Текст книги "Комендант брянских лесов"
Автор книги: Николай Прохоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
Егор много рассказывал новому партизану о своих приключениях в боях, особенно в разведке. Эти рассказы казались Ефиму хвастливыми, наполовину выдуманными, но он слушал их охотно. У Егора всегда выходило как-то так, что он подмечал только смешные стороны событий, даже там, где, по мнению Ефима, и смешного-то ничего не было.
И это особенно не нравилось Ефиму, которой с первого взгляда решил, что его поселили к несерьезному человеку.
«Озорник он, бесшабашный какой-то», – не без основания заключил Ефим.
В самом деле, за что бы ни брался Егор, он все делал шутя, с озорством. Как-то разведчик заметил, что Ефим ходит обедать после других, так как у него не было своего котелка.
– Не подойдет ли тебе, Ефим Акимыч, вот эта посудина? – обратился как-то Егор, подавая простреленную каску. – Она еще совсем новая, два дня назад с умной фашистской головы снял.
– Совсем пустой ты человек, Егорка, – возмутился Ефим неуместной шуткой. – В голове-то у тебя, видно, такая же дыра, как в этой каске.
Егор долго и незлобно смеялся, вытирая слезу, а когда нахохотался всласть, достал из котомки новый котелок и подарил обиженному товарищу.
Спустя несколько дней Ефим получил карабин и сразу почувствовал себя уверенно. Он увидел, что ему доверяют, и в душе был благодарен командиру и комиссару. Старик и не подозревал, что этим доверием во многом обязан Егору, который собрался проверить его «в деле».
Разведчик пришел к комиссару и попросил под свою ответственность выдать Ефиму оружие:
– Он, видимо, догадывается, что ему еще не доверяют, и очень переживает, хотя и не подает вида. А старик мне нравится, серьезный. В засаду хочу сходить с ним.
Куликов высоко ценил наблюдательность разведчика и, посоветовавшись с командиром, приказал старшине выдать Ефиму Рачкому оружие.
Вручая ему карабин, старшина Иван Сидоренков с притворным сочувствием заявил, что у него, к сожалению, нет в запасе ни одного патрона и что партизаны вообще сами беспокоятся о боеприпасах. Это была правда. Партизаны дорожили патронами и всегда старались, где только можно, запастись ими.
Ефим растерянно вертел в руках карабин, недоумевающе оглядывая столпившихся около старшины партизан. Лицо его все больше мрачнело. Присутствующий тут Егор был возмущен скупостью старшины и крепко разругался с ним.
– Ты дай хоть десятка два на первый случай, ведь я знаю, что у тебя есть патроны, – попросил он.
– Не про вашу честь, не приставай, – отрезал старшина, соблюдавший жесткую экономию боеприпасов.
Егор охотно одолжил бы из своего запаса, но он был вооружен автоматом, и его патроны не годились для карабина. Тогда разведчик обратился к партизанам:
– Выручайте, ребята, потом сочтемся. В долгу не останемся.
Первым отозвался на просьбу пожилой боец Дорогавцев. Он подошел к Ефиму и отсчитал ему десять патронов.
– Партизаны никогда друг друга не оставляют в беде, – назидательно сказал Дорогавцев и многозначительно посмотрел на окружающих товарищей. Все поняли этот взгляд. К Ефиму стали подходить бойцы, вручая ему кто обойму, кто – две. Около его ног уже лежало более сотни патронов, а партизаны все добавляли.
Под конец пришел одноглазый старик Тихон, вооруженный двустволкой. Он положил к ногам Ефима три медных патрона, заряженных рублеными гвоздями.
– Твоими припасами только ворон отгонять от кухни! – под общий хохот сказал Егор и отшвырнул патроны в сторону.
– Вот и видно, что дурак, – возмутился Тихон, разыскивая в траве патроны, – не дорог подарок, а дорога любовь.
Ефим молча собрал в мешок патроны, низко в пояс поклонился своим новым друзьям.
– Спасибо, братцы, век не забуду...
– Ты, Ефим Акимыч, теперь богаче всех в отряде, – шутил Егор, указывая на мешок, – хоть сейчас в бой.
– Да уж пора бы, что трутнем-то лежать в шалаше, – промолвил Ефим.
