Текст книги "Комендант брянских лесов"
Автор книги: Николай Прохоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
– Не всякий в такое время может высказаться вслух,– сказал он. – Этот человек всю жизнь прожил с нами, один хлеб ел, а теперь подлой изменой опозорил колхозников. Так пусть он умрет лютой смертью, иуда! Все, думаю, согласятся на таком моем решении. А на этом я кончил.
Одобрительный гул прошел по толпе.
– Верное слово сказал Ефим Рачков! – поддержал школьный сторож Степан Фомич, направляясь к Вихлянцеву. Приблизившись, он погрозил старосте скрюченным пальцем:—Ты думаешь, враг захватил село, так и управы на тебя нет, анафема? Шалишь!
Награбленный хлеб партизаны вернули колхозникам. Только после этого отряд выступил в обратный путь. В его ряды влилось несколько новых бойцов. Оставшиеся жители грустно расставались с партизанами. Старуха, что пришла с крынкой молока, вытирая на морщинистом лице слезы, голосила:
– Остаемся мы опять одни, с этими немыми разбойниками. Не забывайте про нас, голубчики. Да уж скоро ли их прогонят отсюда, господи боже мой!
В этом восклицании было столько тоски и горя, что комиссар невольно остановился, чтобы успокоить женщину, и вдруг растерялся, не найдя нужных слов.
«И в самом деле, – думал он, – чем защищены старики, женщины, дети от наглых, обозленных мародеров?»
– Потерпите, бабушка, уж не долго осталось. За все отомстим! Придем к ним в Германию – потребуем ответа с фашистов!
– Будет, значит, и им лихо? Ну, ничего, сынок, мы потерпим, – уже спокойнее проговорила старуха, поправляя черный платок, спустившийся на лоб. – В крайности в лес уйдем. Туда не придут, побоятся.
V
После операции Гуров уехал с докладом в объединенный штаб брянских партизанских отрядов. Штаб находился в центре лесного массива, километрах в пятидесяти от отряда. Туда же были отправлены и пять пленных немцев, оставшихся от каркауховского гарнизона.
Выставив посты и выслав разведку, отряд расположился на отдых. Одни прикорнули на траве, в тени деревьев, другие, охотники поспать, не вылезали из шалашей.
Егор сидел в шалаше и разбирал трофейный пистолет. Старый артиллерист, укрывшись с головой плащ-палаткой, сладко всхрапывал во сне. Странный булькающий звук заставил его приоткрыть глаза. Егор протягивал ему плоскую алюминиевую кружку, наполненную жидкостью, распространявшую сладковатый запах.
У Ефима пропали остатки сна.
– Ну-ка, оскоромься, – проговорил Егор смеясь.
– В Карнауховке достал? – спросил артиллерист, осторожно принимая кружку.
– Вихлянцев одолжил жбанчик, литра на три, – пошутил разведчик. – Первач!
Ефим выпил, удовлетворенно крякнул, понюхал корочку хлеба и еще раз крякнул.
– Важно! – проговорил он, блаженно улыбаясь.
– Опрокинь-ка еще одну кряду да пойдем к костру, там ребята балагурят.
– Пожалуй, хватит, – нерешительно проговорил Ефим, но тотчас же добавил: – Разве половиночку...
– А это вот чистый спирт, – издали показал Егор пол-литровую бутылку, – хочу командиру подарить.
– Это правильно, – одобрил Ефим. – Пускай по чарочке пропустят с Михаилом Сергеевичем перед обедом.
– А вдруг спросят, где взял? Особенно комиссар не любит этого.
– А что, может наказать? – встревожился Ефим.
Разведчик лукаво улыбнулся.
– Ничего, скажу, что на дороге нашел.
Приятели выпили еще и вышли из шалаша навеселе.
Невдалеке от раскидистой ели партизаны разложили костер. Стояла ясная погода. Полуденное солнце светило так ярко, что пламя было почти незаметно, хотя сухие сосновые ветки на глазах превращались в уголь. Насушив над огнем зеленого табаку, партизаны с удовольствием покуривали и вели неторопливую беседу. Костер обдавал людей ласковым теплом, будил воспоминания о домашнем уюте, о мирной жизни, которая казалась теперь далекой, сказочной.
