Текст книги "Комендант брянских лесов"
Автор книги: Николай Прохоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)
– Установка категорическая: «...при удобном случае», – улыбнулся командир. – Забыли вот только сообщить, какой случай они считают удобным.
– А что они еще могли оттуда написать? – возразил Куликов. – По-моему, сейчас необходимо провести точную разведку...
– Из штаба сообщают, – сказал Гуров, – что за последнее время карательные части появились и в других прилесных селах. Что-то затевают гитлеровцы!
– Вероятнее всего, они хотят обезопасить железную дорогу, – предположил комиссар. – Для этого и решили блокировать лес. Разрозненными частями гитлеровцы, по-моему, не будут вести общее наступление на партизан. Несомненно, им в какой-то мере известно, что здесь крупные силы. Партизаны ведь не считают нужным особенно скрываться.
Решено было всему отряду переместиться на время к окраине леса, ближе к населенным пунктам. В лагере оставить только «хозяйственную часть». О том, что отряд меняет стоянку, командир и комиссар тотчас сообщили в объединенный штаб, послав туда связного.
Отряд находился в состоянии боевой тревоги. У каждого при себе оружие. Гуров приказал построить людей. Надо было побеседовать с бойцами перед операцией.
Редкую по своей живописности картину представлял этот строй! Здесь можно было увидеть все: трофейные немецкие мундиры и венгерские куртки, штатские костюмы, крест-накрест перехваченные ремнями. У некоторых из-за поясов эффектно торчали немецкие парабеллумы, предмет партизанского щегольства и красноречивое доказательство, что их обладателю довелось близко познакомиться с гитлеровцами.
Особенно выразительны головные уборы: кепи, кубанки, воинские фуражки, пилотки, надетые поперек головы, широкополые фетровые шляпы...
Часть людей была в красноармейской одежде, уже выцветшей, со следами петлиц и знаков различия. Эти люди отличались в отряде от остальных особой военной подтянутостью, выправкой. И в бою они вели себя не то чтобы храбрее, – храбрости не занимать и другим, – но с каким-то особым достоинством, с большей выдержкой.
Обычно на правом фланге стоял старшина отряда Иван Сидоренков, пожилой, уже с брюшком человек. Красное, похожее на помидор, лицо его всегда блестело, словно подернутое глянцем. Тяготы партизанской жизни не влияли на цветущий вид этого необыкновенно расторопного хозяйственника, бывшего начальника районной конторы Заготпушнина.
Рядом с Сидоренковым, старательно приподнимая плечи, чтобы не очень проигрывать от сравнения с соседом, стоял шестнадцатилетний школьник Федя Картавин из Орла, а около него – смуглый, худощавый мастер брянского паровозостроительного завода Кирилл Попов, всегда и во всем ревниво оберегавший Федю. Мальчик пришел в отряд весной, больной, весь окровавленный. Гитлеровцы отправляли в Германию очередную партию жителей Орла, в которую попал, и Федя. Когда поезд проходил лесом от Карачева к Брянску, ему удалось выпрыгнуть на ходу из вагона. Федя сильно ушибся и о куст поранил себе щеку. Разведчики случайно встретили его в лесу и привели в отряд.
В первой шеренге находился и Ефим, сверху, через плечо, поглядывавший на свою соседку Галю Сафронову, прославленную разведчицу, три раза переходившую линию фронта. На плече девушки висел автомат с медной планкой на правой стороне ложа. Этот автомат ей подарил К. Е. Ворошилов, когда разведчица на несколько дней приезжала в Москву. С другой стороны Гали был Петр Макулин, державший у ноги ручной пулемет. Низкого роста, широкоплечий, бывший тракторист отличался тем, что в бою из пулемета стрелял стоя, легко, как с винтовкой, обращаясь со своим «РПД».
Строй замыкал шестидесятипятилетний Тихон, одноглазый охотник со своей двустволкой. Тихон ходил в помощниках у поварихи Агафьи Петровны, подвозил воду на кухню, заготовлял дрова. Такая должность сильно оскорбляла самолюбие охотника, и поэтому, вероятно, он слыл самым неуживчивым человеком в отряде. Худой, задиристый, с бесцветной бородой, старик вечно с кем-нибудь ругался, доказывая, что он достоин более высокого положения. При этом он был крайне неразборчив в выражениях.
