Текст книги "Выстрел на окраине"

Автор книги: Николай Почивалин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

4

Окно было открыто, с улицы в кабинет струился тонкий медвяный запах цветущей липы. «Рано она в этом году зацвела», – размышлял Антон, поглядывая со второго этажа вниз, – туда, где в зеленой листве и золотом мареве шумел город.

Майор Чугаев оглядел собравшихся, поднялся. Бритоголовый, в синей тенниске, обтянувшей его плотную, начавшую полнеть фигуру, он больше походил сейчас на благодушного дачника, нежели на офицера милиции. Но та же шелковая тенниска как бы подчеркивала прямые, квадратные плечи человека, привыкшего носить погоны.

– Так оно, – негромко начал майор. – Пригласил я вас вот зачем. В течение последнего месяца за городом, в районе Дубков, произошли три ограбления. Опрос потерпевших показал, что во всех случаях действовало одно и то же лицо. «Работает» всегда одинаково: высматривает одиночку, выходит из кустов на дорогу, финку показывает и преспокойно берет, что есть – часы или деньги... Оперативные меры пока ничего не дали. Ставили засаду и, наверно, чем-то себя выдали... О приметах говорят неопределенно, совпадает одно: высокий, пахнет от него махрой, фуражку надвигает на глаза. Немного, в общем...

Чугаев пытливо оглядел слушавших его офицеров и двух старшин из отделения, едва заметно усмехнулся.

– Но грабитель выдал себя. Мы обратили внимание на такое обстоятельство. Во всех трех случаях ограбленными оказались жительницы Марьевки и Алферовки. А из Зеленого Лога, который поближе к городу, – никого. Девчат же из Зеленого Лога в городе работает не меньше, а то и побольше, чем из Марьевки и Алферовки. Почему это, спрашивается? Конечно, потому, что бандит опасается быть узнанным. Напрашивалась мысль, что сам он из этого села. Мы проверили такое предположение и не ошиблись. Лейтенант Меженцев, расскажите товарищам. Можете сидеть.

Меженцев все-таки встал, заботливо одернул новый, идущий к его смуглому лицу белый китель.

– В Зеленом Логе я прожил два дня. Прочитал по поручению горкома комсомола лекцию, познакомился с молодежью. Хорошие есть ребята! Они и подсказали, что у одной из колхозниц, Архиповой Пелагеи, скрывается ее племянник Алексей Лазкин. В прошлом году он был осужден за кражу кожтоваров из артели «Новый быт». Сегодня выяснилось, что Лазкин бежал из заключения, но разыскивали его почему-то в Саратове...

Лейтенант старался говорить сдержанно, не торопясь, и, слушая его, Антон улыбался. Гора даже начал немного сутулиться, так, самую малость, – под капитана Бухалова!

– Из ребят его случайно видели только двое, – продолжал лейтенант Меженцев. – Он им пригрозил финкой, чтоб молчали. Председатель сельсовета пробовал говорить с Пелагеей Архиповой – замечено было, что она несколько раз покупала в магазине водку, а сама живет с дочкой. Плачет, божится, что ничего не знает. Чувствуется, что боится. Племянник, наверно, и ей пригрозил. Ребята подсказали, что ночует Лазкин в саду, в смородине. Примерный план я сделал. Сад большой, хуже всего, что он не огорожен и слился с соседними садами – один сад получается. Но взять, конечно, можно!.. Все как будто, товарищ майор.

– Я продолжу, – кивнул Чугаев. – Пока мы все это выясняли, Лазкин отличился снова. Вчера вечером, все в тех же Дубках, он остановил одну деваху, тоже алферовскую. Денег у нее не было, он попытался изнасиловать. Спасло ее только то, что Лазкин был пьяным. Девахе этой, кстати сказать, семнадцать лет, а оказалась похрабрее иных взрослых – поцарапала ему физиономию и убежала. Это было вчера, а сегодня полковник разнес меня в пух и прах и сказал, что мы даром едим народный хлеб. Так оно!

Майор пристукнул ладонью по столу, выждал паузу.

– Насчет хлеба, правда, полковник не говорил, но ничего это не меняет. Терпеть дальше такой истории нельзя. Сегодня будем брать Лазкина. Все присутствующие здесь включены в опергруппу. Возглавить ее приказано мне. Сейчас шестнадцать двадцать. До часа ночи можете отдыхать. Сбор здесь в час тридцать. В два выезжаем. Оружие брать непременно. Если есть вопросы – давайте, если нет, – по домам...