Командир не разрешил Егору идти в засаду вдвоем с Ефимом.
– Во-первых, – сказал он, – Ефим новый, еще не проверенный человек, а во-вторых, лишних два-три автомата всегда лучше одного при встрече с врагом.
Против этого возразить было нечего, да Гуров и не любил возражений.
...Пролазовский большак проходил по краю леса. В здешних селениях из-за близости леса немцы не размещались на жительство, но наездом бывали часто. Они с особой жестокостью разоряли села, издевались над колхозниками, в каждом подозревая партизана.
Вместе с двумя автоматчиками Егор и Ефим вышли на Пролазовский большак перед рассветом. Партизаны осмотрели дорогу, выбрали удобное место для засады в густом ольховнике и стали ожидать. Егор лежал в траве и жестоко бранился, беспрерывно хлопая себя по щекам и шее: комары облепили все лицо, залезали под воротник гимнастерки, путались в волосах под фуражкой.
– Ну прямо хоть реви! – вышел из терпения разведчик.
Он поднялся, перейдя большак, вышел на опушку леса. Впереди был виден поселок Осокори, расположенный на крутом склоне оврага. Несколько поодаль чернел старый ветряк с оголенными крыльями, похожий на древнюю сторожевую башню.
Возвращаясь, разведчик нечаянно набрел на маленькую полянку, усеянную ландышами, остановился и стал рвать цветы. Продолговатые листья, пронизанные жилками, густо покрывали землю, маленькие нежные головки цветков, мокрые от росы, распространяли тонкий щемящий аромат.
Этот знакомый запах повеял на разведчика праздником, вызвал воспоминание о Волге, на берегах которой он родился и жил до самой войны. В приволжских лесах ландышей очень много, обычно их собирают там в воскресные дни.
Где-то поблизости послышалось фырканье автомашины. Егор быстро затолкал цветы в карман гимнастерки и поспешил к товарищам.
– До меня огонь не открывать,– предупредил он партизан, – лучше всего начинать с гранаты. По команде – отходить немедленно!
Разместившись вдоль дороги, партизаны ждали машину.
Совсем близко послышался разговор, вслед за этим Егор увидел двух солдат с собаками на сворках. За ними посередине широкого большака показались ряды гитлеровцев во главе с офицером.
Солдаты шли по два в ряд, выставив в обе стороны винтовки. Егор внимательно следил за собаками, опасаясь, чтобы они не обнаружили партизан. Но овчарки шагали спокойно, прижимаясь к ногам солдат. Егор пропустил несколько рядов и, поднявшись на колени, метнул гранату в голову колонны. И тотчас же партизаны открыли огонь. Часть солдат бросилась вперед, задние смешались, начали прятаться в кювет, за деревья. Не понимая, откуда стреляют, фашисты метались по широкому песчаному шляху, лезли под выстрелы.
Егор посылал короткие точные очереди, успевая одновременно внимательно следить за происходящим. Он видел, как Ефим, выбравшись из кювета, укрылся за деревом. Старик спокойно прицеливался, делал выстрел, торопливо передергивал затвор карабина и опять поводил стволом, выискивая цель. Отстреливаясь, фашисты залегли по другую сторону дороги. Егор хотел уже крикнуть товарищам, чтобы отходили, но в этот момент на дороге загремел броневик. Он остановился с полного хода и открыл огонь по лесу из пулемета. Вслед за ним подкатила грузовая машина, полная солдат.
– Шабаш, отходи! – крикнул разведчик.
Дождавшись, пока товарищи скрылись в глубине леса, Егор бросил в сторону автомашины гранату и поспешно стал догонять своих.
По лесу свистели пули, царапая стволы деревьев, отбивая ветки.
– Быстрее, Ефим Акимыч! – торопил Егор старого солдата.
– Я не заяц бегать от них! – ответил Ефим, на ходу закладывая в карабин новую обойму.
Хотя огонь не ослабевал, пули свистели все реже и реже. Егор догадался, что фашисты вели обстрел с большака, а густой лес с каждым шагом отступления партизан становился все более надежной защитой для них.
Егор остановился, чтобы подождать несколько отставшего Ефима. Тот двигался с остановками и уже начал раздражать разведчика своей медлительностью. Егор коротко свистнул, чтобы привлечь его внимание, и энергично стал махать руками. На мгновение старик остановился, взглянул на Егора, потом быстро повернулся и бросился назад, сразу исчезнув в кустах.