Невдалеке от костра сидел Егор, необычно молчаливый. Бросив в огонь окурок, разведчик тихо, как бы про себя, запел:
Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии блистали,
И беспрерывно гром гремел...
Из шалашей выходили на песню бойцы, осторожно, чтобы не помешать, приближались к костру, откашливались в кулак, подлаживались к мелодии.
Сначала тихо, вполголоса, словно каждый вел с другом только им понятный, задушевный разговор, несмело звучала песня. Потом все вольнее и шире разливалась мелодия и где-то терялась в лесных далях. Закончив куплет, певцы каждый раз прислушивались к удалявшимся отзвукам, затем снова неторопливо продолжали:
С рассветом глас раздастся мой.
На славу иль на смерть зовущий...
Пели истово, от всей души, как могут петь только русские люди в суровый час больших испытаний. Куликов сидел у костра среди бойцов, тихо подпевал и удивлялся воздействию песни на этих суровых, внешне огрубевших людей.
Лица у всех серьезные, одухотворенные. Увлеченный пением Егор устремил невидящие глаза куда-то поверх деревьев, и на его лице отразилась глубокая грусть.
Отрядный кашевар Петровна перестала хлопотать у костра и, скрестив на груди пухлые, красные от жара руки, стояла погруженная в свою думу. И Ефим, в стороне хлопотавший у пушки, присел на пень и густой октавой гудел себе под нос. «Как поют, – думал он, – ну словно присягу принимают. Сейчас видно, что совесть-то у каждого чиста».
«Ведь они, пожалуй, не все еще знают, что я пришел к ним из тюрьмы, осужденный советской властью», – удрученно размышлял Ефим, старательно подтягивая хору.
Эти тяжелые думы часто посещали его, особенно в часы отдыха. В минуты таких раздумий старый солдат испытывал неодолимое желание очистить душу, рассказать всему отряду, как случилось с ним несчастье. Может, поняли бы они....
– М-да... – в мечтательном раздумье сказал Егор, когда смолкла песня. – А что, скажите, товарищ комиссар, американцы с англичанами откроют нынче второй фронт? Ведь теперь бы им в самый раз. Гитлер все силы бросил на Россию.
Все с любопытством посмотрели на комиссара, ожидая, что он ответит. Вопрос этот неизменно волновал людей. Находясь в глубоком тылу врага, партизаны страстно желали соединиться с частями наступающей, Красной Армии. Каждый по-своему рисовал себе счастливую минуту встречи. Они внимательно следили за событиями, с благоговением слушали краткие сообщения радиста, который по утрам принимал последние известия. Газеты, листовки, сводки Советского информбюро, приходившие с большим опозданием, читались с огромным интересом.
– Обещают союзнички активизироваться, – неопределенно ответил комиссар на вопрос Егора.
Его ответ не только не удовлетворил, но скорее огорчил каждого.
– А что им жалко крови советских людей? – мрачно заговорил Дорогавцев. – Он, хоть тот же Черчилль, сидит, наверное, теперь в бомбоубежище да руки потирает.
– А фашисты прут, все новые эшелоны с войсками подбрасывают, – вставил кто-то, – наступают. Сталинград окружили...
– Захлебнутся! – с сердцем произнес Дорогавцев.
– Да мы им здесь свой второй фронт устроим. Наша задача... – заговорил один из партизан и запнулся. Он, видимо, затруднялся определить задачу.
– Задача простая, – поддержал Егор: – Где бы ты его, фашиста, ни встретил – уничтожай, как саранчу. Увидел на дороге – бей, заметил в окне хаты – бей, мелькнула его рожа в вагоне – опять же не зевай, лови на мушку.
– Вот это и есть реальная, настоящая помощь Красной Армии, – сказал комиссар, с улыбкой глядя на Егора. – Пусть советская земля горит под ногами захватчиков!
Несколько дней подряд Ефим не отходил от пушки. Он разбирал ее, прочищал, проверял исправность. Командир назначил в помощь Ефиму бывшего красноармейца Костю Гравина. Старый солдат начал было обучать «второго нумера», как он звал помощника, артиллерийскому делу. Но тот знал пушку превосходно. Он, оказывается, служил в артиллерии. Хуже было с ездовым. Бывший колхозный счетовод из Севского района Песков, флегматичный малый, вызывал опасения у старого артиллериста.
