Текст книги "Выстрел на окраине"

Автор книги: Николай Почивалин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

2

Когда через три часа нарочный из Пореченска доставил паспорт в уголовный розыск, Чугаев поначалу усомнился. Паспорт как паспорт. Потом уж пригляделся – точно, подделка! Да ведь как чисто сделано, в одном только месте буковка чуть пошире. Золотой глаз у девушки!

Чугаев внимательно разглядывал наклеенную в паспорте фотографию. Определенно она кого-то напоминала.

Нос с еле заметной горбинкой, выразительные глаза, большой лоб, густые волосы, – только, пожалуй, без этих парикмахерских завитков.

Чугаев достав из стола картонную коробку с копиями фотографий – коллекцию эту майор держал у себя помимо служебной, – быстро, словно тасуя, принялся рассматривать карточки. Перед глазами замелькали десятки лиц – мужские и женские, пожилые и юные, хмурые и веселые. Ну, конечно! С узенького глянцевого листка знакомо и спокойно смотрел симпатичный молодой человек с выразительными глазами и большим лбом. «Перманента» здесь у него действительно не было: черные волосы зачесаны назад. На фотокарточке в паспорте Давид Войцеховский выглядел артистичнее. Да, теперь насчет Войцеховского. Чугаев перевернул найденную карточку – на обороте, почерком майора, было написано: «Михаил Либензон» и поставлен большой знак вопроса. Так оно!..

Чугаев позвонил в райотдел милиции, потом на квартиру капитана Лобова.

– Максимыч, ты?.. Добрый вечер – Чугаев... Слушай, кто у тебя тогда Либензона прозевал?

– Либензона? Какого? – Лобов, очевидно, вспомнил, трубка энергично крякнула. – Федюнин!..

И поняв, что вопрос этот не праздный, заволновался:

– А что – нашли? Взяли?..

– Не взяли, на, кажется, возьмем, – довольно сказал Чугаев. – Вот что, Максимыч, пошли за этим Федюниным, и давайте быстренько ко мне.

Через полчаса в кабинете начальника уголовного розыска состоялось самое короткое, какое только можно представить, совещание.

Майор Чугаев и капитан Лобов сидели, младший лейтенант Федюнин, с круглым добродушным лицом, стоя, разглядывал под ярким светом люстры фотокарточки Давида Войцеховского и Михаила Либензона.

– Он, – твердо сказал младший лейтенант, и его светлые, мало приметные брови хмуро сдвинулись.

– Не забыл? – засмеялся Чугаев.

– Разве забудешь, товарищ майор! – смущенно отозвался Федюнин. Он выразительно хлопнул себя по затылку. – Вот он у меня где!

– Тогда все, – поднялся Чугаев.

Несколько минут спустя начальник Приреченского городского отдела милиции подполковник Климов получил предписание задержать Войцеховского-Либензона, а в Москву был послан телеграфный запрос о владельце паспорта № 200195, выданного в Краснопресненском районе столицы.

Ответ на телеграмму пришел на следующий день в два часа. Паспорт № 200195 на имя Войцеховского Давида Моисеевича, как сообщала Москва, был утерян владельцем полгода назад. Инженеру Войцеховскому, и поныне проживающему в Краснопресненском районе, выдан новый паспорт.

Таким образом, получалось, что по земле одновременно ходили двое Войцеховских, у которых в паспорте совпадало буквально все: имя, отчество, год, месяц, число и место рождения. Разница была только в одном: один был честным советским человеком, однажды проявившим беспечность, второй – ловким аферистом, воспользовавшимся этой беспечностью и доставившим год назад немало хлопот работникам милиции.

...Ровно за год до описываемых событий, погожим августовским утром, в подъезд четырехэтажного дома торопливо вошел молодой, хорошо одетый человек в мягкой коричневой шляпе. Он быстро взбежал на второй этаж, надавил кнопку электрического звонка.

Дверь открылась. Полная женщина, поправляя на груди халат, удивленно посмотрела на незнакомого тяжело дышащего человека.

– Это квартира Гершмана?

– Да. Но он уже на работе.

Молодой человек взволнованно облизал яркие, как у девушки, губы, быстро заговорил по-еврейски.

