Текст книги "Комендант брянских лесов"
Автор книги: Николай Прохоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)
– Да вот и командир, я полагаю, согласен со мной, – вдруг сказал Куликов, обращаясь к старому артиллеристу, и тут же передал свой разговор с Ефимом.
Выслушав, Гуров неожиданно просветлел и, пристально взглянув на старого артиллериста, громко рассмеялся. Смех этот не понравился Ефиму. Он был сейчас совсем неуместен. Смеясь, Гуров подошел к артиллеристу, хлопнул его по спине, видимо, что-то собираясь сказать, но вдруг порывисто притянул его к себе и крепко сжал старика в объятиях.
– Эх, пушкарь ты наш славный! И не думай об этом. Пиши!
Ефим тяжело опустился на край скамейки, словно только что сбросив с плеч тяжелую ношу. Он долго молчал. Комиссар и командир тоже не начинали разговора.
– Сын у меня в армии, воюет с врагом, – заговорил наконец старый солдат дрогнувшим голосом. – Я к тому: обрадуется он, когда узнает, что и отец его здесь, на родной земле, вместе со своими людьми. Да и самому не хочется в такое время где-нибудь затеряться. Тоже ведь совесть есть...
Ефим Акимыч почувствовал, как к горлу подкатил комок, глаза часто заморгали, словно в них кто-то бросил щепоть табаку. Поднявшись с места, он безнадежно махнул рукой и, застыдившись своей слабости, поспешно вышел из палатки.
'Комиссар сосредоточенно смотрел вслед Ефиму, покручивая на виске прядь седых волос, свалявшуюся в маленький комочек. Гуров вопросительно посмотрел на Михаила Сергеевича, ожидая, что он скажет. Но комиссар, глубоко задумавшись, молчал.
– Удивительный старик!—промолвил Гуров, желая вызвать комиссара на разговор.
– Да... – неопределенно отозвался тот.
– А какой артиллерист! Он нам наполовину облегчил бой с карателями.
Но Куликов, словно не слыша командира, заговорил о другом.
– Нам надо бы внимательней приглядываться к людям, Остап Григорьевич, – сказал комиссар. – В тяжелые-то времена человек быстро раскрывается. Он весь на виду. Сегодня в бою я был рядом с Ефимом и любовался его спокойствием. С уверенностью труженика наводил он пушку, стрелял, и все у него получалось как-то споро да ладно.
– Я просто удивился его мастерству! – воскликну Гуров.
– А сейчас он поразил и даже напугал меня, – взволнованно продолжал Михаил Сергеевич.—Пришел, слова не может сказать. Что, думаю, стряслось? Уж не оскорбил ли кто человека? Видимо, долго мучили его эти мысли. При внимательном отношении мы могли бы раньше прийти на помощь, разрешить его сомнения. – Комиссар помедлил, потом закончил убежденно: – Это у него от высокой нравственной чистоты, от сурового отношения к собственным поступкам!
– Давай приказом по отряду объявим ему благодарность, – предложил командир. – Напишем так; «За храбрость и мастерство».
Комиссар согласился.
VIII
В селе Семки, куда часто наведывался Леонов, жила вместе со своей матерью девушка Груня, дочь умершею перед войной агронома. Она окончила среднюю школу и в 1941 году собиралась поступить в институт. Но когда началась война, девушка не решилась оставить свою больную мать и оказалась на оккупированной территории.
Всякий раз, когда Леонову по поручению командира приходилось бывать в селе, он заглядывал в знакомый домик на окраине. Подрывник любил поговорить с Груней, посидеть в скромной уютной комнате, иногда просто молча помечтать с ней. У девушки было десятка три хороших книг.
Учитель по специальности, Леонов видел, как здесь, в лесу, люди жадно тянутся ко всякому печатному слову.
Когда Василий возвращался в отряд с новой книжкой, десятки людей окружали его, усаживались на траву и замолкали в ожидании.
Поэтому, где бы Леонову ни попадалась книга, он нес ее в отряд и охотно читал товарищам.
После успешного завершения операции отряд «Мститель» расположился на новом месте. Вновь потекли партизанские будни. Как-то Леонов собирался на операцию.