Встревоженный подозрением, разведчик остановился.
Ну, приятель, со мной шутки плохи, – тихо, с угрозой проговорил он, направляясь к тому месту, где исчез Ефим.
Егор осмотрел кустарник, прошел в сторону дороги, но Ефима нигде не было видно. Сквозь ружейный огонь до слуха разведчика уже стали долетать отрывистые голоса фашистов. Случайно оглянувшись, Егор неожиданно увидел мелькнувшую среди деревьев спину Ефима. Старик нес что-то на плечах, бегом удаляясь в глубь леса. В небольшой ложбине он увидел старого солдата. Низко склонившись над темневшей на земле фигурой, Ефим что-то делал, приговаривая: «Потерпи, Митя. Сейчас будет полегче. Рана-то пустяковая». Услыхав шаги, Ефим мгновенно обернулся, выбросив вперед карабин. Узнав Егора, он опустил оружие.
Пуля попала Мите в плечо, под правую лопатку, и прошла насквозь, не задев кости.
– Я шел вровень с ним и все следил, – рассказывал Ефим. – Вдруг кто-то вскрикнул. Гляжу, его уже нет. Догадался сразу, подбежал к нему.
– Спасибо, – сказал Егор, не глядя на Ефима.
Постепенно Ефим сдружился с Егором, привык к веселому нраву разведчика. Но перебранки между ними не прекращались.
Старый артиллерист считал, что разведчику не пристало такое легкомыслие. Впрочем, участие Егора в сборе патронов для Ефима и особенно засада на Пролазовском большаке сблизили их, а один случай окончательно заставил артиллериста изменить мнение о разведчике.
Однажды Егор вернулся из разведки с большим опозданием. Его ждали утром, а он пришел уже к вечеру, изнуренный, осунувшийся. Голова его была перевязана рубахой, сквозь которую сочилась кровь. На плече, кроме своего, висел немецкий автомат. Заглянув на несколько минут в штаб отряда, Егор направился прямо на кухню. Через час он появился в шалаше разрумянившийся, с ослепительной повязкой на голове и лоснящимися после сытного обеда щеками. В маленьких хитрых глазах разведчика опять светилось привычное озорство.
– Что же с тобой случилось, расскажи, – поинтересовался Ефим. – Мы тут все беспокоились.
Егор охотно начал рассказывать.
– Перед рассветом возвращался я в отряд мимо Калачевки, – начал он. – От этой деревни до леса всего семь верст. И тут вспомнил, что у калачевского старосты на огороде табак больно хорош. Решил завернуть. Забрался в гряды, рву зеленый лист и складываю в котомку. То-то, думаю, ребята обрадуются самосаду. Увлекся делом и вдруг слышу – задняя калитка во дворе скрипнула. Взглянул, а немец – тут как тут, выходит на огород. По нужде, должно быть. Он тоже заметил меня, метнулся было обратно, но я успел выстрелить. Теперь, думаю, все равно обнаружил себя. Поднялся в деревне переполох, началась стрельба. Перемахнул я через плетень, бросился к лесу. Но фашисты на лошадях перехватили путь. Я повернул вправо, к реке. Там кустарник, болото. По болотам-то они и гонялись за мной почти весь день с собакой, словно зайца травили. Спрячусь в кустах, а она найдет. Правда, я ее потом пристрелил, но и фашисты не хуже овчарки оказались. Их было человек десять. Найдут меня – автомат в ход пускаю, они залягут – я поднимаюсь бежать. Так и забавлялись мы часов до четырех дня. Веришь ли, из сил выбился, закружился. Потом прижали они меня к реке. Ну, думаю, настало время прощаться с белым светом. Лежу, а гитлеровцы уже и не стреляют в меня. Видят, сволочи, что деваться мне некуда, хотят живым взять. Близко подошли. Офицер вышел вперед и лопочет: «Рус бандит, сдавайсь!»
