Текст книги "«Возвращается ветер на круги свои…». Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Николай Туроверов

 
Больше ждать, и верить, и томиться,
Притворяться больше не могу.
Древняя Черкасская станица,
Город мой на низком берегу
С каждым годом дальше и дороже…
Время примириться мне с судьбой.
Для тебя случайный я прохожий,
Для меня, наверно, ты чужой.
Ничего не помню и не знаю!
Фея положила в колыбель
Мне свирель прадедовского края
Да насущный хлеб чужих земель.
Пусть другие более счастливы,
И далекий, неизвестный брат
Видит эти степи и разливы
И поет про ветер и закат.
Будем незнакомы с ним до гроба,
И, в родном не встретившись краю,
Мы друг друга опознаем оба,
Все равно, в аду или в раю.
 

 
Они сойдутся в первый раз
На обетованной долине,
Когда трубы звенящий глас
В раю повторит крик павлиний,
Зовя всех мертвых и живых
На суд у Божьего престола,
И станут парой часовых
У врат Егорий и Никола;
И сам архангел Михаил,
Спустившись в степь, в лесные чащи,
Разрубит плен донских могил,
Подняв высоко меч горящий, ―
И Ермака увидит Бог:
Разрез очей упрямо-смелый,
Носки загнутые сапог,
Шишак и панцирь заржавелый;
В тоске несбывшихся надежд,
От страшной казни безобразен,
Пройдет с своей ватагой Разин,
Не опустив пред Богом вежд;
Булавин промелькнет Кондратий,
Открыв кровавые рубцы;
За ним ― заплата на заплате ―
Пройдут зипунные бойцы,
Кто Русь стерег во тьме столетий,
Пока не грянула пора,
И низко их склонились дети
К ботфортам грозного Петра.
В походном синем чекмене,
Как будто только из похода,
Проедет Платов на коне
С полками памятного года;
За ним, средь кликов боевых,
Взметая пыль дороги райской,
Проскачут с множеством других ―
Бакланов, Греков, Иловайский, ―
Все те, кто, славу казака
Сплетя со славою имперской,
Донского гнали маштака
В отваге пламенной и дерзкой
Туда, где в грохоте войны
Мужала юная Россия, ―
Степей наездники лихие,
Отцов достойные сыны;
Но вот дыханье страшных лет
Повеет в светлых рощах рая,
И Каледин, в руках сжимая
Пробивший сердце пистолет,
Пройдет средь крови и отрепий
Донских последних казаков.
И скажет Бог:
          «Я создал степи
Не для того, чтоб видеть кровь».
«Был тяжкий крест им в жизни дан, ―
Заступник вымолвит Никола: ―
Всегда просил казачий стан
Меня молиться у Престола».
«Они сыны моей земли! ―
Воскликнет пламенный Егорий: ―
Моих волков они блюли,
Мне поверяли свое горе».
И Бог, в любви изнемогая,
Ладонью скроет влагу вежд,
И будет ветер гнуть, играя,
Тяжелый шелк Его одежд.
 

1922

 
Минуя грозных стен Азова,
Подняв косые паруса,
В который раз смотрели снова
Вы на чужие небеса?
Который раз в открытом море,
С уключин смыв чужую кровь,
Несли вы дальше смерть и горе
В туман турецких берегов.
Но и средь вас не видел многих
Плывущий сзади атаман,
Когда меж берегов пологих
Ваш возвращался караван;
Ковры Царьграда и Дамаска
В Дону купали каюки,
На низкой пристани Черкасска
Вас ожидали старики;
Но прежде чем делить добычу,
Вы лучший камень и ковер,
Блюдя прадедовский обычай,
Несли торжественно в собор,
И прибавляли вновь к оправе
Икон сверкающий алмаз,
Чтоб сохранить казачьей славе
Навеки ласку Божьих глаз.
 

 
Зеленей трава не может быть,
Быть не могут зори золотистей,
Первые потерянные листья
Будут долго по каналу плыть,
Будут долго воды розоветь,
С каждым мигом глубже и чудесней.
Неужели радостные песни
Разучились слушать мы и петь?
Знаю, знаю, ты уже устал,
Знаю власть твоих воспоминаний,
Но, смотри, каких очарований
Преисполнен розовый канал!
Ах, не надо горечью утрат
Отравлять восторженные речи, ―
Лишь бы дольше длился этот вечер,
Не померк сияющий закат.
 

1929

 
Грозу мы замечаем еле;
Раскрыв удобные зонты,
В проспектах уличных ущелий
Не видим Божьей красоты,
И никому из нас не мнится
Вселявшая когда-то страх
Божественная колесница
С пророком в грозных облаках.
Ах, горожанин не услышит
Ее движенье никогда,
Вотще на аспидные крыши
Летит небесная вода!
И скудный мир, глухой и тесный,
Ревниво прячет каждый дом,
И гром весенний, гром чудесный
Не слышен в шуме городском.
Но где-нибудь теперь на ниве,
Средь зеленеющих равнин,
Благословляет бурный ливень
Насквозь промокший селянин.
И чувств его в Господней славе
Словами выразить нельзя,
Когда утихший дождь оправит
Веселой радуги стезя.
 

1930

Рипсимэ Асланьян

 
Мне все мнится, что видел когда-то
Я страны твоей древней пустырь, ―
Неземные снега Арарата,
У снегов голубой монастырь.
Помню ветер твоих плоскогорий,
Скудных рощ невеселую сень,
Вековое покорное горе
Разоренных твоих деревень;
Помню горечь овечьего сыра,
Золотое я помню вино…
Всю историю древнего мира
Я забыл, перепутал давно.
И не все ли равно, что там было,
И что мне до библейских эпох,
Если медленно ты подходила
К перекрестку наших дорог,
Если встретясь, случайно и странно,
Знаю, завтра уйдешь уже прочь.
Не забыть твоей речи гортанной,
Твоих глаз ассирийскую ночь.
 

1934

 
Что мне столетия глухие,
Сюда пришедшему на час, ―
О баснословной Византии
Руин лирический рассказ.
Мне все равно, какая смена
Эпох оставила свой прах
Средь этих стен и запах тлена
В полуразрушенных церквах.
Запомню только скрип уключин,
Баркас с библейскою кормой,
Да гор шафрановые кручи
Над синей охридской водой.
 

1930

 
Слились в одну мои все зимы,
Мои оснеженные дни.
Застыли розовые дымы,
Легли сугробы за плетни,
И вечер, как мужик в овине,
Бредет в синеющих полях,
Развешивая хрупкий иней
На придорожных тополях.
В раю моих воспоминаний,
В моем мучительном раю,
Ковровые уносят сани
Меня на родину мою.
Легка далекая дорога,
Моих коней неслышен бег,
И в каждой хате, ради Бога,
Готов мне ужин и ночлег.
А утром в льдистое оконце,
Рисуя розы по стеклу,
Глядит малиновое солнце
Сквозь замороженную мглу;
Я помню улицы глухие,
Одноэтажные дома…
Ах, только с именем «Россия»
Понятно слово мне «зима»!
Саней веселые раскаты,
И женский визг, и дружный смех,
И бледно-желтые закаты,
И голубой вечерний снег.
 

1929

Наташе Туроверовой

 
Выходи со мной на воздух,
За сугробы у ворот.
В золотых дрожащих звездах
Темно-синий небосвод.
Мы с тобой увидим чудо:
Через снежные поля
Проезжают на верблюдах
Три заморских короля;
Все они в одеждах ярких,
На расшитых чепраках,
Драгоценные подарки
Держат в бережных руках.
Мы тайком пойдем за ними
По верблюжьему следу,
В голубом морозном дыме
На хвостатую звезду;
И с тобой увидим после
Этот маленький вертеп,
Где стоит у яслей ослик,
И лежит на камнях хлеб.
Мы увидим Матерь Божью,
Доброту Ее чела, ―
По степям, по бездорожью
К нам с Иосифом пришла;
И сюда, в снега глухие,
Из полуденной земли,
К замороженной России
Приезжают короли
Преклонить свои колени
Там, где благостно светя,
На донском душистом сене
Спит небесное Дитя.
 

1930

 
Задыхаясь, бежали к опушке,
Кто-то крикнул: устал, не могу!
Опоздали мы ― раненный Пушкин
Неподвижно лежал на снегу.
Слишком поздно опять прибежали,
Никакого прощенья нам нет, ―
Опоздали, опять опоздали
У Дантеса отнять пистолет.
Снова так же стояла карета,
Снова был ни к чему наш рассказ,
И с кровавого снега поэта
Поднимал побледневший Данзас.
А потом эти сутки мученья,
На рассвете несдержанный стон,
Ужасающий крик обреченья,
И жены летаргический сон.
Отлетела душа, улетела,
Разрешился последний вопрос.
Выносили друзья его тело
На родной петербургский мороз,
И при выносе мы на колени
Становилися прямо в сугроб;
И Тургенев, один лишь Тургенев
Проводил самый близкий нам гроб,
И не десять, не двадцать, не тридцать, ―
Может быть, уже тысячу раз
Снился мне и еще будет сниться
Этот чей-то неточный рассказ.
 

1937

Ив. Лукашу

 
Все ветер, да ветер. Все ветры на свете
Трепали твою седину.
Все те же солдаты ― любимые дети ―
Пришедшие в эту страну.
Осталися сзади и бездны, и кручи,
Дожди и снега непогод.
Последний твой ― самый тяжелый и лучший,
Альпийский окончен поход.
Награды тебе не найдет император,
Да ты и не жаждешь наград, ―
Для дряхлого сердца триумфы возврата
Уже сокрушительный яд.
Ах, Русь ― Византия, и Рим, и Пальмира!
Стал мир для тебя невелик.
Глумились австрийцы: и шут, и задира,
Совсем сумасшедший старик.
Ты понял, быть может, не веря и плача,
Что с жизнью прощаться пора.
Скакала по фронту соловая кляча,
Солдаты кричали «ура».
Кричали войска в исступленном восторге,
Увидя в солдатском раю
Распахнутый ворот, на шее Георгий ―
Воздушную немощь твою.
 

1935

СТИХИ. 1939

Поедем, корчмарочка,

к нам на тихий Дон.

Казачья песня

 
― Ах, не целуй меня ты снова,
Опять своей не называй, ―
От моего родного крова
Не уводи, не отрывай.
Тебе мой двор уныл и тесен,
Но, Боже мой, как страшно мне
Поверить зову этих песен,
С тобой уехать на коне.
Бери любовь мою в подарок,
Как брал ее ты у других
Тобой загубленных корчмарок
Среди ночлегов кочевых.
Тебя потом я вспомню с плачем,
Слезой горючей изойду,
Но за твоей судьбой казачьей
Я не пойду, я не пойду.
 

1938

 
Ворожила ты мне, колдовала,
Прижимала ладонью висок,
И увидел я воды Каяла,
Кагальницкий горячий песок.
Неутешная плакала чайка,
Одиноко кружась над водой, ―
Ах, не чайка ― в слезах молодайка, ―
Не вернулся казак молодой;
Не казачка ― сама Ярославна
Это плачет по князю в тоске, ―
Все равно, что давно, что недавно,
Никого нет на этом песке.
 

1938

 
Звенит, как встарь, над Манычем осока,
В степях Хопра свистит седой ковыль,
И поднимает густо и высоко
Горячий ветер розовую пыль.
Нет никого теперь в моей пустыне,
Нет, никого уже мне не догнать;
Казачьи кости в голубой полыни
Не в силах я, увидя, опознать.
Ни встреч, ни ожидающих казачек;
Который день ― станицы ни одной,
Ах, как тоскливо этот чибис плачет
И все летит, кружася, надо мной.
Спешит, спешит мой конь, изнемогая,
Моя судьба, как серна, в тороках[8]8
  Торока ― ремни у задней луки седла для привязывания чего-либо.


[Закрыть], ―
Последняя дорога, роковая,
Неезженый тысячелетний шлях.
 

П.Н. Краснову

 
Не дано никакого мне срока,
Вообще, ничего не дано,
Порыжела от зноя толока,
Одиноко я еду давно;
Здравствуй, горькая радость возврата,
Возвращенная мне, наконец,
Эта степь, эта дикая мята,
Задурманивший сердце чабрец, ―
Здравствуй, грусть опоздавших наследий,
Недалекий, последний мой стан,
На закатной тускнеющей меди
Одинокий, высокий курган!
 

1938

 
Уехал, уехал, уехал, ―
Остаться с тобой не хотел,
Жалмерка[9]9
  Жалмерка (жалнерка) ― во многих областях России, особенно на юге, на Дону, народное название солдатки.


[Закрыть] ― казачья утеха,
С лицом побелевшим, как мел.
Пришло твое страшное время ―
Бежала в глубоком снегу,
Держась за холодное стремя,
Целуя его на бегу.
Качнулась станичная площадь
В твоих потемневших глазах, ―
Рванулась знакомая лошадь,
Исчезла в вечерних снегах.
Намокнет слезами подушка,
Постель холодна, холодна.
Игрушка, казачья игрушка, ―
Жалмерка ― чужая жена.
 

Ю.Т.

 
Что за глупая затея
Доверяться ворожбе,
Что расскажет ворожея
Обо мне и о тебе?
Что она еще предскажет,
Если вдруг ― как мы вдвоем ―
Дама пик случайно ляжет
Рядом с этим королем;
Иль во тьме кофейной гущи
Распознаешь ты меня
В день последний, в день грядущий,
В пекле адского огня.
Плакать рано, но поплачь-ка
Ты над этой ворожбой,
Моя милая казачка,
Черноокий ангел мой.
 

1938

 
Опять над синью этих вод,
Таких прозрачных и студеных,
Порхает листьев хоровод,
Совсем по-летнему зеленых.
Еще не осень, но злодей ―
Восточный ветер ― рвет все листья,
И зори стали холодней,
И продолжительней, и мглистей.
А в полдень солнце горячо;
Взлетают грузно перепелки,
И отдает слегка в плечо
Чудесный бой моей двустволки.
Еще не осень, но уже
В дыму лежит моя станица,
И, возвращаясь по меже,
Теперь мне надо торопиться.
И птицы больше не поют
Над опустевшими полями,
И по-осеннему уют
Царит в столовой вечерами.
Опять пора моя, опять ―
Удел блаженный и жестокий ―
Косноязычно повторять
Мне музой сказанные строки.
 

1938

 
Над весенней водой, над затонами,
Над простором казачьей земли,
Точно войско Донское ― колоннами
Пролетали вчера журавли.
Пролетая, печально курлыкали,
Был далек их подоблачный шлях.
Горемыками горе размыкали
Казаки в чужедальних краях.
 

1938

Фонтан любви, фонтан живой!

Принеся в дар тебе две розы…

Пушкин.

 
В огне все было и в дыму ―
Мы уходили от погони.
Увы, не в пушкинском Крыму
Тогда скакали наши кони.
В дыму войны был этот край,
Спешил наш полк долиной Качи,
И покидал Бахчисарай
Последний мой разъезд казачий.
На юг, на юг. Всему конец.
В незабываемом волненье,
Я посетил тогда дворец
В его печальном запустенье.
И увидал я ветхий зал ―
Мерцала тускло позолота, ―
С трудом стихи я вспоминал,
В пустом дворце искал кого-то;
Нетерпеливо вестовой
Водил коней вокруг гарема, ―
Когда и где мне голос твой
Опять почудится, Зарема?
Прощай, фонтан холодных слез, ―
Мне сердце жгла слеза иная ―
И роз тебе я не принес,
Тебя навеки покидая.
 

1938

И.И.Д.

 
Опять, опять на Елисейских
Полях стоишь ты, одинок.
Течет в охране полицейских
Машин стремительный поток,
Течет, бензинным ветром вея.
На взгорье арка ― и в пролет
Сквозит, торжественно синея,
Великолепный небосвод ―
Триумф чужих великолепий ―
Наполеоновский полет,
А где-то там родные степи,
Кубань течет, казак поет,
Казачка внемлет его песне, ―
И вот, назло небытию,
С тем казаком поешь ты вместе,
Поешь про родину свою.
И по полям в закатном блеске,
Пугая всех, как некий черт,
Идешь в малиновой черкеске
По направлению Конкорд.
 

 
Свою судьбу я искушал ―
В те дни всего казалось мало, ―
Я видел смерть и с ней играл,
И смерть сама со мной играла.
Была та дивная пора
Неповторимым искушеньем,
И наша страшная игра
Велась с жестоким упоеньем.
Всепожирающий огонь
Испепелил любовь и жалость;
Сменялся бой, менялся конь,
Одна игра лишь не менялась.
Но был таинствен мой удел
Певца исчезнувшего края,
И я чудесно уцелел
В руинах рухнувшего рая. ―
И вот, тяжелый жребий свой,
У смерти отнятую лиру,
Влачу усталою рукой
По непонятному мне миру.
 

1938

 
«Закат над нами распростер…» ―
Ах, как фальшив твой стиль высокий.
Как трудно развести костер
Из полувысохшей осоки.
Сидим вдвоем на берегу,
У ног текут донские струи, ―
Я больше верить не могу
В твои слова и поцелуи.
Кладу в горячую золу
На ужин нам с тобой картошку,
А ты твердишь, что на балу
Все оценили твою ножку;
Пылала на твоем плече
Неувядающая роза,
И мчал тебя на лихаче
Известный всем богач Морозов.
Но я не помню ничего,
Не верю твоему кокетству.
Не знаю даже, от кого
Ты мне досталась по наследству.
Легко покинешь ты меня,
Как до меня других бросала, ―
Я знаю, этого огня
Тебе покажется так мало,
И этот варварский пейзаж
Тебе, наверное, наскучит ―
Уже нашла ты рифму: паж,
Считая эту рифму лучшей.
Ах, уходи в свои края
Моя чудесная обуза, ―
Любовь последняя моя,
Меня покинувшая муза.
 

Франции

 
Жизнь не начинается сначала,
Так не надо зря чего-то ждать;
Ты меня с улыбкой не встречала
И в слезах не будешь провожать.
У тебя свои, родные, дети,
У тебя я тоже не один,
Приютившийся на годы эти,
Чей-то чужеродный сын.
Кончилась давно моя дорога,
Кончилась во сне и наяву, ―
Долго жил у твоего порога,
И еще, наверно, поживу.
Лучшие тебе я отдал годы,
Все тебе доверил, не тая, ―
Франция, страна моей свободы ―
Мачеха веселая моя.
 

1938

Е. де Ж.

 
И вот, опустится последний мрак,
И сердце перестанет биться.
Спокойствие, спокойствие, ―
                                        но как
Спокойствием мне этим заразиться,
Когда неизлечимо заражен,
Еще отравлен бешеною кровью,
Когда люблю еще вино и жен
Веселой полнокровною любовью.
Куда бежать мне от своих страстей?
О стену чью мне головою биться?
Иль до последних, недалеких дней
Не измениться, не угомониться.
 

1938

 
Только дым воспоминаний,
Или все уже, как дым,
И никто из нас не станет
Тем, чем был он молодым?
И не будет больше лестниц
Потаенных и дверей,
Ожидающих прелестниц
Первой юности твоей;
И превыше всех над ними
Незакатная звезда,
Чье потом запомнишь имя
Навсегда ты, навсегда;
Пить вино не будешь с другом
За беседой у огня,
Не сожмет твоя подпруга
Непокорного коня,
Безрассудочно и смело
Ты не схватишься за меч,
А стареющее тело
Будешь бережно беречь,
Ничему уже не веря
В мире страшном и пустом, ―
Постучится в твои двери
Смерть тогда своим крылом.
 

1938

 
Едва я жизнь узнал сполна,
Как ты уже ушел от жизни, ―
Но злая воля не дана
Потусторонней укоризне.
И вот, средь пылкой суеты
Моих беспутных увлечений,
Со мною рядом будешь ты
С загробным холодом сомнений.
Пройдет ли год иль десять лет, ―
Все та же будет дружба наша,
Все тот же мой тебе привет,
Вином наполненная чаша.
 

1938

 
Откуда этот непонятный страх
В твоих прекрасно сделанных стихах,
И эта вечная трагическая твердь,
И, вечно с ней рифмуемая, смерть,
И этих ангелов испуганный полет,
И это сердце хладное, как лед? ―
Иль не пришла еще твоя пора
И продолжается унылая игра.
 

1938

 
Опять весенний ветер,
И яблони в цвету,
Опять я не заметил,
Что лишний час иду,
Кружу в знакомом поле,
Не попаду домой, ―
Опять я пьян от воли,
От дали голубой;
К чему воспоминанья
Черед минувших дней ―
Скитанья и страданья
Всей юности моей,
Ненужные сомненья,
Мученья без конца?
В душе весна, да пенье
Веселого скворца.
 

1938

Т.Н.М.