– Ты, Вася, не ходи, отдохни на этот раз, – сказал ему Куликов.
– Тогда разрешите мне в Семки, товарищ комиссар?
Леонов не скрывал от комиссара, что бывает у девушки.
Но Куликов боялся, чтобы его любимцу не устроили в Семках ловушку.
– Пригласил бы кого из товарищей с собой. Не нравится мне, что ты один туда ходишь. Взял бы Егора.
Подрывник ничего не ответил. Куликов понял, что юноше хочется сходить одному. Неохотно он разрешил, наказав только быть как можно осторожнее.
– Не забывай, Вася, что в Семках много полицаев. Они могут выследить тебя, – напутствовал его комиссар.
...Медленно приближается короткая летняя ночь. Уже девятый час, а солнце только начало садиться. На опушке леса Леонов ожидал наступления темноты, чтобы незамеченным пробраться в село. Неожиданно из глубины леса вышла женщина с вязанкой сухих сучьев на спине.
Она смело подошла к партизану, сбросила на землю дрова и, приветливо поздоровавшись, певуче промолвила:
– Здравствуй, добрый молодец!
Глядя на ее сморщенное от старости лицо, крупный пористый нос, услышав странное приветствие, Леонов невольно вспомнил сказку про бабу-ягу.
– Давно хотела тебя повидать, – ласково, как показалось юноше, заговорила опять старуха, – два слова надо сказать. Не ходи ты, ради бога, к Груньке! Не чистое там дело.
Леонов удивленно взглянул на женщину. Он бывал в Семках обычно вечерами, пробирался туда осторожно, через огород, и был уверен, что его никто не видит. И вдруг...
– Откуда вы знаете, что я бываю у нее? – с тревогой спросил Леонов.
– Да уж знаю, коли говорю, – лукаво улыбнулась старуха. – И тебя знаю.
– А куда вы ходили сейчас? – спросил вдруг партизан и сам удивился тону, каким задал этот вопрос, – словно следователь.
– За дровами ходила, нешто не видишь? – спокойно ответила женщина. – А знаю тебя потому, что видела. Дивного тут ничего нет. Рядом я живу с ней, с Грунькой. Ночами-то глаз не смыкаю. Сижу у окна и все вижу. Меня никто не видит, а я всех вижу и все знаю, – с каким-то хвастовством закончила старуха, смело взглянув в лицо партизану.
– Почему же вы не спите по ночам?
– Любопытная я, – опять лукаво улыбнулась она, еще больше озадачив партизана.
Женщина критически с ног до головы оглядела Леонова, потом, понизив голос до шепота, словно ее еще кто-нибудь мог здесь слышать, сказала уже серьезно:
– Сын у меня в партизанах, у Кошеля в отряде. Может, слыхал? А зять с дочкой в первом ворошиловском. Вот и не сплю я, их ожидаючи каждую ночь. А ты смелый, да, видать, неопытный. Засиживаешься подолгу. Ночи-то коротки теперь, не хватает, видно, тебе...
Леонов знал отряды, которые называла женщина. И то, что она говорила о своих детях, было похоже на правду. Но замечание насчет коротких ночей не понравилось ему.
– Какая же опасность у Груни? – спросил партизан спокойно.
– Ох, молодо-зелено! – ответила женщина, качая головой и с укоризной глядя на юношу. – Сами на беду лезут. – Приблизившись к нему, она совсем тихо прошептала:
– Потоцкий к ней ездит. Не знаешь такого? – И не дожидаясь ответа, добавила: – Не приведи бог тебе встретиться. Сейчас он у нее самогоночку попивает...
Леонов весь задрожал от этого известия. Он был в том состоянии, которое, может быть, знает только охотник, неожиданно почувствовавший, что где-то близко от него находится сильный, давно выслеживаемый зверь. Охотник понимает, что малейшая оплошность приведет его к беде, но он смело идет навстречу опасности.
Овладев собой, Леонов заговорил как можно равнодушнее:
– Я не собирался туда идти.. Возвращался вот к себе в отряд и остановился отдохнуть.