– Это меня-то, Ефим Акимыч, фашист обозвал бандитом! Ну, вскипел я, понятно. «Вот тебе, – крикнул, гад, за оскорбление личности!» Да и разрядил ему в живот короткую очередь. А сам стал уходить вдоль берега. Только вижу, опять подошел к Калачевке. Запутался совсем. А за кустами, слышу, снова кричат, бегут. Шмыгнул я во двор крайней избы. Забрался на сеновал, лежу весь мокрый, грязный и шевельнуться не могу – так устал. Может, думаю, успею отдохнуть до смерти. Не верил, что выкручусь. И вот лежу на спине и вижу под тесовой крышей между досок что-то завернутое в синюю бумагу. Заинтересовало это меня. Достал, развернул бумагу, смотрю – комсомольский билет и еще похвальная грамота ученицы четвертого класса Горюшиной Маши. Обрамленная золотыми колосьями, с большой школьной печатью и подписями учителей, грамота была выдана девочке за отличные успехи и примерное поведение... Разволновался я чего-то, – сам-то ведь еще комсомолец, – и представил себе, сколько радостей принесли в свое время такие документы девочке Маше. И невольно подумал: что сталось с ней сейчас, жива ли?
Егор умолк.
– Ну, а дальше что же было? – нетерпеливо спросил Ефим.
– Злость меня тут взяла, а усталость как рукой сняло. Поднялся я осторожно, вижу – фашисты стоят около ворот и о чем-то спорят. Должно быть, обсуждают, как меня удобнее схватить. Достал я гранату-лимонку, зубами выдернул чеку и метнул им под ноги. Да еще крикнул зачем-то: «Берегись!» Только она разорвалась, я тотчас спрыгнул во двор. Трое лежали не то ранены, не то убиты, остальные бросились под сарай. На ходу, не целясь, я выстрелил по ним, потом схватил подвернувшийся автомат да и рванул к лесу со скоростью, которой позавидовал бы любой чемпион.
– Где же тебя ранило?
– Это потом, когда к лесу подходил. Легко задело, поверх фуражки, – пошутил Егор и, не желая, видимо, продолжать разговор, принялся чистить автомат.
IV
Рачков быстро освоился с партизанской жизнью.
Все бывалому солдату пришлось в отряде по душе: и люди, и жизнь в шалашах среди леса, и командир Остап Гуров, человек еще молодой, но рассудительный, знающий военное дело. Харчи тем более удовлетворяли неприхотливого Ефима. Лишь одна мысль не давала покоя старому солдату. В отряде не было пушки, и артиллерист чувствовал себя как бы не у дел. На карабин, который ему выдали в отряде, Ефим смотрел скептически. Втайне и к людям он относился несколько снисходительно, с превосходством старого артиллериста над «горемыкой» пехотинцем. Правда, из деликатности он скрывал это от партизан, но Егор давно заметил Ефимову слабость.
Раз как-то под вечер Егор сидел в шалаше и протирал автомат. При этом он не столько чистил, сколько щелкал затвором да нахваливал свое оружие, косясь озорным глазом на Ефима. Старый артиллерист молча отворачивался, чаще обычного подкручивал усы, желая показать полное равнодушие. Под конец, не вытерпев, раздраженно заговорил:
– Ну, что ты чирикаешь, словно воробей?
– Эх, Ефим Акимыч, не знаешь ты, что это за штука и какие она чудеса может творить!
– Известно, для тебя и это чудо, – сказал Ефим, с сожалением глядя на коварного собеседника. – Вот ты взглянул бы на пушку, когда она в деле, так это... Да что попусту разговаривать. – Он безнадежно махнул рукой.
В это время к шалашу подошел Гуров.
– Что за спор среди друзей, по какому поводу ссора? – спросил он.
– Не ссора, товарищ командир, – ответил Ефим, вылезая из шалаша. – Об оружии толкуем. Вот у нас в отряде винтовок достаточно, есть автоматы и даже пулеметы. А только все это без пушки – сущие пустяки.
– Почему же пустяки? – удивился командир. – А ты спроси-ка своего друга, сколько он фашистов перебил без пушки.
– Известно, огнестрельное оружие... Но в большом деле без пушки нам никак невозможно, – убежденно проговорил Ефим.
– Спору нет, пушка не помешала бы, только где нам с тобой взять-то ее?
