Текст книги "«Возвращается ветер на круги свои…». Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Николай Туроверов

Александру Туроверову

 
«Просохнет земля, на могиле моей ―
И слеза у матери станут скупей,
А горе твое, престарелый отец,
Заглушит над гробом растущий чабрец;
Как вешнего снега ―
                              недолга пора
Печали твоей, дорогая сестра.
Но ты не забудешь чеченскую честь,
Мой старший возлюбленный брат,
Меня не забудешь ―
                              кровавую месть
Тебе завещает адат;
Меня не забудет и братец меньшой,
Пока сам не ляжет со мной.
Горячая пуля меня уведет, ―
Но пулям своим потерял я учет;
Земля мой последний покроет привал;
Но вволю ее я конем истоптал;
Холодная смерть, породнюсь, я с тобой
Но в жизни была ты моею рабой».
 

1942

 
Месть за сына, за отца, за брата,
За семью поруганную ― месть!
Нет войны священней газавата,
Но враги безжалостнее ― есть.
Над имамом флаг зеленый реет:
Весь Кавказ привстал на стременах,
Над Баклановым по ветру веет
Черный, с черепами флаг.
Рассыпались всадники по полю,
С каждым смерть скакала на обочь,
На чеченскую седую волю
Опускалась северная ночь;
Над страницами раскрытого Корана
Оседала поднятая пыль,
Казаки в аулах Дагестана,
На Гунибе ― сдавшийся Шамиль.
Стала ты подругой у шайтана,
Породнилась с заколдованной рукой,
Черт Петрович, генерал Бакланов
Самовластно завладел тобой.
 

 
«Вдоль по линии Кавказской
Млад-сизой орел летал.
Он летает пред войсками
Наш походный атаман;
Он с походом нас поздравил,
Отдавал строгий приказ:
Чтоб у вас, ребята, были
Ружья новые Бердан,
Шашки острые в ножнах,
Пистолеты в кобурах…
Что ты, ворон, что ты, черный,
Что ты вьешься надо мной?
Ведь добыча-то плохая:
Я ― казак ― еще не твой!»
 

 
Черт не спит. Ему давно не спится.
Скучно в Петербурге одному.
Старый черт из Гугнинской станицы
Был роднею деду моему.
И ему, предчувствуя кончину,
Он тебя на память передал.
В Петербурге умер от кручины
Сосланный казачий генерал.
Дед носил тебя, ценить умея, ―
И уча потом носить меня,
На кавказской узкой портупее
Из простого сыромятного ремня.
 

 
Ты одна со мною разделила
Юность бесшабашную мою,
Ты меня настойчиво учила
Нужному спокойствию в бою.
За тобой ― баклановская слава,
А за мной ― двадцатилетний пыл.
Подхватила нас казачья лава,
Сумасшедший ветер закружил.
Что тогда мне снилось и казалось?
Сколько раз рубил я сгоряча
Смерть свою, которая касалась
Ненароком моего плеча.
Помнишь вьюжный день на Перекопе?
Мертвый конь, разбитые ножны…
Много лет живя с тобой в Европе,
Ничего забыть мы не должны.
 

1945

Девять восьмистиший

 
Еще сердце, как будто, исправное,
Но не верит больше стихам.
Только лучшее, самое главное
Перед смертью тебе передам.
И ты щедро станешь разменивать
Серебро на медный грош,
Уверять, что я на Тургенева
Безответной любовью похож.
 

 
Все теряю время на людей ненужных,
На ненужные затеи и дела,
Все стараюсь в непробудной стуже
Отогреть закоченевшие тела.
Все людей живых найти стараюсь
И своим, в который раз, кольцом
Снова расточительно меняюсь.
С погибающим от скуки мертвецом.
 

 
Широка, просторна и легка
У казачки вольная походка ―
Так плывут над степью облака.
Так плывет и парусная лодка,
Лебединой грудью наклонясь,
Так любовь внезапная приходит,
Так и ветер в буераках бродит,
Никого на свете не боясь.
 

 
Учился у Гумилева
На все смотреть свысока,
Не бояться честного слова
И не знать, что такое тоска.
Но жизнь оказалась сильнее,
Но жизнь оказалась нежней,
Чем глупые эти затеи
И все разговоры о ней.
 

 
Есть стихи, которых не повторишь.
Знаю, не к лицу мне грусть.
Зря ты их меня читать неволишь,
Зря запоминаешь наизусть.
А потом не понимаешь шуток
И не веришь в беззаботный смех ―
Для тебя любовь ― как первопуток,
Для меня ― уже последний снег.
 

