Текст книги "По ту сторону костра"

Автор книги: Николай Коротеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Утром Виктор Федорович решил познакомиться и поговорить с родными погибшего. «Дзюбина хата» – так все и сам покойный называли крепостицу из бревен в обхват – была, не в пример другим домам, огражденным хилыми плетнями, обнесена дощатым забором. На калитке висела жестяная табличка с надписью масляной краской:

«Осторожно! Злая собака».

Рядом с калиткой проволочка – очевидно, к звонку. Андронов дернул. Раздалось бряцанье бубенца. В подворотне сердито фыркнула собака. Потом послышались легкие, будто невесомые, шаги. Прогремели один за другим какие-то запоры. Наконец дверь открылась.

– Совсем забыла, что хозяин помер. Законопатилась на все задвижки, – вместо приветствия пробормотала худенькая сутулая женщина.

– Вы жена Петро Тарасовича? – спросил Виктор Федорович.

– Вдова уже, – махнула рукой. – Хозяйка теперь, выходит.

– Разве вы раньше ею не были?

– Отмучилась…

Двор, открывшийся Андронову, был, что называется, вылизан. Видимо, каждая вещь имела свое, только ей предназначенное место. Лишь у калитки валялись дубовые засовы, только что брошенные хозяйкой.

В комнатах не ощущалось никакого беспорядка, какой бывает в доме внезапно и трагически погибшего человека. Лишь зеркало было завешено простыней. «Мебель-то вся добротная, дорогая, а вот как-то не смотрится – света ей не хватает здесь, что ли?» – отметил про себя Андронов.

От сутулости, верно, руки Авдотьи Кирилловны казались очень длинными, а ее привычка смотреть исподлобья, напряженно, будто угадывая мысли собеседника, словно гипнотизировала.

– Большое у вас хозяйство. Управитесь? Трудно будет.

– Трудно… – неопределенно проговорила Авдотья Кирилловна. – Известно. Две коровы, свиньи, овцы, куры, ульи, сад, огород… А работников всего… – И женщина вытянула крупные, узловатые руки с широкими, красными, припухшими пальцами.

– Сын поможет.

– Нет. Уедем с ним в город. Покойник все командовал, командовал. В черном теле держал. Оттого сын и на стройку утек. Пусть теперь вздохнет. Поживет по-людски.

– Ваш сын дома, Авдотья Кирилловна?

– Нет.

– Он в Спасе?

– Тут.

– Мне бы его повидать хотелось.

– Не девушка. Чего его видать? А вот лодку нашу угнали.

– Кто?

– Ваши. Самсон и этот… чистенький. Посмотришь на него – прямо с витрины. Из района который. Следствие ведут. А закон – тайга, прокурор – медведь.

– Я тоже когда-то здесь жил.

– Помню. До города уже дослужились. Начальство… А Самсон тут и зачах. Судьба. Она тенью за человеком ходит.

«Неужели ей всего сорок лет? – с недоумением подумал Андронов. – Так состариться! Дорого же ей досталось хозяйство…»

– Пригонят вашу лодку. Отдадут.

– Калиткин и Храбров? Нет. Скажут, бригадная. Мы, мол, за нее и тем-то и тем-то заплатили.

– Значит, она артельная.

– Петро Тарасович говорил – его. Сам мастерил. Когда ж нам корешки отдадут? – поинтересовалась Авдотья Кирилловна. – Поди, бригадные так поделят, что достанется с гулькин нос.

– У них с Петро Тарасовичем свои расчеты.

– Ясно – не наши.

«Да. Держал ее Дзюба в руках крепко. Тени несогласия не терпел. А платье на ней дорогое… Совсем новое, но шила, видно, сама».

– Баловал вас муж…

Авдотья выпрямилась, точно ее ударили в подбородок, даже сутулость пропала.

– Баловал… – Она подошла к трехстворчатому шифоньеру, распахнула. – Баловал. Вот это – двадцать лет назад куплено. А вот – десять висят, по году прибавляйте. А потом отрезы пошли. Все ново, все цело, все лежит. Пять пар туфель я за двадцать лет заработала. Вот. Два костюмчика детских – на шесть и на пятнадцать лет. Все не надевано. Некуда было надевать. Это Петро Тарасовича костюм. Говорил, довоенный.

– Зачем вам все это? – неожиданно сорвалось у Андронова.

– Добро… Нажито. Сыну останется.

– И богат Дзюба?