– Ха, где взять?—оживился старый солдат. – Был бы артиллерист, а пушка всегда найдется! Я давно хотел поговорить с вами, товарищ командир, да не доводилось быть наедине. В Карнауховке, к примеру, шестьдесят или семьдесят будет этих паршивцев – не более. У них и не бог весть какая артиллерия, да все с винтовкой ее не сравнишь. Тут вот как надо бы обстряпать дело...
Командир сел у шалаша на скамейку и пригласил Ефима. Тот достал кисет и начал тщательно скручивать цыгарку, давая понять, что разговор предстоит важный и длинный. Старый артиллерист долго и обстоятельно излагал свой план. Командир внимательно выслушал его, потом сказал:
– Хорошо, Ефим Акимович, обдумаем, потом решим.
В эту ночь Ефим долго не мог заснуть: возился на сене, служившем ему постелью, несколько раз вставал курить и ворчал, ругая комаров, словно они были виноваты в его бессоннице. Только под утро он крепко заснул.
После завтрака командир отряда вызвал Ефима к себе. Неизвестно, о чем они говорили в штабе, но оттуда артиллерист вышел довольный, с важностью покручивая усы. Вскоре отряду стало известно, что предстоит боевая операция. Какая именно, никто не знал, да и не пытался узнать. Так заведено было здесь: задача ставилась перед самым выступлением.
Каждый был занят своим делом: набивали диски ручных пулеметов, чистили винтовки, примеряли запалы ручных гранат. Протер свой карабин и Ефим.
Один Егор не брался за оружие – оно у него всегда было чистым. Разведчик сидел около шалаша на траве и, ловко орудуя иглой, чинил шаровары. Приштопав заплату, Егор расправил места, кое-где стянутые ниткой, и, любуясь своей работой, спросил Ефима, находившегося неподалеку:
– Как думаешь: я переживу штаны или они меня?
Не дождавшись ответа, он беззаботно и звонко рассмеялся смехом человека, на душе у которого светло и спокойно. А Ефим с напускной ворчливостью укорял разведчика:
– И когда только ты перестанешь скалить зубы!
К обеду отряд был в полной готовности. Словно по уговору, каждый старался закончить дело, чтобы со спокойной совестью взять котелок и неторопливо шагать к огромному вязу, под которым дымил котел, распространяя аппетитный запах. Широколицая, всегда румяная Агафья Петровна, искусный кашевар отряда, щедрой рукой наливала вкусный кулеш и, взглянув опытным глазом на посудину, категорически заявляла:
– Добавки не проси.
После такого заявления никто не дерзал к ней обращаться с просьбой. Все знали непреклонный характер поварихи. Других она, наоборот, поощряла доброжелательным тоном:
– Уж больно миска-то у тебя мала. Это только малому ребенку... Съешь – еще добавлю, подойди беспременно.
Ефим явился сегодня раньше всех, чего с ним никогда не бывало. На ходу он протер шершавой ладонью котелок, Егоров подарок, сильно дунул внутрь его и подал Петровне.
– Чтой-то больно ты прыткий нынче, Ефим Акимыч, али плохо позавтракал? – спросила Петровна, подняв крышку котла, висевшего на дубовой перекладине.
– Да и впрямь давеча мало ел, не до того было спросонья.
Вслед за ним пришел Егор. Протянув Петровне свой котелок, разведчик сказал:
– Где ваше меню, «краденая невеста»?
– Вот моя меню, прощалыга, – ответила повариха, показывая огромный пухлый кулак.
– Почему «краденая»?—удивился Ефим.
Размешивая в котле длинным черпаком, Агафья Петровна свирепо посматривала на разведчика:
– Сколько раз говорила тебе, бездельник, чтобы ты не обзывал меня так. Видно, придется комиссару пожалиться, он те приструнит.
– Не я тебя воровал, что ты сердишься?
– На вот, ошпарь язык-то горячей кашицей, может, скорей замолчишь, – сурово промолвила Петровна, возвращая разведчику дымящийся котелок.
Агафья Петровка пришла в отряд не обычным путем. В феврале 1942 года муж ее, Филипп Дорогавцев, человек пожилой, ушел из деревни в лес к партизанам. Агафья Петровна пожалела свое хозяйство и отказалась пойти с ним.
– На кого я брошу дом, корову? Иди уж ты один.
Но к весне в хозяйстве Петровны, кроме голых стен, ничего не осталось. Гитлеровцы угнали скот, забрали все, что было ценного в доме.