– Простите, – чуть улыбнувшись, перебила хозяйка, – я плохо понимаю...

– Люди забывают родной язык! – мимоходом, с горечью пробормотал молодой человек. – Нас никто не слышит?

– Нет, там только дети. – Хозяйка начала беспокоиться. – Да что такое?

– Я от Моисея Робертовича, – пояснил молодой человек, прикрывая дверь. – У него неприятность...

Женщина побледнела.

– Я едва вырвался, – торопливо объяснил молодой человек. – Пришли из ОБХСС! Моисей Робертович просил передать – деньги и самые ценные вещи отнесите родственникам...

– Какой ужас! – прижав руки к груди, потрясенно охнула хозяйка.

– Только самое ценное! – продолжал наставлять молодой человек. – И лучше, если отнесете не к близким родственникам. Не теряйте времени, возможен обыск. А теперь извините – бегу, надо еще предупредить!..

Через несколько минут немолодая полная женщина с белым, как мел, лицом и ярко накрашенными губами сбежала по лестнице, выскочила на улицу. В левой руке она несла увесистый саквояж.

– Гражданка, подождите! – остановил ее властный голос.

Женщина вздрогнула, испуганно вскинула голову.

Против нее стоял высокий человек в черном костюме и светлой кепке. Его серые глаза отливали холодным стальным блеском.

– В чем дело? – По бледному лицу женщины пошли бурые пятна.

– Отойдем в сторону, – приказал человек и, когда женщина послушно сошла с тротуара, сдержанно опросил: – Куда вы направляетесь?

– Я? – Женщина судорожно вдохнула воздух, сказала первое, что ей пришло в голову: – На поезд... тороплюсь!

– Предъявите ваш паспорт.

Женщина пошарила в карманах светлого габардинового пальто, растерянно произнесла:

– У меня нет паспорта. Дома...

Мужественное, суровое лицо человека дрогнуло от невольной улыбки.

– Как же так? Собираетесь куда-то ехать и не берете паспорт. Странно, правда?

Дрожащая женщина не успела ничего ответить. Прямо на них, сумрачно надвинув на глаза мягкую коричневую шляпу, шел предупредивший ее об опасности молодой человек. За ним, выразительно держа руку в кармане пиджака, – коренастый мужчина с угрюмым, зловещим лицом.

– Задержал, – коротко кивнул он высокому.

– Так, – медленно сказал тот, останавливая на вконец растерявшейся женщине холодные стальные глаза. – Запираться бесполезно. – Небрежным жестом вынул он из внутреннего кармана пиджака красную книжечку. – Я сотрудник ОБХСС. У вашего мужа крупная растрата на базе. Мы предполагали, что он постарается предупредить вас, и, как видите, – не ошиблись. А у вас паспорт имеется, молодой человек?

– Пожалуйста, – испуганно и суетливо подал тот паспорт.

– Вот видите, гражданка, – даже у него паспорт с собой. Придется нам с вами пройти в отделение. Сейчас сходите возьмите паспорт. Чемоданчик можете оставить своему знакомому. – Старший усмехнулся. – Ему-то, надеюсь, доверяете?

– Ради бога! – Женщина умоляюще посмотрела на молодого человека, вложив в этот взгляд все, что творилось у нее в душе: страх, надежду, запоздалую благодарность, сочувствие. – Какой ужас!..

Обескураженный молодой человек, всем своим видом выражая отчаяние и готовность служить жене начальника, бережно принял саквояж, незаметно – успокаивающе – кивнул.

Когда задыхающаяся от бега и волнения женщина прибежала на место, прижимая к бурно вздымавшейся груди зеленую книжку, на углу никого не было. Женщина пометалась по улице и, вдруг все поняв, схватилась за сердце.

Через тридцать минут бледная, с некрасиво прыгающими губами, она влетела в просторный кабинет управляющего межобластной базой текстильторга, отчаянно крикнула выскочившему из-за стола лысоватому человеку в очках:

– Моисей, нас обокрали!

– Позор! – кричал через минуту возмущенный управляющий, бегая по своему просторному кабинету. – За кого ты меня считаешь? За тридцать лет я когда принес в дом ворованную копейку? Скажи – принес? Почему ж ты тогда поверила?!