– Давайте, товарищи, поближе, – сказал Гуров, жестом приглашая партизан придвинуться.
– В некоторые села, – начал комиссар, – прибыли карательные отряды. Гитлеровцы бесчинствуют. Фашистские мародеры сожгли Карнауховку. Проучим же бандитов! Родина присвоила нам гордое наименование народных мстителей... И мы отомстим. Кровь за кровь! Сто вражеских смертей за смерть одного советского человека! Наш отряд «Мститель» выступает сегодня.
Командир отряда тоже сказал несколько слов бойцам. Он объявил, что к вечеру отряд выступает на операцию. Гуров давал указания командирам подразделений подготовить оружие, боеприпасы, а после этого – было около одиннадцати утра – посоветовал отдохнуть, хорошенько выспаться. Придется ночью идти далеко. После обеда в штабную палатку явился Тихон. Он застал там одного комиссара. По тому, как старик раздраженно дергал себя за бороду и выпячивал колесом грудь, Куликов безошибочно определил, что тот настроен крайне воинственно.
– Что хошь, Михаил Сергеевич, а я одного часа больше не останусь при этой должности. Сорок лет служил в лесничестве, скрозь здесь все знаю. А Егорка ваш, неизвестно откуда его черти принесли, компас из рук не выпускает, в разведку по стрелке бегает. Разве это не позор? – горячился старик.
– Зрение у вас слабовато, Тихон Васильевич,—осторожно возразил комиссар.
– Ладно, – не сдавался Тихон, – в разведку, допустим, мне нельзя по причине глаза. А в бой с отрядом? Неужто ты не заметил, комиссар, что у меня испорчен левый глаз, который и без того надо закрывать во время стрельбы? Вальдшнепа, к примеру, сбиваю на лету, а фашистскую дичь, стало быть, боишься, промахну. Так ты обо мне понимаешь?
– Надо будет поговорить со старшиной, кем вас можно заменить... – примирительно говорил комиссар, не зная, как отделаться от старика.
– С Сидоренковым нечего и говорить! – возразил Тихон. – Это человек бесчувственный, как деревянный.
– Ну что вы, Тихон Васильевич, ведь Сидоренков у нас...
– И слушать не хочу, – прервал старик. – Это не старшина, а бревно! Пень. Хоть топор втыкай! Ведь это он определил меня на муку-мученическую в кухню...
– Тогда надо к командиру. Остап Григорьевич скоро должен быть здесь.
– Я не могу ждать, сам к нему пойду, я не дам над собой издеваться! – уже крикнул Тихон, словно ошпаренный выскакивая из палатки.
Комиссар облегченно вздохнул, радуясь, что быстро отделался от сварливого старика.
В ночной темноте по мягкой лесной дороге неторопливо движется колонна. Люди пока шагают свободно, разговаривают, шутят. Почти в голове колонны идет Ефим вместе с Гравиным, следуя за пушкой. В тишине вдруг шарахнется птица желна, спугнутая кем-нибудь из партизан. И снова тихо. А на обочинах дороги, в траве, как дальние звезды, мерцают светлячки.
– Прекратить разговоры, курить осторожно, – вполголоса отдал приказание связному командир, когда люди уже прошли более половины пути. И от человека к человеку пошло по отряду: «Прекратить разговоры, курить осторожно», пока не застряло это распоряжение на санитарной повозке, которая шла замыкающей.
За полночь отряд прибыл на опушку леса. К командиру подошли два разведчика, высланные вперед заранее. Они сообщили, что из Карнауховки немцы ушли вечером, а куда – неизвестно.
– То есть как это «неизвестно, куда ушли?» – встревожился Гуров.
– Колхозники рассказали, что в сумерки каратели собрались все около школы, а потом куда-то исчезли, – повторил опять разведчик.
– И все? – испытующе глядя на него, недовольным тоном спросил комиссар.
Разведчик молчал, виновато переминаясь с ноги на ногу. В темноте его лица не было видно.