Агафья Петровна жила в деревне Радицино, раскинувшейся на высоком берегу Десны. На другой стороне реки начинались леса. В Радицине стояли полицейские. Сюда нередко наезжали гестаповцы, используя деревню для наблюдения за партизанами. Партизаны, разместившиеся в ближайшем лесу, были отделены только рекой. Часто они открыто появлялись на противоположном берегу.
Как-то весной, уже в мае, партизаны услыхали из-за реки голос женщины:
– Пили-ип! Тикай домой, тебе ничего не будет!
Она кричала долго, и Дорогавцев по голосу узнал свою жену. С тех пор она приходила каждый день. Высокая, полная, станет над кручей, как идол, и, подняв руку, кричит:
– Пили-ип! Пили-ип!..
Вначале партизаны подшучивали над Дорогавцевым, но, видя, что муж нервничает, решили «полонить смутьянку». Утром, еще затемно, три автоматчика, хорошо умевшие плавать, перебрались через реку и замаскировались в кустарнике, недалеко от того места, куда приходила Петровна.
С восходом солнца она опять явилась на берег. Из засады партизаны увидели, что вслед за женщиной, низко пригибаясь, шли четыре гитлеровца и староста. Фашисты держали Петровну под прицелом, а староста что-то вполголоса говорил ей.
Один из гитлеровцев, вероятно офицер, отполз несколько в сторону и стал из бинокля наблюдать за лесом.
Петровна остановилась на старом месте и принялась звать мужа. Партизаны понимали, что бить нужно наверняка, иначе фашисты прежде всего застрелят женщину. Бойцы «распределили» между собой солдат, тщательно прицелились и по команде одновременно выстрелили. В то же мгновение, к ужасу партизан, женщина упала. Офицер и староста пустились наутек, а трое остались на месте. Один фашист еще корчился. Когда партизаны подбежали, он выстрелил и тяжело ранил бойца в ногу, выше колена. Гитлеровцу тут же прикладом размозжили голову.
Пуля не задела Петровну. Она грохнулась с перепугу. Партизаны подхватили ошеломленную женщину под руки и быстро потащили на другой берег. Только в воде она очнулась и жестоко начала бранить партизан за то, что они испугали ее до смерти.
Так в отряде появилась Агафья Дорогавцева, которая вскоре и была определена на должность поварихи. Она не любила вспоминать подробности своего «поступления» в партизаны и очень враждовала с Егором, постоянно подшучивавшим над ней.
Когда после обеда Ефим свежей травой протирал котелок, к нему подошел комиссар.
– Ну, Ефим Акимович, вам пора. Не забывайте: три трассирующих в одном направлении! – сказал Куликов.
Ефим понимающе кивнул головой. Вскоре он, вскинув карабин через плечо вниз стволом, вышел из лагеря один.
«К родной деревне как вор, подкрадываешься», – думал Ефим, притаившись в логу среди колючего татарника и крапивы. Земля была теплая, пахучая. Этот знакомый, всегда волнующий крестьянина запах теперь почти ощутимой болью отзывался в сердце Ефима Рачкова.
В сумерках Ефим ползком добрался до погоста. Он еще засветло приметил там часового и двух солдат у пушки, и теперь, когда совсем стемнело, до него доносилась чужая речь да монотонный хруст жевавших траву лошадей. Со стороны огородов тянуло пряным запахом укропа.
Близилась полночь, и расстояние между Ефимом и фашистами у пушки все сокращалось. Деревня словно вымерла. Даже собаки молчали.
Ефим лежа в траве, и горькие думы мучили его. Вот пропел петух, где-то в другом конце ему еле слышно откликнулся еще один. И снова тихо. «Всю птицу, должно, пожрали», – думал Ефим, вспоминая, какой гомон, бывало, поднимали в полночь петухи, когда до войны ходил он на колхозную конюшню, чтобы проверить, у всех ли лошадей есть корм.
Внезапно одна за другой взвились три трассирующие пули, прочертив в темноте ярко-зеленую дугу. Зарокотали пулеметы, автоматы, вспыхнула ракета, осветив все улицы деревни. Ожила Карнауховка!