В кабинете остался один Чугаев – отдыхать ему было еще некогда.

Каждый из сотрудников уголовного розыска вел какое-либо одно, максимум два дела, начальник же отвечал за все дела. Летом обычно происшествий бывает больше, а за всякий случай спрашивают – дай бог!..

Майор прошелся по кабинету, сделал несколько резких движений руками, чтобы взбодриться, и снова уселся за письменный стол. Минуту, отдыхая, он сидел неподвижно, потом раскрыл толстую серую папку – дело об ограблении сберегательной кассы...

Не сразу ушел домой и лейтенант Петров, хотя ему и не терпелось повидать жену: у Тони шли последние дни декретного отпуска.

Антон зашел в питомник взглянуть перед предстоящей операцией на Пика, столкнулся у клеток с младшим лейтенантом Маркиным. Открытое простодушное лицо Маркина, с детскими пухлыми губами, было встревоженным.

– Артур не ест, Антон Семенович!

Антону нравился этот паренек, недавно приехавший из школы, и он, помня, как трудно на первых порах новичку, в меру своих возможностей старался помогать ему.

– Ничего страшного, Сергей. Переутомился. Полежит, отдохнет, а вечером поест. Не тревожься, это у всех бывает. Нос у него как?

– Нос-то холодный.

– Ну и все. Если нос холодный и влажный – значит, собака здорова. А вот если горячий и сухой, тогда уж лечи. Да и не мог он заболеть – прививки недавно делали.

– Досталось ему вчера! – Сквозь озабоченность в голосе ясноглазого паренька с тонкой ребячьей шеей отчетливо звучала откровенная гордость. – Классно работал!

Вчера вместе со своим питомцем Артуром Маркин принял первое боевое крещение – нашел воров, обобравших в одном из пригородных сел промтоварный магазин. Антон от души поздравил товарища и еще раз посоветовал не тревожиться.

– Может, его побаловать чем? – неуверенно спросил Маркин.

– Вот это уж нет! – решительно возразил Антон. – Никаких баловств, да еще в неурочное время. Собака должна знать часы своей кормежки. Это закон!

– Да это так, – согласился Маркин, но на его простодушном лице было написано такое огорчение, что Антон рассмеялся.

Проводник, если он не абсолютно черствый человек (а такому вообще незачем работать в собаководстве), привязывается к своей собаке, как к разумному существу. И чем моложе, неопытнее и непосредственнее проводник, тем труднее ему удержаться от дружеских знаков внимания к своей собаке. А опыт подсказывает, что добрые намерения в собаководстве оборачиваются во зло. Побалуй сегодня собаку вкусным – завтра она не возьмет своей пищи; накорми ее сегодня в неурочное время – завтра весь ее режим, а с ним и работоспособность полетят насмарку. Нет, добрые намерения выражать надо по-другому: удачный поиск – дай своему четвероногому помощнику кусок сахару, пусть запомнит; захотел ободрить – дотронься до жесткой блестящей шерсти рукой. Собака поймет и оценит твою ласку. Но во всех остальных отношениях – строгость, требовательность и никаких послаблений! Так будет лучше и для проводника, и для собаки, и, в конечном итоге, для дела, которому они оба служат.

Пик чувствовал себя великолепно и, терпеливо ожидая, пока хозяин кончит разговаривать, сидел в вольере, высунув красный, с лиловой родинкой язык. Жарко!

Как только Антон подошел к клетке, Пик вскочил на ноги; его черные глаза светились любопытством и нетерпением. «Идем на работу?» – казалось, спрашивали они, и Антону, который только что сам говорил Маркину, как вредно рассеивать внимание собаки незнакомыми словами, хотелось ответить: «Нет, Пик, пока отдыхай, поедем ночью». В глубине души, по молодости, Антон верил, что Пик великолепно поймет его...

...В два часа утра крытый брезентом «ГАЗ-69» отошел от белого трехэтажного здания управления милиции, начал подниматься по Международной в гору. Постовой милиционер проводил знакомую машину понимающим взглядом, хотел козырнуть и не успел: машина была уже далеко.

Непривычно выглядел город в этот ранний час. Пустые улицы, казавшиеся без прохожих шире, чем они были на самом деле, темные квадраты зашторенных окон, цепочки горящих фонарей и редеющая с каждой минутой ночная темень: восток играл уже нежными, переливающимися голубовато-зелеными красками.

Впрочем, видеть все это могли только шофер и старательно борющийся с дремотой Чугаев: он так и не успел отдохнуть. Позади, в машине, было темно; за спиной майора часто и аппетитно позевывал Меженцев. «Прогулял», – думал Антон.

Антон сидел в самом углу и старался не шевелиться. Устроившийся в ногах Пик положил ему на колени теплую голову и, казалось, спал; изредка, при толчках, его холодный нос касался руки Антона. Но Пик, конечно, не спал: на поворотах, когда машину заносило, он, удерживая равновесие, привставал. Антон коленями чувствовал его сильное, напружинившееся тело.

Напротив сидели старшины Семенчук и Филатов. Оба курили – поочередно разгораясь, малиновые огоньки освещали их спокойные, сосредоточенные лица. Ехали молча, хотя никто разговаривать не запрещал.

Город остался позади, пахнуло свежестью. Машина шла дубовой рощей – теми самыми Дубками, в которых до сих пор безнаказанно бесчинствовал Алексей Лазкин. Потом роща кончилась, в машине сразу посветлело: навстречу бежали поля, залитые синим, неживым светом. В низинах клубился лиловый туман, и сейчас, в редкие по безмолвию минуты, в природе это было единственным движением.

За спиной Чугаева раздался сочный зевок.

– Прогулял, лейтенант?

– Прогулял, товарищ майор! – чистосердечно признался Меженцев.

– Неплохой из тебя оперативник получается, один только недостаток – не женат... Скоро приедем?

Меженцев наклонился, посмотрел через синее стекло.

– Сейчас будем спускаться в низину, там и Зеленый Лог.

В машине словно ветерок прошел: все задвигались, поправляя ремни и кобуры. Антон, как всегда волнуясь перед операцией, погладил Пика и снова порадовался: треугольные уши собаки стояли торчком, настороженно: чуткая овчарка мгновенно уловила перемену в настроении людей.

С выключенным мотором машина бесшумно скатилась под гору, проскочила первые дома и остановилась.

Вел группу лейтенант Меженцев. Головки сапог, теряя блеск, покрывались росой, темнели. Село еще спало, только у одного плетня, отвернувшись, сосредоточенно стоял бессонный дед в нижнем белье. Увидев посторонних, дед стыдливо поддернул кальсоны, мелкой рысцой затрусил в избу. Словно посмеявшись над ним, во дворе коротко и звонко кукарекнул петух.

Меженцев свернул в проулок. Здесь, обрезанные узкой полосой дороги, начинались сады, сбегающие вниз, к речке. Минута – и по короткому кивку Чугаева, разомкнувшись, группа исчезла в густой влажной зелени.

Антон шел посредине, держа на длинном поводке Пика. Овчарка бежала спокойно, озабоченная, кажется, только тем, чтобы в уши не попала роса, – каждый раз, ныряя меж мокрых кустов смородины, Пик плотно прижимал уши, встряхивая головой. Слева, бесшумно раздвигая гибкие ветви, шел Чугаев, по еле колеблющимся кустам наблюдавший за движением группы.

Антон перешагнул через трухлявые жерди, остатки былого забора, шевельнул поводком.

– Ищи!

Сад здесь был запущен еще больше, чем вначале: яблони, вишни, разросшаяся смородина – все это смешалось, переплелось. Сплошные заросли! Пробираться стало труднее, но шаг пришлось ускорить: Пик втянул ноздрями воздух, забеспокоился, натянул поводок. Справа мелькнуло немолодое напряженное лицо старшины Филатова. Одной рукой он раздвигал ветви, вторую держал на кобуре. «Тоже волнуется», – отметил про себя Антон.

Пик резко рванулся. Антон прибавил поводок и побежал. Под ногами гулко, как выстрел, треснул сухой сук.

Впереди, за несколько метров от Антона, кто-то с шумом вскочил. Впечатление было такое, словно из кустов взлетела огромная тяжелая птица.

– Стой! – загремел голос Чугаева. – Стой!

Еще секунду назад полный безмолвия сад ожил, наполнился голосами, топотом ног. Не обращая внимания на хлещущие по лицу ветви, Антон догнал Пика, отстегнул поводок.

– Пик, фасс!

Огромным скачком Пик перемахнул куст смородины, исчез в зеленой чаще.

С минуту в саду только хлопали ветви да гудели шаги бегущих людей. Затем кто-то громко и отчаянно взвизгнул.

Антон, а за ним Чугаев выскочили на поляну и остановились.

Под яблоней, испуганно косясь на собаку, смирно, точно связанный, лежал здоровый босоногий парень с разодранной штаниной. Пик сидел рядом. Черная блестящая шерсть на его спине дыбилась. Антон взял Пика за ошейник, успокаивая, погладил теплую собачью голову с торчащими треугольниками ушей. Позади, часто дыша, встали Меженцев и старшины.

– Так оно! – удовлетворенно констатировал Чугаев. – Ну, вставай, Алексей Лазкин.

– Я не Лазкин, – тяжело поднимаясь с земли, буркнул парень. Его вывороченные наружу мясистые «заячьи» губы покривились в нагловатой и трусливой усмешке.

– Кто же ты тогда, скажи нам?

Парень покопался в кармане штанов и, покосившись на заворчавшего Пика, протянул потрепанный паспорт. Чугаев мельком посмотрел паспорт.

– Саженов? – Майор внимательно оглядел высокого, здорового парня, с запутавшимся в волосах куриным пухом и помятым с похмелья лицом. – По росту ты, пожалуй, Двухсаженов, а по фамилии – нет. Липа, грубая работа!

– Как знаете, – пожал плечами парень.

– Оружие есть?

– Какое оружие? Спал я, никого не трогал...

– Выбросил, значит? Финка ведь у тебя есть.

– Никакой финки нет! За что берете?

– Сам знаешь – за Дубки. – Чугаев оглянулся на Петрова. – Антон Семенович, пошли собачку поискать.

Антон отпустил Пика, коротко приказал:

– Аппорт![2]2
  Аппорт – принести (вещь).


[Закрыть]

Пик убежал. Лазкин, не скрывая любопытства, искоса следил за мелькающей в кустах овчаркой. Потом собака исчезла – напряженное ожидание на лице Лазкина спало, он, морщась, переступил с ноги на ногу.

– Пошто кусать даете?

– А ты не бегай, – невозмутимо ответил Чугаев. – Зачем бежал?

В кустах раздался шорох. Пик вынырнул из смородины и выпустил из зубов, у ног Антона, длинный самодельный нож.

– Видишь, Лазкин, – упрекнул Чугаев, – а ты говорил – нет.

– Не Лазкин я, – упрямо повторил тот.

– Не Лазкин, так не Лазкин, – сговорчиво согласился Чугаев. – Идем поглядим на твое логово. Идем, идем, – теперь уж слушайся!

В кустах смородины Лазкин действительно устроил себе настоящее логово. На расстеленном полушубке лежала смятая подушка в ситцевой красной наволочке, чуть поодаль – сапоги. Под кустом валялась пустая поллитровка.

– Удобно, товарищ майор, – в холодочке! – сказал Меженцев.

Лейтенант поднял подушку – под ней оказались дамские часы и несколько смятых десятирублевок.

– И часы и деньги, конечно, твои? – с насмешливой уверенностью спросил Чугаев.

Лазкин понял насмешку, передернул плечами.

– Чего там – веди. Все одно убегу!

– Ну и дурак! – горячо вырвалось у Меженцева.

Чугаев хотел одернуть лейтенанта – оскорблять задержанного не разрешается, но вместо этого поддакнул:

– Правильно, что дурак! Не надоело тебе как волку жить? Прятаться, людей бояться? А ведь ты еще молодой. Отбудь честно наказание и живи, как все люди, – солнцу вот радуйся! Семью заведи!

Лазкин угрюмо молчал.

– Пошли к Архиповой, потом в сельский Совет, – посуровел Чугаев. – Проведем опознание.

– Тетку не трогайте, – глухо сказал Лазкин. – Неволил я ее...

– Честных людей не трогаем! – отрезал Чугаев. – Не тебе о них беспокоиться!

В селе скрипели калитки, мычали коровы – начинался обычный день, полный знакомых и радостных звуков пробуждающейся жизни. Лазкин шел посредине, косил по сторонам тоскливыми глазами.

...Зеленый «ГАЗ-69» погудел и въехал в распахнувшиеся ворота. Антон выпрыгнул из машины, отвел Пика в питомник. Когда он вернулся, у машины стоял полковник, окруженный офицерами, и что-то оживленно рассказывал.

– Вот он! – шагнул навстречу полковник, увидев Петрова. – Поздравляю, лейтенант!

– Спасибо, товарищ полковник, – смутился Антон. – Пик хорошо работал!

Глаза полковника заголубели.

– Да я не о Пике, лейтенант. С дочкой вас поздравляю! Утром сегодня...

Но Антон уже не слышал. Он выскочил в ворота, перебежал в недозволенном месте улицу, едва не сбив с ног постового милиционера.

– Гражданин, – начал было милиционер и, пораженный, умолк: нарушителем правил уличного движения оказался... офицер милиции!

– Прости, друг! – крикнул на бегу Антон. – Дочь родилась!

Обескураженное лицо постового прояснилось, он лихо вскинул руку к козырьку.

ТИХИЙ УЧАСТОК

Корреспондент оказался на редкость любопытным. Интересовало его буквально все: какая у него, у Лобова, зарплата, сколько за год было происшествий, кто выдает санкцию на обыск, как кормят задержанных в КПЗ[3]3
  КПЗ – камера предварительного заключения.


[Закрыть]. И это – не говоря о главном: худому длинноносому человеку, поверх очков разглядывавшему Лобова цепкими зелеными глазами, нужно было порекомендовать лучшего участкового уполномоченного, о котором он собирался написать для своей газеты очерк.

В кабинет непрерывно входили, капитану Лобову приходилось прерываться, выслушивать сотрудников, отвечать и давать указания. Лобов невольно хмурился. Хотя корреспондент и явился по рекомендации начальника областного управления (полковник позвонил лично), на все-таки – человек посторонний, а милиция – это не кондитерская фабрика!

Когда в кабинет зашел заместитель Лобова капитан Заречный, Лобов шумно обрадовался.

– Вот кстати, Алексей Федорович! Знакомься – товарищ из газеты. Как раз по твоей части – интересуется работой участкового. Пригласи товарища к себе, побеседуйте по душам. В общем, погостеприимнее!

Зазвонил телефон, потом привели двух задержанных карманников – день начальника райотдела крутился своим чередом, – и Лобов вспомнил о корреспонденте только под вечер, столкнувшись с Заречным на крыльце.

– На ком же вы остановились?

– И не подумаешь, – пожал плечами Заречный, – на Александрове.

– На Александрове? – Лобов был поражен. – Да что ж о нем писать? Участок – тихий, сам – и того тише. Не понимаю!

– Да я тоже удивился. Предлагал ему Богорудько – у того и участок боевой, и сам мужик подходящий – отказался. Тут как раз зашел Александров – поговорил с ним, узнал, что на участке особых происшествий нет, и ухватился. Вот, говорит, с ним и займусь.

– Странно, – недоумевал Лобов, мысленно представив себе младшего лейтенанта, выделявшегося среди остальных участковых разве только своей скромностью. Подумав, философски заключил: – Ладно, ему виднее. И без него дела хватает!..

А в это время корреспондент областной газеты Албеков, заложив за спину длинные руки, неторопливо шел с младшим лейтенантом Александровым по одной из окраинных улиц и с интересом слушал. Молодой симпатичный парень в белом офицерском кителе рассказывал о родном городе Албекова такие вещи, о которых тот, старожил, немолодой человек и, в довершение ко всему, журналист, к стыду своему, не знал.

– Строятся, – показывал Александров на квадратные срубы, желтеющие среди густых ветел. – Ну, скажи, как грибы растут! А раньше-то ведь тут болото было – топь и топь! Солдатские огороды называлось.

– Почему ж солдатские?

– В насмешку, должно быть. Известно, какие у солдата были огороды!

– Остроумно.

– А вот там, на горе, местность называлась Каюковкой. Тоже мой участок. Старики по старой памяти и сейчас так зовут.

– Откуда же такое название?

– Место больно неспокойное было. Это уж не город считался, баловали там сильно. Как кто, бывало, зайдет туда, так и каюк – конец!

– А теперь как?

– Теперь? – Александров даже не сразу понял вопрос и переспросил: – А что теперь? Тихо, спокойно. Теперь за эту Каюковку город еще на пять километров ушел. Да ведь это когда и было – до революции, вон когда!

Это «до революции» прозвучало в устах младшего лейтенанта примерно так же, как «при царе Горохе», и Албеков невольно улыбнулся. Хотя что же: Александрову двадцать восемь, ему, Албекову, сорок, но и для него то время – как страницы учебника! А ведь живут еще тысячи людей, которые родились при царизме, боролись с ним, делали революцию.

Несколько минут, задумавшись, Албеков шел молча, изредка поглядывая на своего спутника. Смуглолицый крепыш привычно мерял дорогу ровным упругим шагом, то и дело здоровался, поднося руку к форменной, с красным околышем фуражке, и тогда взбухающая горка мускулов плотно натягивала узкий рукав парусинового кителя. По обеим сторонам зеленеющей лужайками улицы на лавочках и крылечках, отдыхая, сидели женщины и мужчины, и все они приветливо кивали младшему лейтенанту.

– Ты что, Николай, всех их, что ли, знаешь? – заинтересовался Албеков.

По лицу Александрова прошла добродушная улыбка.

– Ну, всех – не всех, а знать, конечно, должен. – Карие, еще не утратившие юношеского блеска глаза участкового глянули на Албекова. – Три года здесь хожу, как же не знать? Паспортный режим, санитарное состояние, происшествие какое – все моя работа. Разве тут не узнаешь? В нашей работе ведь самое главное – предупредить преступление, чтобы его и не было. Глядишь, конечно!

– Как же тут углядишь? – усомнился Албеков. – Иду вот я с тобой – откуда ты знаешь, что у меня в голове?

– Один, конечно, тут ничего не сделаешь, – согласился младший лейтенант и, когда Албеков собирался уже торжествовать, пояснил: – А с народом узнаешь. Человек-то ведь не один живет – с людьми, а они все видят – и плохое и хорошее. А если человек знает, что плохое затевается, разве он не скажет? Контакт, конечно, с населением держать надо, без этого нельзя.

– Это что – насчет бригадмильцев?

– И они, да и не только они. – Поравнявшись с парнем, бережно и неумело нянчившим завернутого в легкое одеяльце ребенка, Александров по-дружески поздоровался: – Привет, Алексей! Ну, как сын?

– Сила! – Молодой отец осторожно откинул кружевное покрывало, с гордостью показал темноволосого малыша. – Растет!

– Хорош мужик! – похвалил участковый. – А жена?

– Ничего, поправилась. – Круто срезанные скулы молодого человека заалели. – Зашел бы, что ли, к нам когда?

– Зайду, Алексей, обязательно зайду. Ну, будь здоров!

Отойдя несколько шагов, Александров, продолжая разговор, пытливо посмотрел на Албекова.

– Вот вы о себе, к примеру, сказали. Я вас и спрошу: узнали вы, что вашего соседа обворовать хотят, – предупредите вы его?

– Ну что за вопрос! – Албеков пожал плечами.

– И каждый так, – удовлетворенно заключил участковый. – Если, конечно, понимает. А не понимает – беседуешь с ним, примеры приводишь, – все равно ведь поймет, что для его же пользы.

– Хм! Теоретически это верно, а на практике? Ты конкретно расскажи: были случаи, когда преступления предотвращались?

– Мало ли! – просто ответил Александров. – За что же мы зарплату получаем? Да вот хотя бы Алексей этот, что с ребенком. Не подскажи ребята – убийцей мог бы стать.

– Ну да! – Албеков даже остановился.