 
Одинаково для бедных и богатых
Светит солнце, и цветут цветы,
В небо поднимаются закаты,
Звезды ниспадают с высоты.
Одинаково Господь внимает
Всем молитвам и прощает всех,
Кто же нам с тобою посчитает
Нашу нежность за великий грех.
 

Анне Ахматовой

 
Так и ночью узнаешь на ощупь
В темноте знакомые черты.
Стала ты доступнее и проще,
Но рабынею не стала ты.
И в неволе, в нищете, в позоре,
Черным воздухом мучительно дыша,
Все еще гуляет на просторе
Смерти не подвластная душа.
 

 
Ничего не сохранила память
Из того, что сердце берегло.
Все, что было неразлучно с нами
Отлетело, отсияло, отцвело.
Каждый день рождается впервые.
Что такое память и к чему?
Каждый день ворота золотые
Раскрываются в Господнем терему.
 

 
В этой доле самой лучшей,
Самой страшной и простой,
Я тебе доверил ключик
От шкатулки золотой.
В ней лежит моя тревога,
Сердце вещее лежит,
И на самом дне немного
Нерастраченной души.
 

1946

Разлука

A Sainte-Geneviève-des-Bois

 
Смерть не страшна: из праха в прах, ―
Ты подождешь, друг милый,
Меня в молчанье и в цветах
Супружеской могилы.
Кому-то надо подождать:
Господь решает просто,
Кто должен раньше отдыхать
В земном раю погоста.
Мы все уходим налегке,
Видав на свете виды,
И щебет птиц в березняке
Поет нам панихиды.
А купол церкви голубой
Плывет воздушным шаром…
Какой покой! Друг дорогой,
Мы прожили недаром!
 

 
Хорошо, что ветер. И звезда такая,
Что уже на свете нет другой звезды.
Для меня одна ты светишь, золотая,
На меня глядишь ты с черной высоты.
Никакого горя, никакого гроба ―
Только бы до встречи поскорей дожить.
Хорошо, что вместе так прожили оба,
Как на этом свете никому не жить.
 

 
Еще весь лес такой сквозной,
Что виден издали подснежник,
Над прошлогоднею листвой
Он всех цветов белеет прежде.
Ему и дела нет, что здесь
Зимою не бывает снега, ―
Весенний первенец, он весь
Свидетель зимнего побега.
Иду в блаженном полусне.
Вокруг все так легко и просто,
И не препятствует весне
Соседство русского погоста.
 

 
Нет воздушней этого тумана,
Призрачнее нет голубизны,
Только надо выйти спозаранок
К перелескам Женевьевской стороны.
Город близок. Но весна поближе,
Мимолетная французская весна,
Даже к верноподданным Парижа
Благосклонна и внимательна она.
Жизнь еще не прожита, отпета.
Встреча будет, только погоди.
Впереди счастливейшее лето,
Много света будет впереди.
 

 
Не говорить и не писать, не думать,
А только сердцем чувствовать, что ты
Вот здесь, вдали от городского шума,
Со мной глядишь на деревенские цветы,
На это медленно стареющее лето,
Которое не хочет уходить,
Все ждет, Бог весть, какого-то ответа
И до конца все хочет пережить,
На эти голубеющие склоны
Полей над безымянною рекой
И на дубок, такой еще зеленый,
Что нет сомнений: встретимся с тобой!
 

 
Глядеть, глядеть! И глаз не отрывать,
И знать, что никогда не наглядеться
На Божий мир. Какая благодать,
Какая радость для стареющего сердца.
И здесь, в чужом, и там, в родном краю,
В деревне под Парижем и в станице,
Где жег огнем я молодость свою,
Чтоб никогда потом не измениться,
Все тот же воздух, солнце… О простом,
О самом главном: о свиданье с милой
Поет мне ветер над ее крестом,
Моей уже намеченной могилой.
 

1950―52

Деревня

 
Хлеба. Дорога. Ни души.
Все замечательно и просто.
Тяжелый памятник Груши
В начале сельского погоста.
А дальше легкие кресты
Иных, негромких поколений;
Из века в век стоят мосты
Для молчаливых поселений.
Всем хватит места. И земля
Не беспокоится об этом.
Опять дорога и поля
Под торжествующим рассветом,
И недалекое сельцо,
Восходят дымы тиховейней,
И полусонное крыльцо
Гостеприимнейшей кофейни.
Я выпью ром, ты ― молоко,
Черед, придуманный не нами.
Шагай просторно и легко
И веселей маши руками.
 

