Текст книги "Эликсир жизни"

Автор книги: Николай Векшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Битва одуванчиков

Вообще-то по легкомыслию молодости я не собирался защищать кандидатскую. Мне казалось это бесполезной тратой времени (впрочем, так оно и есть). Я считал, что кандидат наук это всего лишь звание, претендующее на знание. Но Инга резонно заявила: «Ученым можешь ты не быть, но кандидатом быть обязан!». Я вышел на тропу защиты. Поскольку работал много, получал интересные результаты и публиковался даже за рубежом, то мне представлялось, что защита будет формальностью. Я не просто ошибся, но ошибся стратегически. Когда исходят из желаемого, то получают неожиданное. Я не учел того, что если ученому удается получить важные результаты, то он, как правило, начинает сильно бодаться с рецензентами и оппонентами.

На апробационном семинаре я изложил результаты работы. Суть состояла в том, что ЭВС способно передаваться от одной молекулы к другой только на малых расстояниях, соизмеримых с размерами самих молекул, около 10 ангстрем. Я в пух и прах раскритиковал теорию Форстера, говорящую о «перескоке» энергии на 50-100 ангстрем, а также показал те ошибки, которые были сделаны экспериментаторами, якобы подтвердившими эту теорию. В то время я еще не осознавал, что разрушить что-либо очень легко: всё равно как толкнуть камень с горы вниз; а вот создать что-либо – очень трудно: всё равно как затащить огромный камень наверх. Критик! Когда захочешь критиковать чужое, то сначала представь на секунду, что это твое.

В ходе прений Комаряк, заумный теоретик, голова которого была нафарширована сведениями из учебников как карманы школяра резиновой жвачкой, выразил о диссертации негативное мнение. Главное возражение заключалось в том, что вот, дескать, теория Форстера и ее подтверждения излагаются многими маститыми учеными в серьезных книжках, а тут какой-то молокосос пытается ниспровергнуть основы науки. Однако никаких конкретных замечаний Комаряк сделать не смог. «Большинство ученых приняли теорию Форстера, значит она верна!», – патетически воскликнул он. Я, в тон ему, заметил: «Ну да, по Вашему получается, что критерием истины служит количество людей, уверовавших в нее. Мнение толпы это мнение одного, которому поверили все. Если бы в науке всегда побеждало большинство, то оно до сих пор кроило бы головы меньшинству каменным топором». Комаряк позеленел. Забавно, но спустя сколько-то лет он на одной из конференций начал (вслед за другими) восхвалять доклад одного профессора из Томска, который подверг форстеровскую модель жесткой критике. Более того, Комаряк заявил, что всегда не доверял теории Форстера и неустанно выступал с противоположных позиций. В оправдание Комаряка можно привести поговорку, что тот, кто хвалится, что никогда не изменял своих взглядов, похож на осла, никогда не изменяющего своему упрямству.

После семинара мой руководитель Михаил Вадимович Волькин врезал мне по-отечески: «Викентий, Вы ведете себя как дурак! Вам нужно защищаться, а не нападать. Не будьте как козел, начавший бодать скалу и свернувший себе шею. Диссертация это квалификационная работа, а не заявка на открытие». Я ядовито возразил: «Получается, что диссертация и открытие не просто вещи разные, они – несовместные». Хотя я, конечно, уже был в курсе, что большинство диссертаций таковы, что если из них исключить оглавление, предисловие, введение, литобзор, заключение, благодарности и ссылки, то за содержательную часть можно было бы присуждать звание «кандидат ничегонесделавших наук». В науке так: умеешь смелость защитить – защищай, не умеешь – виляй хвостом, если есть.

Не смотря на свой преклонный возраст, профессор Волькин сам-то был боец хоть куда. Всегда боролся за истину; спорил четко и логично, выдвигая мощные аргументы. Молодых коллег он наставлял так: «Кто не знает наук, тот при желании может их постичь. Но кто не знает любви к истине, тот никогда не постигнет ничего. Иди к истине, а удача придет к тебе сама. Учись по 24 часа в сутки, чтобы совершенствовать себя, а удивлять других будешь в свободное время. Трудности? Это шлифовальные камни кристального характера. Слабый отступает перед препятствием и слабеет; а сильный преодолевает и становится сильнее. Кто не готов бороться за правое дело вплоть до эшафота, тот не интересен».

