Текст книги "Выстрел на окраине"

Автор книги: Николай Почивалин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Нет, такая суета больше Александрова не устраивала! Надо было хоть как-то познакомиться с населением, проверить, как соблюдается паспортный режим, – сейчас это и было самым главным.

Первый же обход привел младшего лейтенанта в ужас. Паспорта у многих были просрочены, у нескольких утеряны. Многочисленная родня, разобраться в которой, казалось, не было никакой возможности, – какие-то свояки и троюродные братья, – по многу месяцев жила «в гостях» без прописки. Участковый уполномоченный ходил из дома в дом, разъяснял, убеждал, спорил, недобро поминал удалившегося на покой седоусого лейтенанта.

В конце концов все наладилось, хотя и пришлось немало повозиться. Просроченные паспорта были обменены, прописки продлены, потерявшие паспорта заплатили положенные штрафы, получили новые документы и, наказанные рублем, с большим уважением начали относиться к зеленой книжице с тисненным поверху гербом. Словно ветром сдуло и зажившихся в гостях «свояков»: не в пример своему предшественнику, новый участковый был человеком настойчивым и, перепробовав все меры убеждения, составлял административные протоколы. Пренебрегать такими протоколами было уже рискованно – дело пахло штрафом, а то и судом.

Количество происшествий на участке резко убавилось, но совсем они не прекратились. Теперь Александров все отчетливее понимал, что один он много не наработает. Надо было обзаводиться помощниками. А дело это тоже не такое уж легкое: бытует среди немногих людей настороженное, недоверчивое отношение к милиции, иные считают участие в работе бригадмила для себя зазорным; наконец, кое-кто попросту и потрухивает: рука у хулигана на отместку скорая!

Первым откликнулся механик часового завода Маркелов, человек уже немолодой, коммунист. Александров правильно решил, с кого начать.

Маркелов внимательно выслушал младшего лейтенанта, заговорил неторопливо, подбирая слова:

– Начал ты, Николай, верно. Без народа ничего не сделаешь. А народ у нас тут стоящий, правильный. Мастеровые, кадровые рабочие. Хулиганят часто – опять надо посмотреть: почему, кто? Чужаков вот ты повышибал – тише стало? Тише. Теперь прикинь – кто озорует? Ребята. И опять неудивительно. Себя возьми, меня возьми – а мы не озоровали? Озоровали. Вот тут подход нужен: к одному – с лаской, к другому – со строгостью, а с иным и вовсе твердо надо. А этот, который до тебя был, ничего и понимать не хотел. От людей в сторонке, ко всем у него один подход: посажу да посажу!

Какой-то мускул на строгом, неулыбчивом лице Маркелова дрогнул.

– Посадить никого не посадил, а порядку не навел.

И только после этого, так же рассудительно, ответил на поставленный вопрос:

– Помогать, Николай, буду. Сразу только скажу: повязку уж эту носить не стану – не по годам мне. А во всем остальном можешь положиться. И сам буду помогать, и сыну велю – на комсомол тебе надо опору держать.

Так участковый уполномоченный обзавелся надежными помощниками, потом их прибавилось, и легче стало вести с хулиганами планомерную борьбу. У нескольких ребят отобрали финки и самодельные ножи. Тех, кто обзавелся ими по глупости, пристыдили, других, повзрослее, строго предупредили; одного, упорно не сдававшего финку и пригрозившего бригадмильцам расправой, доставили в милицию и передали дело в суд.

Хулиганства не стало. Какой-нибудь скандал на свадьбе казался теперь здесь чрезвычайным происшествием. Участок младшего лейтенанта Александрова, еще недавно считавшийся в райотделе милиции беспокойным, перешел в раздел тихих, а с этим поубавилось внимание и к участковому уполномоченному. Бывает еще в жизни так, что хороший работник остается в тени, трудолюбие и успехи его принимаются как нечто само собой разумеющееся, а забота и помощь целиком отдаются нерадивому или просто умеющему быть на глазах.