– А коли не собирался, так и хорошо, – сказала женщина, взглянув на Леонова умными глазами. – Только запомни: недобрый, лютый это человек. От него колхозники приняли больше горя, чем от немцев. Отец его, Бронислав Потоцкий, до войны лесничим был в Навле. Не здешний он родом, пришлый. А теперь, сказывают, большим начальником у немцев.
– Откуда это вам известно?
– Слухом земля полнится... Заговорилась я с тобой! Прощай!
Старуха ловко подбросила на спину вязанку и легко зашагала в сторону села.
– До свидания, – тихо сказал ей вслед Леонов.
Долго сидел он на земле, прислонившись спиной к стволу сосны, в тяжелом раздумье. Груня... «Сейчас у нее самогоночку попивает», – вспомнились слова женщины. К сердцу как будто прикоснулись чем-то острым.
Груня всегда радушно встречала Леонова. Вспомнил он и другой случай. Месяца три назад она подарила партизану томик Герцена «Былое и думы».
– А это вот тебе... – сказала девушка, протягивая книгу и ласково улыбаясь. – Когда будешь свободен от своей работы, читай ее. Но вспоминай не только о «былом», – закончила она и крепко сжала подрывнику руку, прощаясь.
Вспомнив сейчас этот эпизод, Леонов как бы снова ощутил тепло ее маленькой руки... «Может быть, старуха сказала неправду?» – мелькнула в голове спасительная мысль. Но нет, рассудок тотчас же отверг это предположение. Слишком много искренней заботы чувствовалось в голосе женщины, когда она советовала избегать встречи с недобрым человеком. Да и какой смысл в обмане, если она только и хотела предостеречь? Неужели Груня так же радушно встречает и Потоцкого?..
Тяжело было на душе у Леонова.
Партизан не боялся встречи с Потоцким. Напротив, искал ее. Теперь он пытался представить, как произойдет эта встреча. Удастся ли взять живым? А что встреча произойдет и она будет последней, Леонов был уверен теперь в этом.
Уже стемнело, а он все сидел неподвижно. В небе робко начали перемигиваться звезды. Партизан взглянул на светящийся циферблат часов. Было десять.
Он поднялся, проверил в пистолете обойму. Не хватало одного патрона. Подрывник достал из кармана два, один большим пальцем вдавил в обойму, второй заложил в ствол, поставив пистолёт на предохранитель. Нащупал в кармане две гранаты «Ф-1», провел зачем-то по ребристой поверхности ствола автомата, точно хотел приласкать своего верного спутника, и двинулся в путь.
«Если самогон попивает, значит задержится долго. Торопиться нечего». Около двух часов шел Леонов до Семок. Он остановился у знакомого огорода, отделявшегося от небольшого пустыря мелкой канавой. Ровные ряды высокой картофельной ботвы скрывали партизана, пробиравшегося по глубокой борозде.
Теперь даже эти борозды наводили Леонова на нехорошие размышления. Кто пахал огород? У колхозников фашисты отобрали всех лошадей и коров. Они обрабатывают свои огороды только мотыгами. Значит, полицейский пахал. А может, и сам Потоцкий, которого он несколько раз видел на красивом сером жеребце в яблоках?
Но сейчас это мелочи. Подрывник старался не думать теперь о Груне, хотя, по правде сказать, все время думал о ней.
Пробравшись во двор, Леонов прежде всего увидел оседланного серого жеребца, привязанного к столбу. Он осторожно подошел к коню, который, повернув назад голову, подозрительно смотрел на незнакомого человека темным глазом. Легким прикосновением к шее Леонов обласкал коня, подтянул ослабленные подпруги, своим узлом перевязал на столбе поводья. Потом бесшумно приблизился к избе.
Из нижней части окна, наглухо занавешенного чем-то, падала на землю тонкая полоска света. Окно выходило во двор. Прижавшись к простенку, Леонов слышал мужской голос. Он гудел один, словно кто-то разговаривал сам с собой. Долетали только отдельные слова, по которым нельзя было уловить смысл фразы. И вдруг он ясно услышал женский голос:
– Тогда ложитесь на кровать...
Это сказала не Груня, нет! Леонов узнал голос матери и обрадовался этому.