Пока в районном отделе милиции супруги рассказывали о хищении трехсот рублей, золотых часов и отреза шерсти, купленного в подарок сыну, на другом конце города, во второй раз за этот день, разыгрывалась дерзко задуманная афера.

Двое мужчин – высокий, с волевым, мужественным лицом и приземистый, длиннорукий, с угрюмым, неприятным выражением тусклых глаз – неторопливо прохаживались от угла до угла; молодой человек в коричневой шляпе, стол на лестничной площадке, с силой нажимал кнопку звонка.

– У нас открыто, – распахнула дверь пожилая женщина с седыми пышными волосами. – Вам кого?

– Это квартира Глейзарова?

– Проходите, – гостеприимно пригласила хозяйка. – Я – жена Глейзарова.

– Я от Иосифа Яковлевича! – быстро сообщил молодой человек и уверенно перешел на еврейский язык.

Не перебивая, хозяйка мужественно выслушала страшную новость – ОБХСС, недостача, собрать и отнести к знакомым ценные вещи – и ответила на прекрасном еврейском языке:

– Спасибо, благородный юноша!

Невольно восхищаясь выдержкой женщины, молодой человек попрощался, выбежал из квартиры.

Прислушавшись к затихающим шагам, женщина прошла во вторую комнату, где стоял телефонный аппарат...

Высокий мужчина с волевым, мужественным лицом начинал нервничать – вторая жертва медлила спасать свои богатства. Прошмыгнувший мимо молодой человек в коричневой шляпе успокаивающе кивнул, повернул за угол.

В ту же минуту сердце высокого радостно дрогнуло: на улице показалась седовласая женщина с огромным чемоданом, таким тяжелым, что ей то и дело приходилось перебрасывать его с руки на руку. «Дура!» – невольно усмехнулся человек, двинувшись навстречу.

– Гражданка, подождите.

– Пожалуйста. – Женщина довольно охотно поставила тяжелый чемодан на землю. – В чем дело?

– Куда вы направляетесь?

– Туда, куда надо, – невозмутимо ответила женщина.

– Предъявите паспорт.

– А кто вы такой?

– Я? – человек в черном костюме холодно улыбнулся. – Сейчас узнаете!

Сцена, за исключением некоторых деталей – у женщины, например, паспорт оказался с собой, – повторилась. Когда из-за угла вышли молодой человек в шляпе, искусно изображавший отчаяние, и невысокий угрюмый мужчина, державший руку в кармане, «сотрудник», остановивший женщину, предупредил:

– Запираться бесполезно. Я – из ОБХСС, – помахал он красной книжечкой.

– Покажите! – раздался за его спиной негромкий спокойный голос.

Мужчина круто обернулся, дернулся и, мгновенно оценив обстановку, примиряюще пожал плечами. Бежать было бесполезно: увлекшись спором с несговорчивой женщиной, аферисты не заметили, как их окружили.

– Это недоразумение! – волновался молодой человек в коричневой шляпе. – Вот мой паспорт!

Худощавый мужчина в ковбойке бегло просмотрел паспорт на имя Михаила Либензона, спокойно положил его в свой карман.

– Хорошо, в отделении разберемся.

– Роза, что ты там наложила в чемодан? – пробился, наконец, к своей жене Глейзаров, пожилой человек в белой тужурке.

– Что положила? – засмеялась женщина. – Все, что потяжелее, даже два кирпича. Неси теперь сам, все руки отмотала!

Женщина отыскала взглядом Либензона. Ее большие, когда-то, должно быть, изумительно красивые глаза потемнели от возмущения.

– Мой муж, молодой человек, – советский инженер, а не коммерсант!

– Бывают ошибки, мадам! – развел руками Либензон.

Третий участник аферы вел себя совершенно безучастно. Он стоял посредине, вытянув непропорционально длинные руки вдоль коротенького туловища, равнодушно смотрел в землю и, когда подошла машина, не дожидаясь распоряжения, первый полез в синий крытый кузов.

В отделении задержанных провели в дежурную комнату. Худощавый человек в ковбойке коротко кивнул сидевшему за столом младшему лейтенанту:

– Я сейчас.

