Текст книги "По ту сторону костра"

Автор книги: Николай Коротеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Протопопов немного помолчал, приглядываясь к консервным банкам.

– Одну банку открывал Телегин. Сам. А вот вторую – кто-то другой. Телегин – тот воткнул нож, повернул банку – и готово. А второй этак пилил. И нож другой. Да и банка не так сильно поржавела, как первая.

Свечин, который записывал в блокнот замечания Протопопова, покусал кончик карандаша:

– Может, первая с прошлого года осталась?

– Нет. Поздней осенью я на всякий случай чищу поляну. Чтоб не путаться. А зимой охотники консервов с собой не берут. Эти баночки для меня что карточки визитные. Пришел человек в Спас – назвался, отметился. Я о снаряжении расспрошу, об экипировке… Потом уж тут для меня секретов нет. Был тот-то. А вот эта банка… Консервы одни и те же… – Самсон Иванович сравнил выдавленные на крышках цифры и буквы – индекс выпуска. – Кто ж их открывал? Кто тут был?

– Может, этот Крутов? Который тревогу поднял.

– Сомнительно. Крутов из другого района, из другой организации. И чтоб сошелся номер партии, время выпуска…

– Да, но ведь и в реку пустую тару бросают.

– Редко. Почти никогда… Все успел записать?

– Все.

У трех других кострищ в разных концах поляны ничего существенного обнаружено не было.

– Самсон Иванович, где может быть лодка Дзюбы? – спросил Твердоступ.

– Где же ей быть? Выше порога. Вот если ее не будет, – Протопопов поднял палец, – то Дзюбу кто-то сюда привез.

Лодка действительно оказалась за порогом. Она была вытащена высоко в тальник.

– Мог ли Дзюба один втащить лодку так высоко? – спросил Остап Павлович.

– Дзюба мог, – не задумываясь, ответил участковый. В лодке были и шест и мотор, покрытый брезентом.

Все в полной сохранности.

– Экспертизу у нас в больнице будете проводить? – поинтересовался Протопопов. – Тогда уж Матвея Петровича пригласите.

– Само собой, – кивнул Твердоступ. – Сдается мне, что результат будет один: установим одновременность смерти Дзюбы, погибшего под обвалом, и козла, которого он ранил.

– Вроде так, – согласился Протопопов. – Коли корешки в котомке целы.

– Вы знаете, где его дружки корнают? Самсон Иванович кивнул:

– Не вовремя он ушел из бригады…

– Заболел? Простыл?.. – предположил Твердоступ.

– Петро Тарасович?!

– Хоть бы и так. Что, Петро Тарасович заветное слово знал?

– Знал: «женьшень». Таких стариков, как он, ничем не проймешь. Корешки их не только кормят. Они и себе их оставляют. Пользуются.

– И не только государству сдают, но и поторговывают, – в тон Самсону Ивановичу протянул Твердоступ.

– Лицензий на женьшень нет. Корень не шкурка, клейма на нем не поставишь.

– Вы сказали, что Дзюба не вовремя ушел из бригады? – спросил Остап Павлович. – Как это «не вовремя»?

– Сезон в разгаре – середина августа. Если ушел, то или на самом деле совсем лихо ему стало, или, может, пофартило. Скорей всего, последнее. Корень хороший, крупный нашел. Граммов на сто пятьдесят. С таким бродить в тайге опасно.

– Опасно? – переспросил Кузьма.

– Для корня. Подмочить можно, поломать. Половина цены долой. И только. Да… Однако и заболеть мог. Матвей Петрович, помнится, говорил, что печень у Дзюбы шалит. А ему как не верить? Звание заслуженного врача республики ему присвоили, безвылазно сорок лет на одном месте проработал. Матвей Петрович – врач замечательный… И научную работу ведет. Говорили, что вот-вот доктором наук станет.

– Есть у меня предложение, Самсон Иванович, – сказал следователь. – А не пойти ли вам с инспектором Свечиным к корневщикам? К Храброву и Калиткину.

– Как же… Порасспросим. Расскажу о Дзюбе… Правду скажут. Тем более что намерений-то их мы не знаем – как они хотели корнями распорядиться? Можно и к ботаникам добраться, и на метеостанцию. Ангирчи увидеть можно.