Потоцкий что-то прогудел в ответ. Через несколько минут с окна неожиданно упала занавеска и во двор метнулась яркая полоса света. Тут же кто-то сильно дунул на лампу. Леонов услышал, как за простенком заскрипели пружины кровати, потом все смолкло.
Дверь в сени запиралась засовом. Партизан, привыкший все замечать, знал этот гладкий, словно отполированный дубовый брус. Он помнил и то, что между дверью и косяком есть щель, но она очень узка.
Острым концом финского ножа подрывник нащупал засов и по миллиметру начал отодвигать его, придерживая дверь. Он делал это неторопливо, в абсолютной тишине.
Было, пожалуй, уже около двух часов, когда Леонов неслышно вошел в низкую дверь избы и остановился на пороге. Слева от входа, вдоль стены, он помнил, стояла кровать. Невидимый в черном проеме двери, партизан долго прислушивался к дыханию спящего. Приблизившись к кровати, Леонов нащупал на стуле, поверх вороха одежды, кобуру, вынул пистолет и положил его к себе в карман.
– Господин Потоцкий, вставайте!—Негромко сказал партизан, тронув спящего за колено. Нащупав сквозь одеяло ногу, Леонов обнаружил, что человек спит в сапогах.
Потревоженный Потоцкий сонно замычал, ворочаясь под одеялом. После второго окрика он вдруг затих, стал ровно дышать. Леонов, наклонившись над кроватью, опять протянул руку к колену, но в это мгновение одеяло откинулось и партизан почувствовал у себя на горле железные клещи. У него сразу потемнело в глазах. Вот уже к горлу подбирается вторая рука... Еще секунда – и партизан упадет, но в этот момент Потоцкий неожиданно откидывается на спину с разбросанными в стороны руками. Коротким взмахом кулака Леонов нанес Потоцкому прямой сильный удар в переносицу, и тот упал без сознания, обливаясь кровью.
– Ловкач, видать, подлюга!—сквозь зубы проговорил молодой партизан, потирая ладонью правый кулак.
Он быстро связал Потоцкому ремнем на спине руки, в рот затолкал свою пилотку. Собираясь выходить, Леонов услышал в соседней комнате испуганный шепот. С трудом подавив чувство неприязни, Леонов сказал, стараясь быть вежливым:
– Извините, пожалуйста, Груня! Не беспокойтесь, я сейчас ухожу.
Леонов поднял с кровати связанного предателя и вытащил его во двор. Конь пригодился партизану. Он вывел его на огород, легко бросил на переднюю луку седла Потоцкого и, закинув поводья, прыгнул в седло.
В предрассветных сумерках партизан свободно выехал из села и, понукая каблуками сильного резвого коня, широким наметом направился в сторону леса. Лишь отъехав с километр, Леонов придержал поводья. Уже светало. Над головой всадника пролетел аист, тяжело взмахивая большими крыльями. Аист летел из села к пойме реки Судости. Она извивалась по зеленой равнине лугов, огибая деревни, расположенные по обоим берегам реки.
Всадник внимательно проследил за полетом удалявшейся птицы.
...Покачиваясь в седле, Леонов шагом ехал по узкому проселку, густо заросшему стелющимся подорожником. Он с трудом преодолевал дремоту. Поперек седла мешком лежал безмолвный Потоцкий. Чувствуя ослабленный повод, конь уклонялся от дороги, пощипывая на обочинах верхушки пахучего донника.
Подъехав к лесу, Леонов еще пуще захотел спать. После тяжелой, тревожной ночи он чувствовал страшную усталость, изо всех сил старался не заснуть и не упасть с коня« Позади неожиданно послышался голос, от которого Василий вздрогнул, сразу же позабыв о сне:
– Вася-а! Подожди!
Хотя женщина назвала имя Леонова, он не узнал ее голоса. Обернувшись в седле, партизан, к великому своему удивлению, увидел Груню. В замешательстве он забыл остановить коня. Груня едва поспевала за ним в одном платье и в мокрых от росы туфлях на босу ногу, на ходу стараясь пригладить растрепавшиеся волосы. «Но как это можно было не узнать по голосу?» – думал Леонов, обрадованный и в то же время встревоженный ее внезапным появлением. В тот момент партизану не пришла в голову мысль, что он, собственно, и не знал голоса Груни.