Теперь, когда на участке не звенели по ночам выбиваемые стекла и не висел в воздухе пьяный мат, Александров вплотную занялся отдельными семьями, взятыми на заметку. Первой среди них была семья Анны Силантьевой – той самой, к которой предшественник Александрова не советовал и заходить.

Первое посещение Силантьевых, еще во время проверки паспортов, произвело на младшего лейтенанта тягостное впечатление.

Покосившийся набок дом, казалось, вот-вот грохнется наземь от топота: плясали так разухабисто, что стекла в рамах звенели. На крыльце, зажав руками уши, сидел парнишка лет шестнадцати-семнадцати. На коленях у него лежала раскрытая книжка.

– Уроки учишь?

Паренек вздрогнул, поднял на участкового потемневшие от обиды глаза.

– Выучишь тут!..

Александров вошел в дом. При его появлении топот оборвался, на распаренных лицах плясавших застыли бессмысленные улыбки.

Дородная лет сорока, женщина с возбужденным, красным лицом надвинулась на участкового массивной бесформенной грудью, обдала жаром потного тела и сивушным духом.

– А, начальничек! Проходите, проходите! Прежний-то меня за версту обходил, может, вы поласковей будете!

Хмельные глаза хозяйки смотрели вызывающе и чуть-чуть испуганно.

Александров представился, попросил показать паспорт и домовую книгу. И то и другое у Силантьевой оказалось в порядке.

– А это гости мои, друзья-товарищи, – кивнула Силантьева на двух мужчин и женщину.

Первые минуты смущения прошли. Толстогубый мужчина с начесанными на лоб волосами лил водку в покачивающийся в руках стакан, пьяно твердил:

– Друг, выпей!.. Ну, выпей!

– Они с нами брезгают, – хихикала худая, вся какая-то помятая и взъерошенная женщина. – Мы необразованные!

От водки Александров отказался, предупредил, что завтра зайдет поговорить.

– Милости прошу! – хмельно заиграла настороженными глазами Силантьева. – Хорошему человеку завсегда рада!

Александров вышел. За плотно прикрытой дверью грохнул хохот.

«Обо мне, – по-мальчишески покраснел уполномоченный. – Ну и компания!»

Паренек все так же сидел на крыльце; услышав за спиной шаги, он посторонился.

Участковый присел рядом, посмотрел учебник – «Холодная обработка металлов».

– В техникуме учишься?

– В ремесленном, – избегая взгляда, коротко ответил паренек.

– Трудно так уроки учить, – посочувствовал Александров.

Паренек молчал.

– И часто у вас так?

– А вам что? – Паренек вскинул серые, как у матери, колючие глаза, губы у него дрогнули.

– Да ты не сердись, – мягко сказал Александров. – Я ведь по-хорошему. Хочу завтра поговорить с твоей матерью, чтобы она поменьше гостей водила. Ты учиться должен.

– Послушает она вас! – Паренек отвернулся, но голос его звучал уже не враждебно, а по-ребячьи горько.

– Послушает! – уверенно пообещал Александров. – Тебя как звать-то?

– Андреем.

– Пойдем-ка, Андрей, проводи меня до уголка. Все равно много сейчас не научишь.

По дороге, проникшись к младшему лейтенанту доверием – должно быть, давно не говорили с ним так просто и дружелюбно, – Андрей, сначала сдержанно, а потом с чувством облегчения, рассказал о своей короткой, с самого детства омраченной жизни. Отец погиб в 1944 году; за год до этого он приезжал в отпуск, а когда пришла похоронная, на руках матери, кроме четырехлетнего Андрея, осталась еще трехмесячная сестренка. Мать часто плакала, да и потом, много лет спустя, стоило только подросшему сыну спросить про отца, как глаза у нее тотчас становились мокрыми. Жили нелегко, но хорошо, дружно. Мать работала на заводе, прибегала домой соскучившаяся, ласковая.