– Свободно, – подтвердил участковый. – Сами посудите. Парень он горячий, а по характеру скрытный. Это уж хуже всего – все в себе держит. А случай такой вышел. Приглянулась ему одна деваха – к слову сказать, красивая девушка, уехала недавно. Ну вот. Приглянулась, полюбил, а открыться прямо не может – робел, что ли, хотя и парень-то не робкий, скрытный только. А девушка эта или не замечала ничего, или он ей не по душе был, не знаю уж, только начала встречаться с другим парнем. Начал он ее провожать – парень-то этот не тут жил, в центре. А с Алексеем этим она в соседстве – ну, он и увидел. А тут еще от матери услыхал, что замуж она выходит. – Александров почему-то огорченно вздохнул. – Любил, видно, крепко, вот с горя-то у него в голове и потемнело. Сам-то я ничего тогда не заметил. Ну, встречаемся – поздороваемся, да и разойдемся, Знаю, на заводе работает, не балованный – я за ним особо и не присматривал. А тут мне один его дружок и говорит: так и так, Николай, недоброе Алексей задумал, беде быть! И что ты думаешь? Решил он с горя с дороги того убрать! Ну, тут уж, конечно, я раз к нему зашел, другой, и так и эдак подхожу – молчит. А тут еще ребята подсказывают: Алексей на заводе финку выточил. Совсем я забеспокоился. Взял и пошел к этой девахе. Поговорил с ней по душам, расспросил, как живет, скоро ли, мол, свадьба? А она так вся и светится. Все, говорит, порешили, и мама согласилась. В субботу свадьба. И меня, конечно, зовет... Ну, вижу, дело здесь решенное, тоже любовь. Пошел с Алексеем напрямки говорить... Пришел затемно. Сидит он на лавочке, курит. Я тоже сел, закурил, напрямую и говорю: у твоих соседей свадьба скоро. А он зубами как заскрипит! Схватил меня за руку. «Знаю ведь, говорит, зачем ты ходишь! Только поздно! Пропащий я, Николай, человек – нет мне без нее жизни! Что, говорит, ни делай – кончу я его!» Тут уж я ему и наговорил!..

Заново переживая события минувших дней, Александров снял и тут же снова надел фуражку, видимо не замечая этого. Лицо его зарумянилось.

– Какая же это, говорю, к черту, любовь? Несчастной ее на всю жизнь сделать хочешь? Или думаешь, что после этого она тебя полюбит? Кого – бандита? А о своей жизни подумал? Как начал его, как начал! Сидит он на лавочке, голову все ниже да ниже. Потом сорвался да бегом домой. Я было за ним, а он назад бежит, нож в руках. «Вот, – говорит, – Николай, приготовил!» Да об коленку его, пополам – только сталь брызнула!..

Александров машинально с кем-то поздоровался, вытер вспотевший лоб.

– А потом что? – нетерпеливо спросил Албеков, забывший в эту минуту и где он, и зачем второй час ходит с младшим лейтенантом. Сейчас его интересовал не очерк, а дальнейшая судьба горячего, шального парня, который едва не стал преступником.

– Ну, что потом? – Участковый уже говорил спокойно. – Сами видели. Помучился – прошло, через год женился, теперь вот сын. Живут дружно. Жена-то, правда, после родов приболела, так теперь, говорит, поправилась.

– Молодец ты, лейтенант! – с несвойственной ему горячностью воскликнул Албеков.

– Да я-то причем? – пожал плечами уполномоченный. – Говорю, ребята подсказали.

Начало смеркаться, перспектива улицы нежно засинела. Где-то, пробуя голоса, вздохнула гармошка. Албеков только сейчас заметил, какой здесь чистый воздух – без душка бензина и пресного запаха пыли, которыми дышат люди в центре города. Сады за домами, ветлы и тополя перед окнами – могучая вентиляция.

– Легко тут дышится, Николай.

– Плохие ли места? – сдержанно отозвался участковый.

Размышляя каждый о своем, Александров и Албеков перешли деревянный мостик. Отсюда улица поднималась в гору. Прямо на них, неся в вытянутых руках ведра с водой, шел юноша в лыжных брюках. Майка плотно облегала его тонкую в талии фигуру, вырисовывая атлетически развитую грудь.

– Привет, Николай Ефремыч! – еще издали, улыбаясь, поздоровался он и, поставив ведра, крепко тряхнул руку участкового. Теперь, когда юноша стоял рядом, было заметно, что его лицо чем-то взволновано, хотя он все еще и улыбался.

– Здорово, Андрей! Ну, как жизнь?

Только секунду поколебавшись – ровно столько, сколько нужно было, чтоб взглянуть на стоящего с участковым незнакомого человека, – юноша взволнованно сказал:

– Мать вернулась!