 
Коснулась ты заветных струн
Моей давно молчавшей лиры;
Забыл я птицу Гамаюн,
Казалось, нежные зефиры
И вдохновений легкий рой
Уже не властны надо мной.
Но ты вошла под сельский кров
Ко мне неслышными шагами, ―
На милый зов твоих стихов
Ответить должен я стихами,
Подняв в своей глуши стакан
Во имя пушкинских Татьян.
Есть для всего какой-то срок,
Но не подвластны нам все сроки,
И вот, у музы взяв венок,
Я рву его на эти строки,
На запоздалый мой привет,
На мой взволнованный ответ.
 

 
Кончалось веселое лето
В дожде опадающих звезд.
Все лето ждала ты ответа,
Ответ мой был ясен и прост ―
Навеки, навеки, до гроба,
С шестнадцати лет ― навсегда.
Не знали, не ведали оба
В какие уходим года;
Еще ничего мы не знали
В счастливых бессонных ночах.
О, как высоко мы взлетали
С тобой на гигантских шагах.
 

1938

 
Осыпается сад золотой,
Затуманился сад голубой,
За окном твоим черную ель
Замела золотая метель.
Ты все смотришь на листьев полет,
Ты все веришь, что сын твой придет,
Возвратится из странствий, ― и вот
У твоих постучится ворот.
Ты до вечера ждешь у окна,
На дорогу выходишь одна,
Желтых листьев метель над тобой ―
Недалек твой последний покой.
 

1938

 
― В саду над этой урной,
Над кущей этих роз,
Пронесся дождик бурный
Потоком женских слез;
Шумел внезапный ветер
Березой у окна,
Теперь на целом свете
Осталась я одна.
Кукушечка ― подружка,
Одна я навсегда,
Кукуй, моя кукушка,
Считай мои года.
 

1938

 
Вечер был мутнее дыма,
Ветер снежен, путь далек,
И простого пилигрима
Приютить велел пророк.
Я вошел в твое жилище,
Обогрелся у огня;
Принесла к огню ты пищу,
Не взглянула на меня.
Знаю, я тебе не пара,
Твой отец богатый бей,
От Валлоны до Скадара
Равных нет ему людей.
У бродяги-иноверца
Нет на свете ничего,
Только сердце, только сердце
Однолетки твоего.
Завтра я уеду рано,
Не проснется твой отец.
Ты услышишь каравана
Невеселый бубенец.
 

P.M.

 
Просить, просить и получать отказ,
Просить у каждого прохожего полушку
И в тысячный, быть может, раз
Протягивать пустую кружку.
Не все равно ли ― зрячий иль слепец,
Молящий тихо, громко ли просящий;
Не все равно ли ― кто он, наконец,
У подворотни с кружкою стоящий,
Напрасно ожидающий чудес.
О, твой романс, старательно забытый:
― Мадридский нищий, щедрость Долорес,
И поцелуй красавицы Пепиты.
 

1938

 
Ты с каждым годом мне дороже,
Ты с каждым годом мне родней,
Ты никогда понять не сможешь
Любви безвыходной моей.
Ты не оценишь эту нежность,
Названия которой нет,
Всю обреченность, безнадежность
Моих однообразных лет,
Ты обрекла меня на муку,
Но буду славить вновь и вновь
Я нашу страшную разлуку,
Неразделенную любовь.
 

1938

 
Все те же убогие хаты,
И так же не станет иным
Легко уходящий в закаты
Над хатами розовый дым.
Как раньше ― при нашем отъезде ―
Все так же в российской ночи
Мерцают полярных созвездий
В снегах голубые лучи.
И с детства знакомые елки
Темнеют в промерзлом окне,
И детям мерещатся волки,
Как раньше мерещились мне.
Покоя никто не нарушит
В снегах погребенном краю,
И сонные детские души
Ночуют у Бога в раю.
 

1930

 
Сердце сердцу весть подает,
Глупое сердце все еще ждет,
Все еще верит в верность твою,
В какую-то нежность в далеком краю;
Все о тебе сердцу хочется петь, ―
Бедное сердце не хочет стареть.
 

1938

 
Возвращается ветер на круги свои,
Повторяются дни и мои, и твои,
Повторяется все ― только наша любовь
Никогда не повторится вновь.
 

 
О, как нам этой жизни мало,
Как быстро катятся года.
Еще одна звезда упала,
Сияв над нами, отсияла ―
Не засияет никогда.
Но береги наш дар случайный,
Идя с другим на брачный пир, ―
Возвышенный, необычайный,
Почти неощутимый, тайный ―
Лишь нам двоим доступный мир.
 

1938