У пушки засуетились, заговорили возбужденно. И хотя Ефим не понимал слов, но по тону угадывал, что фашисты перепуганы. Они торопливо подвели запряженных лошадей, поставили пушку на передки. Вот солдаты вспрыгнули на лафет, ездовой сел верхом и ударил по лошадям. Ефим выстрелил, громко, торжествующе крикнув:
– Держись, каналья!..
Он закончил фразу крепким непечатным словом.
Испуганные лошади бешено рванули.
Ездовой, как мешок, плюхнулся им под ноги. Ефим задрожал – пушка уходила из рук. Старый артиллерист прицелился и выстрелил в лопатку одной из лошадей. Она с ходу взвилась на дыбы и со стоном рухнула наземь.
Фашистов словно ветром сдуло. Ефим зарядил карабин новой обоймой и бросился к пушке. Перепуганный конь, нервно перебирая ногами, фыркал, порываясь вперед. Но его удерживала раненая лошадь. Чуя приближение смерти, она тонко, тоскливо ржала и все била задними ногами о колеса, пытаясь встать. Чтобы избавить животное от мучений, Ефим в упор выстрелил ей в лоб. Вздрогнув, лошадь вытянулась и утихла.
Уже светало. Улицы Карнауховки по-прежнему были пустынны. Жители попрятались в погреба, сараи. А на окраине шел бой. Засевшие в избах и в здании колхозного правления окруженные фашисты не хотели сдаваться. Они яростно отстреливались в окна из пулеметов, прячась за простенками. Две первые избы партизаны буквально изрешетили, но только с помощью противотанковых гранат истребили оккупантов. В одном из домов вместе с солдатами укрылся комендант и два младших офицера. Стены этого дома оказались толстыми – не всякая пуля пройдет сквозь смолистые сосновые бревна.
Командир отделения Марулев решил гранатами подавить вражеский пулемет. Вместе с двумя бойцами он подполз совсем близко и бросил в окно две гранаты. Одна из них ударилась в крестовину рамы, вторая разорвалась в помещении. Немцы перестали стрелять. Партизаны бросились к дому, но в это время из окна раздался сухой треск пулеметной очереди, будто кто-то рвал большой холст, и три бойца упали мертвыми.
– Эх, поторопились, – простонал командир отряда Гуров, наблюдавший из-за укрытия. Он вызвал подрывника Леонова.
– Ни один фашист не должен уйти живым из этого дома! Действуйте осторожно, если не удастся подорвать – зажигайте.
– Будет сделано, – коротко ответил Леонов, взяв под козырек.
Он захватил с собой тол, несколько гранат и с огорода пробрался во двор, а потом на чердак дома. Там подрывник уложил заряд около перекладины, подпалил бикфордов шнур, соединенный с толом, и вернулся к своим.
Командир приказал не прекращать огня по фашистам, чтобы те не догадались о готовившемся. Он внимательно следил за домом. Грохнул взрыв. Тесовую крышу как ветром снесло, рухнул потолок. Подбежавший в это время Леонов хотел доложить о выполнении задания, но командир обнял бойца, проговорив:
– Спасибо, Вася!
Теперь оставался только один дом, где гитлеровцы еще сопротивлялись.
Чтобы избежать потерь, командир с комиссаром приняли решение поджечь здание. Внезапно из кустов вынырнула лошадиная морда. Впереди, поддерживая рукой дышло, важно выступал Ефим, ведя на поводу лошадь. Остановившись, старый артиллерист взял под козырек и отрапортовал:
– Мною захвачена вражеская пушка, пять ящиков снарядов, одна лошадь. Пленных нет.
– Молодец, Ефим Акимыч! – похвалил солдата комиссар Куликов.
Ефим благодарно кивнул комиссару и опять обратился к Гурову.
– Дозвольте, товарищ командир, прямой наводкой подавить огонь противника.
– В самом деле, Ефим Акимыч, – обрадовался командир, – валяй по ним из своей артиллерии.
– Будет исполнено, – козырнул артиллерист и, отъехав к соседнему дому, в укрытии развернул пушку. Выпустив прямой наводкой пять фугасных снарядов, старик удовлетворенно оглядел здание, превращенное в груду бревен и щепок, и, довольно подкручивая усы, проговорил:
– Вот так-то в аккурате будет! Совсем другая война, товарищ командир, а?