Либензон снял шляпу, вытер тонким батистовым платком лоб, непринужденно расчесал густые черные волосы.

– Жарко, – кивнул он дежурному.

– Печет, – словоохотливо поддержал круглолицый младший лейтенант, невольно выделив этого молодого симпатичного человека и сочувственно осведомился: – Что, задержали?

– Да я в роли свидетеля. – Либензон повесил на спинку стула коричневый в полоску пиджак, неодобрительно покосился на своих коллег. – Привязались на улице, спасибо, милиция выручила!

– Бывает, – окончательно утвердился в своем сочувствии дежурный. Он выразительно пошлепал себя под круглым подбородком. – Под этим делом, наверно? Напьются и безобразничают.

– Конечно, – брезгливо поморщился Либензон, незаметно моргая высокому. Он наклонился к дежурному, доверительно понизил голос: – Куда тут на минутку можно?

– Как выйдете – налево, – охотно пояснил дежурный. – Во дворе.

– Пиджак я оставлю, ничего? – заботливо спросил Либензон.

– Конечно, чего тут, – успокоил младший лейтенант. – Я же здесь!

Поглаживая влажную шелковую тенниску, Либензон вышел; высокий и длиннорукий не шелохнулись.

Капитан Заречный, худощавый человек в клетчатой ковбойке, вошел в дежурную комнату, хотел что-то сказать и изменился в лице: на стуле Либензона висел только коричневый пиджак.

– Где третий, Федюнин?!

– Сейчас придет, товарищ капитан, – спокойно объяснил дежурный. – Вышел...

– Разиня! – уже из дверей крикнул Заречный.

В отделении тревожно захлопали двери, часто застучали сапоги.

Через полчаса в райотдел приехал майор Чугаев. Он прошел в комнату, куда поместили двух оставшихся преступников, теперь уже тщательно охраняемых, еще в дверях весело окликнул:

– А, старый знакомый! Здорово, Захаров.

Высокий человек в черном костюме нерешительно поднялся, вглядываясь в лицо опознавшего его человека. Серые холодные глаза оживились.

– Здравия желаю, гражданин начальник! Опять свиделись.

– Свиделись, Захаров, – засмеялся Чугаев. – Чего ж это ты так разменялся? Бывало, вооруженный грабеж, а теперь мелкое мошенничество? Не узнаю, Захаров!

– Что делать, гражданин начальник, – улыбнулся Захаров. – Пятый десяток, в мои годы лучше сто шестьдесят девятая, чем пятьдесят девятая – три...[5]5
  Статьи уголовного кодекса.


[Закрыть]

– А «завязать» не пора?

– Да, может, уже и пора, что-то часто срываться стал.

– Ну, в Саратове, положим, вы неплохо сработали, – подмигнул Чугаев.

– Уже знаете? – не очень удивился Захаров. – Да, там чисто прошло.

– Ты садись, Захаров, – разрешил Чугаев. – Разговор у нас долгий будет. Посоветуй вот, как Либензона взять. Промазали тут ребята.

– Мишу-то? – в голосе Захарова звучало почтительное восхищение. – Не возьмете, гражданин начальник. Это – артист!..

– Возьмем, – пообещал Чугаев.

На допросе Захаров подробно рассказал, как он после очередного освобождения из заключения познакомился в Новосибирске с Либензоном и тот соблазнил его верным заработком.

– Никого не грабим, – вдохновенно убеждал Либензон. – Доверчивые граждане отдают ценности добровольно, из рук в руки. Статья сто шестьдесят девятая – максимум три года, пустяк!

Затем в их компанию влился Перепелица – маленький угрюмый человечек. Механика аферы была необычайно проста: прибывая в город, Либензон под предлогом устройства на работу обходил несколько баз и трестов, узнавал фамилии и домашние адреса сотрудников. Все остальное совершалось быстро, напористо, и, обобрав двух, самое большее – трех человек, преступники немедленно уезжали в другой город.

Выждав некоторое время, Захаров сообщил даже адрес квартиры, где они остановились. Действовал Захаров наверняка: когда милиция приехала, комната на окраине была уже пуста: хозяйка дома показала, что Миша, как его все звали, заехал на такси, пробыл на квартире считанные минуты и уехал, пообещав вернуться вечером. Посредине комнаты валялись два раскрытых чемодана и саквояж с отрезом. Все, за исключением денег, было цело.

Не дали никаких результатов и другие оперативные меры – осмотр вокзала, аэропорта, автовокзала; ничего утешительного не принесли и запросы, посланные вместе с фотографиями Либензона в города, где он мог укрыться у своих родственников или знакомых. Обходительный молодой человек с манерами джентльмена и повадками крупного жулика канул словно в воду...

3

Остальное произошло так.

В назначенный день и час, держа наготове букет красных гвоздик, Давид Войцеховский, или, как теперь уже известно, Михаил Либензон, постучал в фанерное окошечко. В прохладной комнатке для посетителей никого не было.

Окошечко открылось, но вместо голубоглазой Светланы в него выглянула немолодая женщина в синей форменной одежде.

– Слушаю вас.

– Простите, мне бы Свету. Мы с ней договорились.

– И зачем же вам нужно Свету? – спросил кто-то позади.

Либензон быстро обернулся – за его спиной стояли два офицера милиции.

– О времена! – патетически воскликнул Либензон и любезно поклонился. – Пойдемте, молодые люди.

ВЫСТРЕЛ НА ОКРАИНЕ

1

Молодая женщина в платье из льняного полотна оглянулась и, на мгновение задержав на Бухалове карие глаза, поздоровалась.

– Вы, наверно, новенький? – Женщина говорила мягко, чуть-чуть припевая, как говорят обычно украинцы. – Со всеми товарищами из управления познакомилась, а вас первый раз вижу.

– В отпуске был, – коротко ответил Бухалов, вертя в руках соломенную шляпу.

– Вот оно что! – кивнула женщина. – Ну, давайте знакомиться. Я – ваша новая библиотекарша, зовут меня Лидия Николаевна Приходько.

– Бухалов, – назвался капитан, неловко пожимая прохладную руку женщины.

– Слышала о вас, – внимательно посмотрела библиотекарь. – И много хорошего.

– Ну, что там, – смутился Бухалов. Белые залысины на его лбу порозовели.

Помогая этому высокому сутулому человеку в сером просторном костюме преодолеть смущение, библиотекарь склонилась над абонементом, отыскала карточку.

– За вами ничего нет?.. Да, все сдано. Что ж вы хотели почитать?

– Если можно, последние номера журналов «Новый мир», «Знамя»...

– Пожалуйста.

Легкой скользящей походкой библиотекарша подошла к стеллажам, округлыми точными движениями рук сняла с полок несколько журналов. Обычно крайне стеснительный с женщинами Бухалов следил за ней не отрываясь, испытывая непонятное смутное волнение.

– Записать? – вернулась Приходько к столу.

– Да, пожалуйста, – торопливо проговорил Бухалов, мучительно раздумывая, что бы сказать еще. К его удивлению, коротких обычных слов сейчас было мало.

Лидия Николаевна присела, склонилась над формуляром. Испытывая все то же смутное беспокойство и удивление, Бухалов украдкой, теперь вблизи, разглядывал ее. Темные густые волосы, надвое разделенные ровным молочным пробором, матовое, тронутое легким загаром лицо с короткими остро торчащими бровками, открытые по локоть смуглые руки; полотняное платье как-то выразительно подчеркивало строгую чистоту лица и рук молодой женщины. Слева, на спокойно поднимаемом грудью кармашке, алела вышитая вишенка, наивная и трогательная... Бухалов внезапно понял: новая библиотекарша была похожа на покойную жену Асю. Такая же легкая скользящая походка девочки, короткие острые брови. Ася была, пожалуй, только старше. Капитан поспешно отвел взгляд, тихонько вздохнул.

В просторной комнате было прохладно, тихо и, как всегда казалось Бухалову, торжественно. Ощущение этой торжественности вызывали книги, множество книг, молчаливо взывающих к тишине и размышлению. В прогале между стеллажами из окна лился солнечный свет, в его золотом потоке дрожали пылинки. Бухалов с минуту задумчиво смотрел на дрожащий поток и неожиданно чихнул.