– Хватит Леониду, чтоб жить не по-нашему. Как мне только во сне снилось.

– Пил Петро Тарасович?

Вдова покосилась на кухонную перегородку, словно и сейчас там мог сидеть хозяин.

– Выпьет стакан самогону, посидит, хлебом занюхает… Ждет, пока в голову ударит.

«Самогону»… – повторил про себя Виктор Федорович. – Ведь на спирту настаивают женьшень. Пил ли его Дзюба?» И Андронов спросил об этом у вдовы.

– Как же! Такому бугаю еще лет тридцать жить бы да жить. Да дума – за горами, а смерть – за плечами.

– Где ж он самогон гнал? Дома?

– У себя на заимке. Тут нельзя – Самсон. И на заимке-то с предосторожностью. Спирт денег больших стоит… А брюхо добра не помнит, говорил Петро Тарасович.

– Не болел Дзюба?

– Покатается иной раз с печенью, а так особо не жаловался.

Они вышли из дома. Собака, лежавшая у калитки, понуро поднялась, отошла в сторону.

– А на калитке написано: «Осторожно! Злая собака», – сказал Андронов.

– По хозяину тоскует. Пятый день не жрет. Похоже – сдохнет. Леониду сказать, чтоб к вам зашел? Невесело у нас…

Действительно, выйдя со двора Дзюбы, Виктор Федорович как-то свободнее вдохнул чистый воздух, напоенный и свежестью близкой реки, и ароматами тайги.

«Тяжеленько жилось Авдотье, да, наверное, и Леониду, – подумал он. – А самому Дзюбе? Экий скупой рыцарь двадцатого века. Скупой? Нет, что-то другое. Жене в год по платью, по отрезу. Пять пар туфель. Сыну костюмы «на шесть и на пятнадцать лет». Мебель. «Выпьет стакан самогону. Ждет, пока в голову ударит». Даже здесь расчет!»

Андронов рассказал следователю прокуратуры о своем посещении вдовы, о привычках и характере Дзюбы.

– Вот и выяснилась весьма существенная деталь, – добавил Виктор Федорович. – Дзюба выпил яд, очевидно подмешенный в спирт. Но это было чье-то угощение. Вот зафиксированный в протоколе список вещей в котомке. Среди них – «фляжка алюминиевая армейского образца. Наполнена жидкостью с запахами самогона и специфическим – женьшеня». Результат химического анализа:

«Спирт с большим содержанием сивушных масел – самогон. Настойка корня женьшеня». Вынул же Дзюба из котомки только кружку. Пил Дзюба спирт, а не самогон. Таково заключение экспертизы. Спирт!

– А если там никого не было? – Твердоступ прищурил один глаз. – Если отравитель оставил Дзюбе спирт? Тогда все-таки следует предположить: у Дзюбы был тайный сообщник. Доверенный человек. С ним Дзюба, видно, вел дела не один год.

* * *

Ливень ударил сразу после полудня. Но Самсон Иванович не повернул к берегу. Вымокшие до нитки, уже в сумерках они увидели на яру костер и пристали около отесанного кола, белевшего в полутьме. Он был прочно вбит в расселину каменной стены.

– Может, это не корневщики? – спросил Кузьма.

– Больше некому.

После дождя небо очистилось, а пунцовая заря долго не гасла. Самсон Иванович впотьмах искал тропку наверх, чертыхался, поминал корневщиков недобрым словом за то, что они, заслышав мотор, не спустились навстречу. Наконец поднялись на яр. Под высокими липами у костра полулежали двое. Над огнем висел парующий котелок. Очевидно, корневщики недавно вернулись и готовили ужин.

– Что не встретили? – молвил Самсон Иванович, выйдя из тени к свету.

Оба корневщика разом обернулись. Было видно, что они ожидали кого угодно, только не участкового. Поднялись, сделали по нескольку шагов навстречу.

– Гость-то какой! – всплеснул руками заросший по глаза мужичонка и по-бабьи хлопнул себя по ногам. – Да не один!.. Милости просим!

– Здоров, Терентий, – сказал участковый.

– Соскучился, что ли, Самсон? Чего дома не сидится? – спросил второй корневщик. – Аль запрет какой на корешки вышел?

– Да вот, – Самсон Иванович повел своим длинным носом, – учуял вкусный запах. Дай, думаю, поужинаем кстати. Решил, Серега, к тебе в гости напроситься. А?