Стрельба прекратилась. Партизаны складывали на подводы трофейное оружие, продукты. Было взято несколько ящиков сигарет. В табаке партизаны всегда нуждались. Хоть и не любили они трофейные сигареты, но обрадовались и этой находке.
Из землянок и погребов начали вылезать люди, боязливо оглядываясь вокруг.
Кто-то из партизан крикнул:
– Не бойтесь, товарищи, здесь все свои, русские!
Их окружили женщины, старики. Вокруг сновали ребятишки.
– Голубчики, не хотите ли молочка, родимые? – причитала старуха, подходя с крынкой, покрытой концом фартука. И вдруг удивленно всплеснула руками.
– Матерь моя! Да ведь это Ефим! А мы думали, что он, горемышный, в неволю попал, в Ерманию угнали. Словно в воду канул человек. А дом твой, Ефим Акимыч, староста спалил.
Артиллерист важно сидел на лафете покуривая.
– Небось, не угнали, – ответил он. – Эка важность, дом. После войны новый построю. А что Евсейка все еще собирает яйца для этих подлецов?
– Ох, и не спрашивай, Ефим Акимыч, поедом ест, начисто всю деревню разорил. Правда ли, будто убили его сегодня? – страстным шепотом спросила старуха.
Не успел Ефим собраться с ответом, как увидел Егора. Рядом с ним семенил человек, нагруженный мешком. Ефим узнал старосту Вихлянцева.
Вездесущий Егор нашел старосту в погребе, под опрокинутой вверх дном кадкой. Разведчик обнаружил там же два мешка соли. Один из них приказал старосте взять, заранее предвидя, как обрадуется Агафья Петровна.
Ефим заметил, что и Егор что-то несет, пряча под плащ-палаткой.
– Как ты его нашел? – кивнул Ефим на Вихлянцева. – Небось, в навозе где-нибудь зарылся?.
– Почему же в навозе?
– Такую тварь всегда надобно искать в нечистотах. Ну! – яростно крикнул Ефим, в упор глядя на Вихлянцева. – Нет, ты гляди мне в глаза, сволочь!
Ярость вдруг обуяла старого артиллериста. Он шагал взад и вперед, не находя себе места, еле сдерживаясь от желания броситься на Вихлянцева. Егор молча стоял в стороне наблюдая. Евсей Вихлянцев опустил голову, не в силах вымолвить ни слова. Борода его мелко дрожала. Простонав: «Прости, христа ради», он рухнул Ефиму в ноги.
Презрительно сплюнув, артиллерист отошел в сторону и только тут заметил, что за ним наблюдает толпа собравшихся колхозников.
– Так, так его, окаянного! – послышался старческий голос. – И прости ты меня, Ефим Акимыч, за то, что подумал о тебе тогда плохо. Все через него, проклятого отступника!
Перед артиллеристом стоял школьный сторож Степан Фомич.
– Промашку, слышь, дал я насчет тебя. Смотрю тогда, засиделся в твоей хате этот Евсейка-каин. Ну, думаю, и Ефим, значит, пошел с ним по черной дороге. А теперь вижу, что ошибся. Прости, ради бога.
Ефим, смущенно улыбаясь, подал ему руку в знак примирения.
Подошел комиссар. Егор рассказал о своем «трофее». Выслушав, комиссар громко, чтобы все колхозники слышали, спросил Вихлянцева:
– В колхозном амбаре обнаружен хлеб. Кому принадлежат эти запасы и где вы их взяли?
Вихляицев молчал, не решаясь поднять глаз. Из толпы кто-то крикнул:
– Наш это хлеб. Староста последний кусок отобрал.
– Потоцкий приказал, товарищ начальник, – чуть слышно прошелестел староста.
– Вместе с Потоцким вы, собаки, глумитесь над людьми! – глухо сказал кто-то из толпы.
«Снова Потоцкий! Ох, поймать бы!» – подумал Куликов, а вслух сказал:
– Люди, судить будем старосту. В ваших руках судьба этого человека. Как вы решите, так и поступим с ним. Кто хочет слова?
Колхозники молчали, оглядываясь друг на друга. Тогда вперед вышел Ефим.
– Дозвольте, товарищ комиссар! – обратился артиллерист и, не дождавшись разрешения, начал:
