных евреями немцев врывались в дома, грабили, ломали вещи, насиловали женщин. Евреи бежали в леса. В местечке Плотцы группа солдат-евреев с оружием в руках выбила казаков из старинной синагоги, где те разбили ковчег, порвали свитки Торы и изнасиловали женщин. В Сморгони больной старик Соболь был застрелен на глазах детей казачьим офицером. В Минске казаки согнали в лес женщин и девушек и изнасиловали их.

Германская пропаганда широко использовала эту обстановку озверения и одичания. Немцы разбрасывали в Польше и Литве прокламации с призывом: «Евреи, вспомните дело Бейлиса! Вспомните Кишинев и другие погромы!»

В июне 1915 года я сдал экзамены весенней сессии и вернулся в Конотоп. Здесь я получил свою первую работу в качестве репетитора, взявшись подготовить к поступлению в гимназию мальчугана девяти лет, сына управляющего крупной помещичьей экономией под Бахмачем. Затем я несколько дней гостил в Дубовязовке, где снова встретился с Зороховичами. Они были в ужасе от событий «на еврейском фронте». На победу России в войне они уже не надеялись, но верили в то, что Англия и Франция окажут помощь России вооружением и восстановят мощь и боеспособность русской армии.

У Зороховичей мне довелось встретиться с человеком, имя которого вошло в историю. На веранду дома Зороховичей, где мы, молодежь, сидели, поднялся полный и жизнерадостный мужчина средних лет в хорошо сшитом, но небрежно одетом костюме. Он весело и непринужденно болтал с нами, хотя мы были чуть ли не вдвое моложе его. Когда он ушел, Ирен Зорохович, лукаво улыбаясь, спросила меня: