Текст книги "Утреннее море"

Автор книги: Николай Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Виль поднялся, пожал плечами. Баканов отечески, будто и вправду сына женил, подтолкнул Виля в спину, к бывшему борцу подвел. Тот медленно выпрямился, протянул широкую и жесткую, но осторожную руку, негромко назвался:

– Капитонов Иван Иванович.

– Сядем, – пригласил Баканов. – Сядем, и я тебе все обскажу и про свата, и про невесту.

Виль опустился на стул рядом с Капитоновым. Баканов сел возле, положил руку на плечо Виля.

– Иван Иванович обыкновенно работает в отделе снабжения. Экономистом. А на лето мы его в пионерлагерь бросаем – начальником. Значит, сейчас он начинает преобразовываться из экономиста в начальника пионерлагеря. Тот лагерь и есть невеста… Ты пионером был? В лагеря ездил? Нравилось?

– Ну, нравилось…

– Это хорошо, что нравилось. В самый раз это. Значит, нет никакого у тебя резона отказываться от должности плаврука.

– От какой?

– Плаврука. Рекомендую тебя и прошу: хоть на одну смену поезжай. А на три согласишься – премируем. Осознаешь: все лето на море и премия вдобавок! Чудеса, да и только!

Ошарашенный, Виль невольно пробормотал:

– Чудес на свете не бывает!

– Бывают, еще как бывают! Вместо путевки на две или на четыре недели тебе предлагают почти три месяца на море с сохранением зарплаты и с гарантией премии.

– Да вы что! – глухо выговорил Виль.

– А на море тебе хочется, ведь хочется?.. Ясно, пионерлагерь не пансионат для взрослых, там и поработать надо. Молодой – не переутомишься. В конце концов, ради удовольствия следует и на кой-какие жертвы решиться…

– Да какой из меня плаврук? И начальник отдела не отпустит. Лето, люди в отпуска пойдут, а я, считай, на три месяца выключусь…

– Начальника отдела беру на себя. А плаврук из тебя выйдет. Не сомневаюсь. Молодой ты, энергичный, инициативный…

Стул вежливо скрипнул – Иван Иванович вздохнул, приложил ладони к лысине, будто грел их, поинтересовался:

– В доме, где живешь, детишек много?

– Табун! И под нами, и над нами, и по соседству – на нашем этаже.

– Разных весовых категорий?

– Как водится.

– Раздражают тебя детишки-то? Не замечал?

Виль мысленно перенесся во двор своего девятиэтажного дома, увидел бегающих, прыгающих, дерущихся, орущих, смеющихся и плачущих мальчишек и девчонок, неуверенно признался:

– Вроде не раздражают…

– Раздражали бы, так ты без всяких «вроде» сказал бы о том, – заключил Иван Иванович. – Соглашайся, у тебя должно получиться. Тем более, что в лагере ты бывал. А я введу тебя в курс – мне довелось и в физруках, и в плавруках походить до того, как в начальники произвели. До отъезда дам тебе подробнейшие инструкции – с чего начинать, чего не забывать, чего избегать…

– Иван Иваныч сам-то мастер спорта! – вставил Баканов.

Капитонов чуть сморщился – к делу, мол, не относится, – тронул плечом плечо Виля:

– В лагере и отдохнешь, и нужное дело сделаешь. И многое для себя у детей почерпнешь. Своих ведь, как я понял, у тебя нет?

– Пока нет, – прыснул Виль.

– Ничего смешного, будут. Для нормального развития взрослого человека необходимо, чтобы рядом были дети.

– А тут сразу триста! – Баканов вскочил. – Триста! Везет тебе, товарищ Юрьев!..

«Ве-зет! Веззз-зет! Веззз-зззет!» – размеренно стучали колеса под вагоном.

– Везет-везет! – шепотом поддакнул Виль.

* * *

Море, берег, горы не проснулись, но уже и не спали – бывает такое состояние в природе, которое удается застать лишь тому, кто бодрствует в ранние часы дня. Солнце заслонялось ближними лесистыми вершинами, однако небо, тронутое лучами, розовело и золотилось. Над гладкой поверхностью воды стлался непрочный туманен, напитанный невесомым, словно бы клубящимся, светом.

Горизонт едва угадывался – небо и море там пока не разделились, были одинаково сизые.

На склонах лежала темно-зеленая тень; стекая в ущелья, она синела.

На траве, на нижних побегах пристанционных кустов тускло светилась роса, хранившая в себе ночной холодок.

Простор. Тишина. Свежесть. Воздух прозрачен, краски мягки, свист птиц осторожен и нежен.

Пляж пуст. Серо-голубые песок и галька у воды окаймлены узкой темной полоской. Решетчатые навесы, трубчатые грибки, загородки для переодевания отбрасывают длинные размытые тени.

Виль сошел на перрон последним и замер, изумленный резкостью перемены, – ночь в пути вдруг выпала из; памяти, и показалось, что он мгновенно перенесся из будничных реальностей Ростова в праздничный и картинный мир субтропического побережья Черного моря. Все чувства его крайне обострились, и в душе возникло предощущение красоты и радости.

– Ничего-ничего не забыли? – с облегчением спросила проводница.

– Опростали вашу посудину, – весело ответил Виль и махнул пилотками, которые собрал, напоследок обшаривая полки. – Спасибо вам и – до встречи в конце лета!

Проводница сменила красный флажок на желтый и поднялась в вагон:

– Авось другой бригаде выпадет везти ваш табунок!

Невыспавшийся «табунок» покорно, без суеты построился на перроне – не было здесь родителей, некому было сбивать ребятишек с толку.

Перед игрушечным вокзальчиком стоял грузовик с откинутым бортом. Чемоданы, ящики, тюки, рюкзачки – все поместилось в нем. В улицу, наискосок шедшую от станции к подножью горы, к зеву ущелья, втянулись налегке.

Старшая вожатая попыталась-таки организовать песню, скомандовала:

– Все-все поют, все песней приветствуют гостеприимное побережье!

Ничего из ее попытки не вышло, да и чудовищно было петь в этот час, круша просторную праздничную тишину и глуша прозрачный птичий пересвист.

Как построились, Виль снова занял место замыкающего, хотя и на этот раз никто никаких указаний ему не давал. Счел, что здесь он нужней. Было и другое обстоятельство – средь замыкающих шла Пирошка. Он не лукавил сам с собой – честно признался, что и это обстоятельство имело свое значение, свою власть. Пирошка была в белом халате. Волосы – когда успела? – уложила на затылке в тяжелый узел. Из-за того шляпа низко надвинулась на лоб, а позади лихо торчала, открывая белую шею.

Держась за руку матери, на ходу пританцовывала Катерина. Порой она сдергивала шапочку, открывая голомызую головку.

Двигались медленно – темп определяли малыши, которые шли впереди колонны. Позади теснились старшие ребята – неловко перебирали своими длинными, жаждущими широкого шага, ногами. Виль присматривался к тем, кто покрупней и покрепче, – из их числа набирать ему плавкоманду.

Физрук Антарян, зажав в руке красный флажок, мотался из головы колонны в хвост ее – он обеспечивал безопасность, когда пересекали поперечные улочки. Как только миновали поселок и свернули на каменистую дорогу, что вела в зев ущелья, Антарян подошел к Вилю:

– Считай, мы дома. Прибудем в лагерь, у каждого появится своя тысяча неотложных забот. Не до новичков будет. Примите мой совет, пока я в состоянии его дать. Начните с подбора плавкоманды и осмотра пляжного имущества… Обратите внимание вот на этих ребят – я их по прошлому году знаю…

Антарян показал, на кого следовало обратить внимание. Виль по давно выработанному для себя правилу старался в каждом новом знакомом выявить определяющую черту, чтоб ею человек сразу врезался в память. И необязательно, чтоб черта была яркой, относящейся к внешности. Один из парней – Олег Чернов – приметался, смешно сказать, тем, что держался возле Лидии-Лидуси как привязанный. Он и отставал на полшага, и, неловко жестикулируя, говорил не с нею, а с мальчиками, но потому, что был напряжен и упорно отводил в сторону взгляд, видно было – весь он устремлен к этой скуластенькой девчонке. Она же не шла, она – ступала, легко и независимо. И словно не слышала Олега, хотя не могла не слышать – громкие и скованные слова произносились им для нее. Иногда она оборачивалась, пытливо вглядывалась в Пирошку.

«Жаль хлопца, прямо-таки капитулировал. Добровольно и безоговорочно капитулировал, – подумал Виль, а чуть погодя мысленно спросил себя: – А ты?»

Над дорогой нависла замшелая скала. Она, как страж, прикрывала вход в ущелье. Ниже дороги бился в камнях ручей, а за ним глыбился неприступный берег. За скалой начиналась пологая поляна – кручи здесь раздавались перед негустым лесом, в котором стояли разноцветные щитовые домики пионерского лагеря «Костер».

У скалы Виль остановился и глянул на море. До него отсюда было близко, если идти напрямик – вдоль ручья, вместе с извилистой тропой нырявшего в тоннель под железнодорожным полотном. Из-за насыпи виднелись крыша солярия и башенка с мачтой.

«Значит, этим путем и будем ходить на море», – отметил Виль и побежал догонять колонну, которая вливалась в широко распахнутые ворота.

Виля на пару с физруком Антаряном поселили в домике, примыкавшем к горе. Над чуть скошенной плоской крышей нависали кроны грабов.

Впихнув чемодан под кровать, Виль пошел на берег ручья – там, на ровной площадке чуть ниже лагерной линейки, шумно торговались вожатые и воспитатели – делили детей, сверяли загодя составленные отрядные списки.

Завхоз, туго упитанная тетка в шортах и майке с ковбоем на груди, вручила Вилю ключи:

– В сараюшке на пляже все ваше плавруцкое имущество. Сходи́те, сами проверьте наличие – я вам доверяю, а потом распишетесь в ведомости.

По дороге за лагерем Виль нагнал Пирошку.

– Иду измерять температуру воды, – объяснила она, показывая палку с привязанным к ней термометром.

– Так сегодня купать детей не будем! Да и завтра – акклиматизация…

– Все равно мы должны знать, какая в море вода. Доктор у нас строгая на этот счет: положено измерять – измеряй!

– А чего Катерину не взяли с собой?

– Она уже в младшем отряде – мне не принадлежит и даже не подчиняется. Она у меня самостоятельная и дисциплинированная.

«У меня, говорит, – усек Виль. – А отец Катерины, супруг, за пределами видимости, что ли?»

Она же, точно прочтя его мысли, просто сказала:

– Мы с доченькой живем-поживаем вдвоем. И пока нам лучше, чем раньше, когда мы были втроем.

«Пока! Значит, не так уж и лучше вам вдвоем», – сочувственно подумал Виль. Ему понравилось, что Пирошка делится искренне, без тех присмешек и хохотков, которыми люди порой прикрывают свои незадачи и боль, стараясь уверить, что им все нипочем.

Вспомнилось, как переехав с родителями в новый дом, Виль приметил молодую и миловидную, стройную и всегда хорошо одетую женщину. Утром и в конце дня он встречал ее во дворе или в подъезде возле лифта. И всегда – с девочкой, разнаряженной, как кукла. Мама приветливо улыбалась всем соседям, девочка вежливо здоровалась. Виль не сомневался: у этой привлекательной женщины благополучная семья – заботливый и обеспеченный муж, ухоженная дочь. Он помногу занят на работе, а дочь и жена ждут его, предвкушают, как он придет вечером, добрый и ласковый за все долгие часы, что провел вне дома. Прошло некоторое время, и мать рассказала Вилю, что бывший муж той женщины – пьяница и скандалист, разведясь, он вывез из дома почти все – даже простыней не оставил. Раз в неделю-две, изрядно хватив, он стучался в квартиру, то умолял бывшую жену вернуться, то в ярости матерился, пока соседи не прогоняли. От беды не спрячешься, не замаскируешься, а до поры затаивать ее от окружающих, оказывается, можно. И у кого не хватает на это сил, а у кого хватает…

На пляже они расстались – Пирошка пошла к воде, а Виль отворил дверь сараюшки, кинул взгляд на аккуратно сложенные тенты, брезентовые мешки, бухты поплавков, связки веревок, ведра, спасательные круги, весла, лопаты. На стене, в рамочке, список имущества. Виль бегло сличил – вроде все на месте. Не пересчитывать же пенопластовые поплавки и не перемерять же веревки! Если завхозша доверяет ему, чего бы он ей не доверял? «Отложим осмотр и ремонт имущества до создания плавкоманды, – запирая сараюшку, подумал он. – И познакомимся друг с другом за работой. За делом и общий язык найдем».

…Пирошка сидела на камне у воды – море доплескивалось до ее босых ног. Она задумчиво смотрела на волны, мирно шуршавшие галькой. Став за спиною, спросил:

– Годится вода?

– Совсем годится, – ответила Пирошка. – Если бы доктор позволила, можно было бы искупать детей один раз. Не позволит…

– А мне можно… мырнуть разок? Вы здесь за доктора…

– Вам можно! Мыряйте!

– А вы что, не хотите? – стягивая рубашку, спросил он.

– Хочу. Только я купальник не надела.

– А в чем есть!

Она обернулась:

– А что есть на мне, то от воды станет еще прозрачней.

– Кто увидит? Пляж пустой. А до дикарей, считайте, метров сто.

– До дикарей… А до вас?

Она, щурясь, снизу вверх смотрела на него, и в уголках ее припухлых губ играла дружелюбная улыбка, делавшая Пирошку похожей на Катерину.

– Купайтесь, я подожду, – таким располагающим тоном произнесла она эти необыкновенно обыкновенные слова, что ребячий восторг ударил Вилю в голову, заставил с маху кинуться в море и долго-долго, до спертого звона в ушах, погружаться в придонную прохладу.

После обеда и тихого часа ребят повели на отрядные места – навести там порядок, распределить выборные должности. У первого отряда было самое дальнее место – выше по ручью, средь дубов и грабов стоял навес, под ним – вкопанные в землю лавочки.

С разрешения воспитателя Виль отозвал Олега Чернова, предложил войти в плавкоманду:

– Море в нашем распоряжении, но в первую очередь мы обеспечиваем купание отрядов, сами купаемся – по обстановке.

Бело-розовое лицо Олега стало густо-красным, а синие глаза посветлели:

– Знаю, что к чему. Я и в том году был в плавкоманде.

– Так по рукам!

Олег пожал протянутую руку крепко, с достоинством. «Чего ж ты при Лидии-Лидусе так тушуешься?» – удивился Виль.

Потом был разговор с братьями-близнецами Вадиком и Костиком Кучугурами. Их, смуглых и длинных, было бы не различить, если бы не прически: у Вадика – жесткие густые волосы копной на голове, у Костика – коротко подстрижены, челка торчит надо лбом, как козырек.

В числе кандидатов были еще два парня, следовало кого-то из них взять в плавкоманду, кого-то оставить в резерве. Но тут к Вилю вышла Лидия-Лидуся.

…Решение она приняла в кратчайший миг. Это было именно решение, а не внезапный порыв. В ее сознании гибкой ветвистой молнией высветилось все, что должно было бы протекать и осмысливаться час, день, возможно, даже месяц-другой, подводя к словам, с которыми она обратилась к плавруку.

Одна веточка вобрала в себя то, что пролегало между жизнью дома и этим вот сейчасочным моментом, когда Лидия-Лидуся сидела на последней скамейке, ощущая, как тычется ей в спину тоненький побег с маленькими резными листьями – не погубят его, с годами он станет крепким грабом с серебристо-серым стволом. Она отводила его за другой побег – побольше, а он, упругий и упрямый, выскальзывал и доставал ее спину. Было смешно, точно с нею заигрывает песик с зеленой лохматой лапой. И глаза ее смеялись, а думала она, – точнее, в неизмеримую долю секунды, но без спешки и суеты подумала, – что этот плаврук Вилюрыч, замеченный ею еще в вагоне, как бы загадывался и там, дома, когда судили-рядили: как семье провести лето? Бабушка давно собиралась на побывку к своей сестре в Подмосковье, в Кратово, где на даче можно отдохнуть от летней ростовской жары и пыли. Папе с мамой профсоюз предлагал путевки в пансионат «Шепси».

– А как ты, Лидия-Лидуся, отнеслась бы к пионерскому лагерю? – отец, как индус, сложил руки перед собой, кончиками пальцев коснулся губ. – Рассмотрим этот вариант?

(В вагоне Вилюрыч неожиданно приятно и непринужденно назвал ее так, как называл осмотрительный и миролюбивый отец, соединявший и примирявший мамину строгую и требовательно взрослую «Лидию» с ласковой, уступчивой и маленькой бабушкиной «Лидусей»).

Что было смотреть и рассматривать? В лагерь она не рвалась – наездилась: с первого класса – каждое лето. Но не сидеть же в пустом доме! Не ехать же в Кратово, чтоб подвергать себя заботе сразу двух бабушек! Не навязываться же родителям, которые не скрывают, что рады почти месяц провести беспечно вдвоем! Да и то, нынешняя поездка в лагерь – последняя в жизни, теперь откажешься, считай, все: на будущий год станешь переростком-перестарком и никакого тогда тебе интереса торчать среди пионерско-октябрятской малышни. А на этот раз, кроме всего прочего, поездка оправдывалась тайной надеждой на то, что в лагере дадут какую-нибудь нагрузку в совете отряда или дружине. Повезет, могут в помвожатые младшего отряда двинуть. Дождаться бы такого! Чтоб дело было, скрашивающее общий для всех детский режим. Серьезное дело, нужное! В этом смысле плавкоманда – находка!

Вторая веточка напомнила вечер в вагоне. Последнюю полку отвели для худощавого мужчины (она еще не знала, как его зовут). Лет ему… Сколько ему может быть, Лидия-Лидуся определить не смогла. Еще недавно Она, не задумываясь, сказала бы: «Старый». Для нее – совсем недавно! – десятиклассники были взрослыми, а со студентов и дальше шли сплошь старые мужчины, совершенно ей не интересные, даже чуждые – они вели себя непонятно, непоследовательно до нелепости. И если с годами и сверстники ее превратятся в таких мужчин, то лучше загодя дать себе зарок – от них подальше! Что в них? Трудно, что ли, без них обойтись? Тем более что доказано: женщины в состоянии быть врачами и инженерами, режиссерами и космонавтами, директорами школ и знаменитыми рабочими-лауреатами.

Как все очень юные на пороге взрослости, она сама себе представлялась цельной, независимой и не подозревала, что находится в самой противоречивой поре своей жизни, что ей предстоит меняться и менять принципы, которые она сегодня считает высокими, вечно незыблемыми, раз навсегда обдуманными и отобранными… Так она видела себя, свои мысли, свои нынешние желания и грядущие поступки. И не могла видеть все иначе, не дано было ей это, не полагалось в ее четырнадцать лет. Хотя новое видение изначально было заложено в ней, таилось до срока, и срок этот уже наступал. Наступал!

И о худощавом мужчине она почему-то не сказала: «Старый». Его возраст отчего-то не имел значения. Ей было интересно видеть и слышать его, доброго, внимательного, простого и непонятного; во всех его совершенно обыкновенных поступках было что-то значительное, содержался непременный смысл. Видно, он когда-то перешел во взрослые, не растеряв, как другие, то лучшее, чем дорожат в детстве…

Кто он? Кем он будет в лагере? И какая помощь потребуется ему? Ведь потребуется! И кто-то должен ко времени оказаться с ним рядом – чуткий, отзывчивый, необходимый. Этот кто-то – нет! – эта кто-то с первого слова все поймет и все сделает как надо, не ожидая благодарности, не нуждаясь в благодарности. Ей гораздо важнее видеть, что она нужна и делает нужное…

Не сомневаясь в себе, в своем праве на небывалое, она встала, перебралась через барьерчик – аккуратно, чтоб не навредить лохматому побегу, – и подошла к плавруку.

– Товарищ плаврук…

– Меня зовут Виль Юрьевич…

– Да-да! А моя фамилия Клименко… Виль Юрьевич, – четко выговорила Лидия-Лидуся (наверное, на языке вертелось «Вилюрыч» или «Вилюр»), – возьмите меня в плавкоманду. У меня второй разряд по плаванию. И я не слабей мальчишек…

– Тебя?.. Гм… Понимаешь…

– Понимаю. Вы хотите сказать, что уже присмотрели подходящих мальчиков, что они все такие хорошие…

– Неплохие…

– Да, неплохие, но среди самых хороших бывают и получше, и похуже…

– Так-то оно так. Не хочется обижать кого-либо…

– Из ребят? Да? А кого-либо из девочек можно и обидеть?

В нем сцепились, борясь, два плаврука: один был за то, чтобы взять Лидию-Лидусю в плавкоманду, второй – против. Тот, что был против, подсказал новый вопрос:

– А чего это захотелось тебе в плавкоманду?

«Виляете?» – прищурились глаза девчонки.

– Все-таки физические нагрузки, – и вправду вильнул он.

– Я сознательная, Виль Юрьевич. И хочу быть там, где трудней.

Свела брови, вскинула подбородок, посерьезнела, будто обиделась, а вокруг зрачков искорки – смеется: мол, вам нужен значительный мотив – вот он, кушайте на здоровье, мол, демагогия порождает демагогию, и как умный человек может не понимать этого?..

Под ее взглядом у Виля даже нос зачесался. Зажал его в пальцах, с прононсом заявил:

– Подумать надо, понимаешь?

– Мне ясно, о чем вы думать станете: вам с ребятами проще, что скажет начальник лагеря, как встретят меня в команде мальчишки?..

Нужно было время, чтобы разобраться в этой непредвиденной ситуации.

– Слушай, – будто в глубоком раздумье он прижал к губам кулак, но соответствующий жесту вопрос не находился и спросил формально, лишь бы заполнить паузу: – А сколько тебе лет?

Смутилась, растянула:

– Чи-чир-на… дцать… Пятнадцатый!

Чего-чего, а этого он не ожидал: она не просто считала года – она уже придавала им значение не по-девчоночьи.

Он помолчал, как бы взвешивая сказанное. Она усмехнулась: хватит, мол, вилять, вы у меня на виду.

– Так ты хотела бы, чтоб я решал тут, при тебе?

– Можно и потом, только не надо думать… как привычней…

– Гм… А как надо?

– Справедливо.

– А допустим, что я… подумал, – осторожно сказал тот плаврук в нем, что был «за». – И надумал. Допустим.

Она открыто улыбнулась, будто наперед знала, что если решение и принято, то такое, какое ожидается ею.

– Только учти, Клименко, плавкоманду утверждает начальник лагеря. А до того…

– Ясно же, – тряхнула она головой, и на этот раз явно убежденная, что не утвердить ее начальник лагеря не посмеет – это было бы до непростительности несправедливо.

Солнце растворилось в бронзовой воде на краю моря. И тотчас же из глубины ущелья, вытесняя остатки доброго дневного тепла, нахлынул неприятный ветер, и на душе стало одиноко и грустно. Зримо и неотвратимо темнели горы, за лесистые бока которых цеплялись редкие клочья тумана. В небе суматошно вспыхивали звезды, и ночь быстро загустевала, обретая фиолетово-черный цвет. До той поры неслышный, ручей угрюмо зашумел, напоминая о далеких временах, когда здесь не было жилья и человек, настигнутый глухим сумраком, боялся всего – тяжелых теней, звериного рыка, грохота осыпающихся камней, сырого холода.

Виль сидел на низком крылечке своей хижины. За нею шелестели листвой грабы, и мнилось, что по скальному склону струится чистая студеная вода – испей ее, и зубы заломит!

Только что закончился педсовет. Начался он вскоре после отбоя и тянулся долго: начальник лагеря давал указания, старшая вожатая давала указания, доктор давала указания. Даже завхозша давала указания о том, как беречь лагерное имущество, которое горит от одного взгляда детей. Потом решали разные частные проблемы. Надвигался разговор о составе плавкоманды. Виль уже жалел о том, что уступил этой настырной Лидии-Лидусе. Нахлопочешься с нею! Она и так достаточно показала себя: обложила – не вырваться было. Он, верно, и не вырывался особо, но это – следствие ее обезоруживающего напора… Есть, правда, некий симптоматичный момент: явила-таки Лидия-Лидуся слабину – прикидывается равнодушной к Олегу, а попросилась в плавкоманду. Не за ним ли? «Злорадствуешь, – уличил себя Виль, втайне одобряя девчонку: – Дай бог, чтоб кто-нибудь из-за тебя, брат Вилюр, так».

Антарян, которому Виль дал список плавкоманды на просмотр, вытаращил большие глаза, предупредил:

– Если хочешь, чтоб у тебя были приключения, настаивай на своем… Женщина, понэмаешь, на корабле.

В особо серьезные моменты в его речи прорезывался армянский акцент.

Потом, когда дошла очередь до плавкоманды, Виль даже обрадовался тому, что не прислушался к словам физрука: примерно то же, но снисходительно выцедила Царица:

– Виль Юрьевич, наверное, любит приключения. В лагере он работает впервые, не знает, что в переходном возрасте дети и без нашего попустительства оригинальничают без меры… Вдумайтесь, Виль Юрьевич: девочка, почти девушка, в плавкоманде – одна среди мальчиков, почти юношей!

– Да что, на корабле, в океане мы? – Виль не знал, как объяснить свое решение, однако теперь был готов защищать его до последнего. – В безвоздушном пространстве мы, что ли?

– Недостает в лагере мальчиков? – неопределенно вымолвил воспитатель первого отряда. – Хотя, конечно, девочки аккуратней и исполнительней.

– Разве? – по-старушечьи усмехнулась Царица.

– Формально рассуждаем. – Иван Иваныч погрел ладони о лысину. – Непривычно, следовательно, чревато. Комсомолка инициативу проявляет, а мы – с подозрением и опаской. Как ей отказать, а? Соврать благовидно? Или неблаговидно врезать – не женское дело? А вообще, что это за пионерский лагерь без приключений?

– Смотря какие приключения, – стыдливо опустила голову Царица. – А то такое произойдет…

– Какое? – резко бросил Иван Иваныч, заставив тем самым Царицу поднять голову. – Какое такое?

– Мало ли что…

Иван Иваныч мерно покачался на стуле, вздохнул:

– А ничего такого не бывает только в раю и аду. Да и то потому, что рая и ада нет…

– На небе нет, – уточнил Антарян. – В пионерлагерь переместились оба-два. На Черноморское побережье…

– Вот-вот, – Иван Иваныч прижал ладонями голый череп. – Чертей-ангелов бояться – с детьми не работать…

После педсовета Антарян, вооружившись фонариком, в компании пионервожатых и воспитателей пошел купаться. Виль отказался – днем выкупался. И еще: не было в компании Пирошки. Он отправился к себе кружным путем – мимо медпункта. В освещенном окне, за занавеской, мелькала неясная тень. Может, это Пирошка, а может, доктор – не разберешь. Отсохни язык – не окликнуть: не взрослый пансионат, чтобы в открытую выявлять свой интерес…

Мгла над морем уравновесилась с мглою ущелья. Ветер стих. Ручей загремел весело. Заснули и смолкли грабы за спиной. Повеяло сырым теплом и пряным запахом ночных цветов.

Снова возникло в душе предощущение красоты и радости, видно, запрограммированных в том мире, в котором дано прожить ему свое двадцать пятое от роду лето.

* * *

Говорят, что люди делятся на жаворонков и сов. Если это так, то Виль – редкая помесь того и другого. Разумеется, в одном отношении; можно было – спал допоздна, надо было – без мук и труда вставал чуть свет; охотно ложился и засыпал едва ли не с заходом солнца, но не страдал, когда обстоятельства заставляли сидеть далеко за полночь, а то и до рассвета.

В пионерском лагере практически все взрослые начинают свой трудовой день до общего подъема: надо привести себя в порядок до того, как встанут дети. Сосед Виля Антарян обязан был быть бодрым, веселым и деятельным к зарядке, чтоб заряжать своим настроением вялых со сна детей, строить их, вместе с ними под музыку выполнять упражнения – такова физруцкая планида! Плавруцкая планида была благосклонна к Вилю – он мог и понежиться утречком. Но что-то подкинуло его раным-раненько, разбудило сразу полностью, и он встал, вышел на крылечко, крикнул Антаряну, который сладко потягивался в постели:

– Слушай, что делается!

А делалось вот что: солнечный свет насквозь пронзал тени меж деревьями и под скалами, золотил парок, еще державшийся над травами. В грабах, прикрывавших собой домик, верещали птицы, словно точили клювики о солнечные лучи.

– Красота! – высунулся в окно Антарян. – Тому, кому нэ надо спешить!

Виль кинулся в дом – бриться. Ему надо было готовиться к празднику открытия: вместе с Антаряном он должен был установить мачту на пионерской линейке, натянуть шнуры с флажками расцвечивания, прибрать костровую площадку и воздвигнуть на ней высокую пирамиду из досок, веток, старой бумаги – из всего, что способно пылать.

Надо было подготовиться и к празднику Нептуна: настроиться на роль вожака чертей, подобрать чертенят, провести с ними хотя бы одну репетицию.

Еще надо было… Чтобы найти себя в этой новой среде, ощутить себя в ней собой, надо было сначала подчиниться ее своеобразному ритму, раствориться в нем с его строгим распорядком, грохотом барабанов, зыком горнов, песнями и речевками хором, с постоянным пребыванием на виду, с необходимостью действовать и думать, есть и отдыхать, как все, вместе со всеми…

Покидав умывальные принадлежности в пластикатовый пакет, он побежал к ручью. Дорожка вывела его к спортплощадке, где лагерь строился перед зарядкой. Играл баянист. Опоздавшие торопливо занимали свои места. Виль отыскал ребят из плавкоманды. Видно, причастность к одному общему делу понуждает людей, больших ли, маленьких ли, кучковаться и тогда, когда к делу-то еще не приступали! Лидия-Лидуся, Олег и Костик с Вадимом стояли в ряд в последней шеренге.

Антарян показывал первое упражнение. Виль замешкался, уходить было неудобно, и ничего не оставалось, как выполнять приказ начальника лагеря: взрослый, оказавшийся на спортплощадке во время зарядки, не имеет права торчать столбом, зевакой стоять и болельщиком – обязан делать зарядку. По команде Антаряна выполняя упражнения, Виль не переставал наблюдать своих ребят. Точнее, не мог не наблюдать – так это было интересно и поучительно.

Лидия-Лидуся была в желтых шортиках и белой майке, открывавшей плечи. Она слышала счет и следовала ему, но движения ее все равно были свободны и плавны, своеобразны: они переходили одно в другое, словно в танце. И, словно в танце, были в ее движениях зрелая законченность и явная характерность. Она раскрывалась такой, какой не виделась еще Вилю, такой, какой, надо думать, сознавала себя, стесняясь своих чи-чир-надцати лет. Так ведь девчонка она, ребенок четырнадцати лет, как их ни произноси. И не верилось, что всего – четырнадцати!

Вот и Олегу Чернову столько же. Крупный и крепкий, он силен и порывист. Заметно, что больших усилий стоят ему округлая точность и широта движений – не дорос он до свободы и раскованности, какие уже дались Лидии-Лидусе.

Вадик начинал упражнения подчеркнуто точно, а к концу комкал их, едва обозначал. Костик хитрил, прикидывался неумехой – под быстрый счет медлил, под медленный – торопился. Антарян погрозил ему длинным пальцем. Костик прижал руки к груди – стараюсь, да не получается! Надо же, близнецы, а какие разные!..

На территории лагеря было несколько умывальников – для каждой группы домиков – свой. К ручью шли немногие – кому казалось, что далековато, кого пугала холодная вода, не так давно выбежавшая из-под вершинных ледников и снежников.

А плавкоманда в полном составе плескалась и брызгалась на камнях, отполированных стремительными струями.

В сараюшке было душно: не такое уж позднее утро – только позавтракали, но солнце здорово напекло крышу и стены. На теле мгновенно выступил пот. А в открытом дверном проеме виднелись освещенный до белизны пляж и слепящая гладь моря – громада воды, которая могуче манила: чего же ты, давай ко мне, окунись, поплавай!

Еще на выходе из лагеря Костик Кучугур, сладостно потянувшись, воскликнул:

– Ах, как мы искупаемся!.. Или не искупаемся, Виль Юрьевич? Так должны же мы знать, что это за море, в которое завтра будем окунать пионеров и октябрят!