У Волькина, помимо фундаментальных знаний в различных разделах физики, химии и биологии, был большой опыт работы в области оптики и спектроскопии. Когда-то он написал по оптике прекрасную книгу, ставшую учебником для целого поколения советских физиков. Волькин был человек незаурядный. Владел несколькими иностранными языками, писал стихи, книги и рисовал картины. В общении был доброжелателен и порядочен. Не переваривал халтуру и лженауку; более того, вел с ними непримиримую борьбу. Сначала я тоже воевал против лженауки, но с годами понял: не нужно с ней бороться; когда придет время, она умрет сама, бесплодная, не дав потомства. Верная теория строится сама по себе, в силу красоты своей; ложная теория рушится сама по себе, от тяжести своей.

Когда заходила речь о лысенковщине, Волькин говорил так: «Николай Вавилов сам взрастил Лысенко. А потом, когда понял, чего натворил, перепугался. Если бы трусливые интеллигенты не спасовали перед крестьянским напором „народного“ академика, не стали бы кляузничать друг на друга и посыпать голову пеплом, то никакого разгрома генетики бы не было. Кстати, у физиков тоже появлялись свои „лысенки“, но у них хватило мужества и разума не скатиться до такого позора. А биологи устроили внутри себя битву одуванчиков. Белок объявил желтку войну и – яйцо протухло».

К Волькину я попал не случайно. Когда Кондрашкина выперла меня из своей лаборатории, другие завлабы побоялись меня взять. Одни опасались директорского недовольства; другие понимали, что управлять Никишиным будет нелегко. Волькин же нисколько не боялся ни директора, ни моего упрямого характера. С директором он был в приятельских отношениях; а упертость характера у нас с ним была примерно одинаковая. То, что Кондрашкина меня выгнала, было для Волькина самой лучшей рекомендацией, поскольку и саму Кондрашкину, и ее мужа Шмуня он считал если и не шарлатанами, то завиральщиками. Порасспросив подробно, чем я занимался в науке, Волькин охотно принял меня в свою лабораторию и предоставил полную свободу действий. Изредка заслушивал результаты и давал полезные советы. Он придерживался лозунга: «Свобода это значит: говорить, что хочешь и выполнять, что сказано».

Волькин в дискуссию со Шмунем брезгливо не вступал, поскольку в свое время у них состоялась такая беседа. Шмунь: «Я открыл дискретность в природных процессах». Волькин: «Дискретность в природе давно известна. А Ваше „открытие“ противоречит основам статистической физики». Шмунь: «Тем хуже для физики!». Волькин: «Нет, тем хуже для Вас». Шмунь: «Вы не вникли во все мои результаты и не выслушали все аргументы!». Волькин: «Те Ваши доводы, которые я смог уразуметь, ошибочны, а значит и то, чего я не выслушал, тоже сомнительно». Шмунь: «Я получаю воспроизводимые данные!». Волькин: «Вы всё время воспроизводите один и тот же артефакт». Шмунь: «Ну, если Вы утверждаете, что это артефакт, тогда найдите ошибку!». Волькин: «Прошу прощения, мне недосуг разгадывать Ваши ребусы. Если Вы честный человек, идите и сами найдите ошибку». Семен Яковлевич откланялся и хлопнул дверью. А Волькин пробурчал себе под нос: «Противен дурак, отвратителен хам, но всех гнусней – умный и вежливый лгун». Думаю, что Волькин был не совсем прав. Во-первых, он не захотел тратить время, хотя мог бы помочь Шмуню найти ошибку. Во-вторых, в то время Шмунь еще не успел завраться, но честно ошибался.

Волькин не одобрял моих стычек со Шмунем, потому что считал это пустой тратой времени. Но я делал по-своему. На это Волькин говорил в шутку: «Если у вас есть идея и у меня есть идея, то после дискуссии на две идеи может стать меньше. Прежде чем ударить, посмотрите на Солнце. Прежде, чем нанести сильнейший удар, подумайте, выдержит ли такой же ответный удар Ваша неразумная башка?». Он был прав: от Шмуня, его жены и сортаников мне не раз икнулось.

Поскольку в Институте у меня образовалась целая когорта яростных «доброжелателей» (Комаряк, Лизарев, Биркштейн, Шмунь, Кондрашкина…), то защищать диссертацию пришлось на стороне, в МГУ.

За два дня до защиты мне позвонили оттуда и сообщили, что в ученый совет поступили три отрицательных отзыва: от Бубрецова и двух его аспирантов. Неприятный сюрприз. Ознакомившись с отзывами, я облегченно вздохнул: большинство замечаний были ошибочны, сильно эмоциональны и слабо аргументированы. В отличие от Бубрецова и его аспирантов, я не поленился изучить публикации 50-60-х годов Форстера и Галашкина, на которые принято ссылаться, но которые, увы, не принято читать за давностию лет. В отличие от бубрецовской компании, поверившей Форстеру как богу, я осуществил проверку основных положений теории по принципу «теория, не насилуй действительность!». Образно говоря, теория сказала опыту: «Я завлеку тебя своими прелестными гипотезами и буду делать, что захочу», а опыт ответил: «Но прежде я подчиню тебя мускулатуре моих экспериментов, а затем пойду искать новую теорию».

Не ритуальный обряд

Защита кандидатской – ритуальный обряд посвящения рыцаря науки в лакеи чиновничьей инквизиции. Обычно обряд происходит так. Диссертант подает в ученый совет пухлый манускрипт, который никто, кроме него самого, руководителя и пары оппонентов, не читал и читать не будет. К манускрипту он прилагает кучу справок и документов. На защите делает коротенький доклад; за критику и похвалы благодарит, в баталии не вступает, в общем, ведет себя предельно скромно (Скромность – кокетливая гордость. Некоторые скромники напоминают клопиков: им и жрать хочется, и страшно, что могут быть раздавлены). Ученый совет видит, что защищающийся – приятный приличный молодой человек; поэтому в суть работы никто глубоко не вникает, полагаясь на мнение руководителя, оппонентов и ведущей организации. Вникать в суть – мудро, но ждать, что все будут делать то же самое – глупо. Вообще-то когда о ком-то говорят «приятный молодой человек», мне представляется трусливая мартышка, танцующая на задних лапках всем на потеху за кусок сахара.

Официальные оппоненты, подобранные руководителем из друзей, изображают беспристрастных судей, критикуя диссертанта по мелочам и восхваляя актуальность, новизну и практическую значимость работы. Также оглашается несколько отзывов от специалистов (эти отзывы частенько заготавливает в виде «рыбы» сам соискатель) из числа приятелей. В заключение диссертант благодарит всех и вся. Ученый совет благодушно голосует «за» и отправляет диссертацию в ВАК, приложив к ней ворох бумаг. ВАК автоматически выдает диплом кандидата наук.

Иногда случаются отклонения от этой схемы, а изредка бывает захватывающий спектакль. У меня на защите и после состоялся спектакль, в двух актах.

На защите сначала была бурная, но вполне конструктивная дискуссия, поскольку диссертацию читали многие специалисты. Потом секретарь зачитал вслух поступившие отзывы, в том числе – три отрицательных от бубрецовской группы. Бубрецов на защиту не пришел, но прислал аспиранта – Мишу Спицина. Надо сказать, что Миша был парень особенный: учился блестяще, соображал хорошо, говорил четко, держался уверенно и, кроме того, был чертовски обаятелен, чему нисколько не мешал его рост «метр с кепкой». Миша бодро вышел на трибуну и заявил, что на самом деле всё совсем не так, как тут Никишин рассказал, и что все сейчас увидят, что теория Форстера верна, потому что это единственно правильная теория. И стал показывать свои результаты, судя по которым все должны были убедиться, что можно измерять расстояния в мембранах с точностью 0,1 ангстрем.

В своем ответе я сделал акценты на следующем. Во-первых, на моей защите нужно обсуждать мои материалы, а не Миши. Во-вторых, его данные никоим образом не являются подтверждением теории Форстера. Физическую теорию нужно проверять не на живых клетках, а на простом физическом молекулярном объекте, где промеряны все расстояния, известна ориентация молекул и динамика их столкновений. В-третьих, Миша в своих опытах отождествлял уменьшение интенсивности люминесценции с эффективностью переноса энергии. Это не корректно, так как снижение люминесценции имеет место во многих процессах: при столкновении молекул, при их агрегации, при перепоглощении света. В-четвертых, размеры люминесцирующих молекул – порядка 10 ангстрем. Невозможно, используя такие крупные молекулы в качестве «линейки», измерить что-либо с точностью лучше 10 ангстрем. В-пятых, теория Форстера содержит ряд упрощений и допущений, причем, Форстер и Галашкин сами указывали на приближенный характер своих построений.

Миша Спицин статей Форстера и Галашкина не читал, в физических теориях был профан, спектроскопию знал слабо. Поэтому на мои аргументы ничего внятного ответить не смог (впоследствии он разочаровался в науке и стал работать воспитателем в детском садике). Но тут ему на помощь пришел один из членов совета. Он был убежденным сторонником форстеровской модели и лично уважал Бубрецова, о чем и поведал присутствующим с большим пафосом. Убеждения – заградительные форпосты окопавшихся. Твердые убеждения обычно черпаются не из твердых знаний, а из твердых лбов.