 
Цветет французская заря
Над пробудившейся деревней.
Нет, я сюда пришел не зря,
Вот к этой церкви очень древней.
Какой-то баснословный век,
На предыдущий век похожий;
Средневековый человек,
Как я теперь, здесь был прохожий.
И это нас роднит. Века,
На книжных полках тяжелея,
Играют с нами в дурака,
Чем дальше ― больше и вернее.
И мы, потворствуя векам,
Все реже вспоминаем встречи,
С небес ниспосланные нам,
Совсем простые, человечьи.
 

 
Зодчий, зодчий! Что ты строишь ― отчий
Или новый, незнакомый дом?
Скоро осень. Дни уже короче.
Надо бы подумать о другом.
Крот жилище под землею роет,
Птица вьет воздушное гнездо,
Человек себе хоромы строит,
И всегда не так или не то.
Как бы нам найти небесной манны,
Чтобы жить по-Божьи без гроша?
Помнишь наш донской курень саманный
С кровлей из простого камыша.
 

 
Будут уничтожены деревья,
Будут уничтожены поверья,
Что деревья нас перерастут,
Вечно устремляясь в высоту.
Будет поле. Обмелеют реки.
Еще ниже станут человеки,
Повторяя вещие слова:
Все на свете трын-трава.
 

 
Что-нибудь такое,
Детское, простое,
Всем давным-давно
Знакомые слова:
Небо голубое,
Солнце золотое,
Глаз твоих веселых
Зеленей трава.
 

 
Стакан вина. Благословенный хмель.
Конечно, мир доверчив и прекрасен,
Как этот приблудившийся кобель,
У ног моих лежащий на террасе.
 

1955―56

Об авторе

О Николае Туроверове

Имя российского поэта, историка, журналиста и издателя Николая Николаевича Туроверова (1899-1972) мало известно на его родине, в России. А между тем это был видный поэт и активный деятель культуры русского Зарубежья, оставивший многотомное поэтическое наследие. Русская зарубежная пресса называла его «поэтом талантливейшим», «последним выразителем духа мятежной ветви русского народа ― казачества».

Николай Николаевич Туроверов, казак станицы Старочеркасской Черкасского Округа Области Войска Донского, родился 18 марта 1899 года в Манково-Березово.

Окончил реальное общеобразовательное учебное заведение (1911-1917) в станице Каменская (центр Донецкого Округа). С письменного разрешения родителей (несовершеннолетний) и по Прошению на имя командира Лейб-Гвардии Атаманского полка, вступил в апреле 1917 года добровольно вольноопределяющимся в Лейб-гвардии Атаманский Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича полк на действительную военную службу нижним чином.

К сентябрю того же года держал вступительный экзамен в военно-учебное заведение. Стал портупей-юнкером Новочеркасского казачьего военного училища (будущее Атаманское военное училище), прошел четырехмесячный курс ускоренного обучения с правами по образованию по 1-му разряду.

С января 1918 года по сентябрь 1920 года ― участник Гражданской войны: в Степном походе, Донской Армии («Молодая армия»), ВСЮР, Русской армии. Получил пять ранений.

 
Запомним, запомним до гроба
Жестокую юность свою,
Дымящийся гребень сугроба,
Победу и гибель в бою,
Тоску безысходного гона,
Тревоги в морозных ночах,
Да блеск тускловатый погона
На хрупких, на детских плечах.
Мы отдали все, что имели,
Тебе, восемнадцатый год,
Твоей азиатской метели
Степной ― за Россию ― поход…
 

После Исхода из Крыма жил в Греции (о.Лемнос), Албании (Скутари), Югославии и Франции. Как большинство русских эмигрантов познал тяжелый физический труд (грузчик, лесоруб, мукомол). Потом около 40 лет работал в финансовых учреждениях.

В 1939-1940 гг. был во Французском Иностранном легионе командиром эскадрона Кавполка (Северная Африка). Последние годы провел на Юге Франции, сочетая службу с литературной и общественной деятельностью.

Первые его литературные опыты были опубликованы еще в 1914 году, в Каменском молодежном журнале «К свету». «Мне сам Господь налил чернила // И приказал стихи писать».