А с прошлого года, когда Андрей пошел в ремесленное училище и по-хозяйски начал советоваться с матерью, как лучше поправить дом, все изменилось. Начала захаживать тетя Оля – та, что была у них сейчас в гостях. Она убеждала мать, что та губит свою жизнь. О чем-то перешептываясь, женщины смеялись. Мать вдруг бросила работу, все чаще и чаще стал заходить толстогубый, всегда с водкой и закуской, и оставался ночевать. Сестренка еще ничего не понимала – от нее откупались конфетой, а с Андреем было труднее. Сначала его просто выпроваживали к какой-то тетке, а потом, когда он однажды поскандалил и наговорил грубостей, прибили и выгнали на улицу. Толстогубый начал приводить своих дружков. Андрей люто возненавидел его и, когда тот появлялся, уходил ночевать к товарищам. Мать не возражала. Втянутая в пьяную компанию, она забывала даже спросить, ел ли Андрей, где он ночует, как учится, – ее словно подменили.

– Сам-то я бы ушел в общежитие, да сестренку жалко! – просто закончил свой рассказ Андрей. На его не тронутой еще пушком скуле катался маленький сухой желвачок.

– На что же вы живете? – осторожно поинтересовался Александров.

– Не знаю, – простосердечно признался Андрей. – Когда, бывает, всего полно, а когда на одной картошке сидим. Картошка-то своя...

На следующее утро Александров снова зашел к Силантьевым. В доме царил порядок. Пол с редкими островками сохранившейся краски был вымыт; на столе под нежарким сентябрьским солнцем сухо сверкала старенькая клеенка. От вчерашнего разгула в комнате сохранился только запах табачного дыма да кисловатый терпкий дух хмельного.

Силантьева в пестром халате лежала на кровати, прижимая ко лбу мокрое полотенце. Она проворно поднялась, поморщилась, чуточку виновато объяснила:

– Перебрала вчера немного... Голову ломит.

Разговаривала она спокойно, непринужденно, но ее зоркие глаза смотрели на участкового пытливо, выжидающе, казалось, спрашивая: «Ну, а сегодня тебе что надо?..»

– Напрасно вы, Анна Сергеевна, работу бросили, – осторожно говорил Александров. – Трудно так жить.

– На детей получаю, платят. Дом свой, огород – тоже.

– Все-таки это немного.

– Мне хватает, – сухо ответила Силантьева. – А с работы ушла – здоровье у меня плохое.

– Вот видите, – все так же мягко продолжал Александров, – здоровье плохое, а вы пьете. И детям пример худой.

Бледное после гулянки лицо Силантьевой потемнело.

– Детям до этого дела нет. Вырастут – пускай живут, как знают. А гуляю – так, может, с горя. Кому какое дело?

– Да ведь как сказать, Анна Сергеевна. Вы считаете, что это никого не касается, а если вот на мой взгляд – касается. Вы гуляете, а детям уроки учить негде. Сын с книжкой на крыльце сидит.

– Нажаловался уже? – В голосе Силантьевой прозвучали неприязненные нотки.

– Он не жаловался – я сам видел. А ведь парень большой, понимает все.

– Не знаю, что вам от меня надо, – вспыхнула Силантьева, – но только я вот что скажу: поздно меня учить! Сама ученая!

– Да я не учу, Анна Сергеевна, – попытался Александров вернуть разговор в спокойный тон.

Но Силантьева уже не слушала его.

– Поздно, начальник. Ты меня спросил, сколько я выплакала, как одна осталась? – В голосе женщины звучали теперь и боль, и слезы, и – все явственнее – какое-то озлобленное торжество. – Тогда бы и приходил жизни-то учить! А теперь – сама! У бабы век короткий. Вот и пользуюсь, день – да мой!..

Дверь скрипнула, в комнату вошла худенькая большеглазая девочка с авоськой, набитой пустыми бутылками.

– Мам, не берут, – сказала она ломким виноватым голоском и, увидев милиционера, испуганно умолкла.

– Ладно! – отмахнулась Силантьева и, прижав к себе дочку, словно щитом отгородившись, зло посмотрела на участкового. – С детьми сама разберусь. Мой грех – мой и ответ. Вот так, начальник!..

В этот же день, вечером, во время обхода, Александров встретил на улице Андрея, приветливо поздоровался и остановился. Паренек сумрачно кивнул, но разговаривать не стал.

– Пойду. Увидит – опять начнет ругаться, что жалуюсь.

Участковый понял, что беседа с Силантьевой ничего не дала, но отступать не собирался. И дело тут было не столько в самой Силантьевой, сколько в ее детях. Ради них он обязан был действовать – заставить Силантьеву лучше выполнять свой долг матери. Не оставляло в покое и сомнение: на что Силантьева живет, устраивает пьянки? Ее шумное, разгульное окружение невольно наводило на подозрение.

Ответили на этот вопрос соседи, некоторые уклончиво, намеками, другие прямо: спекулирует.

Александров начал следить за домом Силантьевой, часто заходил. Хотя каждый раз он придумывал какой-нибудь предлог, Силантьева встречала его сузившимися, откровенно ненавидящими глазами.

– Ну что ходишь? Что нюхаешь? Убила, что ли, кого?

Если при таком разговоре приходилось бывать Андрею, мальчишка бледнел, сжимал кулаки и поспешно уходил на улицу. Были минуты, когда участковому казалось, что паренек вот-вот поднимет руку на мать, и, опасаясь этого, Николай немедленно заговаривал о каком-нибудь пустяке. Состояние Андрея Александров понимал: в нем мучительно боролись остатки сыновней привязанности и жгучий стыд, протест.

Занимаясь на участке множеством других дел, младший лейтенант каждую свободную минуту мысленно возвращался к Силантьевой, с недоумением размышлял: как же так – ведь он хочет ей и ее детям только добра, а она видит в нем своего лютого врага. Почему это, в чем его ошибка?

Силантьева и впрямь платила участковому уполномоченному лютой ненавистью. Если вначале она как-то присмирела или, по крайней мере, делала вид, что присмирела, то теперь, словно наверстывая, закуролесила снова. По средам и субботам, точно по расписанию, ветхий домик на Подгорной ходил ходуном. А если Александров заходил в воскресенье утром, Силантьева, с вызовом поглядывая на него, кричала:

– Семен, вставай, власть пришла!

Ситцевая занавеска, загораживающая кровать, отодвигалась; трогая опухшее, небритое лицо, сожитель растягивал толстые, словно резиновые, губы, нагловато ухмылялся:

– Мое почтеньице!

Прикрыли силантьевский «шинок» зимой.

Выйдя однажды после такого бесплодного разговора от Силантьевых, Александров столкнулся на улице с Маркеловым. Тот вел из детсада внучку. Не желая стоять на месте, девочка тянула деда за руку; механик, перекинувшись с расстроенным участковым несколькими фразами, распрощался и, уже отойдя, посоветовал:

– Слышь, Николай, ты во вторник наведайся...

«Почему во вторник?» – поскрипывая сапогами по синему вечернему снегу, раздумывал младший лейтенант и вдруг засмеялся, хлопнул себя по лбу. Не мог до такого пустяка додуматься! Во вторник у Александрова был выходной день, когда он на участке не появлялся. Вот оно что!

В первый же вторник, в десятом часу, участковый нагрянул к Силантьевой и едва только переступил порог, как понял: попалась!

Силантьева метнулась на середину комнаты с простыней, но сделать ничего не успела. На полу, алея сырыми бумажными свертками, лежали десятки палочек дрожжей.

– Ну что ж, Анна Сергеевна, – спокойно сказал Александров, – складывайте свое хозяйство в мешок и пойдемте в магазин.

– Нечего мне там делать! – стараясь не встречаться взглядом с участковым, буркнула Силантьева. Полное, обычно краснощекое лицо ее заметно побледнело.

– Как нечего? Сдадите дрожжи, потом уж разговаривать будем.

В ближайшем магазине у Силантьевой приняли по счету двести палочек дрожжей.

Написанный Александровым рапорт и протокол оказали сотрудникам ОБХСС[4]4
  ОБХСС – отдел борьбы с хищениями социалистической собственности.


[Закрыть] большую помощь. В отделе давно уже интересовались положением дел на дрожжевом заводе. Оказалось, что там действовала хорошо организованная группа, занимавшаяся хищением крупных партий дрожжей. Возглавлял ее экспедитор завода Семен Авдеев, орудовавший в тесном контакте с работницей бухгалтерии Макаровой – той самой тетей Олей, которая соблазнила легкой жизнью свою давнюю знакомую, мать Андрея. Силантьева принимала на дому ворованные дрожжи, через подставных лиц, а иногда и сама сбывала их на рынках; четвертый участник группы – сонный, невзрачный человечек, которого Александров видел у Силантьевой только один раз, – реализовал дрожжи в близлежащих районах и соседних городах. У всех у них были свои помощники – всего на скамью подсудимых село девять человек, и самое мягкое наказание понесла из них Силантьева. Суд учел, что у нее двое детей.

Вечером после суда Александров отправился проведать ребят. Теперь они оставались совершенно одни.

Десятилетняя Галинка лежала на кровати, уткнувшись в подушку, и безутешно плакала. Бледный, с запекшимися губами Андрей ходил из угла в угол.

– Трудно, Андрей, понимаю, – сказал Александров, – но духом не падай. Ты теперь – старший. И мать вернется – будет работать.

– Не нужна нам такая мать! – со слезами в голосе крикнул паренек. – Проживем!

Александров промолчал, чувствуя, что утешать сейчас бесполезно. Мать всегда остается матерью, и младший лейтенант верил, что, повзрослев, Андрей поймет это и сам.

– Вот так, – закончил Александров свой рассказ, в котором, правда, многие детали были опущены, а роль самого участкового значительно убавлена.

Сумерки сгустились, над городом бесшумно плыла теплая звездная ночь. Минуту Албеков и Александров сидели молча, прислушиваясь к звонкому девичьему голосу, который раздавался где-то за углом:

 
Мой миленок на Алтае
С целиной справляется...
 

– Да! – неопределенно крякнул Албеков, разжигая давно погасшую папиросу. – А как ребята жили?

– Ну, как жили? – В темноте белый рукав кителя сделал какое-то энергичное движение. – Ничего жили! Галинке школа помогла – одели, обули. Училище, райком комсомола, соседи – все помогали.

– Походил, значит?

– Так не я один. А с весны вообще легче стало: Андрей на работу пошел. Ссуду ему дали, дом поправил – вот пойдем, увидите. Или уж находились, домой?

– А тебе еще долго ходить?

– Как положено, до двенадцати. – Александров поднялся, смахнул что-то с брюк. – Встретиться еще кое с кем надо.

– Пойдем, и я уж до конца.

– И зачем это вам надо – ходить со мной? – поинтересовался младший лейтенант, ожидая, пока Албеков встанет.

Очки корреспондента блеснули.

– Надо, Николай. Напишу я, брат, очерк и назову его, знаешь как? – «Тихий участок».

– Это о моем участке? – Александров улыбнулся. – А что, это верно: участок тихий.

– Вот-вот, – засмеялся Албеков и с видимым удовольствием повторил: – «Тихий участок!»

ПАСПОРТ № 200195

– Очень хорошо! – оживленнее, чем обычно, говорил в трубку Чугаев. – Ждем! Он положил трубку и тут же поднял другую – внутреннего телефона.

– Товарищ полковник! Докладывает Чугаев: только что звонил Климов. – Майор покосился на Меженцева, подмигнул. – «Артист» задержан!.. – Да, да, утром будут... Михаил Аркадьевич, надо бы этой паспортистке объявить благодарность... Есть!.. Есть!

– Так оно, Гора! – через минуту с видимым удовлетворением говорил Чугаев лейтенанту Меженцеву. – Как бы преступник ни петлял, в конце концов он обязательно попадется. Вот чего преступник не учитывает!

– Товарищ майор, что это за «артист»?

Черные глаза Меженцева светились таким вдохновенным любопытством, что Чугаев подмигнул снова.

– Что, интересно? На сцене, конечно, этот артист никогда не играл.

1

В окошечко стучали негромко, но настойчиво.

Откидывая задвижку, паспортистка Светлана Лельская готовилась сухо сообщить неурочному клиенту, что прием документов окончен, а часы работы паспортного стола указаны снаружи на объявлении, и – осеклась. Навстречу ей в узком окошечке сияла такая обезоруживающая лучезарная улыбка, что девушка смутилась.

– Простите великодушно! – блестел сахарными зубами незнакомец. – Когда можно сдать документы на прописку?

В комнате запахло крепким одеколоном; карие с поволокой глаза молодого человека смотрели на девушку почтительно и восторженно. В свои двадцать лет Светлана привыкла уже к таким взглядам, равнодушно отворачивалась, но тут было что-то другое...

– С девяти до часу, ежедневно, – ответила Светлана и, чувствуя, что неудержимо краснеет, добавила: – Можно и сейчас...

– Нет, нет, я только узнать! Спасибо большое! – продолжал играть обворожительной улыбкой незнакомец, и девушка, досадуя на себя, также невольно улыбаясь, не могла решиться закрыть спасительное окошечко.

Молодой человек оглянулся – на секунду окошко оказалось заслоненным тонкой синей шерстью костюма, – потом наклонился, быстро зашептал:

– Девушка, милая! Я здесь один, как перст, только из Москвы. Не сочтите за навязчивость – сходим вместе в кино?

– Что вы! – вспыхнула Светлана; она, кажется, не подавала никаких поводов для такого скоропалительного ухаживания.

– А что такого? – настойчиво шептал молодой человек. – Папа и мама не заругают: в восемь вы будете дома. Поверьте – я от чистого сердца!

– Нет, нет! – наотрез отказалась девушка и испуганно вздрогнула: за дверьми послышались шаги.

– Я буду ждать на углу. А это – вам!

Молодой человек вынул из петлицы пиджака красную гвоздику, положил на край окна.

Светлана бросила цветок на колени, поспешно захлопнула окошечко.

– С кем ты тут беседуешь? – спросила старшая паспортистка Игумнова, немолодая женщина в синем форменном платье.

– Я? Ни с кем, Мария Афанасьевна. Пела, должно быть...

Игумнова улыбнулась: опустив голову, раскрасневшаяся Светлана внимательно разглядывала синий печатный бланк и не замечала, что держит его перевернутым.

«Кто он такой? – взволнованно раздумывала девушка. – Конечно, нездешний! Хотя он и сам сказал – из Москвы. Ни в какое кино она, конечно, не пойдет, это уж слишком!.. А какой любезный – сразу чувствуется, что человек из столицы. Собственно говоря, почему бы и не сходить? Ничего особенного нет. Ну, ну, это глупости!.. Кто же все-таки он? Инженер? Ученый? Артист?.. Вот, вот, это скорее всего – артист!» Недавно в их город приезжал на гастроли областной театр, и Светлана видела одного артиста, похожего на этого. В длинном черном пиджаке и узких светлых брюках, как и этот, красивый, надушенный, он что-то громко говорил идущей рядом с ним некрасивой, скромно одетой женщине. «Артисты», – услышала Светлана от прохожих. А вечером она увидела их обоих на сцене. Правда, в спектакле с ними произошло какое-то непонятное превращение. Худая некрасивая женщина оказалась заслуженной артисткой республики и играла так, что Светлана плакала. А красивый молодой человек стал словно меньше и молча ходил по сцене с деревянной шпагой. Светлана узнала его только под самый конец, когда артисты вышли поклониться, – он стоял к зрителям ближе всех... «Все это, впрочем, глупости, – думала девушка, – артист или не артист, в кино я, во всяком случае, не пойду. Интересно только: неужели и правда будет ждать?»

Под каким-то предлогом Светлана задержалась на работе и вышла из здания только тогда, когда фигура старшей паспортистки промелькнула в окне.

Чувствуя, как у нее колотится сердце, Светлана вышла на улицу и вздрогнула. Незнакомец стоял на углу, и Светлане достаточно было одного взгляда, чтобы разглядеть его, теперь – полностью. Среднего роста, с черными словно завитыми волосами, уложенными упругими завитками, в синем костюме и красной крепдешиновой рубашке с белым галстуком, он не был похож ни на одного из тех молодых людей, которые безуспешно добивались внимания Светланы. Конечно, артист!

Заметив Светлану, молодой человек быстро пошел навстречу, еще издали сияя своей располагающей улыбкой.

– Вы умница! – просто и благодарно кивнул он девушке. – А я уже билеты взял.

Светлана хотела сказать, что она торопится и никуда не пойдет, но не успела. Молодой человек захватил уже и мягко пожал ее руку.

– Ну вот – давайте познакомимся. Я – Давид Войцеховский.

Смущенной Светлане не оставалось ничего другого, как назваться самой.

– Чудесное имя! – воскликнул Войцеховский. – Очень вам подходит: вы на самом деле какая-то светлая, лучистая. Света!

Сказано это было так искренне, что Светлана не нашлась, что ответить, потупилась.

– Пойдемте, Света, пойдемте, – увлекал ее Войцеховский, едва касаясь рукой локтя девушки. – Картина, говорят, интересная – «Разные судьбы». В Москве я не успел посмотреть. Вместе и посмотрим.

Картина действительно оказалась хорошей, и уже вскоре Светлана перестала раскаиваться в том, что согласилась пойти. Хорошее впечатление произвело на нее и то, что ее неожиданный знакомый вел себя безукоризненно. Знакомые ребята тем Светлану и отталкивали, что стоило только оказаться с ними наедине или вот так же, в кино, как они пытались обниматься. Войцеховский не мешал смотреть. Наклонившись и обдавая запахом одеколона, вставлял уместную шутку, хвалил музыку фильма, которая понравилась и Светлане.

Сеанс закончился засветло. Войцеховский предложил было Светлане поужинать в ресторане – девушка отказалась. Как это бывает в маленьких городках, единственный ресторанчик в Пореченске пользовался незавидной репутацией, местные жители обходили его стороной. Войцеховский ненадолго погрустнел – было видно, что ему не хочется так быстро обрывать начавшееся знакомство, потом, что-то придумав, весело тряхнул головой.

– Света, давайте покатаемся в такси. – И, предупреждая отказ, успокоил: – Недолго, полчасика. Вы мне свой город покажете. Ну, ладно?

– Только недолго, – не сумела отказать Светлана.

Через несколько минут они уже ехали в старенькой «Победе». Войцеховский, не обращая внимания на ухмыляющегося шофера, полушутя-полусерьезно говорил:

– Если я, Света, когда-нибудь увезу вас в Москву, я буду возить вас только в «зимах». Скорость, комфорт, и навстречу – огни Садового кольца! Ах, Света, Света, жизнь все-таки – роскошная штука!..

Никогда не бывавшая в Москве Светлана зачарованно слушала своего спутника. В ее живом воображении возникали яркие нарядные улицы, вереницы автомобилей, какие-то необыкновенные люди. Вся ее небольшая, двадцатилетняя жизнь в маленьком зеленом городке представилась вдруг скучной и незначительной.

Войцеховский, поняв состояние девушки, принялся успокаивать ее. Мельком поглядывая через стекло на белые домики, утонувшие в зелени садов, он похвалил:

– Знаете, Света, а мне нравится ваш город. Есть в нем что-то такое тихое, патриархальное. Нет, я, праве, доволен, что приехал сюда. – И, как бы между прочим, пояснил: – Хочу здесь поработать над книгой.

– Вы – писатель? – догадалась, наконец, Светлана.

– Пишу.

– Симонова, наверно, знаете? – назвала Светлана своего любимого поэта.

– Костю? – снисходительно улыбнулся Войцеховский. – «Жди меня, и я вернусь...» Ах, Светочка, вы просто очаровательны!

Теперь Светлана прониклась к своему необычному знакомому еще большим уважением и доверием. Девушка стала разговорчивее и, осмелев, не отводила взгляда, когда карие, с поволокой, глаза останавливались на ее свежем лице. Светлане нравилось в Войцеховском все: и этот, с едва приметной горбинкой, нос, и черные брови, и благородно-матового оттенка лицо, на котором так красиво выделялись яркие, словно у девушки, тронутые мягкой улыбкой губы.

Через час, исколесив весь город, старенькая «Победа» остановилась у небольшого дома с палисадником. На глазах у изумленных старушек, сидевших на лавочке, из машины вышла раскрасневшаяся и счастливая Светка Лельская. Черноволосый красавчик помахал девушке рукой; обдав старушек синим дымком, «Победа» укатила.

– Заневестилась девка, – подхватили новую тему старушки. – И жениха под стать нашла – кровь с молоком!..

Весь следующий день Светлана не находила себе места. День тянулся ужасно медленно: поминутно поглядывая на часы, девушка то бледнела, то краснела, ужасно все путала, чего с ней никогда не бывало, и старалась избегать сочувственного, понимающего взгляда старшей паспортистки.

В три часа, как было условлено, в фанерную дверцу постучали.

Светлана вспыхнула, проворно вскочила, стараясь загородить окошечко. Старшая паспортистка догадливо сняла телефонную трубку, оживленно начала что-то рассказывать знакомой.

– Добрый день, Света! – дружески улыбался Войцеховский, заглядывая в окошко. – Как самочувствие?

– Хорошее! – радостно засмеялась Светлана, принимая пучок гвоздик. – Ну, где ваш паспорт?

– О, вы сразу за дело! – пошутил Войцеховский. – Вот, пожалуйста. И не будьте, Светочка, очень строгой: понимаете – торопился и забыл выписаться. Надеюсь, такой пустяк вас не затруднит?

Помимо воли в Светлане заговорила паспортистка, ее пушистые бровки озабоченно нахмурились.

– Что с вами делать – ладно!

Светлана бегло проглядела московский штамп прописки, не удержалась – заглянула в «особые отметки» (лист был чистым – правда, что холостой!), невольно задержала взгляд на фотокарточке – красивое молодое лицо, открытый взгляд, на обрезанном белым уголком плече – четкий фиолетовый ободок печати. Но что это? Чтобы подавить невольный возглас удивления, девушка больно прикусила губу, секунду-другую, боясь выдать себя, не смела поднять головы.

– Ладно, – взглянула, наконец, Светлана на Войцеховского спокойными, улыбающимися глазами. – Все сделаю.

– Когда можно зайти?

– Когда? – Жилка на виске у Светланы билась так сильно, что причиняла ей почти физическую боль, но девушка продолжала улыбаться. – Завтра... в это же время.

– Чудесно! – кивнул Войцеховский и, словно отделяя служебное от личного, понизил голос: – А сегодня увидимся?

– Сегодня нет... мама болеет.

Лицо Войцеховского стало озабоченным.

– Надеюсь, не серьезно?

– Нет, нет, что-то так!..

– Тогда до завтра, – грустно поблестел глазами Войцеховский. – До свидания, милая!

Светлана нашла еще в себе силы приветливо кивнуть к только после этого, закрыв окошечко, подавленно опустилась на стул.

Фотография Войцеховского была наклеена на чужой паспорт!