– Ну-у? – почему-то удивился Александров. – Освободили? Я и не заметил, как срок прошел. Ну, и что она?

Даже в сумерках было видно, как лицо юноши залилось горячей краской.

– Пришла, в ноги упала. Плачет. Простите, говорит. На всю жизнь зареклась! – Голос юноши дрогнул, осекся. – И сам расстроился. Мать ведь!

– Ну, правильно, чего тут. Ты с ней теперь помягче, старое не поминай.

– Что вы, Николай Ефремыч, разве я не понимаю!.. Сидит сейчас с Галькой, плачут обе...

– Ну, иди тогда, иди. Я на днях зайду – ее теперь поддержать надо, соседей предупредить, чтоб язычки придержали. Иди, иди!

Объяснять эту сцену участковый, видимо, не собирался. Албеков иронически хмыкнул, предложил:

– Давай вот на бревнышках посидим – не могу на ходу курить.

– Можно.

Спутники – один невысокий, плотный, подтянутый, второй длинный, в просторном, как балахон, пиджаке – сели, прикурили от одной спички, прислушались: гармонь где-то за углом осмелела, четко приговаривала веселую полечку.

– Теперь рассказывай, – попросил Албеков.

– Да рассказывать вроде не о чем, – нехотя отозвался Александров. – Сидела у него мать, теперь выпустили. Так, пустяки...

– За пустяки, выходит, человека посадили?

– Как это за пустяки? – запротестовал участковый. – За зря не посадят. Вина была!

Когда Николай Александров, только что назначенный участковым, принимал от своего предшественника дела, тот, человек пожилой, усталый и равнодушный, с сожалением смотрел на младшего лейтенанта.

– Хлебнешь ты тут, парень, – сочувственно говорил он. – Участок беспокойный, окраина. То драка, то порежут кого – редкий день без этого обойдется. Тьфу, хоть дожить спокойно!

Уходящий на пенсию седоусый лейтенант говорил о своей недавней работе с таким раздражением и нелюбовью, что Александрову стало не по себе. Хуже всего, что это унылое брюзжание действовало на настроение. «Справлюсь ли? – мелькала тревожная мысль. – Человек вон вдвое старше, опытный, и то ничего поделать не мог, а я?..» В двухгодичной милицейской школе, которую Александров закончил с отличием, все было просто и понятно. А тут – жизнь! Слушая торопливые, маловразумительные наставления лейтенанта, Александров хмурился, но в душе одновременно с сомнением в собственных силах нарастало и чувство неприязни: зачем только держали такого в милиции!

Обходя с новым участковым свой бывший участок, лейтенант бегло рассказывал, что за люди живут здесь, и по его словам получалось, что чуть ли не все тут спекулянты, жулики или хулиганы. Тогда еще, три года назад, такая огульная рекомендация вызвала у Александрова чувство внутреннего протеста и недоверия. Используя свободный вечерний час, люди чинили крыши, подсыпали завалинки, тесали бревна, складывая их в срубы. Многие, оставив на минуту топор или лопату, приветливо здоровались с лейтенантом, а он говорил о них с таким пренебрежением, всех оптом зачисляя в жулики. Не бывает так!

На Подгорной улице лейтенант кивком показал Александрову на обветшалый, покосившийся дом, из окон которого слышалась пьяная песня, и сморщился, как от зубной боли.

– Сюда вообще лучше не заходи. Шинок.

– Какой шинок? – удивился Александров, невольно оглянувшись.

– Ну какой – самый обыкновенный. – Лейтенант брезгливо дернул плечами. – Осталась баба без мужа – на фронте погиб. Работала на велосипедном заводе, потом бросила. Спуталась с какой-то шантрапой, пьяная каждый божий день, а у самой двое ребятишек. И не молодая уже. Тьфу!..

Бывший участковый был прав: участок на самом деле, оказался беспокойным. Не проходило дня, чтобы где-нибудь не подрались, не поскандалили, чтобы не звякнули выбитые кирпичом окна. Мелкие, сами по себе незначительные, но частые происшествия эти отнимали время, не давали сосредоточиться на главном. Младший лейтенант, как добрая гончая, носился по участку, составлял протоколы, искал хулиганов, водил их в милицию. За неделю Александров осунулся, сшитый перед выпуском из школы синий китель становился с каждым днем все просторнее, и жена только качала головой.