– Ангирчи угостил, – улыбнулся конопатый Серега, мужик с редкой клокастой бороденкой. – Еще когда подымались… Добрый человек. Хорошо копчена изюбрятина.

– Чую, чую, – добродушно отозвался участковый. – А это товарищ из района, – кивнув на Кузьму, добавил он.

– Очень… очень… – кланяясь, подскочил к Свечину Терентий, а Серега пробурчал что-то неразборчивое себе под нос и опять улегся у огня.

– Поздравить вас надо, мужики! – улыбнулся Самсон Иванович.

Терентий захихикал: мол, шутит начальство, понимаем. А Серега, скривив губы, цыркнул слюной в костер.

– Неужто сохатых разрешили без лицензий бить?

– С находкой вас… – присаживаясь на валежину у огня, ласково продолжал участковый.

– Ты что, Самсон, белены объелся? – Бойкий мужичонка принялся бегать вокруг него, размахивая руками как-то по-куриному. – Типун тебе на язык! Едва дорогу оправдаем. А харч? «С находкой»! Да в середине сезона… Тьфу, тьфу… Эк шутить! Сам знаешь, люди мы не государственные. На свой страх и риск идем. Ни черта нет. Три сопки обломали – пусто. «С находкой»… Да этот… Дзюба! Туды его… Сутки в таборе провалялся – и вон из тайги. Печенку схватило. Ишь! Темнил что-то. Глаза у него не больные – ясные. Вот те крест – не так что-то. Будто я его не знаю! Потом у Лысой сопки дымок…

– Не пыли… – глухо буркнул Серега. – Столько намельтешил. Не продохнешь. Тебе, Самсон, Дзюба находкой хвастался?

– Нет, Ангирчи сказал.

– Ангирчи? – Серега быстро сел, скрестив ноги, плюнул в огонь. – Хм… Ангирчи…

– Значит, не находили вы крупного корня?

– Да не смейся, Самсон! – вновь закудахтал Терентий.

– Не пыли… Не пыли, Терентий! Затоковал. Погодь, Самсон. Ангирчи сам у Дзюбы большой корень видел? Какой корень?

Серега подался к участковому, будто готовясь к прыжку. Его темные глаза сузились в щелочки, а клокастая борода как-то нервно подрагивала. И тут же корневщик расхохотался, показав два ряда ослепительных зубов:

– Ловишь, ловишь, участковый! Поклеп на Дзюбу возводишь.

– Погиб Дзюба.

То ли пожав, то ли передернув плечами, Серега точно сказал: «Все может быть… Все под смертью ходим… Только, если погиб Дзюба, при чем здесь корень?» Терентий же присел на землю и, схватившись за щеку, постанывал, словно у него разболелся зуб.

– Мы на вашей моторке приехали. Можете посмотреть, – сказал Самсон Иванович, будто именно этот факт неопровержимо свидетельствовал и с полной очевидностью доказывал, что Дзюба погиб.

– А корень? Корень цел? А, Самсон Иванович? При вас? – Серега сглотнул нечто застрявшее у него в глотке. Вопрос его прозвучал до странности вежливо.

– Нет его… Другие вроде целы. А большого корня нет.

– Хи… Хи-хи-хи… И не было. Совсем не было. Сболтнул Ангирчи.

– Не пыли! Кто украл? Наш он! Самсон Иванович, наш ведь? Мы в бригаде с Дзюбой. Что ж, он по дороге мог найти. Остановился отдохнуть – увидел. Он бы обязательно с нами поделился. Старшинка наш. Бригадир и учитель. Какой человек! Ангирчи сказал – большой корень?

– Ангирчи сказал – сорок соболей стоит.

– А то и все пятьдесят, – добавил Кузьма. Удивление и корысть, проступившие на лицах корневщиков, даже позабавили Свечина. Так легко и просто примирились бригадники со смертью своего «старшинки» и так всполошились, узнав, что в «наследство» им достанется корень стоимостью в сорок – пятьдесят соболей. У костра стало тихо. Булькало в котелке варево.

– Ах, хи-хи-хи… – запрокинул голову Терентий, подняв к небу густую бороду. – Держи, Серега, карман шире! И найдут, да нам – шиш!

– Почему же… Почему? Нет такого закона! Верно, Самсон Иванович? Не крадено! Най-де-но! Тогда – в бригаду. Вы не беспокойтесь, Самсон Иванович. – Серега снова подался к участковому, но теперь глаза его были широко открыты. – Мы по справедливости. И ему, погибшему безвременно… его часть… сполна выделим. По справедливости. Правда, Терентий? Ведь выделим? Вы, Самсон Иванович, не сомневайтесь. Сами знаете. Мы не какие там-нибудь. Мы люди.