– Вам в обозе ходить, а не разведку нести, – резко проговорил Гуров. Отпустив бойца, он приказал отряду разместиться на отдых.
«Куда исчезли гитлеровцы? Не может быть, чтобы они совсем ушли из деревни. Не попасть бы в ловушку», – размышлял командир, вполголоса беседуя с Куликовым.
– Пока не прояснится обстановка, отряд выводить из лесу не следует, тем более что Егор до сих пор не вернулся, – решили они.
Ничего нет страшнее неизвестности на войне. С любой стороны может нагрянуть враг, если ты потерял за ним наблюдение. В этом случае он всегда появляется именно там, где его меньше всего ожидаешь встретить. Вот почему командир и комиссар нервничали, хоть внешне это и трудно было заметить. Они с нетерпением ждали Егора, который ушел в поиск еще вчера, как всегда, один. Место встречи ему тоже было назначено здесь.
Тихо в лесу ночью. Лишь иногда ошалело прокричит сова – полуночная разбойница. Крик ее неприятен в ночной тиши. А то, как натянутая струна, прозвенит где-то в воздухе бекас.
Притих отряд, утомленный походом. Бойцы вповалку улеглись на густом папоротнике под деревьями, где так темно, что на расстоянии одного метра не видно друг друга. Время от времени высоко над лесом гудят моторы невидимых самолетов. «Наши пошли на задание», – всегда с удовлетворением отмечают партизаны, по звуку угадывая советские машины. Или: «Возвращаются. Дали, наверное, жизни...»
Незаметно приближался рассвет. Куликов с командиром подошли к опушке. Посреди лугов возвышались редкие могучие дубы, обхвата в три-четыре. Они стояли тут несколько столетий. У многих опалены или расщеплены вершины. Это раны от единоборства лесных богатырей с грозами и бурями.
Темень постепенно уступала утру, с каждой минутой отодвигая горизонт все дальше и дальше.
Потянул ветерок. Сначала он слегка задел вершины деревьев, как бы пробуя их гибкость. Пронесся новый порыв ветра. Тревожно зашептали листья осины, угрюмо загудел дуб, словно рассерженный ранним пробуждением. Так начиналось утро в лесу.
– Погода не испортилась бы, – сказал комиссар.
– Это в нашем деле не помеха, – отозвался Гуров и прислушался. Откуда-то совсем близко послышался свист перепела.
– Это он, вероятно...
– Так и есть!—обрадованно сказал командир, узнав приближающегося разведчика.
Егор прибежал запыхавшийся. Фуражку он потерял, по запыленному лицу катился пот.
– В двух километрах отсюда, в овраге, ночует фашистский отряд. Я чуть не напоролся на них, хорошо, что лошадь заметил. Они еще с вечера туда ушли, чтобы замести следы.
Егор не мог установить точно, сколько карателей, но, по рассказам колхозников, их было не меньше пятисот.
Чтобы приблизиться к ночевке фашистов, партизаны должны были передвинуться километра полтора влево. Гуров торопился. Важно было прибыть на место незамеченными. Командир оттянул отряд в глубь леса и быстро повел его, приказав шагать осторожно, «на носках».
Когда подошли к опушке, против оврага, где ночевал фашистский отряд, Гуров и Куликов внимательно осмотрели местность. Командир помог Феде Картавину забраться на дерево.
– Глаз не своди с того кустарника! —указал он мальчику на овраг.
Партизаны находились в том обычном предбоевом состоянии, когда каждый делается собранным, немногословным, в любую секунду готовым к действию. Куликов отошел к бойцам, командир остался наблюдать с опушки около дерева, на котором сидел Федя Картавин. Когда совсем рассвело, над лесом вдруг появился самолет. Первым его увидел мальчик.
– Немецкая рама летит, – сообщил он сверху.
«Фокке-Вульф» низко кружил над лесом, словно коршун выискивая добычу. Временами он уклонялся в поле, за луг, потом снова возвращался обратно. Развернувшись над полем, самолет приблизился к оврагу, где стоял немецкий отряд. Из кустарника взвилась ракета.