– Будьте здоровы! – Приходько подняла голову, улыбнулась. – Расписывайтесь.

– Спасибо, – Бухалов покраснел.

Он расписался в формуляре, сложил стопкой журналы.

– Где же вы отдыхали? – поинтересовалась Лидия Николаевна.

– В Крым ездил, с сыном...

– Ну вот, – улыбнулась библиотекарша. – А жена дома сиди?

Бухалов смешался, негромко крякнул.

– Жены нет... умерла.

Брови Лидии Николаевны испуганно взлетели.

– Простите, пожалуйста! – Ее большие карие глаза смотрели виновато и огорченно. – Не знала я...

И, стараясь загладить невольную неловкость, причинившую человеку боль, грустно покачала головой.

– У меня тоже такая история – муж погиб...

Легкий укол, вызванный неосторожным вопросом библиотекарши, сменился у Бухалова внятным чувством сожаления.

– Тоже... болел?

– Нет. – Приходько, опустив голову, машинально чертила что-то карандашом. – Погиб под Киевом, во время одной операции. Он офицер милиции был...

Общность судеб сближает. Между Бухаловым и молодой женщиной протянулись незримые нити взаимного сочувствия и доверия; еще не зная друг друга, они уже не были и совершенно чужими людьми. Так бывает в жизни: иногда можно прожить с человеком рядом многие годы, и он останется далеким; другой же, каким-то движением или словом приоткрывший на миг свою душу, – становится близким за одно мгновение. Потом могут пройти годы, можно никогда больше не встретиться с этим человеком, но хорошее, светлое чувство общности надолго, если не навсегда, останется в памяти. Нечто подобное и произошло сейчас между Бухаловым и Приходько – для обоих незаметно и неосознанно, лишенное какой-либо интимности, но оттого не менее искреннее и значительное. Оно, это внезапно возникшее чувство, несколько дольше удерживало Бухалова, смущенно вертевшего соломенную шляпу, у стола библиотекарши, заставляло слегка удивленную Лидию Николаевну спрашивать этого высокого сутулого человека и в свою очередь говорить о таких вещах, о каких обычно легче думается наедине.

– Трудно к этому привыкнуть, правда?

– Да... нелегко.

– А у вас сын большой?

– Девять лет.

– А у меня дочь – шесть лет. С кем же вы его оставляете?

– Один. Он у меня парень самостоятельный! – По тонким губам Бухалова пробежала мягкая улыбка. – Иногда сестра заходит.

– Мне легче, – посочувствовала Приходько. – У меня мама – с бабушкой весь день.

– Вы украинка?

– Нет, – улыбнулась Лидия Николаевна. – Муж украинец был. А что – разве заметно?

– Говор у вас мягкий, с пид Полтавы так говорят.

– Привычка, долго на Украине жила. А как похоронила – переехала к маме...

Улыбка в карих глазах женщины погасла, по ее чистому симпатичному лицу прошло легкое облачко да так и застыло каким-то неуловимым выражением недоумения и горечи.

Бухалов, чутко уловивший перемену в ее настроении, взял со стола журналы, торопливо попрощался.

– Заходите.

– Спасибо.

Чувствуя на себе задумчивый взгляд, Бухалов вышел, сутулясь больше обычного, с легкой досадой подумал, что новый серый костюм излишне просторен и сидит мешковато. Вообще, хотя капитану по роду своей службы надевать штатское приходилось нередко, в форме он всегда чувствовал себя увереннее и проще – привычка, приобретенная за двенадцать лет работы в милиции. В форме он даже сутулился меньше: сама строго пригнанная одежда выпрямляет и сдерживает. Не то что этот пиджак: застегнул – жарко, расстегнул – длинные полы разлетаются надвое, словно хвастают: смотрите, мол, какая под нами дорогая шелковая рубаха!..

На улице было очень тепло. Шли те самые изумительные августовские дни, солнечные и тихие, когда еще ярка зелень деревьев, но в ней уже нет-нет да и мелькнет, бесшумно опускаясь на землю, лимонный лист клена; когда в девственной голубизне воздуха, словно первая седина, серебряно вспыхивает на солнце невесомая паутинка...

Бухалов шел медленно, одновременно и любуясь этой предвечерней августовской благодатью, и прислушиваясь к тому светлому и грустному чувству, которое навеял на него разговор в библиотеке. Пожалуй, впервые за последние годы он не торопился домой; хотя Бухалов и девятилетний Генка великолепно находили общий язык, отлично понимали друг друга, платя взаимной привязанностью, – бывали минуты, когда взрослому хотелось побыть со своими мыслями наедине.

Давно, очень давно никто не говорил с Бухаловым так просто и дружественно, как эта библиотекарша, чем-то напомнившая ему покойную жену. С товарищами по работе не столько замкнутый, сколько стеснительный и деликатный, Бухалов своими очень личными настроениями не делился, да и не умеют мужчины говорить на такие темы. Единственная женщина, имевшая доступ в его дом, – сестра Паша была старше его и, озабоченная своими семейными делами, житейскими неполадками и мелочами, в редкие приходы успевала только кое-что подштопать да починить. Надкусывая нитку, она по-бабьи жалостливо вздыхала, глядя на брата, принималась уговаривать: жениться надо!.. Иногда Бухалов и сам думал о том, что плохо это – в тридцать шесть лет оставаться одиноким. Но те же тридцать шесть лет, стоило на минуту задуматься, оборачивались необычайной сложностью: это в его-то годы обзаводиться какими-то знакомствами, еще чего доброго бегать на свидания?! Подумав так, Бухалов каждый раз еще решительнее гнал прочь всякую мысль о попытке второй раз устроить свою личную судьбу.

Конечно, горькими шутками о комизме свиданий в его годы Бухалов обманывал себя. Причины, по которым он не разрешал себе никаких знакомств, были проще и значительнее. Прежде всего – Генка. Как отнесся бы сын к появлению новой матери, не ранит ли это его маленькое великодушное сердчишко, и так уже однажды подвергшееся недетскому испытанию? Ответов на такие вопросы не было, эксперименты тут недопустимы. И второе, не менее сложное, тонкое и болезненное: а вдруг ошибешься, а вдруг и нет на свете второй такой, какой была его Ася?..

Генка, загорелый, как цыганенок, в одних трусишках, встретил отца упреком:

– Опаздываешь, пап. Ждал, ждал, даже есть перехотелось!

В последнее время Бухалов заметил у сына новую черточку: Генка не мчался, как раньше, встречать его в дверях или на лестнице, если видел из окна, а оставался сидеть на месте – полный нетерпения и радости, но сдержанный. Рос, должно быть, сын.

– Раздевайся, пап, скорей! – Генка, еще секунду назад сидевший с книгой, как пружинка, вскочил, сдернул со стола газету. – Вот у нас что!

На столе стояла тарелка с неочищенной селедкой и блюдо, доверху наполненное нарезанными помидорами.

– Да куда столько? – удивился Бухалов.

– Съедим! – успокоил сын, вывертывая стриженую голову из-под руки отца. – Я съем. Больше ничего сегодня нет.

Последний год все кулинарные обязанности Генка решительно взял на себя, и поэтому чаще всего отец с сыном ели кефир, колбасу с помидорами или яичницу. Глазунья привлекала Генку не столько даже вкусом, сколько быстротой приготовления. Ужин заканчивался чаем с батонами. Скромное, часто повторяющееся меню вполне устраивало обоих. Раза два, правда, Генка пытался варить каши, но с этим получалось хуже: то сбегало молоко, противно чадившее на плитке, то пригорала крупа. Обедали оба в столовой управления. Иногда по выходным Бухалов отправлялся с Генкой на пироги к сестре, но быстро там уставал: у Паши было шестеро детей, и с утра до вечера в доме у нее стоял веселый галдеж шестерых мал-мала меньше племянников, к возне которых незамедлительно подключался и Генка. Он чувствовал себя здесь своим человеком: когда отец уезжал в командировку, Генка на несколько дней перебирался к тетке.

Наблюдая, как отец раздевается, Генка блестел синими, как у покойной матери, глазами, убежденно говорил:

– Тебе, пап, в форме красивее. Правда?