– Люди… – нахмурился Самсон Иванович. – А такое зачем творите? Из какой корысти?

Участковый, не вставая, протянул руку к котомке, пошарил в ней и вынул небольшой, с ладонь, конверт-лубянку из тополиной коры. Раскрыв лубянку, Протопопов передал ее Сереге. Кузьма, сидевший рядом с корневщиком, увидел на подстилке из мха крохотный, в полмизинца, тощий корешок, схожий с корешком петрушки, и два хилых листка на стебельке. А в тенетах мха запутался какой-то светящийся голубовато-серый жучок.

– Не наш панцуй! Не наш! – замотал головой Серега. – Враги мы себе? Его через три года или через пять лет выкопать – другое дело. А это ж погодок. Пестун, можно сказать. Не цвел еще. Не взрослый. Не-ет.

К Сереге подскочил Терентий.

– Нет такого мха здесь, Самсон Иванович. Как есть, нету. Хоть все тутошние сопки облазайте. Нет. А этот грибок… – Терентий выковырнул то, что Кузьма принял за светлячка. – Этот грибок местах в пяти всего и видел. Редкий. Ночью, однако, увидел раз такой пень… весь мерцает, играет зеленым, с желтизной, с голубиной. Ну, думаю, пропал. Крестился, чурался – мерцает и прямо на меня вроде движется. Стрельнул… хи-хи… по привидению. Да кубарем… Утром не утерпел – слазил. Грибочки махонькие облепили пень… Где ж его погибель нашла? – без перехода спросил Терентий о Дзюбе.

– Около Радужного, в скалах. Зашел в эти Чертовы скалы, порешил козла. От выстрела пошел обвал. Вот и засыпало.

Терентий поднялся, затеребил пальцами бороденку.

– От то-то… В прошлом годе хотел я там поохотиться… сбоку, издаля… Не пустил он меня. «Не дури», – сказал. Однако, не верил я, что был у Дзюбы большой корень. А теперь уж совсем верю, что был! Вот как перед истинным говорю вам, Самсон Иванович: был. Существовал обязательно! Хоть голову на отрез дам!

– С такой находкой далеко не уйдешь, Серега знает, – сказал о себе в третьем лице Серега. – Куда?.. Так что, как обнаружите его, сразу нам. В крае только слово сказать – во всех заготконторах ждать будут. Как миленького. Объявится – тут его и хвать.

Протянув свои длинные ноги, участковый вздохнул:

– Доказать надо, что корень был и что он у Дзюбы украден.

– Это уж ваше дело, Самсон Иванович. Вы власть, вы и докажите. Как же иначе? Нас ограбили. Шутка ли! Я за двадцать лет корневки столько не заработал. Трудно вам будет. Да назвался груздем – полезай в кузов. Найдено бригадой – в бригаду и возверните. Серега всегда все по закону, по справедливости. Мы, Самсон Иванович, труженики тайги и прочее. Что потопаем, то и полопаем.

– Так вы, Терентий Савельич, – обратился Протопопов к пышнобородому, – говорите, что после ухода Дзюбы видели дым костра у Лысой сопки?

– Видел, видел, Самсон Иванович. С левой стороны от вершины. Как от нас смотреть.

– А когда Дзюба ушел?

– На новолуние. Хмарилось, да попусту.

– На новолуние – три недели назад… Находки у вас хорошие. Поэтому заторопился, может? Котомка его цела. Видел ваши корешки.

– Удачлив, удачлив он, Самсон Иванович. Так удачлив, проклятый, царство ему небесное…

– Ты погоди, Терентий, не пыли… Вот списочек, между прочим, Самсон Иванович. Итого – триста шестьдесят четыре грамма. Все первый сорт! Серега тут толк знает.

Свечин не сдержал улыбки: до того по-детски наивно скрытничали и простодушнейше признавались бородатые корневщики.

– Все на месте. А сортность в заготконторе определят.

– Были первосортные, – упрямо проговорил Серега, – Знаем мы: пока из ваших рук в заготконтору попадут… Дадут за женьшень цену петрушки. Нам жить надо, кормиться.

