Текст книги "Не отверну лица"

Автор книги: Николай Родичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

В зловещей тишине сипло раздавался голос возбужденного Гельмута Визе:

– Хелло! Капитан Гегнер! Где ты, Одноглазый циклоп! Захватывай шире! Пленных не брать!

И немного погодя:

– Хелло! Грубер! Поторапливайся, Коровье вымя! Заходи слева!

Гельмут Визе, конечно, не знал, что всего в полукилометре выше, параллельно передвижению карателей стоит рейдовая колонна партизан.

Горячо дыша от напряжения и гнева, готовые в любую минуту сразиться с врагом, снаряженные по-походному, народные мстители ждали приказа своего командира.

Одному отряду была дана команда – запереть выход из леса остаткам обреченного гарнизона. Когда связные доложили Пунину, что выход из леса блокирован, он второй раз за эту ночь произнес решительно:

– В путь добрый!

Отряд Маркиана Белова – головной отряд рейдовой колонны – расчлененным строем двинулся к селу. Их почти сразу обогнали на рысях конники. На фоне горящего села были отчетливо видны скачущие по белому полю всадники. Конные партизаны были уже на краю села, когда в глубине леса рухнула подпиленная сосна. Лес вспыхнул заревом, загудел, зарокотал взрывами. Выстрелы автоматов, взрывы мин, подвешенных к ветвям деревьев, и победные крики бойцов Данчикова сюда почти не доносились. Но каждый партизан рейдовой колонны отчетливо представлял себе, что происходит в Чертовом урочище, заготовленном под кладбище оккупантам...

4

К рассвету стрельба в лесу почти совсем прекратилась. Сухо трещали лишь одинокие выстрелы – партизаны прочесывали лес. К Данчикову приходили один за другим командиры с докладами, но комбриг ругался, сдерживая боль, и гнал их прочь новыми распоряжениями. Его смущала угроза попавшего в плен одноглазого офицера, который уверял, что в селе осталась сильная резервная группа лейтенанта Копфа, которая вот-вот придет на выручку фашистам и разгонит партизан. К тому же до сих пор среди трупов вражеских офицеров не удалось опознать коменданта гарнизона капитана Визе. Его разыскивали партизаны и даже мирные жители, прибежавшие в лес в разгар боя.

Данчикову, разгоряченному схваткой, ослабевшему от потери крови, казалось, что враг разгромлен не окончательно, что где-то поблизости капитан Визе собирает остатки своего гарнизона и готовится вместе с резервным отрядом Копфа к реваншу.

Данчиков распорядился переместить командный пункт к верхнему буераку, откуда удобнее развернуться для возможной контратаки. Слабым кивком головы он одобрил действия Густава, когда тот в ответ на растерянный взгляд Сапронова поднял второй ящик рации, чтобы нести ее на новое место.

Юрий сначала отнесся с недоверием к желанию Густава помочь радисту, но потом, поразмыслив, проговорил:

– Давай, давай...

Они были уже недалеко от цели, когда Сапронов, сделав какой-то решительный жест рукой, призывающий замереть, пополз по снегу в густой дубняк на взлобке. Густав стал наблюдать за ним, попятившись назад, радуясь минутной передышке. Пот заливал глаза.

Но отдыхать долго не пришлось. Невдалеке от того места, где скрылся Юрий, зашевелились кусты. На поляну вышел человек. Низко пригибаясь и утопая в замяти, он загнанно озирался, еле переставлял ноги. Время от времени он вскидывал перед собою пистолет и стрелял наобум. Предрассветная сутемень к тому времени совсем поредела. Густав отчетливо видел: в ста шагах от него немецкий офицер. Он был высок ростом, без головного убора.

Несколько мгновений Густав рассматривал офицера со смешанным чувством: он еще не настолько сблизился с русскими, чтобы считать фашиста своим врагом и бояться встречи с ним; но и встреча эта уже не означала для него возвращения к «своим».

Раздались выстрелы, отрывисто, нервно, ожесточенно застрочили сразу два автомата – русский и немецкий. Это было скорее похоже на дуэль с близкой дистанции, чем на перестрелку. По тому, как офицер, пригнувшись еще ниже, рысцой побежал к буераку, Густав понял: Сапронов стрелял не по нему. В дубняке находился еще кто-то.