– Правда, – усмехнулся Бухалов. О собственной внешности он был очень невысокого мнения, и слово «красивее», примененное к нему, вызвало усмешку. Раздеваясь, Бухалов посмотрел на себя в зеркало; будничное лицо, без особых, как говорят криминалисты, примет, разве вот залысины все больше становятся. Глаза серые, небольшие, брови рыжеватые – да, тут даже форма, к которой Генка питает что-то вроде слабости, и та не украсит! За что все-таки любила его Ася? Сама ведь она красивая была... Генка вот на нее похож: тоненький, быстрый. Хорошо, что не в отца выдался, красивым парнем будет!..

Бухалов остался в трусах и майке – высокий, собранный, с хорошо развитой, несмотря на сутулость, грудью и сильными, тронутыми загаром руками. Весело шлепнул сына.

– Приступаем, сынок!

Генка часто и ловко тыкал вилкой, нанизывая сразу по нескольку красных присыпанных перцем ломтиков, завидно хрустел репчатым луком.

– Сейчас бы, пап, винограду с хлебом, потом компоту – да?

– Здорово! – поддакивал, чуть-чуть подтрунивая, отец.

Весь свой месячный отпуск Бухалов провел с Генкой в Крыму, в небольшом зеленом сельце, расположенном на берегу моря. На базаре там появился ранний виноград, и Генка перестал признавать какую-либо другую еду. Ел он виноград в неимоверных количествах, с хлебом и без хлеба, а потом, накупавшись и нажарившись на солнце у моря, тянул отца в маленькую чайную, где подавали холодный густой компот, или, как его там называли по-украински, взвар. С тех пор все самое вкуснее в понятии сына начиналось, с винограда и компота.

Закончив ужин чаем, отец с сыном перемыли и убрали посуду, насухо вытерли клеенку, подмели пол. За чистотой в комнате оба они следили ревностно и очень удивлялись, когда Паша, сестра одному и тетка второму, являясь раз в неделю, качала головой и начинала убираться. Она находила сор и пыль в таких местах, которые никогда не попадали в поле зрения обоих Бухаловых: за диваном, под столом, на подоконниках; потом, подоткнув подол юбки, Паша шлепала мокрой тряпкой, и в комнате начинало пахнуть чистыми мокрыми полами – совсем так, как пахло ежедневно два года назад, когда в квартире звучал веселый родной голос...

Раньше Бухаловы занимали две комнаты. Год спустя после смерти жены капитан отдал бывшую спальню соседям. Под любыми предлогами Генка отказывался заходить туда, и Бухалов понимал почему. Здесь скончалась Ася, и, очевидно, тяжелая картина навсегда врезалась в цепкую память ребенка – сложенные на груди руки и холодное восковое лицо матери...

Вечер шел своим чередом. Набегавшись на улице, Генка явился домой, сыграл с отцом в шашки и, отчаянно зевая, лег спать. Бухалов посидел за книгами еще час и тоже лег.

В темноте ровно и четко постукивал будильник, время от времени за окном гулко запевали провода.

Подложив руки под голову, Бухалов попытался вызвать настроение, навеянное разговором в библиотеке, и не смог. В памяти на секунду возникло лицо молодой женщины с виноватыми карими глазами и тут же исчезло, отодвинутое привычными мыслями о работе.

...После возвращения из отпуска прошло три дня. Бухалову передали дело по ограблению сберкассы, порядком поднапутанное предшественником, и оно упорно не давалось. Бухалов горячо любил свою нелегкую работу и в душе считал ее сродни труду хирурга. Хирург – ножом, а он – властью закона отсекали от здорового организма человека и общества все нездоровое, вредное, мешающее жить. На какое-то мгновение в слипшихся ресницах запестрело белое пятно, обозначающее, должно быть, халат хирурга; потом пятно пожелтело, превратилось в пляж. На горячий зернистый песок, качаясь, набежала зеленая черноморская волна...

Разбудил Бухалова короткий телефонный звонок. Светящиеся стрелки будильника показывали четверть, второго.

Бухалов поднял трубку, негромко отозвался.

– Да...

– Сергей Петрович, ты? – зазвучал в трубке сдержанный голос майора Чугаева. – Прости, что потревожил. Приходи. Убит участковый Александров.