Текст книги "На службе военной"

Автор книги: Николай Воронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

В конце сентября меня вызвали в Москву: в Ставке накопилось много срочных дел.

Ночной разговор

Время было горячее. Все забыли об отдыхе. Не успел я проработать в своем управлении несколько дней, как получил задание Ставки немедленно выехать на Московский фронт для проверки боевой готовности частей и соединений. Вражеские войска подходили все ближе к столице. Наш резервный Московский фронт мог со дня на день войти в соприкосновение с противником.

В проверке боевой готовности 33-й армии принимала участие группа преподавателей Артиллерийской академии имени Ф. Э. Дзержинского во главе с генералом П. М. Прохоровым. Мы вникали во все, вплоть до размещения и использования станковых и ручных пулеметов. Я обратил внимание на отлично отрытый и замаскированный окоп. Распоряжался в нем пожилой командир отделения, настолько грузный, что ремень у него на поясе еле сходился. Завидя меня, он четко отдал честь,

– Господин генерал! – начал он свой рапорт.

Разговорились. Оказывается, он был унтер-офицером в царской армии, служил и при Керенском. С тех пор еще застряло в голове обращение "господин генерал". Давно бы на покой пора старику, но не смог усидеть, когда враг подошел к самой Москве. Добровольно вступил в народное ополчение. Получился из него замечательный командир. Его отделение показало себя с самой лучшей стороны.

На Московском фронте не хватало артиллерии. Но пока мы не могли ее пополнить. Оставалось одно: побольше завезти боеприпасов на огневые позиции.

Командование попросило меня порекомендовать опытного специалиста на должность начальника артиллерии фронта. Я назвал имя начальника Артиллерийской академии имени Ф. Э. Дзержинского генерала Л. А. Говорова. Предложение тут же приняли в Ставке и без промедления оформили приказом.

Внезапно меня вызвали в Ставку. Наша машина стрелой полетела в Москву. Вечером в тот же день я был в маленьком, неприметном особняке на Кировской улице. В приемной встретил А. И. Микояна. Он сказал, что меня ждут.

Потребовали краткий доклад о состоянии и боевой готовности частей и соединений Московского фронта, в которых мне удалось побывать.

Вдруг раздался заунывный сигнал воздушной тревоги.

Всем пришлось уйти в правительственное бомбоубежище. Свой доклад я продолжал здесь. Члены правительства подробно расспрашивали меня об организации обороны, настроениях людей. Особое внимание уделяли артиллерии.

Речь зашла и об управлении огнем артиллерии. Я пожаловался на недостаток в средствах связи. Сейчас же была затребована справка о производстве у нас полевых телефонных аппаратов, телефонного кабеля, радиостанций. Цифры, приведенные в ней, были большие. Наша промышленность производила много, но потребности были еще больше.

Пригласили А. И. Микояна и предложили ему срочно и в возможно больших количествах закупить средства связи за границей.

– А ваше дело, – сказали мне, – проследить, чтобы артиллерия стала главным их потребителем. Так и передайте начальнику связи Красной Армии.

На следующий день я позвонил генералу И. Т. Пересыпкину и информировал его о решении Ставки. После этого артиллерия всю войну снабжалась средствами связи в первую очередь.

В эту ночь противник летал и бомбил очень много, но лишь несколько бомб упало в черте города. Все остальные были сброшены на огневые позиции зенитной артиллерии. Когда об этом доложили в Ставку, Сталин сказал мне:

– Вот видите, как они охотятся за нашей артиллерией. Знают ей цену. Нам нужно беречь ее.

Наконец раздался отбой. Все вышли из убежища. На улицах уже было светло, в воздухе тихо.

Через несколько дней мне позвонил начальник Генерального штаба Б. М. Шапошников и попросил приехать к нему. Я прибыл без промедления. Шапошников сидел за. письменным столом, без кителя, курил папиросу за папиросой и пил крепкий, почти черный чай. Он был, как всегда, приветлив, извинился, что из-за жары вынужден работать без кителя, и начал деловой разговор своим любимым выражением: "Ну, батенька мой". Шапошников рассказал, что поздно ночью получил указание разработать и внести в Ставку предложение о постоянном прикрытии пехотой нашей артиллерии из расчета: взвод пехоты на батарею, рота пехоты – на дивизион.

– Уж не вы ли явились инициатором этой затеи? – спросил меня Шапошников. Он спрашивал строго, раздраженно. Мне пришлось дать ему честное слово, что впервые слышу об этом.

Предложение звучало нелепо. Но у него, конечно, нашлись ярые сторонники. Чтобы угодить Сталину, эти люди подвели и "историческую базу", раскопали сведения, что в первую мировую войну всегда выделялось прикрытие для артиллерии и именно в таком количестве. Какие-то советчики предложили пойти дальше: создать постоянные подразделения пехоты при артиллерии.

Борис Михайлович сделал подсчеты и получил, конечно, астрономические цифры. Десятки стрелковых дивизий пришлось бы снимать с фронта.

– Что же делать будем?

Думали мы долго. Наконец решили внести такое предложение: общевойсковые командиры должны выделять для прикрытия штатной и приданной им артиллерии пехотные подразделения, если это вызывается обстановкой. Кроме того, необходимо ввести на вооружение артиллерии, без увеличения численности ее личного состава, станковые, ручные пулеметы и автоматы. Когда Б. М.Шапошников докладывал об этом в Ставке, я поддержал его, подтвердил его выводы. Под натиском убедительных доказательств вопрос был решен так, как предложили мы.

Дела повседневные

Мы работали в тесном контакте с начальником ГАУ Н. Д. Яковлевым и его первым заместителем И. И. Волкотрубенко. Я держал их в курсе принимаемых решений в Ставке, чтобы они не падали как снег на голову. А директивы сыпались без конца. Они требовали больше и больше оружия, да еще обязательно в краткие сроки. Это ставило нас в труднейшие условия. Неожиданные решения часто принимались без нашего ведома и участия.

Получив вызов в Государственный комитет обороны или в Ставку, я по пути гадал, по каким же вопросам придется держать ответ. Поэтому на всякий случай брал с собой большой портфель, набитый разнообразными материалами. А в кармане всегда была наготове памятная книжка со справочными данными. Кстати сказать, я не стеснялся открыто пользоваться этой книжкой. Вскоре стало ясно, что являться в Ставку и в Комитет обороны мне нужно всегда вместе с начальником ГАУ, чтобы тут же принимать необходимые решения и докладывать конкретные предложения. Скоро к этому привыкли, и нас стали вызывать вместе.

Как-то в частной беседе А. И. Микоян поделился со мной мыслями о значении резервов в народном хозяйстве, о трудностях их создания. В большой войне не бывает ничего лишнего, и резервы выручают в тяжелой обстановке. Слова Анастаса Ивановича заставили меня всерьез подумать о создании резервов артиллерийского вооружения и боевой техники. Вместе с Н. Д. Яковлевым мы решили заняться этим делом, несмотря на трудности и нехватки. До поры до времени было решено не раскрывать нашей тайны. Мы откладывали в резерв Ставки то немногое, что оставалось у нас за счет перевыполнения планов промышленностью, производящей артиллерийское вооружение и боеприпасы.

Обычно раз в месяц я и Н. Д. Яковлев (а когда я был в отъезде, то он один) докладывали в Ставке проект распределения вооружения и боеприпасов на следующий месяц войны.

Однажды при утверждении такой ведомости Сталину бросились в глаза цифры: "Для НКВД – 50000 винтовок". Он забросал нас вопросами: кто конкретно дал эту заявку, зачем столько винтовок для НКВД? Мы сказали, что сами удивлены этим, но Берия настаивает. Тотчас же вызвали Берия. Тот пытался дать объяснение на грузинском языке. Сталин с раздражением оборвал его и предложил ответить по-русски: зачем и для чего ему нужно столько винтовок?

– Это нужно для вооружения вновь формируемых дивизий НКВД,– сказал Берия.

– Достаточно будет и половины – двадцати пяти тысяч,

Берия стал упрямо настаивать. Сталин дважды пытался урезонить его. Берия ничего не хотел слушать. Тогда раздраженный до предела Сталин сказал нам:

– Зачеркните то, что там значится, и напишите десять тысяч винтовок.

И тут же утвердил ведомость.

Когда мы вышли из кабинета, нас догнал Берия и бросил злобно:

– Погодите, мы вам кишки выпустим!

Эту фразу он неоднократно бросал мне и Н.Д.Яковлеву в минуты, когда был недоволен нашими докладами или действиями. Мы не придавали тогда должного значения его словам, считали их своего рода восточной шуткой. Только позже стало нам известно, что этот выродок и предатель обычно приводил свои угрозы в исполнение.

Спустя некоторое время мы вновь докладывали проект распределения артиллерийского вооружения и боеприпасов на следующий месяц. Яковлев шепнул мне, что пора доложить о накопленных нами резервах. Мы опасались, что Верховный рассердится: в такое тяжелое время мы припрятывали кое-что про запас. Все знали его крутой нрав. Но опасения оказались напрасными. Он очень обрадовался, когда узнал, что в его резерве есть около миллиона 76-миллиметровых снарядов. Похвалил нас и тут же увеличил некоторым фронтам отпуск снарядов. Так был узаконен постоянный резерв, за счет которого можно было удовлетворять внезапно возникающие потребности фронтов.

Мне еще раз пришлось выехать по заданию Ставки на западное направление, в 24-ю армию, оборонявшуюся в районе Вязьмы. Вместе с артиллерийскими командирами мы разработали систему борьбы с вражескими танками, наметили рубежи заградительного огня, наладили управление огнем, взаимодействие с пехотой.

Во время объезда оборонительных рубежей 24-й армии я не раз побывал в Вязьме. Бросались в глаза значительные запасы зерна, нефти и других ценностей, которые могла уничтожить авиация противника. Когда я опрашивал, почему все это не вывозится в глубь страны, обычно следовало:

– Нет указаний... А если бы они и были, то нет транспорта. А если бы и транспорт нашелся, то дело остановилось бы из-за отсутствия тары, рабочих рук и по многим другим причинам.

Я позвонил в Москву Маленкову. Тот посчитал этот вопрос, видимо, слишком мелким для себя. Тогда я поговорил с А. А. Андреевым. Он выслушал меня внимательно и пообещал немедленно принять меры.

Действительно, на следующий день, снова проезжая через Вязьму, я с удовлетворением увидел, что погрузка и отправка зерна, нефти и других запасов идут полным ходом. Распоряжение А. А. Андреева встряхнуло местных руководителей, заставило взяться за дело. Сразу все нашлось для спасения ценных запасов.

В конце июля 1941 года в войска была разослана специальная директива об организации боевого применения артиллерии в обороне. В ней давались указания о наиболее эффективном использовании артиллерии в борьбе с танковыми и моторизованными частями, артиллерией и авиацией противника. Обращалось внимание на необходимость улучшения артиллерийской разведки, службы наблюдения и оповещения о вражеских танках. От артиллерийских частей и подразделений требовалась постоянная готовность к открытию огня как по атакующим танкам и мотопехоте противника прямой наводкой – с открытых позиций, так и по танкам на маршрутах их движения, местам их сосредоточения, рубежам развертывания – с закрытых огневых позиций. В директиве также указывалось на необходимость подготовки заградительного огня перед противотанковыми препятствиями (рвы, минные поля, надолбы, засеки), а также привлечения для отражения атак пехоты, следующей за танками, не только пушечной, но и гаубичной артиллерии.

Директива Ставки требовала постоянной готовности всей артиллерии, легкой и тяжелой, к стрельбе по батареям и наблюдательным пунктам противника. Указывалось, что успех борьбы с артиллерией противника в значительной мере зависит от устойчивости боевых порядков нашей артиллерии. Это может быть достигнуто хорошим инженерным оборудованием и маскировкой, созданием большого количества запасных и ложных огневых позиций и наблюдательных пунктов.

Серьезное внимание обращалось на необходимость организации и проведения артиллерийских контрподготовок.

Контрподготовка должна была обеспечивать: поражение артиллерии противника, подавление его живой силы и огневых средств в районах сосредоточения и с исходном положении для атаки, разрушения путей подхода и линий связи, расстройство управления и в конечном счете срыв артиллерийской подготовки и самой атаки противника.

В директиве было также указано на необходимость прикрытия боевых порядков основной массы нашей артиллерии огнем зенитной артиллерии.

Эта директива Ставки сыграла немаловажную организующую роль в оборонительных боях и операциях Красной Армии первого периода войны.

Враг приближается к Москве

Немецко-фашистское командование рассчитывало захватить Москву путем глубокого обхода с флангов и сокрушительного удара с фронта.

30 сентября начали свое продвижение к столице части 2-й танковой армии противника. Остальные силы группы армий "Центр" – 2 октября. Гитлер в своем приказе заявил: "Созданы наконец предпосылки к последнему огромному удару, который еще до наступления зимы должен привести к уничтожению врага". Японскому послу в Берлине он пообещал овладеть Москвой к 12 октября. Захват Москвы должен был стать сигналом для начала военных действий империалистической Японии против Советского Союза на Дальнем Востоке.

На дальних подступах к столице развернулись упорные бои. Наши войска под сильным напором врата постепенно отходили на Можайскую линию обороны.

Враг был временно остановлен на рубеже восточнее Волоколамска, Можайска, Малоярославца и Калуги.

Москва представляла в эти дни вооруженный лагерь.

В конце октября гитлеровцы возобновили наступление. На ряде участков фронта создалась тяжелая обстановка.

Тревожные дни переживала Москва. Как-то я застал Сталина, когда он стоял у стола и возбужденно говорил с кем-то по телефону.

– Парашютисты? Сколько? Рота? А кто видел? Вы видели? А где высадились? Вы – сумасшедший. Не может быть, я не верю. Я говорю вам, не верю. Вы скоро скажете, что на ваш кабинет тоже уже высадились!

Верховный с раздражением бросил трубку телефона и сказал мне:

– Вот уже несколько часов меня терзают воплями о немецких парашютистах, не дают работать. Все ссылаются на слухи, а сами не видели и понятия не имеют. Болтуны и паникеры!

Я рассказал, как недавно, в бытность мою начальником Главного управления ПВО, вот так же звонили по телефону и докладывали о том, что в направлении города Владимира прорвалась группа вражеских дирижаблей, которая производит высадку крупного воздушного десанта. Наши командирские разъезды отправились для выяснения района высадки и определения хотя бы примерного количества немецких парашютистов. Кроме того, была послана воздушная разведка. Вскоре выяснилось, что никаких дирижаблей и немецких парашютистов не было да и быть не могло. Просто-напросто необычного вида кучевые облака приняли за дирижабли противника, а уж дальше вовсю разыгралась перепуганная фантазия. В первые дни войны при стрельбе нашей зенитной артиллерии по самолетам противника снарядами старого образца обычно образовывались в воздухе белые облачка, которые очень часто принимали за раскрывшиеся парашюты противника. Это тоже было основанием для паники.

Во время нашего разговора звонки о мнимых парашютистах противника продолжались. Сталин уже не хотел слушать эти доклады и отвечал, бросая трубку:

– Вранье! Нужно судить таких злостных паникеров военно-тюлевым судом!

В этой напряженной обстановке доклад, с которым я прибыл, отказался своевременным. Я предложил сформировать новые противотанковые артиллерийские дивизионы для усиления обороны Москвы, вооружив их 76-миллиметровыми орудиями, накопившимися в нашем резерве. Орудий других калибров под руками у нас тогда не было.

– Теперь даже пушки стали прятать от меня? – сказал Верховный. – Сколько дивизионов сможете сформировать?

– Десять по шестнадцать орудий в каждом.

– Это, конечно, мало. Хотя бы еще столько же...– Он задумался.– Слушайте, а что если мы эти дивизионы назовем полками?

Я стал возражать, какой же это полк из шестнадцати пушек?

– Нет, нет, вы вдумайтесь. Что значит дивизион? В нашем понимании, это единица маленькая. Командир дивизиона попадет в подчинение к какому-нибудь небольшому общевойсковому начальнику, с ним никто и считаться не будет, а в результате и артиллерию используют неправильно. Давайте, право же, назовем новые подразделения полками. Командир артиллерийского полка – это звучит! С ним не только командир дивизии, глядишь, и командир корпуса посчитается! Мало орудий в полку? Что же поделаешь. Сейчас случается, что в дивизии людей меньше, чем в нормальном полку. Но командир дивизии все-таки остается командиром дивизии. Так что пусть у нас будут артиллерийские полки. После мы увеличим в них количество батарей, как только наша промышленность получше снабжать нас будет.

Назвать артдивизион полком – просто, но как на деле осуществить эту реорганизацию? Для полка требовалось больше командного и личного состава, а взять их в те тяжелые осенние дни было неоткуда. К тому же общевойсковые командиры в боевой обстановке сразу поймут, с кем и с чем они имеют дело. Но что поделаешь, пришлось подчиниться приказу.

Отвели нам на формирование новых полков десять суток. Я попросил выделить в мое распоряжение людей двух противотанковых артиллерийских полков из бригады полковника Полянского, которые сейчас используются на Северо-Западном фронте в качестве обычной пехоты.

– Эти люди,– сказал я,– в свое время отличились под Шауляем. Они сражались до последнего снаряда. Не их вина, что в бою погибли их пушки. Теперь они передадут свой опыт борьбы с вражескими танками воинам новых полков.

Предложение тут же было принято. Действительно, боевые артиллеристы вскоре сыграли немалую роль в обучении бойцов новых подразделений и геройски сражались под Москвой. Это благодаря им вновь созданный 289-й артиллерийский противотанковый полк под командованием майора Ефременко в октябре – ноябре 1941 года на подступах к столице уничтожил и повредил 186 вражеских танков. 296-й артиллерийский противотанковый полк под командованием капитана Алешкина подбил тогда же 88 вражеских танков. Отличившиеся бойцы и командиры получили высокие правительственные награды.

Напряженными, бессонными были октябрьские ночи. Все силы брошены на оборону Москвы. Каждый чувствовал личную ответственность за безопасность любимой столицы. Приказом НКО устанавливалось новое служебно-правовое положение для старшей группы комсостава артиллерии: начальников артиллерии фронтов, армий, корпусов, дивизий и бригад назначить заместителями соответствующих общевойсковых командиров, предоставив им все права, установленные существующими уставами и положениями Красной Армии. Это имело большое значение для нашей артиллерии.

Ставка Верховного Главнокомандования и ГКО в трудные октябрьские дни 1941 года не покинули Москвы, а продолжали напряженно работать. Их присутствие в сражающемся городе вдохновляло людей, побуждало воинов и трудящихся еще более стойко оборонять родную столицу. Близость к фронту помогла Ставке более целеустремленно и оперативно руководить боевыми действиями войск.

Решили подтянуть под Москву ряд артиллерийских полков большой и особой мощности для стрельбы по противнику на больших дальностях и более мощными снарядами. Нам это стоило огромного труда. Упорство и изобретательность проявляли штаб начальника артиллерии, его отделы и Главное артиллерийское управление. Генерал М. С. Громадин мобилизовал силы и возможности ПВО страны на формирование частей наземной артиллерии для обороны Москвы, вооружив их зенитными орудиями.

Как-то пришел ко мне временно исполнявший должность начальника Артиллерийской академии А. А. Благонравов и доложил о том, как стало трудно в такой обстановке готовить кадры для артиллерии. Академию задергали. Комендант города Москвы вызвал как-то Благонравова и предложил получить со складов значительное количество взрывчатых веществ.

– Зачем, для чего? – удивился Благонравов.

– Уничтожать танки противника на улицах Москвы.

– Каким образом?

– Силами личного состава академии надо рассыпать взрывчатое вещество по улицам города. Танки противника пойдут и будут взрываться.

Мы вместе с А. А. Благонравовым искренне посмеялись над военной безграмотностью уважаемого коменданта. Но я пришел к выводу, что учебному заведению надо помочь. При первом же разговоре в Ставке я предложил немедленно эвакуировать Артиллерийскую академию из Москвы. Со мной согласились. Воспользовавшись этим, я высказался о целесообразности эвакуации еще двух академий – воздушной и бронетанковой. И на это было дано согласие. Три академии были срочно эвакуированы.

Ночью мы разработали по заданию Ставки предложения по увеличению производства минометов, а утром я поехал к Народному комиссару вооружения Д. Ф. Устинову для согласования выдвигаемых предложений. Быстро договорились по всем вопросам. В кабинете собралось много товарищей. Все переживали за судьбу столицы, к тому же кое у кого было неправильное, излишне мрачное представление о положении на фронте.

Как мог, я пытался ободрить людей, кратко рассказал об обстановке. Да, она тяжелая, но причин для уныния и растерянности нет.

– Знаете что,– сказал я,– а вы не примете у меня заказ на охотничье ружье?

– Сейчас мы его не выполним. Ведь под Тулой идут бои.

– Ну, ладно. Сделайте, когда будет возможно.

Дмитрий Федорович взглянул на меня и достал из-за шкафа прекрасное, тульской работы, штучное ружье 16калибра:

– Вот бери, Николай Николаевич. Я не охотник, а тебе пригодится.

Мне пришлось выискивать причины для отказа: калибр не тот, да и легковато для моей комплекции. Попросил Д. Ф. Устинова взять лист бумаги и записать заказ на новое ружье. Дмитрий Федорович все записал. По моему настоянию заказ был принят без указаний срока изготовления.

– Вы всерьез надеетесь охотиться? – недоверчиво спросили меня.

– А как же! Вот только разгромим немцев... Лица товарищей повеселели. Мы обменялись взаимными пожеланиями успеха и по-братски распрощались. Красивое и ценное ружье вновь заняло свое место за шкафом.

Точно в срок я докладывал в Ставке о готовности Новых противотанковых артиллерийских полков. Примем уже не десяти, а двадцати! Я испросил разрешение обратиться в Генеральный штаб за директивой: куда и когда направлять эти части. Верховный посмотрел на меня с недоумением:

– А кто там сейчас это может решить? Давайте сейчас, здесь же примем решение и отправим полки немедля на фронт. А вы должны проследить, чтобы они попали именно туда, куда направляются Ставкой.

Тотчас же была развернута карта, и Сталин отметил на ней, куда направить новые части. Я доложил также о переформируемых, перевооружаемых и восстанавливаемых артиллерийских полках большой и особой мощности.

Я торопился быстрее распорядиться об отправке на фронт артиллерийских резервов. Поэтому попросил разрешения уйти, но мне было предложено подождать. Позвонил в штаб и приказал приступить к подготовке всех необходимых документов, а также дать частям предварительные распоряжения.

В эти часы я был свидетелем кипучей деятельности Ставки, куда были вызваны для решения неотложных задач по обороне столицы крупные партийные и советские работники. Когда большинство вопросов выяснилось, мне сказали:

– Сейчас вами займемся. Принято решение направить вас в Ленинград полномочным представителем Ставки. Вы подождите, вам должны дать пакет особой важности для командования Ленинградского фронта.

Вскоре принесли этот пакет. Огромный конверт из плотной бумаги был скреплен массивными сургучными печатями. Мне пересказали краткое содержание пакета и предложили хорошо запомнить. Это были указания о наступательных действиях в районе Невской Дубровки. Встречными ударами Ленинградского фронта и 54-й армии, наступавшей с востока, предполагалось пробить брешь в обороне противника и разорвать кольцо блокады.

Неожиданной критике подверглись работники Генерального штаба:

– Как можно в таком виде вручать важный документ!

Последовало распоряжение сделать пакет маленьким, а документ напечатать на тонкой папиросной бумаге, чтобы при опасности можно было его мгновенно уничтожить. Пришлось терпеливо ждать, пока все переделают.

Мне предложили позвонить командующему Военно-воздушными силами П. Ф. Жигареву и потребовать, чтобы он выделил для меня специальный самолет и истребители сопровождения дальнего действия.

Героический Ленинград

На оружии – ленинградская марка

На аэродроме меня ждал большой пассажирский самолет. Через некоторое время прилетели пять двухместных истребителей. Командир и штурман воздушного корабля были опытными летчиками, но, к сожалению, они никогда не летали во время войны в Ленинград. Им был неизвестен даже курс перелета от Хвойной до Новой Ладоги и далее на бреющем полете над Ладожским озером. Штурман признался, что у него нет никакой уверенности в успехе полета.

Я позвонил Жигареву. Тот пообещал быстро исправить ошибку и попросил подождать другой самолет. Прошло несколько часов. Наконец самолет появился. Но и этот экипаж тоже ни разу не летал в Ленинград, к полету не готовился, проложить курс по карте штурман не смог.

Погода была по-прежнему плохой – туман, снегопад. Время шло, а я продолжал сидеть на Центральном аэродроме в Москве, кляня безответственность руководителей Военно-воздушных сил.

Я не захотел вновь обращаться к командующему ВВС, а позвонил начальнику Гражданского воздушного флота и попросил выручить меня из беды, дать надежный самолет, летавший осенью в Ленинград и обратно. Тот охотно согласился. Экипаж присланного им пассажирского самолета хорошо знал условия перелета в блокированный врагом город. Но летчики умоляли отказаться от прикрытия истребителей. По их мнению, без них они надежнее доставят меня по назначению.

Как я мог согласиться на это, помня длительные вчерашние хлопоты в Ставке? Я объяснил командиру корабля, что мне приказано лететь в сопровождении истребителей ВВС. Тяжело вздохнув, он согласился.

Мы наконец поднялись в воздух. Пятерка истребителей летела за нами на малой высоте. Вскоре вошли в полосу сплошного тумана. Когда прояснилось, мы насчитали только четыре истребителя. Где же пятый? Около двух часов дальнейшего полета я не находил себе места, опасаясь гибели исчезнувшего самолета.

На бреющем полете прошли над Ладожским озером. Выглянуло солнце. Влево от нас на большой высоте промелькнули два "мессершмитта": то ли они нас не заметили, то ли побоялись связываться.

Вскоре благополучно приземлились на аэродроме, где нас уже ждали. Настроение у меня было плохое – переживал потерю пятого самолета.

К нашей группе подошли два летчика. Они скромно стояли в сторонке и слушали наш оживленный разговор. Эти летчики оказались экипажем "потерявшегося" истребителя. Выйдя из полосы тумана, они решили в Москву не возвращаться, а взяли курс на Ленинград через территорию, занятую немцами, и прибыли раньше нас.

Прямо с аэродрома я поехал в Смольный к Андрею Александровичу Жданову. Разговор касался предстоящей наступательной операции по восстановлению связи с Большой землей. А. А. Жданов подробно рассказал о состоянии фронта и города.

Ленинград переживал тяжелое время. Кольцо блокады замкнулось накрепко. Противник оставил попытки взять город штурмом – у него не хватило на это сил,но теперь решил задушить его голодом, постоянным артиллерийским огнем и бомбежками. Гитлеровцы трезвонили по радио о том, что большевистская твердыня неизбежно падет, она сама сдастся на милость победителей.

На сердце было тревожно. Ленинград никогда в своей истории не был в таком опасном положении. Делом чести нашего поколения было его спасти. Все мы верили в стойкость и мужество ленинградцев, знали, что никто из них не будет просить пощады у врага. Проезжая по улицам и площадям, я видел амбразуры, появившиеся в стенах домов, дзоты, построенные на перекрестках. Город приготовился к бою... Но вместе с тем бросалось в глаза и другое: город стал словно еще многолюднее.

Жданов подтвердил это: да, в Ленинград из окрестных районов съехалось много тысяч людей, не пожелавших попасть под власть гитлеровцев. Продовольственные запасы в городе истощались – немецкая авиация подожгла знаменитые Бадаевские склады. Путей эвакуации населения из осажденного города почти нет: на Ладоге бушуют штормы, трасса через озеро находится под огнем фашистской артиллерии, над ней постоянно барражируют вражеские самолеты. Да, нужен, как воздух, хотя бы узенький коридор в этом зловещем кольце блокады, без него не спасти жизни тысяч и тысяч детей, женщин и стариков, не снабдить город продовольствием, боеприпасами.

Жданов настаивал, чтобы в Ленинград доставлялось больше боеприпасов. Я же уверял, что производство снарядов и мин можно организовать на предприятиях Ленинграда. По моим подсчетам, ленинградцы вполне могли изготовить уже в ноябре не менее миллиона снарядов и мин всех калибров, а в декабре – еще больше. К этому я прибавил, что и впредь следует рассчитывать не только на подвоз с Большой земли нужного количества пороха и взрывчатых веществ, а постараться использовать местные резервы.

На следующий день мы продолжили беседу. Жданов уже был озабочен тем, как лучше и скорее наладить производство нужных фронту боеприпасов.

В тот же день я повидался с членом Военного совета фронта А. А. Кузнецовым и секретарем городского комитета партии Я. Ф. Капустиным. Оба были согласны развернуть выпуск боеприпасов на ленинградских предприятиях. Вскоре Жданов пригласил к себе Кузнецова, Капустина и меня. Еще раз обсудили вопрос. Я обещал необходимую помощь от ГАУ и наркомата боеприпасов. Договорились о некотором упрощении технических требований к производству боеприпасов, в частности о том, чтобы упростить укупорку и отказаться от окраски снарядов и мин – ведь на длительное хранение их теперь рассчитывать не приходилось. Я нажимал на то, что нужно всемерно увеличивать производство артиллерийского вооружения и боеприпасов: ленинградцы должны будут, по мере возможности, даже делиться своей продукцией с другими фронтами.

Состоялось совещание секретарей райкомов партии и директоров заводов. Товарищи высказали деловые предложения по развертыванию производства, организации кооперирования между заводами, обмену опытом.

Миллион снарядов и мин в месяц стало конкретной задачей ленинградской промышленности. Можно было не сомневаться, что производство вооружения и боеприпасов будет организовано хорошо.

В постановлении Военного совета Ленинградского фронта от 28 ноября 1941 года было предусмотрено на декабрь производство уже 1 миллиона 722 тысяч штук мин и снарядов. То, что еще недавно казалось невозможным, стало вполне реальным делом.