– Подведет меня этот растяпа в горячий момент! – сокрушался старик.
После того как пушка была приведена в полный порядок, старик попросил у комиссара разрешения проверить ее действие. Для этого нужно было выехать на гари, широкую поляну, образовавшуюся когда-то от лесного пожара и теперь заросшую малинником и кипреем.
Вместе с Ефимом на «полигон» отправилась группа партизан с комиссаром. Чтобы не вызвать ложной тревоги, соседние отряды были предупреждены о стрельбе заранее.
Приехав на поляну, Ефим словно преобразился.
– Пошевеливайся, что поводья распустил? У тебя лошади спят на ходу! – строго покрикивал он на ездового.
Ефим приказал снять пушку с передков, отвести лошадей в сторону. Потом начал медленно наводить орудие.
– Перекреститься не забудь, Ефим Акимыч! – крикнул ему Егор.
Недружелюбно взглянув на разведчика, не вовремя принявшегося шутить, артиллерист мрачно посоветовал:
– Ты, Егор, рот пошире открой или уши заткни – не ровен час, оглушит.
Партизаны громко засмеялись.
Еще раз взглянув на прицел, артиллерист дернул за спуск. Изрыгнув пламя, пушка рванулась вперед и, словно кем-то удерживаемая, мгновенно попятилась. Просвистел снаряд в воздухе, покатился гул, точно где-то поблизости начали валить лес. Ефим выпустил еще один снаряд и, проследив за его разрывом, обратился к Егору, указывая вперед:
– Видишь то дерево? Сколько, по-твоему, до него будет метров?
Опытным глазом разведчика определив расстояние до сухого, одиноко стоявшего дерева, Егор сказал:
– Около пятисот.
– Пожалуй, – молвил Ефим и неторопливо стал наводить пушку. Раздался выстрел. Разорвавшийся снаряд взметнул впереди столб земли и пыли. Одинокое дерево исчезло. Ошеломленные партизаны молчали, не веря своим глазам. Ефим, словно не замечая эффекта, равнодушно приказал ездовому подавать лошадей.
– Вот это да-а, чистая работа! – восхищенно проговорил Егор.
VI
Ранним утром командир отряда вернулся из объединенного штаба. Он устало слез с седла, разминаясь, неровной походкой направился к палатке комиссара. Только проснувшийся Михаил Сергеевич встретил Гурова вопросом :
– Что новенького?
– Новостей много. Прежде всего неприятные: немцы заняли Ростов.
Куликов вскинул голову, словно его кто-то внезапно ударил, и с тревогой взглянул на командира. Тот молчал, плотно стиснув челюсти. На похудевших щеках у него двигались желваки.
– Давно это случилось?
– Два дня назад.
Остап Григорьевич грузно опустился на неубранную постель комиссара и, расстегивая пуговицы плаща, продолжал:
– По сведениям многих отрядов, на дороге Гомель – Брянск увеличилось количество поездов с войсками противника. Военная разведка подтверждает эти данные. Вероятно, фашисты здесь концентрируют силы.
– Какие указания получены из Москвы?
– Максимально активизировать действия отрядов, особенно на коммуникациях. Нам придется создать еще две группы подрывников. Партизанам дан приказ – любой ценой выводить из строя дорогу, минировать ежедневно на всем протяжении от Брянска до Унечи и дальше. Придется также отправить группу на шоссейные дороги. Там тоже оживилось движение. Недавно выгонический отряд разгромил колонну автомашин, много забрал боеприпасов, продуктов. Даже танк подбили, который охранял колонну. Разведку нам рекомендуют усилить.
– Егор ушел к Трубчевску, сегодня должен вернуться, – сообщил Куликов. – В группу разведчиков надо добавить новых людей. Самых лучших отобрать в разведку! А некоторых перевести в строй.
В заключение Гуров передал комиссару, что объединенный штаб выделил отряду несколько тысяч патронов, двадцать новых автоматов, значительное количество гранат, взрывчатки.