И мужик лет пятидесяти с гаком, упорно звавшийся Серегой, принялся бубнить, что заработок идет на троих и даже с большим корнем, который, конечно, найдут, каждому все равно достанется понемногу. Нельзя, мол, считать, будто эта находка оправдывает «хождение нонешнего года». В прошлом вот нашли кошкины слезы, а три года назад и обувку не оправдали.

Самсон Иванович по виду слушал и не слушал сетования Сереги. Он изваянием сидел у огня, как тогда вечером, когда ужинал с Ангирчи.

Стараясь не перебивать бормотание Сереги, Терентий пододвинулся к Кузьме и тихо сказал:

– Лапнику поди наруби. Спать-то на чем будете? Кивнув, Кузьма захватил топор и отошел от костра.

Несчастный случай на охоте, в который поверили все, теперь, как казалось Свечину, превращался в нечто другоe. Тот, кто украл или кому Дзюба передал корень, мог его и убить.

Сорок соболей – четыре тысячи! Еще в милицейской школе Кузьма слышал, что в тайге, понадеявшись на безнаказанность, убивали охотинспекторов и лесников всего лишь за сохатого. Сохатый тянул едва на сотню с небольшим! А тут не только в деньгах дело – корень редчайший.

Он вдохнул полной грудью прохладный до остроты, душистый и невесомый воздух, положил на плечо охапку веток и, пройдя с десяток шагов, бросил их у костра.

– А, это ты, Кузьма… Догадался, хорошо, – встрепенулся Самсон Иванович.

Котелок с похлебкой стоял на земле. Терентий и Серега вытащили из своих мешков по сухарю и собрались приняться за еду. Самсон Иванович вынул из мешка буханку, вторую из трех, что передал ему Твердоступ перед отъездом, отрезал всем по ломтю, а остальное убрал. Терентий принялся цыкать зубом от удовольствия, а Серега понюхал хлеб, как цветок, отломил половину и спрятал.

– Ишь со свежим хлебом ходят… – уписав пол-ломтя, буркнул он. – Как же вы обратно добираться думаете?

Кузьма хотел сказать: «Вертолет вызовем», но сдержался, поперхнулся и зашелся кашлем. Когда наконец Свечин успокоился, Самсон Иванович сказал:

– Подбросить бы нас надо. До Черемшаного распадка.

– Начетисто, – ответил Серега.

– А на чем бы вы возвратились? Мы же вас выручили, лодку пригнали.

– Сезон в разгаре. Да и власть должна заботиться о нас. На то она и власть. Нет? Увидел непорядок – исправь. Нет? Плот бы вы связали. Вниз-то за полдня добежите.

Участковый кивнул:

– Ясно…

«Ну и жлобы!» – подумал Кузьма.

– Чего ты, Сережа, гоношишься? Дело ведь и наше. Они ж не гуляют – наш корень ищут.

– Должны – вот и ищут. А Сереге шастать туда да обратно резону нет. У участкового своя посудина есть. Мотор, бензин – государственные. Чего на своем не пришел? Жалко? Сколько нашего бензина спалил!

Кузьма не выдержал:

– Так и Дзюба приехал бы на лодке! Серега мотнул головой.

– От… городские… Он бы с нами остался, корневал. Бригаде подспорье… Эх, что тебе говорить…

– Прокачу вас, Самсон Иванович, – закивал Терентий. – Может, пофартит… Не то что корень сам, а хоть местечко, где рос, обнаружите… При таком большом должны быть и помене. Серег, может, и нам туда податься?

– Не пыли… Засвербило! Ну, найдет. Корень от нас не убежит. И место мы найдем. На будущий сезон туда подадимся. А окажется, что Ангирчи сбрехнул, так мы и этот сезон себе не испортим. Голова! Тока, если поедешь с ними, мои находки за то время в общий котел не пойдут.

– Бога побойся, Серега!

– Умные люди говорят, нету его, – ухмыльнулся тот. Кузьме показалось, что сейчас Серега покажет своему напарнику язык, – так озорно сверкнули его глаза. А может быть, в это мгновение ярче полыхнул костер.

– Прокатишь? – спросил Самсон Иванович.

– Крепкий человек был Дзюба, – кивая, ответил Терентий, – а все же человек…

Ужин был съеден, чай выпит. Все стали устраиваться на ночь. Кузьма лег навзничь.