– Заманчиво… Старик Ангирчи очень наблюдательный, – сказал Твердоступ. – А корешки в котомке вы, Самсон Иванович, посмотрите. И оформим их актом.

Подойдя к котомке Дзюбы, Самсон Иванович поднял ее за лямки, словно взвесил. Потом стал доставать из нее Лубянки – конверты, сделанные из лубодерины. Сверху они были аккуратно перевязаны лыком, чтоб не раскрылись ненароком. Двенадцать лубянок. Самая большая – со сложенную вчетверо газету. В каждом конверте лежал закутанный мхом корень, чем-то похожий на крохотного воскового человечка: один напоминал стоящего на посту солдата, другой – будто моряк на палубе штормующего судна, третий как бы заложил ногу за ногу, четвертый танцевал…

Самсон Иванович осторожно брал корни и взвешивал по одному на аптекарских весах, взятых из котомки Дзюбы. Весы – часть экипировки искателя женьшеня, как и костяные палочки, которыми выкапывают корень.

– Не так уж и велика добыча, – сказал Самсон Иванович, закончив взвешивание. – Из-за такой не стоило торопиться в заготконтору. Явно не стоило. Дзюбу заставило выйти из тайги что-то другое.

* * *

Перед тем как отплыть к искателям женьшеня, Самсон Иванович переговорил с односельчанами, попрощался с ними и подошел к следователю:

– Выясним, пропало ли что из котомки, и тут же дадим вам знать. Лодку корневщикам оставим – ихняя. Ну, а нас, как договорились, вертолетом вывезете. Погода вроде не должна подвести.

– К тому времени и у нас многое станет ясным. А вы, товарищ Свечин, рацию берегите, – улыбнулся Твердоступ лейтенанту.

Кузьма ответил весело, с задором:

– Как зеницу ока!

Движок заработал сразу. Плоскодонка резко отошла от берега.

Разговаривать с Самсоном Ивановичем, сидевшим на корме у гремящего мотора, было невозможно.

«Следователь прокуратуры и Самсон Иванович, должно быть, правы: с Дзюбой произошел несчастный случай. Позарился старый на легкую добычу – козла. Выстрелил в него, а тут обвал. Не всегда он начинается лавиной – пока-то камушек по камушку ударит! А Дзюба кинулся в расселину сразу. Вот и угодил в самое пекло. Наша поездка – необходимая формальность, без которой дела не закроешь», – рассуждал про себя Кузьма.

Но для него лично эта поездка значит очень много. У Самсона Ивановича есть чему поучиться. Недаром же он больше двадцати лет проработал в тайге.

Солнце оказывалось то справа от Кузьмы, то слева, било в глаза и грело затылок. Высота берегов и гор, вздымавшихся по сторонам, менялась, и Кузьма потерял ориентировку и даже чувство времени, а когда взглянул на часы, понял: плывут они уже шесть часов с лишним.

Самсон Иванович размышлял о своем и по-своему. В глубине души он не верил, что все происшедшее с Дзюбой – несчастный случай. Петро Тарасович был человеком осторожным, осмотрительным. «Похоже, есть сомнения и у следователя… Легкая добыча? Может быть. Плюс ошибка от самоуверенности. Может, может быть…»

Они пристали к берегу, когда солнце скрылось за горным хребтом. Самсон Иванович достал из котомки моток серебристой нейлоновой лески, из-под подкладки фуражки – крючок и велел Кузьме наловить рыбы на перекате, уху сварить.

– А я пока к Ангирчи схожу.

– Он живет неподалеку? – поинтересовался Свечин.

– Пантовал здесь. Панты теперь сушит. А живет… Вся тайга – его дом. Он вроде шатуна. С чудинкой человек. Вон его бат в кустах стоит, припрятан.

– Какой бат?

– Лодка большая, долбленная из целого тополя.

– А-а… – протянул Кузьма, недовольный собой, что не заметил укрытой в прибрежных кустах длинной лодки.

– Посмотри, Кузьма, спички у тебя не подмокли?

– Сухие. Жаль, лопатки нет.

– Зачем тебе?

– Червей накопать. На наживку.

– Мух налови. Шмелей.

– У реки их нет.

– Вон около бата должны быть.

– Откуда они там? – хмыкнул Кузьма.

– Мясо там спрятано. Не за одним же изюбрем пришел сюда Ангирчи! Накоптил, поди. И для себя и на продажу, чтоб припасы на зиму купить. Да леску не режь!

– На одну удочку ловить?

– Хватит, – улыбнулся участковый. – Я скоро. Чуешь, дымком попахивает?

– Нет, – признался Кузьма.

Самсон Иванович ничего не сказал и пошел по галечнику к береговым зарослям, высокий, сутуловатый. Камни под его сапогами не скрипели, не постукивали. Вздохнув, Свечин тоже двинулся к зарослям – срезать удилище. Справив снасть, Кузьма с превеликим трудом поймал пяток мух и вышел к перекату. Приглядевшись к прозрачной воде, увидел стоящие против течения рыбины. Сначала одну, потом еще и еще. Различить их на фоне пестрого галечного дна было не так-то просто: серо-зеленый хребет, пятнистая буро-желтая голова…

Прочно нацепив на крючок одну из пяти мух, Свечин закинул леску. Муха коснулась воды у самого уреза, но стремительное течение подхватило ее и понесло на быстрину, туда, где стояли рыбы. Забрасывая удочку, Кузьма потерял добычу из виду и теперь старался угадать, увидят ли рыбы наживку. Вдруг меж витых струй выскочила из реки серебристая, с радужным отливом рыбина и, описав короткую дугу, исчезла. Леска тут же натянулась, удилище едва не выпало из рук Кузьмы. Свечин дернул. Рыбина вновь выскользнула из витых струй переката, будто только для того, чтоб глянуть на Кузьму крупным ошалелым глазом, и скрылась. Свечин, вываживая, попятился.

Наконец у берега показалась крупная пятнистая голова. Рыба остервенело билась на гальке, пока Кузьма не исхитрился оглушить ее ударом камня.

Так он поймал еще три рыбины. В меру своего умения Кузьма выпотрошил, почистил их, поставил вариться.

Хотя солнце давно уже закатилось за сопки, небо меркло медленно. Река выглядела светлой полосой.

Сообразив, что уху надо чем-нибудь заправить, Кузьма полез в котомку Самсона Ивановича за пшеном и наткнулся на перевязанный бечевкой конверт из тополиной коры. Свечин пощупал его, понюхал, подавил. Кора была свежая, лежало в ней что-то упругое, пахло деревом и еще чем-то странным. Из лубяного конверта торчала лохматушка мха, а на ней светилось что-то пестрое, сухое, похожее на крылышко мотылька.

«Откуда это?» Кузьма был готов поручиться, что еще вчера тополиного конверта в котомке не было. Ведь он сам укладывал продукты.

Уха получилась на славу, как считал Кузьма, только в юшке оказалось много чешуи, и приходилось то и дело отплевываться.

Похвалили уху и участковый с Ангирчи. Когда тот вместе с Самсоном Ивановичем вышел из кустов, Свечин поначалу принял его за мальчишку-подростка. Низенький, сухонький, со сморщенным, как печеное яблоко, лицом, старичонка протянул Свечину руку лодочкой и все время улыбался.

Видимо, по дороге участковый не успел, а вероятнее всего, и не стал говорить с Ангирчи о деле. После ужина, прошедшего в торжественном молчании, старичонка облизал ложку, сунул ее за онучу и сказал:

– Вверх идете…

– К корневщикам, – кивнул Самсон Иванович. Ангирчи тоже покивал головой:

– Очень Дзюба вниз торопился. Я махнул ему, чай пить звал. Не остановился.

– Ночевать пришлось бы ему здесь. Не успел бы к Радужному до темноты.

– Зачем не успел? Рано-рано ушел. Солнце над сопками не поднялось. Только свет был. Значит, ночью шел. Луна, как теперь, вполовину была.

– Вы не будете возражать, если я запишу разговор? – спросил Свечин. – На пленку.

– Пиши, начальник. На что хошь пиши. Прихватив свой рюкзак, Свечин сел позади Ангирчи и Самсона Ивановича и включил магнитофон. Это была его гордость – сам собрал: портативный, на транзисторах. В таких условиях вещь незаменимая.

Свечин задал Ангирчи несколько вопросов, заставив его повторить сказанное. Ведь старик точно назвал срок, когда Дзюба прошел здесь, – две недели назад. И время – утро. Выходит, Дзюба пришел к Радужному в полдень. Но Протопопов вроде бы не обратил внимания на слова Ангирчи. Лишь повторил:

– Торопился, наверное. Болел…

– Нет. Большой котомка был. Много корня вез.

– Много?

– Большой-большой котомка был.

– Вы ошиблись, – сказал Свечин.

– Не-ет. Ноги слаб стал, глаз – нет. Большой котомка! Много корня. Что с ним? Почему на его лодке пришли?

Самсон Иванович рассказал о гибели Дзюбы и заверил Ангирчи, что в котомке у того корней оказалось немного.

– Хунхуз объявился. – Известие о гибели Дзюбы очень взволновало Ангирчи: он, недвижный до того, зацокал, покачался из стороны в сторону, будто от внезапной боли. – Его ищи, Самсон.

Кузьма подался к старику:

– Кто такой хунхуз?

Но ответил Самсон Иванович:

– Хунхузы – бандиты. Были такие когда-то. Грабили золотодобытчиков, искателей женьшеня.

– Хунхуз Дзюбу убил, – настойчиво сказал Ангирчи.

– Почему же хунхуз этот все корни не взял? – спросил Свечин.

– Чтобы мы думали, что с Дзюбой произошел несчастный случай, – сказал Самсон Иванович. – Котомка-то полупустая, а Ангирчи утверждает – большая котомка была. Только откуда и кто мог знать, когда Дзюба будет у Радужного? Ангирчи, – обратился участковый к удэгейцу, – ты здесь каждый куст знаешь. Мог Петро найти необыкновенный корень?

– Нет, однако, можно сказать. – Старичонка стал смотреть в костер. Лицо его будто окаменело. – Да – тоже можно… Если он взял корень… Корень мог и сорок соболей стоить.

– Откуда ты знаешь про такой корень?

– Мой много знай, мало говори… Посмотреть, однако, надо. Своими глазами гляди. – И Ангирчи замолк, словно склеил губы.

Свечин задал ему еще несколько вопросов, но Ангирчи будто и не слышал его.

Кузьма выключил магнитофон, поднялся, взял чайник:

– Я за водой.

Он понял: разговор, собственно, окончен.

Подойдя к воде, Кузьма уловил мягкое, редкое и глухое постукивание. Он долго прислушивался, пока не догадался: это камни под водой бьются друг о дружку. Сильное течение тащит гальку по дну.

Когда огонь взвивался особенно высоко, на быстрых струях речки мелькал пляшущий свет костра. Звезды отражались в воде дергающимися черточками.

«С норовом старичок, – думал Кузьма. – Но что-то он знает… Или догадывается? Может быть, подозревает, но не хочет говорить? Да, норовистый старик».

Пока Кузьма был у реки, около костра не проронили ни слова. Подвесив чайник над огнем, Свечин глянул на лица сидящих и поразился их окаменело-сосредоточенному выражению. Даже мечущиеся отсветы пламени не оживляли их, как это обычно бывает.

Закипел чайник. Кузьма достал из рюкзака заварку, бросил в бившую ключом воду. Крышка запрыгала, пена фыркнула через край. Не успел Свечин сообразить, чем снять чайник с рогульки, как Ангирчи взялся голой рукой за дужку висящего над огнем чайника и поставил его на землю. Пальцы его были точно железные, в движениях не чувствовалось ни тени торопливости, будто дужка холодная. Ангирчи спросил:

– Зачем вы его лодку взяли?

– Корневщики на ней вернутся, – ответил Самсон Иванович.

«Ведь сейчас Протопопов фактически сообщил Ангирчи, что мы попадем в Спас другим путем, другим способом, – подумал Свечин. – Сообщил, что мы уже не встретимся больше с ним, Ангирчи… Зачем старичонке это знать?»

Спать Ангирчи улегся в своем бате. Милиционеры устроились на лапнике у костров.

Проснулся Кузьма от холода и сырости. Едва светало. Река приукрылась туманом.

Вскочив, Свечин принялся пританцовывать и хлопать себя ладонями по плечам. А ведь он был в ватнике. Каково же старику в лодке? Подойдя к бату, Кузьма увидел, что охотника нет. Забыв о холоде, Свечин заспешил к Протопопову:

– Ангирчи ушел!

– Ему некогда – охота, – спокойно ответил Самсон Иванович.

– И все-таки я хотел бы знать, почему вы…

– Почему отпустил его?

– Я хочу знать…

– Ангирчи не причастен к этому делу.

Потом они сели в лодку и поплыли вверх по реке. Вечером за ужином Самсон Иванович сказал:

– Отдохнем часа два и пойдем дальше.

– Ночью? В темноте?

– Луна взойдет после полуночи, – ответил Самсон Иванович.

Кузьма внимательно посмотрел на участкового. Свечина не в первый раз поражали решения Самсона Ивановича. Удивляло его и собрание книг в библиотеке участкового: полка накопленных годами изданий «Роман-газеты», тома «Истории войны на Тихом океане», военные мемуары, комплекты юридических журналов. Все это не вязалось с представлениями Кузьмы об участковом инспекторе в глубинке, с самим обликом Протопопова. Конечно, опыт – большое дело, да что за радость всю жизнь в такой глуши торчать. Уж он, Свечин, не собирается завязнуть на своей должности. Впрочем, если разобраться, какое вообще можно провести сравнение между ним, Кузьмой Семеновичем Свечиным, и Протопоповым?

А Самсон Иванович глядел в огонь костра, слишком жаркий и слишком желтый. Понимал: быть завтра грозе, – и радовался, что будет гроза, а не нудный обложной дождь. Поэтому он и решил идти ночью, когда взойдет ущербная, но еще довольно яркая луна. Размышлял Самсон Иванович и о Свечине. Жалел Кузьму. Он не раз встречал молодых людей, которые, приобретая знания, считали, что проценты от этих знаний прежде всего ложатся ступеньками карьеры, их жизненного успеха.

Но можно ли вот так, как Кузьма, мерить жизненный успех, счастье в жизни метрами и сантиметрами служебной лестницы?

И потом, где она, мера человеческих способностей? Сам-то человек порой что Микула Селянинович – кажется ему похвальба правдой… А на чем следовало бы остановиться? Ведь никто не знает, где предел его возможностей, таланта.

В какой-то книжке, за давностью уже и забыл какой, он читал притчу, как один человек задал дьяволу вопрос: «Кто самый великий полководец на земле во все времена?» А дьявол показал на холодного сапожника, что сидел на углу улицы: «Вот он – самый великий полководец во все времена. Только он не знает об этом».

«Ну, а ты? – спросил сам себя Протопопов. – Участковый. Не плохой, если верить начальству, участковый…»

– Самсон Иванович…

Протопопов перевел взгляд с играющего пламени костра на Свечина. Очевидно, Кузьма уже несколько раз обращался к нему и теперь дотронулся до его плеча, чтоб вывести из задумчивости.

– Самсон Иванович, что за конверт из коры у вас в рюкзаке?

– Лубянка. В ней корешок женьшеня.

– Откуда?

– Из котомки Дзюбы. Совсем крошечный корешок. Года два. Не принято такие брать.

– Разве не всякий вырывают?

– Умный корневщик – не подряд. У умных корневщиков свои плантации есть. По десять, по двадцать лет ждут, пока подрастет женьшень. Найдут вот такой, к примеру, корень. Крошечный. Выкопают его, пересадят в тайное место. Ухаживают.

– А если кто другой выкопает?

– Узнают, кто выкопал, могут и убить за такое. Кузьма подивился спокойствию, с которым участковый проговорил эти слова, спросил:

– И не грабят плантаций?

– Свой кто наткнется случайно – не тронет. По свежим затескам на деревьях увидит – не бесхозная плантация. По посадке корней увидит, по уходу. Не возьмет. Да и хозяин бывает неподалеку.

– Вы знаете таких кладовладельцев? А сколько стоит, ну, средняя плантация? – с интересом спросил Свечин.

– Ни их жены, ни дети не знают, где плантация. Редко когда сыновей посвящают в тайну. Перед кончиной обычно, или уж ног таскать не станет корневщик. А случись что с хозяином – все в тайге в тайне останется. – Искоса взглянув на Кузьму, Самсон Иванович усмехнулся: – А стоимость… И до десятков тысяч может дойти. Смотря сколько корней, какой возраст… Бывало, натыкались на старые плантации. Фартило… Не при мне, стороной слышал. Оценивали такие плантации в самородок золота с конскую голову величиной.

– Но ведь, Самсон Иванович, иметь плантацию – государственное преступление! – воскликнул Кузьма. – Существует закон, по которому…

– Да. Статья сто шестьдесят семь Уголовного кодекса. Но в ней ничего не говорится о женьшене, хотя он дороже золота, металлов и кое-каких камней. «Нарушение отдельными гражданами правил сдачи государству добытого ими из недр земли золота или других драгоценных металлов или драгоценных камней…» Не относится женьшень и к кладам. Так-то. Никто, кроме самого корневщика, не знает, сколько он нашел, сколько сдал государству, сколько себе оставил. И сколько на сторону за хорошие деньги сбыл.

– Не представляю! – нервно передернул плечами Кузьма. – Корешок травы – и такая ценность! Десятки тысяч рублей денег!

– Молод… – проговорил Самсон Иванович. – Молод!

– Чтобы понять?

– Нет. Вот Владимир Клавдиевич…

– Кто?

– Арсеньев. «Дерсу Узала» читал?

– А… Читал.

– Так он писал, что на строительстве железной дороги был найден корень в шестьсот граммов! Редчайший из редких. Его тогда за границу за десять тысяч золотом продали. Это, считай, тысяча соболей. И не в деньгах дело… Когда старость да болезни корежить начнут, никаких денег человек не пожалеет.

– Что ж, он от смерти спасает, женьшень?

– Как считать… – протянул Самсон Иванович. – Прошлой зимой оступился я в промоину. По грудь вымок. Дело уж затемно было. До заимки километров восемнадцать. А мороз. Только к утру до тепла добрался. И хоть бы чихнул.

– Женшень принимали?

– С осени.

– Случай. – Кузьма даже рукой махнул.

– Больно много случаев… Пора нам, – нахмурившись, бросил Самсон Иванович и добавил, будто про себя: – Такой корень, про который Ангирчи говорил, должен граммов четыреста с гаком весить. Это уже государственная ценность. Таежная реликвия. В музеях таких нет. Слышал я о находке в четыреста граммов. Но если Ангирчи угадал, то Дзюба нашел побольше.

Взяв котелок, чтобы пойти за водой и залить костер, Свечин сказал:

– Кто же такой корень купит?

– Государство.

– Я не про то…

– А-а… Покупают же «Волги». Для удовольствия. А корешок может лет десять жизни подарить. Кто с умом его принимает. Молод ты, здоров. Вот и не веришь.

Вернувшись, Свечин залил костер, но Самсон Иванович не торопился с отправлением в ночное плавание.

Взошел большой тусклый серп луны. Постепенно поднимаясь, он делался серебристее, ярче. Стали различимы отдельные кусты, а легкая туманная дымка, пологом проступившая над рекой, еще сильнее рассеяла свет.

Мотор застучал раскатисто и басовито. Зашелестела вода, расталкиваемая тупым носом плоскодонки. Протопопов повел лодку не быстро, но уверенно. Он хорошо знал стрежень реки. В блеклом, неверном свете без особого труда находил дневные ориентиры.

Долина реки сузилась. Берега взмыли вверх. Если бы не туманная дымка, рассеивавшая свет, то в ущелье, где по-медвежьи урчала вода, было бы совсем темно.

Подавшись вперед, крепко сжав рулевую ручку мотора, Самсон Иванович вглядывался в пространство впереди лодки.

Потом, к заре уже, берега расступились. Протопопов зажал ручку мотора под мышкой, набил трубочку, закурил.

Кузьма, устроившись около средней банки, спал.

* * *

Леонид сказал неожиданно и резко:

– Хватит спорить! Чего тут торговаться?! Не бросать же лодку здесь. Давайте я спущусь в Спас на лодке.

Твердоступ, Илья Ильич и начальник «аэропорта» переглянулись и почувствовали себя неловко. Настало время отлета, но все еще было неясно, кто отправится на вертолете, а кто погонит лодку.

– Я серьезно. Доберусь за двое суток до Спаса, – повторил Леонид.

– Гм… гм… Нехорошо получается, – пробурчал Илья Ильич.

Остап Павлович нахмурился. Леониду следовало подумать о своей матери, на которую так внезапно обрушится удар, а рядом не окажется самого родного и близкого человека – сына… И в то же время Степану Шматову надо как можно скорее попасть в Спас – дела. И у Ильи Ильича – тоже.