– Откуда такая благодать? – обрадовался Куликов.
– Около поселка Вздружное, у Десны, расчищен новый партизанский аэродром. Был там, почту захватил, Туда всю ночь летят транспортные самолеты из Москвы. Некоторые делают посадку, выгружают боеприпасы, забирают больных, раненых партизан. Часть самолетов не садится – на парашютах сбрасывают боеприпасы, табак, соль. В общем, не забывают и про нас в Москве, – закончил Гуров, улыбнувшись. Он извлек из кармана большую пачку легкого московского табака, стал закуривать.
– Это замечательно! – оживился комиссар.
Когда разговор был окончен, Гуров достал из кармана конверт и протянул Михаилу Сергеевичу.
– С «Большой земли»! Извини, что сразу не отдал. Сначала хотелось о деле...
– Ничего, ничего... – отозвался Куликов, поспешно разрывая конверт, – это из Мурома, от жены...
Взглянув на просветлевшее лицо Куликова, командир молча вышел из палатки, довольный тем, что доставил товарищу радость.
В этот день, впрочем, не только комиссар был обрадован вестями с «Большой земли». Приехавший с командиром ординарец сбросил с плеч вещевой мешок и не очень бережно вытряхнул его содержимое у палатки старшины. Это были газеты, письма партизанам, полученные на аэродроме. С весны 1942 года почта сравнительно часто доставлялась многочисленным обитателям брянских лесов.
Егор принес из разведки важные новости. Взамен уничтоженного гарнизона в Карнауховку прибыл крупный карательный отряд. Ожидаются еще войска, Население выгоняют из домов, люди живут на огородах, в землянках и погребах. Каратели бесчинствуют.
Командир послал донесение в объединенный штаб. Он долго беседовал с разведчиком, уточнял, какое вооружение у карателей, количество солдат.
– В составе отряда, – сообщил Егор, – есть мадьяры. Точно узнать мне не удалось, но я сужу по обмундированию.
Закончив беседу с разведчиком, командир вызвал к себе Василия Леонова, руководителя диверсионной группы отряда. Леонов был молчалив, хладнокровен, сдержан и необыкновенно дисциплинирован. В беседе со старшими подрывник всегда держался скромно.
– Есть срочное задание, товарищ Леонов. Сегодня пойдете на железную дорогу к Почепу.
Командир развернул старую карту, до дыр протертую на сгибах:
– Примерно вот здесь, – Гуров концом карандаша указал место на карте.
Леонов долго и сосредоточенно рассматривал, определяя, каким путем предстоит идти.
– Это уже Рамасухский лес, – заговорил он, наконец оторвавшись от карты. – Плохо я знаю эти места. Придется брать проводника.
– Хорошо бы послать с вами Егора, но ему, кажется, тоже эти места мало знакомы. Впрочем, надо с ним поговорить, – сказал Куликов и вызвал разведчика.
– С удовольствием пойду на операцию, только вот мест этих не знаю, – сказал Егор. – В качестве проводника посоветовал бы взять Ефима. Он человек здешний, хорошо знает край. Я, например, с ним на любое задание пошел бы!
Командир вопросительно посмотрел на Леонова.
– Против Ефима Акимовича ничего не имею. Только одно сомнение: путь длинный, идти туда надо быстро. А оттуда, может быть, еще и бежать придется. Выдержит ли? Ведь он не молодой.
– Старик крепкий, сдюжит, – возразил Егор.
Когда было окончательно решено, кто пойдет на операцию, Леонов опять обратился к Гурову.
– Простите, товарищ командир, у меня к вам маленькая просьба, – сказал он и почему-то смутился. – Ботинки совершенно разорвались. А у Карасика много работы.
Нельзя ли мне вне очереди починить, – попросил подрывник, краснея до ушей.
– Сейчас же прикажу старшине уладить дело.
Через несколько минут Леонов уже сидел босой около Карасика, который, рассматривая вконец расползшийся ботинок, сокрушенно качал головой, видимо, не решаясь приступить к делу.
– Как ты ухитрился изорвать даже стельки, да еще и задник разбить? – наседал Карасик. – Задник – основа всякой обуви, и без него, по правилам, нельзя чинить.
– Понимаю. Другой бы тут ничего и не смог. Но ведь мы знаем, что ты, Сеня, был лучшим мастером в Клинцовском промкомбинате, – откровенно льстил подрывник. – Недаром Егор говорит, что Карасик из бересты может кожаные сапоги изготовить.
– Что он понимает в этом деле, ваш Егор?
Карасик действительно был весьма изобретательным сапожником. Весь длинный летний день, с утра до сумерек, можно было видеть его согнутую фигуру у низкого столика рядом с кухней. Партизаны соорудили Карасику надежный навес, позволяющий работать в любую погоду.
Мастерство и трудолюбие сапожника были просто неоценимы для отряда. С непостижимым упорством починял он уже много раз чиненую обувь бойцов, стараясь не допускать, чтобы партизаны ходили разутыми. В отряде его все любили.
В боевых операциях Карасик не участвовал. Командир и не настаивал на этом. В своей роли он был незаменимый в отряде человек.
Во второй половине дня ботинки Леонова были починены.
– Великий мастер ты. Семен! Право, без тебя весь отряд обезножил бы!—уже искренне восхищался он, натягивая ботинки.
Подрывники собрались в путь. Еще раз проверено оружие, уложены в вещевые мешки мины, тол, к поясам прицеплены гранаты, автоматные запасные диски. Как всегда, комиссар Куликов провожал их далеко за лагерь. Там, где еле заметная тропка сворачивала направо, Куликов остановился и крепко пожал всем руки.
– Действуйте, друзья мои, смело, но осторожно. Главное– не горячитесь, берегите друг друга. На вас, Ефим Акимыч, я надеюсь. Вы человек опытный, бывалый.
– Спасибо, – сдержанно ответил Ефим, тронутый словами Куликова.
– Не сомневайтесь, товарищ комиссар, – уверенно и спокойно проговорил Леонов. – Какая бы ни была охрана, улучим момент – поставим мину. Если нужно будет, трое суток пролежим у дороги, а задание выполним.
Комиссар долго смотрел вслед удалявшимся подрывникам, пока те не скрылись за поворотом.
Провожая людей на сложные, опасные задания, Куликову всегда было как-то не по себе, но он от всех умело это скрывал под видом внешней начальственной строгости. Чаще всего на такие задания приходилось подбирать людей молодых, смелых. И комиссару казалось, что они по неопытности легко могут попасть в беду.
Это было не совсем так. Многие из них, несмотря на молодые годы, были испытанными воинами, прошедшими хорошую школу партизанской борьбы. Куликов рассудком понимал это, но сердце его всегда по-отцовски болело, когда он провожал ребят.
Михаил Сергеевич Куликов, много повидавший на своем веку человек, половину жизни провел на партийной работе. Она научила его хорошо разбираться в людях, оберегать их от ошибок. Эта профессиональная черта партийного работника доставляла ему во вражеском тылу много неприятностей.
Когда фронт приблизился к его родным местам, ему было предложено эвакуироваться. Но секретарь райкома не представлял себя далеко от фронта, от своего района. Зимой 1941 года Михаил Сергеевич обратился в Орловский обком партии, который находился тогда в Ельце, с просьбой отправить его в тыл врага, в хорошо известные ему брянские леса для организации партизанской борьбы с оккупантами.
В Ельце Куликов оставил свою семью, шестнадцатилетнего сына, который еще при нем все время порывался пробраться к партизанам или добровольцем пойти в армию. И теперь, глядя вслед уходящим партизанам, ему казалось, что среди деревьев с автоматом через плечо мелькает хрупкая фигурка его сына.
...Извилисты и длинны партизанские тропы, незаметны для неопытного глаза. Часто пересекаются они оврагами или широкими шляхами, непроходимыми зарослями или открытыми полянами. По ним надо ступать осторожно, прислушиваясь.
Вот впереди подозрительно шелохнулся куст, хотя даже вершины деревьев неподвижны. Остановись, понаблюдай за этим кустом. Ага! Это выпрыгнувший заяц задел его. Но кто мог спугнуть чуткого зверька, не любящего покидать свою лежку в дневное время? Где-то хрипло каркнула ворона. Прислушайся, проследи, в каком направлении удаляется ее голос. А вот справа на уровне человеческого роста белеет на дереве обломок ветки, еще совсем свежий. Здесь недавно был человек. В траве валяется окурок. Кто он, куда шел? Найди его след, посмотри, в какую сторону смята трава. Не удастся ли тебе обнаружить на земле отпечаток каблука с аккуратно ввернутыми шипами? Этот след многое может сказать разведчику! Совсем близко что-то треснуло, как будто щелкнул ружейный пистон. Не наступил ли это кто-нибудь на сухую ветку? Притаись!..
Осторожен будь, друг! Хорошо, прильнув щекой к прикладу, смотреть на врага из укрытия через прорезь прицела. Никакие боги не спасут его от верной партизанской пули! Но не нарвись и сам на засаду!
...По лесу бесшумно шагают пятеро вооруженных. Несколько впереди размеренным шагом идет Василий Леонов. Высокий, стройный, он одет в потертый лыжный костюм, оставшийся еще от мирных дней. От Леонова не отстает Ефим, за ним остальные.
Жарко! Расстегнув верхние пуговицы куртки, Леонов пилоткой обмахивает лицо, то и дело резко встряхивает головой, закидывая назад непослушные волосы. Вожак подрывников спокоен. Время от времени он справляется у Ефима о дороге. Иногда старый артиллерист сам коротким «стоп» останавливает отряд, долго осматривает местность, прикидывает что-то в уме и затем уверенно говорит:
– Сюда поворачивай, тут небольшой ложок должен быть, по кустарнику удобнее.
До железной дороги осталось, по мнению Ефима, не более пяти километров. А солнце только склоняется к закату. От деревьев ползут на восток длинные тени. Ефим предлагает отдохнуть, чтобы переждать время. Партизаны устроились в укрытии. Разговоров почти не слышно. Не потому, что нельзя, но перед серьезной операцией люди всегда предпочитают молчать, каждый сосредоточенно думает о чем-то своем.
Сумерки окутывают лес. Постепенно затихает птичий гомон. В лесу ночь наступает раньше, чем в открытом поле.
– Пора! – негромко говорит Леонов.
К железной дороге подрывники подошли, когда совсем стемнело. До нее оставалось метров двести. На фоне звездного неба четко вырисовывался темный силуэт насыпи. Партизаны внимательно и долго наблюдали за дорогой, прислушиваясь к тишине ночи. Здесь нельзя было спешить.
Убедившись, что никого нет, Леонов приказал Ефиму оставаться на месте и, подав знак, пополз к дороге. За ним, придерживая мину, двигался Михаил Гамов. Как ни вслушивался проводник, он не улавливал ни звука, так бесшумно двигались его товарищи.
Опытный в таких делах, Леонов не торопился. Сделает два-три шага и снова ляжет, прислушается. Остальные подрывники повторяют за ним все движения. На расстоянии пяти метров их никто бы не мог заметить, как не слышит и не видит теперь Ефим.
Но что это? Зашуршал гравий, где-то по откосу покатился камешек. В полночной тишине звук его слышен явственно. Партизаны застыли. По краю насыпи шли два солдата. Они то и дело останавливались, переговариваясь вполголоса. Внезапно немцы, круто повернувшись в сторону леса, выпустили длинные очереди из автоматов. Пули летели через партизан и ложились далеко, стукаясь о стволы деревьев. Затем солдаты, словно на шарнирах, повернулись на месте и так же выстрелили в противоположную сторону.
– Это они от страха, – шепнул Леонов товарищам. Но сам задумался. Если два фашиста отважились идти ночью по линии, значит где-то совсем близко у них есть сторожевой пост. Можно было бы уйти в сторону по дороге, но подрывнику понравилось именно это место. К пути близко подходит лес, дорога идет несколько под уклон, к тому же близость сторожевого поста придаст машинисту уверенность, он поведет состав смело. Непременно надо здесь!
Солдаты пошли обратно, и вскоре шаги их замерли в отдалении. Подрывники подползли к насыпи. Роли были распределены заранее: двое наблюдают. Дело привычное. Через несколько минут партизаны заминировали оба пути. Для верности около мин было положено по пяти килограммов тола. Удар такого заряда может сбросить паровоз с рельсов.
Подрывники отошли к опушке леса, где их ожидал Ефим. Леонов решил подождать, чтобы точно знать, какой поезд подорвется.
Время ожидания тянулось медленно, клонило ко сну.
Но коротка летняя ночь. На посветлевшем небе гасли звезды. Там, где еще несколько минут назад таинственно темнели какие-то предметы, теперь проглядывали кусты, вырисовывались стволы деревьев.
Подрывники не отрывали глаз от дороги. Вот на ней появился немецкий солдат – на этот раз один. Было уже настолько светло, что партизаны могли разглядеть на животе фашиста широкую оловянную пряжку, его куцый френч, короткие сапоги с широкими голенищами, похожие на женские боты. Он шел, звонко стуча по шпалам каблуками.
Леонов забеспокоился, как бы солдат не обнаружил мины. Но гитлеровец, прижав к животу автомат, выпустил очередь по лесу и поспешно возвратился назад. В утренней тишине его выстрелам вторило раскатистое эхо.
Издалека послышались еле уловимые ритмичные звуки, с каждой минутой становясь все отчетливей. Резкий свисток паровоза разорвал дремотную тишину леса. У партизан сразу пропал сон.
– Идет! – шепнул Леонов.
Подрывники тревожно глядели то в ту сторону, откуда должен был появиться поезд, то на место, где заложена мина. Не подвела бы! Вот уже слышно, как дрожит земля. Паровоз с шумом вырвался из-за поворота, увлекая за собой вереницу вагонов.
Состав все ближе и ближе... Взрыв! Приглушенный, но мощный, он потряс землю, и лес отозвался тяжким, продолжительным стоном. Паровоз сразу как-то осел, медленно клонясь под откос. Вагоны напирали на него, сползали с рельсов в обе стороны, образуя огромный зигзаг. Среди лязга буферов и треска ломающихся вагонов слышались крики и стоны людей...
– Хорош-шо! – дрожащими губами прошептал Миша Гамов, но его никто не слышал.
Вот по насыпи сполз один из опрокинутых вагонов и, вздернув кверху колеса, остановился. В разбитых окнах показались искаженные страхом лица солдат. Леонов бросился к линии дороги. Приблизившись, он метнул в окно две спаренные гранаты. В вагоне раздался глухой взрыв, в стороны полетела щепа и остатки битых стекол...
...Довольные удачей, подрывники бодро шагали в отряд. Они прошли уже значительную часть пути, миновали наиболее опасные, открытые места. Леонов теперь шел последним, замыкая строй.
– Ну и ребята! – тихонько бормотал себе под нос Ефим. – Любо-дорого посмотреть на них!
– Что вы сказали, Ефим Акимыч? – спросил Леонов.
– Уж больно выгодное ваше подрывное дело, – ответил старик.
– То есть, как выгодное?
– Да посуди сам, Вася. Четыре человека растрясли, можно сказать, целый отряд. Поезд уничтожили. Ну-ка, попробуй против этого отряда вчетвером в открытом бою. Он те покажет кузькину мать! А тут две минуты – и сражению конец. Выгодное дело. Молодцы! – закончил Ефим.
– Но почему четыре, Ефим Акимыч, когда нас пятеро?
– Да ведь мое-то дело немудреное: шагаю туда и обратно с вами, и все тут.
– Ошибаетесь, – возразил Леонов, – проводник одинаково важен, как и любой из нас. Он разделяет с подрывниками и труд, и опасности. Без вас, Ефим Акимыч, мы были бы, как слепые.
Ефим пробурчал в ответ что-то невнятное.
Осталось около двух километров до мелководной реки Усожь, за которой партизаны обычно чувствовали себя в безопасности, зная, что оккупанты боятся забираться в глубь леса. Вдруг в воздухе прожужжали пули. «Погоня. Вероятно, к месту крушения прибыла аварийная команда», – мелькнуло у Леонова, и он властно проговорил:
– Ложись! Спокойно, товарищи. Нужно определить, много ли их. Придется отходить бросками. Спокойно, – повторил он,– пускай они нас боятся!
– Следите, ребята, чтобы не отрезали путь, – предостерег Ефим, мгновенно преобразившись при виде опасности.
Фашисты шли за партизанами по следу. Подпустив их ближе, подрывники открыли огоиь из автоматов. Преследователи мгновенно упали в траву. Послышались крики, отрывистые слова команды. Партизаны отходили, перебегая от дерева к дереву, часто оглядываясь назад; Леонов напряженно следил за каждым движением противника.
– Идите вперед, Ефим Акимыч, мы вас догоним! – крикнул он.
Но эти слова старый артиллерист пропустил мимо ушей, продолжая стрелять из карабина. Отстреливаясь, партизаны короткими перебежками добрались до речки. Но фашисты наседали. Малочисленность партизанской группы придавала им храбрости.
Ближе к реке лес поредел, и партизанам трудно было укрываться от вражеских пуль.
– Давайте, ребята, ползком! – уже командовал Ефим.
Подрывники последовали его совету и скоро очутились на берегу.
Ширина реки не более двадцати метров. Но пока идешь это расстояние, погруженный по пояс в воду, немцы успеют подбежать к берегу и расстреляют всех в упор. Мгновенно оценив обстановку, Леонов обратился к Ефиму:
– Пока мы отстреливаемся из автоматов, вы, Ефим Акимыч, перебирайтесь через реку. Потом остальные перейдут.
– Что ты меня бережешь, как дорогую игрушку! – раздраженно крикнул Ефим. – Я постарше тебя годами, мне нянька не нужна! – сердито закончил он и, поднявшись, бросил в сторону фашистов гранату.
Теперь заговорил Миша Гамов, самый молодой из пяти товарищей.
– Оставьте мне еще пару гранат и запасной магазин с патронами. Я буду отстреливаться, а вы переходите все,– сказал Миша, – потом с того берега меня прикроете...
Леонов только сердито сверкнул в его сторону глазами.
– Готовьтесь к переправе. Я командую группой! – напомнил он и приказал всем отползать к реке.
После этого уже никто не пытался говорить, да и время не позволяло. Дорога была каждая секунда.
Устроившись за старым, уже сгнившим пнем, скрытым в густой траве, Леонов отцепил гранаты и положил их справа перед собой. Остальные четверо поспешно отползли к реке и скрылись за крутым берегом. Теперь вражеские пули не могли их достать. Заметив, что партизаны спустились вниз, немцы направились к берегу, но их прижала к земле длинная автоматная очередь из-за пня. Медленно поводя стволом, Леонов стрелял почти беспрерывно, не давая фашистам поднять головы. Но каратели продолжали ползти, видимо, рассчитывая, схватить хоть одного партизана. Среди выстрелов послышался голос Гамова:
– Отходи!
«Перебрались», – обрадовался Леонов и принялся швырять гранаты в немцев, которые были совсем близко.
– Давай быстрее, Вася! – услышал он опять уже настойчивый и тревожный голос с того берега.
Сильным прыжком спортсмена Леонов метнулся к реке. И в ту же минуту заработали три партизанских автомата и карабин Ефима. Широкими шагами подрывник пересекал реку, с шумом раздвигая воду.
– Вправо немного возьми, к раките! – крикнул ему Ефим.
Но Леонов был уже на берегу. Пригибаясь пробежал между кустов и, остановившись за стволом дерева, выпрямился. Товарищи невольно залюбовались своим командиром. От него так и веяло силой, осмысленной отвагой, которая у таких людей, как он, всегда особенно сильно проявляется в минуту опасности. Отцепив резервную гранату, подрывник широко размахнулся и метнул ее через реку.
– Прощальная! —зло пошутил Леонов.
Фашисты не решились переходить реку. Партизаны благополучно добрались к своим.
...Из объединенного штаба в отряд поступил пакет. Его доставил командиру связной.
– Приказано в собственные руки, – сказал он, передавая пакет Гурову.
Пробежав глазами бумагу, Гуров покачал головой и обернулся в сторону комиссара: «Следите за карательным отрядом, прибывшим в Карнауховку, – читал он вслух, – постарайтесь разгадать намерения противника и при удобном случае разбейте его».