Русский Париж «заметил» и высоко оценил творчество Николая Туроверова. Примечательна его статья «Конецъ Чернецова» (1924 г.) ― опубликована в софийском журнале «Казачьи Думы». Поэт выпустил пять «книг стихов: 1928, 1937, 1939, 1942 и 1965 гг.». Кроме этого, его поэма «Серко» (1945 г.), о знаменитом Кошевом Запорожском Атамане вышла отдельной книжкой, стилизованной под старину. Из года в год печатались его стихи в изданиях русской эмиграции. Среди них ― стихотворный цикл «Степь», посвященный памяти отца. В начале пятидесятых годов во Франции вышел сборник Н. Туроверова «Наполеон и казаки». В 1960 г. его повесть «Конец Суворова» опубликовал «Новый журнал». Николай Туроверов участвовал во многих русских периодических изданиях за рубежом: в газете «Россия и славянство»; в журналах «Атаманец», «Вестник Общества Атаманцев», бюллетене «Союза донских партизан-чернецовцев», «Атаманском Вестнике» («Донском Атаманском Вестнике»), изданиях «Родимый Край», «Станица», «Казачий журнал», «Часовой», «Грани», «Перезвоны»; в сборнике «Ковыль» (казачья библиотека, приложение к изданию «На казачьем посту», Берлин); в периодике «Русская военная старина» (после войны Н. Туроверов был одним из организаторов Кружка Любителей Русской Военной Старины). Поэт активно печатал свои произведения в книге «Казачий сборник» (1930 г., издание «Казачьего Союза», военно-политического объединения, куда входило около 200 казачьих организаций со всего мира); в литературном сборнике «Инвалидъ» (1934 г.); Мельгуновских «Литературно-политических тетрадях «Возрожденiе» (1951 г.); в сборнике «Муза диаспоры» (Франкурт-на-Майне, 1960 г.). Н. Туроверов состоял в «Обществе Друзей Русской Книги». В печатном органе «Временникъ» за 1936 г. рассказал о книжном собрании Д.И. Ознобишина и его Суворовском Отделе.

Поэт вел Парижский Туроверовский Сборник «Основные Законы Всевеликого войска Донского» (1952 г.). Был редактором газеты «Казачий Союз» (с 1947 года некоторое время являлся председателем парижского отделения Казачьего Союза) и состоял в редакционной коллегии «Казачьего Альманаха». В этом альманахе он вместе с братом Шурой публиковал стихи и прозу «от Кружка казаков-литераторов». Сами же казаки-литераторы выпускали машинописные сборники своих стихов (примерно 15 номеров). Французское издательство «Дом иностранной книги» (Maison du livre étranger) в начале 30-х гг. выпускало «Казачий литературно-общественный альманах», при участии А.И. Куприна, где также появлялись работы Н. Туроверова. Он сотрудничал с издательством Русского книжного дела в США «Содружество», печатаясь в сборнике «Из современной поэзии Русского Зарубежья» (Вашингтон, 1966 г.), а в 1967 г. в США вышел сборник песен, составленный Николаем Туроверовым.

Много сил отдавал поэт и общественной деятельности. Он был участником исторических выставок в Париже: «1812 год», «Суворов», «Казаки». Собрал большую библиотеку с отделом гравюр, главным образом на русском языке. С 1931 по 1938 гг. был председателем «Общества чинов Лейб-Гвардии Атаманского полка». Состоял в I Отделе РОВСа. Был секретарем и заведующим Музеем Лейб-Гвардии Казачьего Его Величества полка в Курбевуа – пригороде Парижа. Был хранителем уникального собрания Парижской библиотеки Г. Шт. Генерал-Майора Ознобишина (начальника походной канцелярии В. Кн. Владимира Кирилловича) ― так называлось «Книжное собрание Д.И. Ознобишина в Аньере», одно из самых замечательных русских частных собраний за рубежом, которое Н.Н. Туроверовым полностью сохранено и приумножено.

Лирика Николая Туроверова не только казачья, но и общерусская, и общечеловеческая, ― о вечном: о любви и чести, о жизни и смерти, о связи человека с высшим духовным миром. Он, как всякий поэт, почти всегда говорит о своем личном, от своего имени, ― к кому бы он ни обращался в своем творчестве, с благоговением и глубоким почтением.

Николай Туроверов скончался 23 сентября 1972 года во Французском павильонном госпитале Ларибуазьер (Hôpital Lariboisière), что располагается у Северного вокзала Парижа. И был погребен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

На мраморной плите, что у основания белого восьмиконечного надмогильного креста, ― надпись глубокой гравировкой: «Войска Донского Николай Николаевич Туроверов 1899 † 1972». «Российская гордость и слава!»…

Л.Н. Азаренков (Мещеряков)