– Гм… Остап Павлович, – откашлявшись, сказал председатель сельсовета, – дайте листок бумаги. Без справки его ведь не похоронят. И печать со мной…

Степан Евдокимович, горячившийся почему-то больше других, отошел в сторонку.

Махнув рукой, Леонид поморщился, промолвил безразлично:

– Как хотите… Мне все равно. По реке погнал лодку Илья Ильич.

…Из Спаса Остап Павлович сообщил в райотдел внутренних дел, что сигнал Крутова подтвердился – обнаружен труп, и попросил выяснить личность этого Крутова, поскольку не ясны обстоятельства, при которых тот обратил внимание, что у Радужного «смердит».

Ни гостиницы, ни Дома приезжих в селе не было, и Твердоступ по приглашению Антонины Александровны остановился у Протопоповых. Остап Павлович попросил Шматова дать ему список пассажиров, улетавших из Спаса в последний месяц. Их было не много – всего восемь человек, и почти все уже вернулись в село. Твердоступ встретился с ними, поинтересовался целями их отъезда, их отношением к Дзюбе. Второе получалось как бы ненароком. Гибель Дзюбы в Чертовых скалах жители Спаса восприняли так же, как и Самсон Иванович: считали, что погнался Петро Тарасович за легкой добычей. Это никем не оспаривалось. Говоря о Дзюбе, люди даже слово «деньги» употребляли на его манер: «гроши».

– Гроши он любил…

– Где пахнет грошем, тут Дзюбу понукать не надо…

– Он всякий грош до копицы, до кучи нес…

– Он все больше по договорам: охота, женьшень, панты, бархат…

– Только на себя мужик надеялся…

– Сбочь от людей шел…

Часу в одиннадцатом вечера в комнату, где расположился Остап Павлович, пришли доктор, выезжавшая на осмотр места происшествия, и местный врач-нанаец Матвей Петрович. Они закончили вскрытие тела Дзюбы.

– Вот протокол вскрытия, – сказала Анна Ивановна. – Никаких свидетельств, что смерть Дзюбы произошла от нанесения ему огнестрельных или ножевых ранений, нами не обнаружено. Однако у Матвея Петровича есть кое-какие сомнения.

– Вы это занесли в протокол? – спросил Твердоступ.

– Да, – ответил врач.

– В чем дело, по-вашему, Матвей Петрович?

– Сомнения – не доказательство, Остап Павлович, – начал доктор. – Тем более, состояние трупа… Я считаю, что нужно провести дополнительно тщательную химическую и гистологическую экспертизу. Но в наших условиях это, к сожалению, невозможно.

– Вы, Матвей Петрович, предполагаете, что…

– Отравление.

– А вы, Анна Ивановна?

– Здесь у меня нет твердого мнения, хотя согласна, что гистологическую экспертизу провести совершенно необходимо. Это поможет установить более или менее точно время гибели Дзюбы. А также злополучного козла…

– Да, – кивнул Твердоступ, подумав: «Не получается, выходит, несчастного случая. Впрочем…» И Остап Павлович обратился к Матвею Петровичу: – А что-либо о характере отравления можно сказать?

– Об этом может с уверенностью говорить лишь химик.

– А все-таки… Как вы думаете?

– Характер яда – психотропный… действующий на нервную систему. Но не только на нее. Так сказать, яд с широким спектром действия. Обычно такими ядами являются растительные. Характерные признаки указывают на цикуту.

– Съел случайно что-нибудь? – спросил Твердоступ. Матвей Петрович пожал плечами.

– Что ж, – поднялся Твердоступ, а за ним и врачи. – Благодарю. Отправьте все, что нужно, в крайцентр.

Через несколько дней прилетел инспектор краевого управления внутренних дел Виктор Федорович Андронов. С собой он привез результаты гистологической и химической экспертиз. Предположение Матвея Петровича подтвердилось: до того как Дзюба попал в обвал, его отравили. Точнее, Дзюба выпил спирт, в который подмешали яд – цикутотоксин.

Виктор Федорович «подселился» к Остапу Павловичу. Они знали друг друга еще по тому времени, когда Виктор Федорович только начал после демобилизации свою работу в милиции участковым и был «соседом» Самсона Ивановича.

Чай пили в своей комнате, чтобы не мешать хозяйке, а главное, чтобы спокойно обсудить дело. Выводы экспертизы, подтвердившие догадку старого врача Матвея Петровича, многое меняли.

– С Крутовым беседовали? – спросил Остап Павлович.

– Сначала его надо найти, – улыбнулся Андронов.

– В бегах?

– Вроде нет. Он действительно десантник-пожарник.

И действительно торопился. Крутов был в тайге около двух недель. Вернувшись, в тот же день оформил отпуск и уехал с женой отдыхать. А вот куда – неизвестно. Говорили, будто отправятся – в ближний свет! – на Черное море. То ли в Сочи, то ли в Ялту. Писать не обещали. Некому. Ищем.

– Может быть, это ловкий ход? – вздохнул Твердоступ. Не нравилось ему, очень не нравилось, что люди отправляются в вояж за тысячи километров, не сказав, куда.

– Вы ведь, наверное, тоже время не теряли, Остап Павлович?

– Поговорили со многими… О Дзюбе. Ну и с теми, кто в последний месяц выезжал из Спаса. Ничего особенного. Но сам покойный был человек своеобразный. Мягко выражаясь. Такого типа не забудешь и через пятнадцать лет. Все греб и греб к себе. Так уж руки у него устроены. Но сейчас он мертв…

– Да, и умер он все-таки не от отравления. Он был еще жив, когда на него обрушился камнепад. Вот ведь в чем дело, Остап Павлович. Ранения, полученные Дзюбой, погубили его раньше цикуты. Я побывал перед отъездом у экспертов. Они назвали одно-единственное растение, которое содержит цикутотоксин, – вех. Он распространен по всей России. От Балтийского до Охотского моря.

– Таежники, бывает, долго сидят без еды, – как бы про себя рассуждал Твердоступ. – Однако если ты едешь по реке, можешь остановиться, чаю попить. В котомке найдены нетронутые сухари, копченое мясо. Отлично, Виктор Федорович… Выходит, Дзюба спешил. Очень. Гнал вовсю, чтобы успеть куда-то, к кому-то. Куда?..

– Может быть, и не к Радужному. Может быть, в Спас.

– Да… Но он был отравлен. Следовательно, есть отравитель. Почему Дзюба отравлен и кто его отравитель? А пока мы не знаем даже, зачем или почему он спешил.

– Я слышал, – заметил Андронов, – что вехом травились дети и туристы. По недоразумению. Один раз какая-то очень уж дотошная хозяйка обвиняла пастуха в том, что он, мол, нарочно загнал ее корову в болото, где вех растет. Но чтоб таежный человек наелся веха – не бывало.

– Может быть, не слышали потому, что люди просто-напросто пропадали в тайге?

– Это верно, – согласился Андронов. – Смерть от цикутотоксина наступает и через двадцать – тридцать минут, а случается, что и через несколько дней.

– Но признаки отравления появляются уже через пять – десять минут. Недаром вех зовут еще водяной бешеницей. И все же у нас очень мало фактов. Связь со Свечиным и Протопоповым завтра вечером. Возможно, у них есть новости… А пока я думаю продолжить изучение Дзюбы. В деталях восстановить его образ жизни, привычки, склонности, связи. Необходимо знать не только местных пассажиров вертолета, но и тех, кто в это время уходил в тайгу и где был. Непонятным остается, Виктор Федорович, одно немаловажное обстоятельство. Почему все это произошло у Радужного? Случайность? Или заранее обдуманные действия? Отравление, стрельба, обвал…

– Мне думается, Остап Павлович, преступник действовал по наитию. Плана заранее обдуманного у него не было. Отсюда и этот ералаш в поступках. Неопытный, импульсивный человек, он метался, пытаясь во что бы то ни стало скрыть следы.

– Может быть… Может быть… И все-таки почему именно у Радужного?

– Обычное место встречи, – заметил Виктор Федорович.

– Тогда следует предположить, что Дзюба был знаком со своим убийцей, хорошо знаком! И при чем тогда во всей этой истории козел, которого, надо полагать, убил Дзюба? Ведь экспертиза подтвердила, что корневщик мог убить животное. Их смерть, можно сказать, наступила одновременно. По крайней мере, произошла в один и тот же день.

– По-моему, Остап Павлович, надо ждать вестей от Свечина и Протопопова. Если у Дзюбы были еще корни, кроме тех, что остались в котомке, то будет ясен мотив убийства, отравления. Его ограбили. Но забрали не все, а только часть, чтоб запутать следствие.