Я начал с этим твердолобым спорить, забыв правило: спорь с дураками почаще, чтобы понять, каким не нужно быть. Не знаю, куда бы это меня завело, но тут вмешался Волькин, исповедовавший мудрый принцип: на добро отвечай добром, на смех – смехом, на удар – ударом, вот только на глупость не отвечай. Волькин попросил слова и вышел на трибуну. Он кратко обозначил в чем ограничена форстеровская теория, привел наглядные примеры, а в заключение заявил, что отрицательные отзывы бубрецовцев являются актом мести Никишину за его недавнее критическое выступление на докторской защите Бубрецова. Авторитет Волькина был столь велик, что члены совета тут же дружно начали хвалить мою работу и проголосовали «за». Однако двое всё же высказались «против».

Обычно ВАК не обращает внимания на пару голосов «против» и утверждает присуждение кандидатской степени. Но в моем случае было по-другому. Тот самый Морозкин, который нахваливал докторские диссертации Бубрецова и Лизарева, оказался в ВАКе рецензентом моей кандидатской (бывают же в жизни такие «случайности»!). Он написал разгромный отзыв. Как говорится, деготь найдет средство сделать белое черным. Обычно рецензент охаивает чью-либо диссертацию или статью в трех случаях: если ни фига не понял или если материал противоречит его собственным взглядам, или если требуется время, чтоб украсть.

Экспертный совет ВАКа вызвал «на ковер» меня, оппонентов и председателя ученого совета. Состоялся второй акт спектакля, в котором я был проходной пешкой, окруженной сильными фигурами – слонами и королями научного мира. На заседание пришел академик Галашкин – последователь Форстера и член Президиума ВАК. Академик – университетская мумия, мнящая себя живее всех живых.

Мне дали выступить 10 минут, после чего начали задавать вопросы. Затем меня попросили выйти. Как потом выяснилось, Галашкин заявил присутствующим, что пропустит диссертацию только через свой труп. Мои оппоненты (один – доктор физико-математических наук, другой – биологических) и председатель совета пытались его разубедить. Большинство членов совета ВАКа тоже были на моей стороне. Но Галашкин уперся. Создалась патовая ситуация, и решение было отложено.

«Ход конем» Галашкина

В молодости, в середине 50-х годов, Галашкин был рядовым научным сотрудником Физического института. Прочитав первые работы Форстера о возможности «перескока» энергии на 100 ангстрем, Галашкин опубликовал сходную статью. Все ученые страстно хотят быть первыми. Форстер был первым. Кто хоть раз был первым, тот уже никогда не захочет стать вторым. Галашкину же пришлось стать вторым.

Теория без практики – как паровоз без колес: пыхтит, гудит, пускает пар, но с места не двигается. Форстер попытался подтвердить свою теорию путем измерения люминесценции в смеси двух красителей. На первый взгляд, это ему удалось. Галашкин тут же проделал опыт на похожих красителях и вроде бы тоже подтвердил свою модель. Когда к Форстеру пришла слава, ее отблеск пал и на Галашкина. Это позволило Галашкину быстро защитить докторскую, а впоследствии стать академиком.

Со временем накопились данные, не укладывающиеся в форстеровскую теорию. Теория – складное изложение нескладных фактов. Факт это зазнавшийся опыт. Теория – смешная попытка отобразить Вселенную с помощью трех десятков буквенных знаков и математических символов.

Оказалось, что те опыты, которые проделали Форстер и Галашкин, имеют совсем другое объяснение. Они предполагали, что молекулы красителей распределены в растворе равномерно, на расстоянии 100 ангстрем друг от друга. На самом же деле, как показали другие исследователи, красители находились в виде скоплений (агрегатов). Перенос энергии происходил как раз внутри таких скоплений. Авторы этих критических работ умерли, не дожив до признания своей правоты, а Форстер и Галашкин жили и плодили последователей. Общеизвестно, что доктрина считается доказанной, когда ее противники либо устали возражать, либо умерли.

Форстер и Галашкин не были врунами, ничего подобного. Это были серьезные исследователи. Просто они были столь увлечены идеей, что не слишком-то критически ее проверяли. С помощью энтузиазма доказать можно всё что угодно. Нужно заметить, что Форстер и Галашкин сделали много полезного в области люминесценции. Они были корифеи.