Скрываться было бесцельно да и поздно. Густав лишь подсознательно вытянулся перед офицером.

– Хелло! Ты кто? – прохрипел офицер, шумно сопя. Его грудь ходила ходуном. Но офицер уже сам видел, что перед ним немецкий солдат. На перекошенной от ярости физиономии офицера возникло нечто подобное улыбке. – Что это за дурацкий маскарад на тебе? – мгновенно сориентировавшись, кивнул он на шапку Густава.

– Я – Густав Мюллер, господин капитан. Из первой роты.

– Доннер веттер! Где-то я слыхал эту фамилию...

– О да, господин капитан Визе. Мы даже больше чем знакомы с вами. Уверяю вас, вы сейчас вспомните меня, – вцепившись глазами в парабеллум и выбирая момент для нападения, проговорил Густав.

В это время в верхнюю кромку оврага ударил веер пуль. Били разрывными. И хотя стрелял немец, Густав не мог уже изменить своего прежнего решения. Когда капитан Визе инстинктивно пригнулся, опасаясь пулевых осколков, Густав резко шагнул вперед и ударил офицера ногою под локоть. Пистолет отлетел в сторону. В другую сторону повалился навзничь капитан Визе, не выдержав последовавшего удара под ложечку.

– Теперь я все вспомнил, – икая, пробормотал лежащий на снегу. – Но что за дурацкая привычка таким манером встречать своих старых друзей? К тому же ты действуешь запрещенным способом.

– На правах старого друга не советую вам шевелиться, господин Гельмут Визе. Пистолет у меня в руках, – наклонился над лежащим офицером Густав.

Когда он убедился, что капитан Визе согласен выполнять его приказания, добавил тише:

– Что касается запрещенных приемов, то здесь уж лучше нам не упрекать друг друга: чему научили, то и получайте. Между прочим, вы сами сейчас допустили запрещенный прием – оставили на поле боя своего товарища и убежали.

– Замолчи, предатель! – рявкнул Визе, скрипнув зубами.

Густав не ответил. Да и нужно ли было отвечать вообще? Самым достойным ответом Гельмуту Визе была разыгравшаяся минуту назад трагедия между ним и его бывшим учеником по Фрейбергскому клубу гитлерюгенда.

В дубняке изредка еще хлопали одиночные выстрелы. Потом вдруг все стихло. Двое в буераке – один сидя, другой лежа на снегу – напряженно прислушивались к тишине. От исхода боя там, наверху, могла круто измениться судьба каждого из этих двух: Густав, как и сам капитан, теперь уже хорошо знал, что в пистолете не осталось патронов. Если в дубняке победит гитлеровец, Густаву нечем защищаться. Да и едва ли он станет стрелять в немца. Гельмуту Визе он отомстил, а теперь будь что будет.

Густав приподнялся, оттащил за брезентовый ремень ящик подальше от капитана и опустился на одно колено:

– Можете идти своей дорогой, капитан Визе. Я вас отпускаю.

Густав в самом деле не знал, что ему делать с офицером. Было бы не плохо, если бы тот действительно удалился. Все равно он, невооруженный, вскоре станет добычей партизан.

– Ты очень любезен, Август Мюллер, – проговорил Визе, приподнявшись на локтях и поворачиваясь на бок.

– Густав Мюллер, господин капитан.

– Ты великодушно поступаешь, студент, – продолжал Визе уже совсем спокойно. – Победить профессионального боксера Гельмута Визе и не зафиксировать победы с помощью свидетеля – здесь не видно спортивной гордости, солдат Мюллер.

– Вы все еще надеетесь на чудо?

– Штурмфюрер Фигль сейчас покончит с этим бандитом – и тогда очередь за тобой.

Густав догадывался о возможности такого исхода боя, тем более, что в дубняке последним трещал немецкий автомат. Сапронов отвечал изредка, экономил патроны.

– Слушай, Мюллер, – скороговоркой зашептал Визе, – если сюда возвратится все-таки русский, ты свалишь его таким же манером, как меня. Ясно? Ты сделаешь это по моему приказу, чтобы искупить свою вину перед отечеством.