При встречах они обычно разговаривали тихо, почти шепотом.
– Я тоже пойду с тобой, я... я не останусь больше в Семках, – задыхаясь от волнения, едва удерживая слезы, говорила девушка. – Ты не думай, я его никогда не приглашала, он нахально... Что я могла поделать? Все лето дрожала от страха, измучилась. Вдруг, думаю, встретитесь! А тебе сказать боялась...
Груня говорила торопливо, видимо, боясь, что ее не захотят слушать. От сбивчивой речи и быстрого бега она окончательно задохнулась и, чтобы не упасть, схватилась за стремя, повиснув на нем.
Увидев, что девушка выбивается из сил, Леонов, наконец, догадался остановить коня.
Он стащил с седла Потоцкого, положил на траву и вынул у него изо рта кляп.
– Ты пойми, Вася, мое... – страстно заговорила опять девушка, но Леонов остановил ее.
– Не нужно сейчас об этом, Груня. Лучше мы после поговорим.
Леонову не хотелось, чтобы она объяснялась в присутствии Потоцкого.
Девушка испуганно и умоляюще заглядывала в лицо Леонову, но он отворачивался, не решаясь поднять глаза. Угрызение совести мучило его. Он представил себе положение Груни, беспомощной и запуганной, оставшейся среди фашистов, и не знающей, куда деваться. И в этот момент он сильный, молодой, оставляет ее, холодно раскланиваясь. «Разыграл пошлую сцену ревности, глупец!» – со стыдом думал о себе молодой партизан, вскользь взглянув на Потоцкого, неподвижно лежавшего на земле.
Оглушенный ударом, уставший от неудобной езды, он, видимо, приходил теперь в себя. Бледное лицо его, с синяками у глаз, несколько оживлялось. Леонов больше не поворачивался в его сторону.
Груня робко смотрела на Василия, напуганная тем, что он не глядит ей в глаза и упорно молчит, о чем-то думая.
После короткой передышки стали собираться в путь. Леонов предложил девушке ехать на лошади. Она охотно согласилась. Взяв Груню за талию, чтобы подсадить в седло, Леонов на мгновение почувствовал, как девушка вся вздрогнула, обернувшись к нему на короткий миг. На лице ее еще сохранился испуг и усталость, но где-то в глубине глаз Леонов не увидел, а вернее угадал блеснувшие искорки радости. Партизан сразу как-то успокоился и даже обрадовался, словно он объяснился с девушкой и получил ее прощение.
Очутившись в седле, Груня крепко ухватилась за переднюю луку, как это делают дети, впервые сев на лошадь, и опять робко взглянула на партизана, согревая его взглядом.
– Идите вперед, господин Потоцкий! – жестко приказал партизан, обернувшись в сторону предателя. – Бежать Не пытайтесь. Все равно не уйдете!
Леонов взял в левую руку повод лошади и указал пистолетом Потоцкому, в какую сторону надо идти.
– Опять тебя в штаб зовут, – с досадой крикнул Леонову ординарец командира отряда. – Давай немедленно!
Несколько дней прошло с тех пор, как Леонов привел в отряд Потоцкого. Гурову и Куликову необходимо было подробнее знать, каким образом ему удалось захватить предателя, имя которого наводило страх на местных жителей.
Но Леонов был крайне немногословен, к большой досаде руководителей отряда. Он коротко доложил, что застал Потоцкого в Семках спящим и без особого труда взял его.
– Понимаешь, Вася, – убеждал его Михаил Сергеевич,– мы ведь не из праздного любопытства пристаем к тебе. Ты расскажи нам все по порядку.
Комиссар долго разъяснял юноше, для чего командованию отряда нужно знать подробности, которые в военном деле играют большую роль.
– Вот недавно Егор захватил фашистского пилота Так он около часа мне рассказывал. И много сообщил важных наблюдений. Его предположения о том, что у села Глинищево фашисты расчистили новый аэродром, подтвердились. А на днях на этот аэродром уже наши бомбардировщики прилетали. Командующий фронтом прислал благодарность отряду. Егор представлен к награде орденом.