Самолет выровнялся, пошел вдоль опушки над отрядом. Фашистский пилот заметил, вероятно, санитарную повозку, стоявшую несколько в стороне, а может быть, кого-нибудь из бойцов. Партизаны увидели, как от самолета отделилась и с визгом пошла книзу бомба.
Развернувшись, разведчик сбросил еще одну и ушел в сторону Серьгова.
Спустя несколько минут Федя крикнул с дерева:
– Товарищ командир, немцы вылезают из кустов!
– Разведчик, значит, указал, – проговорил Гуров, отдавая приказ подготовиться к бою.
Каратели вышли из оврага и двинулись к лесу походной колонной по шесть человек в ряд. Приблизившись на полкилометра, фашисты развернулись по лугу и залегли, открыв огонь из нескольких минометов. Мины со свистом летели над лесом и ложились далеко от опушки, туда, где разорвались бомбы, сброшенные с самолета.
– Подпустить ближе, стрелять по моей команде, – тихо передавалось от партизана к партизану.
Отряд залег по краю леса, ожидая приказа. Комиссар стоял на правом фланге обороны, около Ефима, замаскировавшегося с пушкой несколько поодаль. По лесу грохотали разрывы мин. Немцы приблизили огонь к опушке, два человека уже были ранены осколками. Но партизаны не отвечали. Раненых отвели в безопасное место к санитарной повозке, где им немедленно сделали перевязку.
Наконец каратели поднялись и двинулись к лесу. Подпустив противника метров на сто, Гуров первым выстрелил из автомата. Этого только все и ждали! Станковые и ручные пулеметы, автоматы, винтовки ударили из лесу так дружно, что первые ряды немцев были тотчас же скошены, остальные попадали и ползком хлынули вниз к оврагу.
– Важно угостили, – весело сказал Ефим.
– А чего же мы ждем? – спросил Костя Гравин.
– Дай срок, не спеши обнаруживать себя, – назидательно ответил старый артиллерист.
Вскоре над лесом опять завизжали мины, засвистели пули. Под их прикрытием фашисты решительно двинулись на партизан. На этот раз в первых рядах карателей шли солдаты в мундирах табачного цвета.
– Это они мадьяр вперед сунули! – сразу угадал Егор. – Ну, не подлый ли народ эти гитлеровцы!
Фашисты подступали к лесу перебежками. Сделает солдат несколько прыжков, потом заляжет и продвигается ползком.
Командир отряда, укрывшись за деревом, то и дело вскидывал бинокль, стараясь рассмотреть последние ряды врага. Опытным глазом он определил, что у гитлеровцев численное превосходство. Их было почти вдвое больше, чем партизан.
– Автоматчики первой роты, на десять шагов вперед! Стрелять только по цели!—отдавал последние приказания Гуров.
Ефим стоял на правом фланге, ожидая подходящего момента, и, по мере приближения вражеской цепи, все время переставлял прицел. Он был спокоен.
Фашисты, усиливая минометный и ружейный огонь, продолжали продвигаться к лесу. Партизаны сдерживали их меткими выстрелами. Внезапно из глубины леса снова вынырнул немецкий самолет. Он только один раз прошел низко над опушкой, сбросив несколько бомб, но на какое-то мгновение вызвал смятение среди партизан. Воспользовавшись моментом, первая фашистская цепь поднялась и бросилась к лесу. Левый фланг партизанской обороны дрогнул. Бойцы рассеялись и вместе с командиром роты Григорием Белоноговым попятились в глубь леса, маскируясь за деревьями и продолжая отстреливаться.
– Спокойно, ребята, отходите! Бить одиночными! – командовал Белоногов.
Вслед за первыми рядами во весь рост поднялась вся колонна карателей и двинулась к лесу.
– По фашистам-подлецам – огонь! – скомандовал себе Ефим, торопливо наводя прицел.
Рявкнул выстрел. Пустая гильза со звоном упала к ногам Кости Гравина. Тот моментально зарядил снова. Первый снаряд разорвался недалеко от фашистов, сделав небольшой перелет. За ним последовало еще несколько разрывов. Тут-то и показал старый наводчик свое удивительное мастерство, С одного фланга на другой он с такой точностью прошелся по вражеской цепи, что на некоторое время фашистов не было видно за столбами разрывов. Огонь снарядов дополняли меткие выстрелы партизан. Фашисты залегли и опять начали отползать назад. Ефим продолжал вести огонь.