– Но что это даст? – пробормотал Густав, размышляя совсем о другом. – Их тысячи... Они пошли до Карпат... Вставайте немедленно. Пока еще не совсем рассвело...

Густав и Визе, не глядя друг на друга, думая каждый о своем, вытянув шеи, стали прислушиваться. Так прошло несколько тревожных минут.

Ожидание двух в овраге достигло крайнего напряжения, когда со стороны дубняка послышались тяжелые шаги безвестного для них победителя. Ноги идущего зашуршали по верхней кромке оврага. Густав даже съежился, как под ударом. Но над головой прозвучал спасительный голос усталого Сапронова:

– Давай, давай!..

5

Накрывшись маскхалатом, Полтора Ивана лежал на дне ямы, в которой колхозники когда-то вымачивали коноплю. В канаву его забросила взрывная волна, потому что в момент вспышки Иван стоял во весь рост. Он поднялся, чтобы окликнуть своего напарника по диверсии. Иван не успел этого сделать, сбитый с ног гулким ударом раскаленного воздуха. Напарник погиб...

Ивану пора было возвращаться. Но его утешала в эти горькие минуты отчаянная суета гитлеровцев. Выскакивая из хат в незастегнутых шинелях, иные даже не успев надеть штаны, солдаты кидались через деревянный мостик к лесу.

Когда первая, затем вторая роты уже в строгом боевом порядке покинули село и на улицах сильно поубавилось немцев, в Иване заиграла озорная задумка: нагрянуть в комендатуру!

Дружный огонь партизан и победные их крики придавали Ивану отваги.

Он обогнул территорию догорающего и больше уже не существующего склада, пригибаясь, побрел по засыпанной снегом канаве к крайней избе. Шагов через сто ему пришлось присесть, зорко приглядываясь к лежащему прямо на его пути темному предмету. Предмет издалека напоминал труп человека, но, подойдя поближе, Иван разглядел в канаве... собаку. Это была одна из двух овчарок Фигля, переданная по приказанию нового коменданта гарнизона в караульное помещение.

Осколок распорол овчарке брюхо, перебил задние ноги, но сильное животное все же смогло отползти в сторону от пожара. Собака жадно глотала снег. Челюсти ее с металлическим стуком конвульсивно сжимались и разжимались. Она тихо зарычала на Ивана, но рык этот сразу оборвался, перешел в стон.

Что-то жалостливое шевельнулось в душе Ивана к издыхающему от ран грозному врагу. Но партизану было некогда. Вскоре он задворками миновал одну избу, вторую. Ему оставалось пересечь наискосок улицу, чтобы очутиться на усадьбе дома комендатуры, когда со стороны догорающего склада донесся плотный топот и молчаливое сопение торопящихся солдат.

Подавая команды вполголоса, офицер выводил подразделение на дорогу вдоль улицы.

Партизаны как раз перенесли огонь минометов на роту, атакующую Веретенникова, и в этой части села наступило относительное затишье. Остерегаясь лишь партизанских пуль, Иван стал наблюдать из-за сарая за гитлеровцами. Это была идеальная цель: человек сорок оккупантов растянутой кучкой спешили за своим командиром – приземистым большеголовым офицером, который время от времени поворачивался к ним лицом, что-то выкрикивая и грозя пистолетом.

У Ивана хватило благоразумия воздержаться от немедленной стрельбы по ним, хотя руки просили такой работы. Он хотел взять живьем Гельмута Визе – ни меньше ни больше! Почему-то думалось: комендант сейчас отсиживается дома.

Когда взвод поравнялся с садовой канавой и офицер вновь коротко что-то скомандовал, овчарка вдруг надрывно и жутко завыла. Офицер застыл на месте, пораженный этим необыкновенным звуком. Строй тоже остановился.

– Это, похоже, наша собака из караульного помещения, – выкрикнули из колонны.

– А ну сбегай: может, там солдаты! – распорядился офицер.

Двое отделились от колонны. Они постояли над собакой, переговариваясь о чем-то, светя карманным фонариком.

Но что это? Прошло уже не меньше пяти минут, а они все еще снуют по канаве. К ним подошел рассерженный офицер и тоже уткнулся глазами в снег, освещая фонариком пространство вокруг лежащей овчарки.