– Во-первых, товарищ комиссар, у Егора, действительно, был очень любопытный случай с летчиком, а во-вторых, ведь Егор опытный военный разведчик, – промолвил подрывник и опять надолго умолк, полагая, что этим он вполне объяснил свое молчание.
Насколько был словоохотлив Егор, настолько сдержан Леонов. Этих противоположных по своему характеру людей роднило лишь одно: храбрость и страсть к опасным операциям. Впрочем, эти качества проявлялись у них по-разному. Егор был находчив, неистощим на выдумку и, увлекаясь, часто безрассудно рисковал. В поведении же Леонова преобладал продуманный риск, трезвый расчет. И отношения у них были между собой своеобразные. Они с уважением относились друг к другу, но настоящей дружбы между ними не было, хотя комиссар и делал попытки сблизить их.
– А все-таки крепко вцепился в тебя Потоцкий, – заговорил снова комиссар, глядя на кровоподтеки, черневшие на шее Леонова.
– Да не очень, – сдержанно ответил тот.
– Да и ты не остался в долгу, – неожиданно вставил Гуров. – У него даже нос набок.
Подрывника будто кто-то перепоясал хлыстом. Лицо его все вспыхнуло, ноздри расширились.
– Только один раз ударил, товарищ командир, – горячо заговорил Леонов. – Я не тронул бы его пальцем, если бы он сам не схватил меня за горло.
– Да что ты! Разве я в упрек? – удивился командир. – И хорошо, что двинул гада в переносицу. Кулак у тебя подходящий.
– Боксом я занимался когда-то... – смущенно проговорил Василий, как бы оправдываясь.
Видя, как взволновал Гуров своим замечанием подрывника, комиссар стал догадываться о причине молчания юноши. Он осторожно заговорил о Груне, заметив, как опять покраснел Леонов.
– Мы с командиром убедились, что она не причастна к Потоцкому. Просто, видимо, неопытная и крайне нерешительная девица.
– Безусловно, кисейная барышня, – пренебрежительно сказал Гуров.
Куликов поспешил прервать командира:
– Но за эту нерешительность она могла поплатиться жизнью. Ведь если бы Потоцкий узнал, что к ней заходили наши, он застрелил бы ее.
– В два счета шлепнул бы, мерзавец, – подтвердил Гуров. – Повесил же он нашу парашютистку, сам признался, сукин сын!
– Я, между прочим, был уверен, что в основе предательства этого молодчика лежит что-то социальное, – сказал Куликов. – Выяснилось, что отец у него засланный пилсудчик, осужден был до войны, неизвестно куда бежал. А уже вернулся в брянский край бургомистром, вместе с оккупантами. Так с тыловыми частями и прибыл.
Леонов не принимал участия в разговоре, и комиссар отпустил его.
Партизанское следствие по делу Потоцкого шло около трех недель. Сначала предполагалось отправить его в объединенный штаб, а возможно, и в Москву, на самолете. Но выяснилось, что в смысле сведений о противнике Потоцкий не представляет никакого интереса. Поэтому он пока находился под стражей в отряде «Мститель».
Было установлено, что Потоцкий служил в гестапо, шпионил за партизанами, злобно издевался над местным населением, особенно почему-то над колхозниками. Он схватил и повесил советскую радистку, выпрыгнувшую ночью с самолета и заблудившуюся около деревни Котовки. Девушка не успела в него выстрелить, но, как рассказали колхозники, рукояткой пистолета выбила ему два зуба. Отсутствие передних зубов подтверждало это сообщение.
Партизанский суд приговорил Потоцкого к расстрелу. Егору было приказано привести в исполнение приговор.
– Охотно согласен покарать предателя Родины. Дело законное, – заявил разведчик.
Уже под вечер Егор повел осужденного за лагерь. Потоцкий шагал тяжело, словно на ногах его висели гири. Пройдя метров тридцать, он упал на траву и отчаянно заскулил...
– Вытри под носом, кролик! – крикнул Егор, равнодушно наблюдая, как Потоцкий катается по траве.
– Товарищ, позови командира, один секрет скажу...
– Фашистский волк тебе товарищ, прохвост!—огрызнулся Егор, оскорбленный таким обращением, но все же крикнул проходившему мимо партизану, чтобы он позвал командира отряда.