И вот с одним из них меня и свела судьба лоб в лоб. Так получилось, что после заседания экспертного совета, я случайно столкнулся с Галашкиным на выходе из здания ВАКа. Он окликнул меня, подозвал и ободрил: «Молодой человек! Не расстраивайтесь. У Вас всё еще впереди. Поработаете, получите новые данные и поймете, что теория Форстера безупречна». Я возразил: «Во-первых, теория Форстера не слишком верна уже хотя бы потому, что получена с помощью грубых допущений. И Вы это прекрасно знаете. Хотя, конечно, плохая теория всё же лучше чем никакой теории. Во-вторых, она не согласуется со многими экспериментальными данными, в том числе с моими. В-третьих, те опыты, которые проводили Форстер и Вы, никоим образом не могут служить доказательством». Галашкин возбудился: «Доказательств масса! Я сам видел снижение люминесценции одного красителя при добавлении другого!». Я улыбнулся: «Многочисленность доказательств свидетельствует об отсутствии неопровержимых доказательств. А что касается снижения люминесценции, то оно было вызвано образованием скоплений. Разве Вы не читали статьи тех авторов, которые опровергали Форстера? Разве не знаете книгу, в которой описана агрегация красителей?». Галашкин удивился: «Откуда Вам известны эти публикации 60-х годов? Вы ж тогда еще младенцем были». Я пояснил: «Люблю почитать классиков. Когда делал диплом у Бубрецова, у меня появились кое-какие сомнения. Потом, особенно работая у Волькина, внимательно прочитал основные статьи о переносе энергии и начал делать проверочные опыты. На тех красителях, с которыми работали Вы и Форстер, я обнаружил важный эффект, который вы оба не учитывали – перепоглощение люминесценции». Галашкин заинтересовался: «Вы хотите сказать, что в наших опытах было перепоглощение света?». – «Конечно. И не только это».

Мы с Галашкиным неторопливо шли, останавливаясь в моменты усиления дискуссии. Когда дошли до метро, Галашкин оживленно заметил: «Очень интересно. Вы, оказывается, совсем не дилетант, как я сначала подумал. Знаете, вот что: приходите-ка через три недельки в мою лабораторию и сделайте подробный доклад. Я буду готов согласиться с Вашим мнением, чтобы доставить Вам приятность, но при том условии, что и Вы сделаете хотя бы шаг навстречу». Я принял приглашение.

На семинар собрался весь цвет Физического института. Я показал свои данные, а также проанализировал публикации по переносу энергии. В ходе обсуждения было найдено полное взаимопонимание. Подытоживая дискуссию, Галашкин выразился так: «Мы видим, что результаты, полученные докладчиком, представляют большой интерес. Никишину удалось обнаружить ряд новых эффектов, которые необходимо учитывать всем исследователям в опытах по измерению переноса энергии. Кроме того, получены важные данные по использованию этого физического явления для изучения биологических макромолекул. Вместе с тем, хотелось бы заметить, слишком критическое отношение докладчика к модели Форстера не конструктивно».

Положительное мнение специалистов, присутствовавших на семинаре, не могло, однако, сыграть никакой роли для ВАКа. Более того. Незадолго до семинара мне позвонили из экспертного отдела ВАКа и попросили приехать. Оказалось, что экспертный совет поручил одному из сотрудников провести со мной переговоры. Его устами мне было предложено самому снять диссертацию с рассмотрения: «Видите ли, уважаемый Викентий Леонидович, при всем к Вам расположении экспертного совета, мы не можем пойти против Президиума ВАК в лице академика Галашкина. Мы очень просим Вас не обострять ситуацию, выводя ее на уровень Президиума, и рекомендуем временно забрать диссертацию. Вы сможете тогда внести в нее коррективы, убрать те фразы, которые бросают тень на академика, а потом, пожалуйста, можете подать вновь». Сначала я ответил отказом. Но обаятельный сотрудник ВАКа в шикарном импортном костюме тут же по-товарищески предложил чаю с печеньем, усадил меня в свое кресло, а сам присел на край полированного стола. Он поведал о своей прошлой научной работе в области биохимии, живописал трудности работы в ВАКе и доверительно сообщил, сколько бездарных диссертантов приходится пропускать, так как у них бывают высокие покровители. Потом стал расспрашивать о моей работе. Я отвечал поначалу кратко, но, видя в глазах собеседника живой интерес и полное внимание, увлекся и трепался битый час. Собеседник переспрашивал, поддакивал, одобрял и советовал, советовал, советовал… Фальшивосоветчик. В конце беседы он ловко вернулся к исходному вопросу. Тут уж упираться было неловко; скрипя сердце и чувствуя неладное, я «временно» забрал диссертацию.