– Гросс Иван. Большой Иван, – приглушенно бормотал Копф, страшась произносить это имя во весь голос. И только когда немцы, чем-то подвязав овчарке распоротое брюхо, стали тащить ее вперед, до Ивана дошло: немцы идут по его собственному следу!

Овчарка не повиновалась. Но ее били и тянули за передние лапы.

Бой на подступах к селу между тем разгорался. Участились разрывы снарядов, долетавших сюда с опушки леса. Бойцы Веретенникова во второй раз поднялись для ложной атаки, дразня противника.

Ивану показались нелепыми потуги резервного взвода с помощью недобитой собаки разыскать его в деревне, где он знал все овины и дворы. Но и задерживаться здесь тоже было уже опасно. Наметив себе путь для скрытого отхода, он вышел из-за угла и одну за другой швырнул в столпившихся гитлеровцев две гранаты. Одна попала в самую середину скопления, озарила их вспышкой. Вторая почему-то не взорвалась. Немцы кинулись врассыпную, залегая, щелкая затворами.

Из леса засвистели мины, прижимая к земле атакованный Иваном взвод. Это помогло разведчику удалиться от преследователей метров на сто, не больше, потому что минные осколки и стрельба из автоматов не позволяли распрямиться для перебежки. Пришлось ползти.

У плетеной изгороди, разделявшей смежные приусадебные участки, Иван бросился в узкий пролаз и тут же почувствовал жгучую боль в правой ноге выше колена. В сапог потекла липкая струйка крови.

Отсюда можно было уже по-за плетнем бежать, но поврежденная нога одеревенела. Ивану оставалось искать укрытия, где можно было бы перевязать ногу. На локтях он дополз до избы. Ударом здоровой ноги сшиб дверь с петель.

В сенях было тихо, пахло соломой и отрубями. Но запах этот был не свежий – оккупанты давно вывезли из села весь скот. Несмотря на сильный грохот упавшей двери, из избы никто не вышел. Очевидно, хозяева попрятались в погреб.

Иван оторвал полоску маскхалата, туго обмотал место ранения. Боли почти не чувствовалось. Вслушиваясь в шум на улице, Иван прислонился затылком к стене.

Ни прежде, ни сейчас ему не приходила в голову мысль о серьезной опасности, нависшей над ним. В самом деле, какой офицер, вместо того чтобы идти на помощь командиру, кинется разыскивать по селу одинокого партизана? Ведь немцы и так наказаны за свой чрезмерный интерес к полудохлой собаке.

Все же не доверяя сам себе, Иван приставил сбитую с петель дверь на свое место. Нужно было уходить. О поимке коменданта теперь не могло быть и речи. «Уходить надо огородами... огородами... огородами...» – больно стучало в висках.

Прошло еще несколько минут. И вдруг снаружи над самой головой прозвучало грозное:

– Рус, ком гир! Иван, сдавайся!

Но самым удивительным было рычание овчарки. Собака уже положила когтистые лапы на порог, тыча мордой в щель между притолокой и неплотно приставленной дверью.

Иван достал из внутреннего кармана пистолет, выжидая. Фашист пустил в дверь пол-очереди из автомата. Дверь рассыпалась, раздробленная пулями. В большой проем на месте вывалившихся досок Иван разглядел широко расставленные ноги солдата и овчарку у этих ног.

Не целясь, он два раза выстрелил. Солдат рухнул рядом с добитой собакой. И тотчас вдоль стены послышался топот – гитлеровцы окружили избу.

– Иван, ком гир! – кричал офицер. – Ми не стреляйт. Ты пойдешь на выставка Германия! Мы тебя посадим клетка и показывайт, какой большой враг ми тут победиль!

Офицер засмеялся сквозь зубы.

Полтора Ивана аккуратно целился из автомата – солдаты отчетливо были видны на снегу. Навсегда замерло еще несколько черных вражеских фигур вдоль плетня.

Стреляли уже с двух сторон – дверь с улицы тоже зияла сквозными пробоинами. Поединок этот мог прекратиться в любое мгновение, но фашистский офицер добивался пленения богатыря.

– Рус, сдавайся! – кричал он, бегая вокруг избы. И всякий раз Иван нажимал на спуск, направляя автомат то в одну, то в другую сторону.