– Что за секрет хотели вы сообщить? – спросил подошедший Гуров.
– Товарищ командир, дайте кровью вину искупить! – молил Потоцкий. – Я еще буду полезен для страны.
– Вы обещали какой-то секрет сообщить, говорите! – напомнил опять Гуров.
Но Потоцкий только просил пощады.
– Да не верьте, товарищ командир! Какой у гестаповского холуя может быть секрет? – раздраженно проговорил Егор. – Просто он хочет продлить хоть на одну минуту свою подлую жизнь. А на расправу оказался жидок, гад!
Егор оттянул затвор автомата на боевой взвод и вопросительно глянул в лицо Гурову. Командир отряда молча повернулся и пошел прочь...
IX
Начиналась осень. Уже не полыхали, как летом, зори. Ночи стали длинные. Разведчики вздохнули свободнее. Найди-ка его, партизана, в темной осенней ночи!
Стоял сентябрь, самый разгар бабьего лета. Погода держалась ясная, но по вечерам уже становилось холодно, и партизаны дольше обычного засиживались у костров.
Уже давно пропали комары, все лето надоедавшие людям. Разве какой-нибудь один ночью в закрытом шалаше вдруг почувствует тепло и громко зазвенит в темноте.
Серели, жухли травы. Только на мшистых бугорках, образовавшихся от сгнивших пней, ярко зеленели мелкие брусничные лепестки.
В сторонке от лагеря, на холме, с которого торопливо сбегали к ручью молодые березки, беседовали комиссар Куликов и Ефим Рачков. Широко расставив ноги и опершись локтями о колени, старый артиллерист неторопливо дымил цыгаркой. Комиссар полулежал на боку, подперев голову. Между собеседниками теплился маленький костер, зажженный, должно быть, Ефимом для курева.
Солнце уходило к закату, цепляясь косыми лучами за деревья.
– А вот дуб, Ефим Акимыч, не поддается пока. Совсем зеленый, – тихо заметил Куликов, прислушиваясь к звонкому стуку дятла, мерно отбивавшему морзянку.
– Он еще не скоро, в конце октября пожелтеет, – отозвался Ефим. – Хорошее, Михаил Сергеевич, время! – Особенно, если погода...
Старый артиллерист сделал широкий круг рукой, показывая на лес, уже начавший одеваться в пестрый осенний наряд.
– В мирную-то пору теперь бы поля уже были убраны, урожай свезен... – мечтательно проговорил Ефим.
– Да, в это время уже полевые работы в наших местах к концу подходят, – согласился комиссар, – разве только еще картошка остается.
А время в самом деле стояло хорошее.
Осень в лесу – не грустная пора, как считают многие. Этот период отмечен своей красотой. Кроме хвойных, все деревья начинают желтеть, но в окраске каждого есть свои оттенки. И время для этого каждому дереву указано свое.
Первой сообщает о приближении осени чуткая березка. Сначала на ее ветвях появляется несколько светло-желтых листочков, словно на белостволой северянке вдруг созрели лимоны. А через неделю, глядишь, – она уже полностью переоделась. Почти одновременно с березой желтеет осина, за ними медленно занимается оранжевым пламенем широколистый клен.
Так постепенно окрашивается весь необозримый лесной массив. Только один дуб обычно крепится до самых снегов. Иногда его побуревшие листья держатся всю зиму, пока не лопнут весной почки и не появится свежая листва.
В мягкие тона осеннего увядания кое-где ярко вкраплены оранжево-красные гроздья рябины – лакомство дроздов. Вместе со сменой одеяния начинается листопад – красивейшее время в лесу! Медленно переворачиваясь в воздухе, круглые сутки тихо падают листья, устилая землю. Но вот по вершинам деревьев осатанело пробежит ветер, и тогда весь лес наполняется кружащейся желтой листвой, как будто миллионы невиданных бабочек поднялись в воздух.
– Сегодня наш отряд пойдет на новое место, – сказал комиссар, нарушив молчание.
– Такая, стало быть, наша служба, Михаил Сергеевич. Правильно сказано: под лежачий камень вода не течет, – степенно ответил артиллерист, протянувший руку за угольком, чтобы зажечь цыгарку. – Снарядов, патронов запасли, слава богу, достаточно, время опять пощупать немца. Слыхать, Михаил Сергеевич, в Навлинском районе сильные бои идут?
– Да, вчера завязались. Предполагают, что около трех дивизий бросил Гитлер на брянских партизан.Одна группа наступает от села Никольского, другая под Гололобовым. В Трубчевском районе тоже начались бои.
– Ишь ты, в обхват, значит, норовит взять, – заметил старый солдат. – Видно, охота ему, Михаил Сергеевич, леса наши прочесать?
– Именно так и объявил в листовках: дескать, через неделю все партизаны будут истреблены или взяты в плен. А кто хочет остаться живым, пусть сдается добровольно. Таким паек даже обещают и табак.
– Ха! Глупые, скажу вам, люди!—отозвался Ефим на слова комиссара. – Да нешто можно нас со своей земли согнать или полонить? Эка! Цыгаретками прельщает русского человека! Да лучше я дубового листа закурю. По крайности, свое. Тьфу! – выразительно закончил старый солдат.
– Три дивизии – немалая сила, – словно размышляя вслух, сказал Куликов. – Это хорошо...
Ефим вопросительно посмотрел на комиссара.
– Дело в том, Ефим Акимыч, что на Брянский фронт не попадет более шестидесяти тысяч регулярных фашистских головорезов. Ведь они ехали из Германии прямо на передовую. Но задержались около наших лесов, чтобы «мимоходом» разделаться с партизанами.
– Вот оно что, «мимоходом»! – улыбнулся Ефим.
– Да, обыденкой, – иронически заметил комиссар. – Но уйдут они от нас с побитой рожей. В этом нет сомнения. И отправятся не на фронт, а к себе в тыл зализывать раны. Это и будет помощью Красной Армии.
– Беспременно так получится, – поддержал Ефим. – За милую душу отполируют немца. И то сказать, Михаил Сергеевич, ведь это для нас лес-то родной дом, а фашисту в нем петля.
– Верная петля, – согласился комиссар. – Вообще брянский лес изумителен во всех отношениях. В древности он верным стражем стоял на границе Московского государства. Не сосчитаешь, сколько сгнило вражеских черепов на старинных лесных засеках... Но лес ограждает нас и от другого врага – суховеев.
В брянских пущах живут тысячи маленьких рек и ручьев, питающих многоводную Десну, приток Днепра, и немалую роль играют в режиме его бассейна.
– Леса брянские – это база неисчислимого народного войска России и Украины. Здесь базируются отряды брянские, орловские, курские, смоленские. Здесь, под надежным кровом лесов, мы часто встречаемся с партизанскими соединениями Украины: Ковпака, Сабурова, Федорова. В критические периоды войны они, соединяясь с отрядами российских областей, наносят совместные сокрушительные удары по врагу. Украинские братья по оружию находят в наших лесах короткий отдых, пополняются боевым вооружением, чтобы снова двинуться в далекие рейды по гитлеровским тылам, – с воодушевлением продолжал Куликов. – Конечно, нашим отрядам часто приходится туго. Фронт близок, и мы почти всегда имеем дело с регулярными частями врага. А это далеко не то, что за полтысячи верст от передовой, где нет такой концентрации вражеских войск. Но мы гордимся этим. Не на прогулку, на смертный бой поднялся народ!
Ефим хворостинкой сгрудил дотлевающие угли, подбросил в огонь несколько сухих палок.
– Хорошее слово сказали вы, Михаил Сергеевич, о брянских лесах,—благодарно проговорил старый солдат.– Готовиться надо, если нынче ехать. Сборы-то наши, правда, скорые. Вот они, голубчики, погуливают, – указал он на своих лошадей, пасущихся на взгорье.
Комиссар собрался было уходить, но Ефим остановил его вопросом:
– Что ж, Михаил Сергеевич, расстаемся, значит, с нашим Егором?
– Ничего не поделаешь, Ефим Акимыч, трудное задание предстоит ему выполнить, – твердо сказал Куликов.– Небось, жалко отпускать дружка?