Между тем с левого фланга в лес просочилось около сотни гитлеровцев. Прижав к животам автоматы, они бешено отстреливались, сбивая ветви и царапая стволы деревьев. Партизаны рассеялись, но фашисты, увлеченные успехом, продолжали стрелять, медленно продвигаясь в глубь леса. Вдруг сзади них раздался глухой, четкий рокот пулемета. Эго Петр Макулин в своей излюбленной позе, стоя, прижавшись к дубу, начал поливать фашистов с тыла из своего «РПД». Поняв, что они попали в мешок, гитлеровцы в панике бросились назад, прямо на пулемет Макулина, метнулись в сторону, но пули партизан, маскировавшихся за каждым деревом, настигали их.
Когда из лесу каким-то чудом выскочило три или четыре обезумевших от страха фашистов, стало ясно, что просочившаяся группа вражеских автоматчиков истреблена. Основная часть неприятельского отряда отхлынула назад.
В ходе боя Остап Гуров вместе с автоматчиками был в центре обороны. Он послал на помощь дрогнувшему левому флангу несколько бойцов и Петра Макулина, зная, что опытный пулеметчик найдет удобное время и место, чтобы с наибольшей пользой применить свое оружие. За несколько минут до этого к командиру подбежал один из партизан и скороговоркой, не скрывая испуга, сообщил, что в тыл отряду прорвались каратели и что партизаны окружены.
– Что за глупости болтаете вы тут! – оборвал его рассвирепевший Гуров, приходивший в ярость от одного слова «окружение». – Как это можно окружить партизана, если он и без того все время в окружении? Марш на свое место!
В это время в лесу и раздались артиллерийские выстрелы. Увидав, как ложатся снаряды, командир мгновенно забыл о неприятной минуте и восторженно проговорил:
– Золотой глаз у старика!
Теперь Гуров не сомневался в исходе боя. Ефим перенес огонь в глубь вражеских рядов, где ранее приметил минометы. Послав туда несколько снарядов, Ефим Акимыч со спокойствием истинного артиллериста промолвил:
– Хватит для начала, – и важно крутнул ус.
Оставляя трупы убитых, и раненых, фашисты начали поспешно откатываться к оврагу, но в этот момент вслед им бросились автоматчики во главе с Гуровым, а потом из лесу по команде комиссара рванулся весь отряд.
Михаил Сергеевич бежал впереди, наклонив голову и придерживая левой рукой фуражку, из-под которой выбилась седая прядь. В правой руке он держал пистолет, высоко подняв его кверху. В отличие от Гурова, не расстававшегося с автоматом, Куликов всегда был вооружен одним пистолетом.
– Вперед, товарищи! – кричал запыхавшийся комиссар, которого скоро начали обгонять бойцы.
«Что за умница командир! Нашел самую удобную минуту для преследования!» – мысленно восхищался Куликов, видя, как автоматчики во главе с Гуровым гонят перед собой карателей, поливая их смертоносным огнем.
Будучи человеком сугубо штатским, Куликов высоко ценил военные способности командира и во время боя всецело полагался на его опыт. Не раз ему приходилось быть свидетелем того, как капитан Гуров, руководя боем, искусно умеет увести отряд от опасности, отступить, если надо, или броситься с ним вперед в тот самый момент, когда без особых потерь можно нанести врагу чувствительный урон или поражение.
С криками «ура» партизаны преследовали карателей, не давая им опомниться.
– Коней! – крикнул Ефим, вместе с Гравиным поспешно выкатывая из укрытия пушку.
Артиллеристы галопом помчались по лугу, стороной обгоняя партизан. Остановившись на бугре, Ефим взглянул в овраг, по дну которого удирали фашисты, и тотчас же развернул пушку. Беглым огнем посылал он один за другим снаряды, выбирая наибольшее скопление вражеских солдат.
– Давай, давай жару! – задорно кричал старый артиллерист, возбужденный боем и словно помолодевший...
VII
Во второй половине дня ветер затих. Над лесом повисла туча, темная, неподвижная. От нее в лесу стало мрачно и душно. Присмирели птицы, должно быть, забились в гнезда в предчувствии грозы. Потянул слабый сырой ветер, едва качая деревья. А через несколько минут туча разрешилась таким обильным теплым дождем, какие бывают только в летнее время после долгой жаркой погоды.
Ефим любил дождик в лесу. Ему нравилось смотреть, как от ударов капель шевелятся листья деревьев, никнут присмиревшие травы, обласканные ровным потоком воды. Ефим сидел на траве, с удовольствием подставив обнаженную голову под дождь, и улыбался без видимой причины. Волосы у него прилипли ко лбу, за воротник рубахи текла струя, холодным жгутом ложась между лопатками. Труженик-хлебороб, он любил летний дождь и знал ему цену.
А в лесу уже светлело, затихал шум. Дождь был непродолжителен. Сначала робко из-за туч проглянуло солнце. Но вот набежавший ветерок разогнал их, и лес наполнился потоками яркого света. Сразу повеселели деревья – заблестели омытые широкие листья клена, липы, бликами заиграло зеленое ажурное одеяние березок. С пригорка потянуло запахом перезрелой земляники, зашевелились, начали выпрямляться травы, распространяя медовый запах своих цветов. И опять на, все голоса запели тысячи птиц. Только вороны, мокрые, неуклюжие, черными взъерошенными комками сохли на деревьях, оглашая воздух хриплым карканьем.
Отряд расположился километрах в трех от опушки, где произошел бой с карателями. На взгорье, почти около каждого дерева, быстро начали вырастать шалаши. Около них задымили костры.
Как всегда после удачно проведенного боя, шумно в партизанском стане. Люди вспоминают подробности боя, рассматривают трофеи, шутят. А некоторые, примостившись поудобнее где-нибудь на пеньке, пишут письма, спеша поделиться с близкими только что пережитым. В письмах они обозначают населенные пункты начальными буквами, как требует военная цензура, а вместо подписи ставят свои инициалы.
Но вдруг весь лагерь словно по команде затих. Через поляну, мимо шалашей, не глядя на собравшихся у костров людей, шел врач Дмитрий Алексеевич Жарков. Лицо его было сосредоточенным и усталым. На него были устремлены сотни глаз. Рядом с врачом шагал пулеметчик Макулин с забинтованной левой рукой, простреленной выше локтя.
– Подойти-ка на минутку, Петя! – крикнул кто-то пулеметчику.
– Ну что, как там?..
– Трое наповал. Шесть человек ранено, – грустно сказал Макулин, сразу поняв, о чем спрашивают товарищи.
У костра все смолкли, партизаны потупили глаза.
– Миша Гамов погиб, – тихо проговорил пулеметчик.
И опять молчание... Вскоре снова появился врач вместе с командиром и комиссаром. Они быстро шли мимо притихших шалашей. Гуров что-то вполголоса говорил комиссару, тот кивал головой в знак согласия.
– Командир третьей роты Виноградов умирает. К нему, они пошли, – сообщил Макулин.
Вместе со своими помощниками Ефим вычистил пушку, поставил ее в укромное место, после чего повел обоих коней к ручью, что протекал недалеко в низине, петляя среди густых зарослей ивняка. Напоив коней, Ефим вывел их на луг и стреножил. Конечно, ухаживать за лошадьми – дело ездового, но Ефим не доверял Пескову, а вернее всего, ему просто было приятно повозиться с кроткими умными животными, к которым он так привык с раннего детства.
Пока Ефим занимался своим делом, Егор решил смастерить шалаш. Он связал вершины ближайших ореховых кустов, ловко обрешетил прутьями все стороны шалаша и покрыл толстым слоем травы, воспользовавшись косой, которая была у артиллеристов. Из тонких веток разведчик сделал щиток вместо двери, чтобы ночью укрываться от комаров, особенно после дождя. Пол жилья Егор устлал еловыми ветками и накрыл плащ-палаткой. Теперь он с нетерпением поджидал Ефима, чтобы показать ему новый шалаш. Егор не сомневался, что приятель опять поселится вместе с ним, хотя Ефиму следовало бы жить с Костей Гравиным и Песковым.
Подошедший к шалашу артиллерист устало опустился на траву, сбросил с ног лапти и начал выжимать мокрые портянки. Глядя на посиневшие, сморщенные от долгой сырости ноги Ефима, Егор проговорил:
– Пора тебе, Ефим Акимыч, менять эту недостойную обужу. На вот, бери.
Разведчик подал другу сапоги с короткими, широкими кожаными голенищами темно-коричневого цвета. На толстых подошвах блестели шляпки гвоздей, каблуки были подбиты узкими подковами.
– Где это тебе удал...
Артиллерист не договорил, и Егор увидел, как лицо его брезгливо передернулось.
– Я подумал, Ефим Акимыч, – заговорил Егор своим обычным полушутливым тоном, – что ж ему теперь, куда ходить покойнику? Фашист отмаршировал свой срок, хватит. И без того далеко зашел в сапогах этих... Зря они сгниют. А нам с тобой ой-ой... много еще шагать придется! По этой причине ноги полагается держать в сухом виде. А то и до ревматизма не долго дожить. Тем более, что и осень не за горами. Разве мы виноваты, что наши склады с обмундированием далеко отсюда? У Сидоренкова, сам знаешь, из вещевого довольствия одна пилотка, и та на его пустой голове находится.
Отвернувшись от подарка, Ефим молчал, покусывая тонкий стебелек травы. Егор сочувственно смотрел на товарища. Он хорошо понимал его состояние.
– На первых порах, Ефим Акимыч, и я вот так,– серьезно уже сказал разведчик. – не хотел надевать чужое. Противно это с непривычки. Но делать нечего, пришлось. Воевать надо же в чем-то! Здешние колхозники обрядили бы нас, но ведь их фашисты ободрали, как липку, они тоже все ходят в лаптях, а то и совсем босыми.
– И то верно, – согласился вдруг Ефим, взяв в руку один сапог.
– А размер как раз твой, сорок пятый. Так что высуши портянки, да и обувайся. Негоже, брат, старому русскому солдату в лаптях ходить, – опять пошутил Егор.
Разведчик поднялся и пошел прочь от палатки, беззаботно насвистывая какой-то мотив.
Когда он через полчаса вернулся, Ефим разминал в руках высохшую портянку, готовясь надеть уже второй сапог.
– Вот и славно! – одобрил разведчик.
– С паршивой собаки хоть шерсти клок. В аккурат по ноге пришлись, – сказал артиллерист.
– У меня глаз точный, по лаптям определил твой номер, – с серьезной миной проговорил Егор.
Он принес дров, наломал сухих еловых веток и начал разжигать костер.
– Пока кухню наладят, мы с тобой чайку напьемся. Сейчас пойду малинового листа сорву на заварочку, – хозяйственно рассуждал разведчик, раздувая огонь.
Что и говорить, хорошо выйти невредимым из боя, особенно если в суматохе сражения командир заметил тебя, да еще крикнул, словно наградил: «Молодец!»
У Ефима были все основания, чтобы пережить такие чувства после боя. Но именно теперь, к удивлению товарищей, он ходил мрачный и все старался остаться один. Артиллерист проявлял полное равнодушие к похвалам которые наперебой выражали ему партизаны.
Егора сильно озадачило поведение друга. Острым глазом разведчика он скоро заметил необычно подавленное состояние артиллериста, но боясь обидеть его каким-нибудь неосторожным вопросом, не решался заговорить с ним об этом. Как всегда в минуты волнения, Ефим непрерывно курил, свертывая одну цыгарку за другой. Увидав, что старик вытряхнул последние крошки табака, Егор молча взял у него из рук кисет и, всыпав большую горсть самосада, так же молча возвратил его.
Это был трогательный жест со стороны разведчика. Ни в чем так не нуждались партизаны, как в махорке. Нередко бывало, когда маленький окурок переходил из рук в руки и каждый ревниво следил, чтобы получивший его сделал не больше одной затяжки. Ефим благодарно кивнул Егору.
– Не знаешь, Михаил Сергеевич свободен сейчас?
Егор не удивился, что старый солдат так спросил о Куликове, хотя партизаны всегда называли его не иначе как только «товарищ комиссар». Разведчик не стал спрашивать, какое дело у него к Куликову, а только охотно предложил:
– Если хочешь, я могу сходить узнать.
– Нет, спасибо, я сам пойду к нему, – ответил Ефим.
Как только Рачков вошел в палатку комиссара, тот сразу заметил, что старик чем-то расстроен.
– Что скажете хорошего, Ефим Акимыч? Да вы присаживайтесь, – указал он на скамейку, наскоро сделанную кем-то из грубой, топором обтесанной доски.
– Нет, если разрешите, я постою. Вопрос у меня есть к вам, Михаил Сергеевич.
– Пожалуйста!
– Могу ли я написать своей старухе в Сарапульский район письмо? И будет ли мне разрешение сообщить ей... – Ефим смутился. Он мял в руках папироску, рассыпая искры. Почувствовав на пальцах огонь, артиллерист с досадой бросил папироску на землю и наступил на нее сапогом.
– Закуривайте, Ефим Акимыч, – спокойно, словно не замечая волнения Ефима, сказал комиссар, протягивая пачку сигарет. Сам он не курил, но всегда носил в кармане табак или папиросы. Он любил угощать партизан.
– Спасибо, не хочу. Да и не курю я цыгареты эти... Так вот. Можно ли сообщить ей, что я теперь... красный партизан?
– Почему же не написать? – удивился комиссар, не понимая волнения Ефима: – Самолеты возят почту аккуратно. Давно бы вам нужно было.
– Вы, Михаил Сергеевич, может, запамятовали: ведь я три месяца не отбыл своего срока по суду... Вот меня сомнение и берет. Простила ли мне советская власть преступление, которое... Или, когда прогоним фашистов, досиживать придется? Может быть, поэтому неудобно партизаном называть себя?
Пораженный словами Ефима, комиссар не отрываясь смотрел на него.
– Я думаю, что вам, Ефим Акимыч, можно быть... – начал было Куликов, но как раз в это время в палатку вошел командир отряда Гуров, помешав комиссару договорить фразу. То, что должен был сказать Михаил Сергеевич, Ефим ожидал с безмерным волнением, как приговора. Лицо старого артиллериста выразило нетерпеливую досаду. Командир пришел явно некстати.
Ефим всегда несколько робел перед Гуровым. Строгий, неразговорчивый, командир отряда не то что бы был недоволен артиллеристом, но словно не замечал его. И Ефим всегда чувствовал расстояние между ним и собой. Комиссар, напротив, при случае охотно беседовал с ним. Особенно о житейских делах любил потолковать Куликов со старым колхозником. О том, например, что не будь войны, теперь полным ходом шла бы здесь уборка хлебов; что станция Унеча—подходящее место для сооружения элеватора, потому что к этой станции примыкают колхозы четырех районов. Один раз комиссар вдруг заговорил о грибах и ягодах:
– До войны, если и заготовляли, скажем, грибы, то очень мало, да и без разбору. Белый гриб, рыжик, боровик, сыроежка, лисичка – кооператоры наши все сушили и складывали в одну кучу. А райкомы и не доходили до этого. А ведь делать надо с толком: один гриб хорошо идет в засол – рыжик, к примеру, другой лучше мариновать, третий сушить. А сколько ежегодно гибнет малины, черники, брусники и прочей лесной ягоды! Сотой доли не собирают. Такое богатство пропадает! Непременно после войны надо заняться этим.
Часто Ефим разговаривал с комиссаром о семье, о колхозном хозяйстве, которое трудно будет восстановить после изгнания фашистов. Словом, с Михаилом Сергеевичем старому крестьянину всегда было о чем побеседовать. Умел понять он человека и во всяком деле мог разобраться. Вот поэтому-то Ефим и решил поговорить с ним начистоту о самом заветном.
Приход Гурова помешал ему. Огорченный Ефим Акимыч уже собрался выйти из палатки, чтобы не мешать начальству. Он решил зайти в другой раз, когда Михаил Сергеевич будет один.