...С тяжелым звоном упала внутрь избы высаженная прикладом оконная рама. Иван кинулся навстречу новой опасности, распахнув дверь в избу.

Солдат уже висел на подоконнике, когда Иван подскочил к нему и опустил приклад на голову. Ивану удалось пристрелить и замешкавшегося гитлеровца, который подсаживал своего товарища в высокое окно избы. Рискуя быть убитым сзади, из сеней, партизан все же заставил убраться с дороги нескольких человек, залегших для перестрелки с ним посреди улицы.

Всматриваясь в темнеющие силуэты солдат, изредка постреливая через окна, Иван вдруг стал замечать, что на улице сначала робко, а затем все ярче светлело. Лицо Ивана к тому времени было в крови, ныло плечо, левая рука дрожала, плохо поддерживала автомат. Сам он шатался от стены к стене – ноги служили неверно. Иван не сразу догадался, что посветлело на улице от пожара – фашисты зажгли изрешеченную пулями избу.

Кончились патроны.

Замолчали и гитлеровцы, наблюдая, как огонь уничтожает крышу, как рушатся обвитые оранжевыми лохмотьями пламени стропила.

Лейтенант Копф сидел на снегу, прижимая к виску снег: задело осколком гранаты. В голове не переставало гудеть, преследовал тошнотворный запах крови.

Он уже охрип. Ему надоело выкрикивать команды. Солдаты почти не откликались на его зов. Они лежали в самых невероятных позах вокруг гигантского костра. Кто знает, сколько их осталось от взвода в живых, и способен ли кто стрелять? Впрочем, кажется, и некуда больше стрелять. Судя по выстрелам со стороны леса, партизан отогнали и без Копфа, а Большой Иван уже не отвечает.

Копф ждал, когда кровля над стенами обрушится и жара поубавится. Ему не терпелось взглянуть на мертвого партизана. Для чего это ему нужно было – он объяснить не мог. Просто так. Копф подошел к избе и стал у обуглившегося входа.

– Эх, Иван, Иван... Не захотел ты поехать в Германию, – негромко проговорил он вслух, не обращаясь ни к кому, глядя куда-то сквозь огонь.

И вдруг офицер отшатнулся, инстинктивно всплеснув руками: на него двигалась из огня темная фигура партизана. Иван еле переставлял ноги, шумно глотая морозный воздух, пытался разглядеть что-либо сквозь ресницы, склеенные запекшейся кровью. Он ничего не видел, но чувствовал близость врага.

Внезапно между Копфом и Иваном свалилось бревно, обдав их жаром. Копф с ужасом видел, как Иван медленно нагибается над горящим бревном, как пробует поднять его голыми руками.

Лейтенант Копф упал на землю, запутавшись ногами в стропиле. Огонь припекал снизу, поэтому Копф, отталкивая стропило, упустил еще несколько секунд для стрельбы. За это время Иван подошел к нему вплотную. Но Копф все же выстрелил, конвульсивно взмахнув рукой в воздухе. Это было его последнее движение, однако оно оказалось решающим и для Ивана – пуля угодила Ивану в бок.

Богатырь упал навзничь в лужу растаявшего от пожара снега. Он пролежал долго, пока не удалось перевернуться на живот. Он медленно пополз, не сознавая куда, лишь бы подальше от огня, от побежденной, но всегда противной ему смерти. Никто не преследовал его. Ивану удалось переползти, цепляясь за жерди, через весь огород, выбраться в кустарник. Хватаясь за скользкие ветви, он уже не чувствовал своих рук, тяжести собственного тела. Он двигался, сам не зная куда, пока вдруг не наткнулся на холмик.

Полтора Ивану казалось, что с каждой минутой холмик этот становился круче, а ползти на него – все тяжелее... Холм стал горою... Чтобы не скатиться с горы, не отдать смерти ни сантиметра пройденного пути, Полтора Ивана опрокинулся на спину, широко развел руки... Он отчетливо слышал, как гудит под копытами боевых коней земля, как свистят сабли. К селу спешили товарищи.

Богатырь чувствовал, как сам он становится горою, лесом, полем, небом – всем, ради чего он пошел на смертную битву с врагами...

Примечания