«Черт возьми! – думал Кузьма. – Сколько надо терпения, чтоб ладить вот с такими. Сколько лет надо потратить, чтобы завоевать их доверие, уважение, чтоб они вот так простодушно, как на духу… Сколько лет надо жить их интересами, входить в мелочи быта. Или просто надо обладать талантом… Смешно! Талант участкового инспектора районного отдела внутренних дел… Смешно? Нет. Действительно, талант нужен. Талант общения с людьми. А он у меня есть? Может, я, как мальчишка, научившийся лишь бренчать на рояле, вообразил себя композитором? Пусть и не великим…»

Блестели звезды. Меж сучьев беспорядочно метались, мерцая неверным, зеленоватым колдовским огнем, крупные светляки. Чуть слышно шипели в огне валежины, едва-едва доносился легкий, почти призрачный звон воды в камнях.

Потом звезды как-то поплыли и растаяли…

– Пора! – ударил в уши громкий голос Самсона Ивановича.

Кузьма вскочил и ощутил, что основательно продрог. Солнце еще не взошло. Согрелся, пока бегал с чайником к реке да на одном дыхании взбирался обратно на яр. Плотно позавтракали, а потом Терентий со вздохом отправился их «прокатить».

На воде стало теплее. В мягких сумерках паровала река. Пряди змеились по течению подобно поземке.

Протопопов сел у мотора, а Терентий свернулся клубком и дремал, привалившись к боку Кузьмы. Свечин думал: смогут ли они найти в тайге место, где якобы был вырыт женьшень? Ведь пока они не найдут это место, не установят, что именно здесь и именно крупный корень выкопан, все узнанное ими – разговоры, пустые разговоры. А как отыскать его? Крупный корень, вернее, большая лубянка-конверт находилась якобы в лодке Дзюбы, и видел ее только Ангирчи. Было это седьмого августа. Ушел Дзюба из табора первого. Спуститься на моторке от лагеря корневщиков до Ангирчи – три дня, может, и четыре. Не больше. Где был Дзюба остальные три?

Дотронувшись до плеча Терентия, Свечин перекричал рокот мотора:

– Терентий Савельич, когда уехал Дзюба?

– Первого, первого!

– Когда?

– Не на ночь же глядя!

«Значит, утром, – подумал Кузьма. – А если мы дойдем до Черемшаного распадка за полдня… За столько же дошел туда и Дзюба. Первого августа он примерно в два-три часа пополудни остановился. Дела в тайге начинаются с утра. Светает чуть позже четырех. Вот тогда Дзюба отправился в тайгу, к корню… Знал ли он, где растет женьшень? Должен был знать. Не пошел же наобум? Шел день, полтора… Иначе он не смог бы за то же время вернуться к лодке и седьмого быть у Ангирчи… А если он шел и ночью? Две ночи – пятого и шестого. Седьмого к вечеру… Получается. Если он плыл и по ночам, то ушел от Черемшаного пятого, и, против обыкновения, едва не в сумерках!

Неужели он шел полтора дня, чтоб дойти до места, где рос женьшень? И он знал, где! А мы? По следам? После ливня! Смех… Да! Сколько времени надо, чтоб выкопать корень? Выкопать… Корешок… Ну, пять, десять минут. Не целый же день!»

– Терентий Савельич! – Свечин вновь наклонился к спутнику и громко спросил: – Долго женьшень выкапывать?

– Какой?

– Большой.

– Два дни.

– Сколько?

– Два дни. Может, и боле.

– Так долго?

– Это скоро. Кто очень хорошо умеет и знает, как надо…

– А самый маленький, самый…

– Какой корень… Можно и день потратить. Кузьма видел и не видел, как порозовели, а потом стали медовыми облака под солнцем. Из прибрежных кустов вылетали голубые сороки. Надоедливо-ритмично стучал мотор.

«Вот так раз! – продолжал думать Свечин. – Два дня выкапывать корень! Как это так? Пошутил старик. А если нет? Тогда место, где рос женьшень-великан, неподалеку от реки. Вероятно, мимо Лысой сопки мы прошли ночью. Вечерние и утренние сумерки были густы… Два дня выкапывать корень!»

К Черемшаному распадку они подошли после полудня. Терентий тотчас уехал обратно. Стук мотора долго слышался меж отвесными берегами.

Ущелье разрезало каменную громаду и резким поворотом уводило куда-то в глубь плато. Узкая галечная полоса. Грязные потеки на камнях, видневшиеся на уровне двух-трех метров, говорили о том, что во время сильных дождей в верховьях вода здесь поднимается очень высоко и беснующаяся река ревет в тесном русле на протяжении нескольких километров. Иного выхода на плато из ущелья, кроме Черемшаного распадка, поблизости нет.

– Почему так долго выкапывают корень?

– Ювелирная работа, Кузьма. Доведется – увидишь.

– Вы тоже считаете, что если корень старый, то он рос не один?

– Кто знает? Женьшень – растение таинственное. Остаток древней флоры, обитавшей здесь то ли миллионы, то ли десятки миллионов лет назад. Реликт. Как тигр, к примеру. А в те времена женьшень, наверное, встречался так же часто, как теперь кошачий корень. Тогда он, может, рос и под Москвой, и на Таймыре.

– Чего же он там не выжил, этот реликт?

– В прошлый, третий ледниковый период до нашего края ледники не доползли, не спустились.

«Третий ледниковый период… Что-то знакомое…» – подумал Свечин, но память более ничего не подсказала.

Они неторопливо продвигались в глубь ущелья. Прошедший вчера ливень крепко нахозяйничал в узком и глубоком каньоне. Неожиданно Самсон Иванович повернул обратно к реке.

– Он должен был предусмотреть… Состорожничать… – пробормотал участковый.

– Что, что?

– Надо поискать, где он оставлял лодку. Он знал, что будет гроза. Помнишь, в тот день мы с тобой дневали на заимке… Тогда, еще по дороге в леспромхоз, прошла гроза?

– Да.

– В тот день он приехал сюда. Он тоже, как и я, по признакам должен был догадаться о ливне. И спрятать лодку. Вытащить ее выше отметок на камнях, оставленных водой.

– Поднять лодку на три метра по такому крутому склону? – удивился Свечин. – Одному?

– Остаться без лодки еще тяжелее. Они возвратились к гирлу каньона.

– Если он прятал лодку, то на правом склоне.

– Конечно, – удовлетворенно заметил Самсон Иванович.

– Там течение спокойнее. В левый же вода бьет со всей силой. Она врывается с реки и бьет в левый борт каньона…

– Известно, – поощрил Самсон Иванович.

– Веревка у него была. Сами в лодке видели. Капроновый шнур. Такой и полтонны выдержит…

Кузьма, разговаривая, внимательно осматривал склон, поросший по трещинам и выступам травой. Кое-где за крохи почвы цеплялись и деревья. Корни их наподобие змей обвивали камни и уползали в расселины в поисках земли. Но редко какое дерево вырастало сильным. Большинство засыхали и падали вниз, расщепив скалы своими корнями. Лишь метрах в ста от начала каньона на небольшой площадке рос молодой кедр.

– Самсон Иванович! Там бат! Такой же, как у Ангирчи!

– Что? Где?

Забыв об осторожности, они оба, приникая телом к скале, цепляясь за выступы и трещины, полезли к густо поросшей кустами верхней террасе. И там они увидели долбленку Ангирчи. Лодка была пуста. Только шест, с помощью которого толкают бат против течения, оказался привязанным к борту.

– Это лодка Ангирчи… – как-то глухо, врастяжку проговорил Протопопов. – Что же ему здесь надо?

– Честно говоря, Самсон Иванович, я предполагал что-либо подобное. Помните его странное молчание?.. Он в конце разговора перестал отвечать на вопросы. Тогда вам это не показалось странным. А жаль.

– Я, Кузьма, и сейчас не верю, что Ангирчи имеет хотя бы малейшее отношение к делу Дзюбы… И мы не нашли места, где оставлял лодку сам Дзюба.

Усмехнувшись про себя, Свечин двинулся по террасе за Самсоном Ивановичем. Ему думалось, что Дзюба здесь мог и не быть. Ангирчи оговорил Петро Тарасовича, сказав, что Дзюба вез «большую котомку». По каким-то причинам старик сам расправился с корневщиком…

Дальнейшее развитие этой версии Кузьме пришлось прервать.

– Вот здесь стояла лодка Дзюбы! – твердо сказал Протопопов. – Но как Ангирчи догадался, что сюда приходил Петро Тарасович?

– А в сговоре они каком-то не могли быть?

– В сговоре?

– Да. Именно в сговоре!

– Сговор… Сговор… О чем, по поводу чего?

– Вот чувствую какую-то связь между Дзюбой и Ангирчи. Сам Ангирчи натолкнул меня на подобную мысль. Помните его последние слова? «Мой много знай… Мало говори… Посмотреть, однако, надо. Своими глазами гляди…»

– Ты хочешь сказать, что Ангирчи едва ли не прямо предупреждал нас о своем походе?

– Выходит, что так, Самсон Иванович.

– Что ж, двинемся по их следам. Поглядим, зачем приходил сюда Дзюба и что тут понадобилось Ангирчи.

Они спустились с террасы на дно каньона и пошли по острой щебенке, устилавшей ущелье. Постепенно дно поднималось, и скоро они вошли в густые заросли иван-чая и кустарники. Сюда вода при подъеме не добиралась.

Вдруг что-то в зарослях стукнуло, мелькнуло, и Протопопов, шедший впереди, охнув, завалился на бок… Кузьма бросился к нему и увидел стрелу, настоящую оперенную стрелу, вонзившуюся чуть выше правого локтя Самсона Ивановича.

* * *

В тот вечер, когда Леонид Дзюба по приглашению Виктора Федоровича зашел в дом Протопопова, интересного разговора как-то не получилось. На вопросы об отце он отвечал односложно, неохотно. А когда Остап Павлович спросил, хороша ли была охота в Лиственничном, Леонид буркнул, что не очень.

– Да вот хоть у Ермила Копылова, Федьки Седых да Васьки с Петькой Ивлевых спросите. Они тоже палили на кордоне.

– Вы с ними виделись? – поинтересовался Твердоступ.

– Я на них и здесь насмотрелся. А настоящая охота только начинается.

– Снова собираетесь?

– Отсюда не уеду, пока про отца все толком не узнаю, – нахмурился Леонид.

«Прямо на вопрос не ответил…» – отметил Андронов.

– Чего ж узнавать?

– Вот теперь товарищ Андронов здесь объявился. И вы, товарищ Твердоступ, не уезжаете. Инспекторы – и наш из райотдела – в тайге… Не все, значит, просто и ясно. А?

– Ваше присутствие в Спасе ничего не изменит, – сказал Твердоступ. – Отец хорошо знал лесничего Ефима Утробина? Дружили? Он к вам часто заезжал?

– Хотите поохотиться – компанию составлю. А про Ефима не знаю. Батя мне не докладывал.

– Что ж… – Андронов подумал, что надо проверить у лесничего, охотились ли там и кто именно, и про его отношения с Дзюбой-старшим узнать. – Вот послезавтра и подадимся.

Время было не позднее, и после ухода Леонида Андронов отправился в чайную, своего рода местный мужской клуб. Там Виктор Федорович пробыл допоздна. Из разговоров он узнал обо всех отлучках жителей Спаса за последний месяц: кто, куда и зачем ходил в тайгу, когда ушел и быстро ли вернулся. Не верить было просто невозможно.

Тут же в непринужденной беседе это подтверждалось свидетелями, большими знатоками здешних условий.

Когда он вышел из чайной, совсем стемнело. Проходя мимо клуба, Виктор Федорович на минуту задержался в раздумье. Из широких окон падали на вытоптанную площадку пятна света. Слышался четкий ритм какого-то современного танца. Улыбнувшись выпорхнувшей из-за угла парочке, Андронов направился в сторону больницы.

Вех… Да его полно около болот, в любой низине встретишь белые зонтичные цветы. А одного пористого, дырчатого, как сыр, корня хватит, чтобы умертвить десяток людей, но каким образом заставили Дзюбу выпить яд?

Если верить сообщению Ангирчи, которое передал по радио Свечин, к Радужному Дзюба приехал утром седьмого. Там его кто-то ждал, с кем он мог выпить. Может быть, и выпил с удовольствием. Ведь даром же! Потом… Трудно предположить, как будет действовать человек, отравленный вехом.

Но кто мог отравить Дзюбу? Каковы мотивы? Свечин передал, что есть предположение: у Дзюбы в котомке могли быть еще корни или один большой корень, очень ценный. Но пока это лишь предположение. Надо точно установить, что корни – или один крупный женьшень – действительно найдены Дзюбой…

Матвей Петрович жил в небольшом домике на территории больницы. Врач пригласил Андронова в дом – семья ужинала, но Виктор Федорович отговорился и подождал доктора в беседке, у клумбы с душистым табаком.

– Как вы думаете, Матвей Петрович, – начал Андронов, – это сделано местными? Если судить по характеру отравления?

– Местные… Они больше верят в карабин. Сколько живу, не помню случая отравления. Тем более исподтишка. Тихой сапой. – На морщинистом лице врача проступили недоумение и брезгливость.