Текст книги "Искатель. 1977. Выпуск №5"

Автор книги: Николай Коротеев

Соавторы: Владимир Киселев,Анатолий Полянский,Юрий Кашурин,Вячеслав Назаров,Рудольфе Валеро
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

4

На улице залаял мой передовик. Даже не залаял, а завизжал щенячьим визгом. Я набросил на себя кухлянку, выскочил во двор. Буян стоял на задних лапах и с хрипом рвался к приближающейся к дому упряжке. Мои псы тоже, по-видимому, шокированные таким, поведением вожака, повылазили из своих нор и нерешительно гавкали, поглядывая то на меня, то на Буяна.

– Цыть, вы! – замахнулся я на собак. – Буян, на место!

В это время упряжка резко застопорила у калитки и в одном из ездоков, который был по самые глаза закутан в кухлянку, я узнал Ушакова.

– Егорыч! – Я обнял охотника. – Вот уж гость так гость.

А Буян словно голову потерял от злости. Он рвался с цепи, ощерившейся пастью хватал комья утоптанного снега. От натянутого ошейника его лай превратился в хрип, но пес продолжал рваться к собакам Егорыча. Молодая сучонка, которая явно уделяла Буяну внимание, почти что на брюхе подползала ко мне и вдруг, ни с того ни с сего, задрав кверху морду, начала выть.

Не понимая, в чем дело, я посмотрел на спокойно сидящую упряжку Ушакова. Алмаз! Передовиком его упряжки был безухий Алмаз! Теперь мне стала понятна злость Буяна. Спустя несколько дней после того, как Алмаз перегрыз постромки и убежал от Дударя, голодного и отощавшего, я поймал его недалеко от нашего поселка и привел домой. Буян, сразу же почувствовавший в Алмазе соперника, взбунтовал всю упряжку, и та набросилась на него, как только я ушел в дом. Больших трудов мне стоило утихомирить рассвирепевших псов. Окровавленного Алмаза я унес в избу, но той же ночью он убежал в тундру, так отделав на прощание Буяна, что тот долго не мог ходить в упряжке. И вот теперь…

Я подошел к Алмазу, присел на корточки, взял обеими руками собачью морду, осторожно потрогал обрубки ушей.

– Алмаз…

Собака словно поняла меня, ткнулась влажной пуговкой носа в лицо, тихо-тихо заскулила.

– Твой, что ли? – спросил Ушаков.

Я молча кивнул.

Он почесал в затылке, добавил:

– Так-то я тебе его не отдам, потому что у самого передовика нет, а этого мне пацаны из тундры привели, поймали, говорят. А вот меняться давай. Вон на того охламона, – он кивнул на Буяна. – Тем более что все равно они в одной упряжке ходить не будут. – И, считая разговор на эту тему законченным, сказал: – Пошли в избу, паря. Разговор есть. Я тут тебе мужика одного привез.

С нарты слез еще один ездок, нерешительно подошел к нам.

– Здравствуйте, – сказал он тихо. Потом развел руками. – Вот. Приехали.

Бабка Матрена уже разогревала чай и заканчивала нарезать свое дежурное блюдо: балык холодного копчения. Егорыч, сбросив у порога кухлянку и толстые рукавицы, кивнул на своего пассажира.

– Ну-ка, паря, давай выкладывай, как ты за счет Советской власти поживиться хотел.

«Паря», огромный мужик лет сорока, с широким скуластым лицом, но абсолютно русским прямым носом, нерешительно снял кухлянку и положил на пол. Потом повернулся ко мне, затем к Ушакову.

– Дык я ж, Егорыч… раз только, и все. А как узнал, так сразу к тебе.

– Ишь ты! Раз только. – Ушаков ткнул в него пальцем. – А если каждый из нас по разу государство обманет?.. Не-ет, паря, тебя пороть надо. Так ты давай, давай по порядку все товарищу лейтенанту докладывай.

– Дык, я ж и говорю, товарищ, – он повернулся ко мне. – Жадность попутала. В прошлом году приезжает ко мне на заимку незнакомый человек и говорит: «Заблудился, мол, браток. Из геологов я, переночевать не пустишь?» Ну, кто же на ночь глядя откажет. Супец я из куропаток заварил, смотрю – он бутылку достал, ну… мы и познакомились. А потом он и говорит: «Ты, браток, шкурок мне не продашь? Их вон у тебя сколько. А я тебе заплачу, как по первому сорту в Заготпушнине». Ну я ему по пьяной лавочке десять шкурок и загнал. Деньги он тут же отдал. А когда уезжал, то обещался еще и на этот год приехать. Я думаю, должен скоро быть.

Егорыч недоуменно покрутил головой, стукнул кулаком по столу.

– Нет, ты видал этого фрукта, Василий! Он еще и на этот год договорился встретиться. Ну ты давай, давай дальше рас сказывай.

«Паря» заерзал на стуле.

– А чего дальше рассказывать? Когда Егорыч нас собрал и рассказал о человеке, который шкурки скупает, то я сразу же того, из экспедиции, вспомнил. Ну, пришел домой, рассказал обо всем бабе своей, так она поначалу тоже напугалась, а потом говорит: «Ступай, Пантелеймон, к Ушакову. Он хоть и вредный, но все насквозь видит. Покайся. Может, не осудят».

– Делишки… – Я достал планшетку с картой моего участка, фоторобот Заготовителя. Все еще не надеясь на удачу, пододвинул фоторобот Пантелеймону. Спросил тихо:

– Этот человек был у вас?

Охотник аккуратно взял карточку, долго разглядывал ее, сказал неуверенно:

– Вроде бы он, а вроде и нет…

– Где ваша заимка?

Пантелеймон пошарил глазами по карте, ткнул загрубевшим негнущимся пальцем в южное урочище.

– Кажись, здесь.

Я прикинул расстояние – километров двести будет. Далеко же разбросал свои угодья этот любитель пушнины.

– Тама она, там, – закивал головой Ушаков. – На ручье Медвежий.

Пантелеймон тронул меня за рукав.

– Может быть, мы его того… А, товарищ лейтенант? Подкараулим и возьмем, ежели он опять на заимку побалует?

Вошла бабка Матрена, поставила на стол чайник и чашки с блюдцами. Произнесла певуче:

– Кушайте, пожалуйста, – И поплыла к себе на кухню.

Ушаков проводил ее долгим взглядом, потом сказал тихо:

– А может, и правда засаду там устроить, а, Василий?

Это было разумное предложение, но я молчал. Это был риск. Риск людьми. И я не мог на это пойти, не продумав буквально все до мелочей. Пантелеймон, видимо, понял мои сомнения, сказал грубовато:

– Да вы не волнуйтесь, товарищ. Я ж с напарником буду. А что он сможет против двух карабинов сделать?

Итак, узелок вокруг Заготовителя начинал медленно затягиваться. Начальник райотдела одобрил мое решение, и теперь на заимке Пантелеймона постоянно находятся надежные люди, чтобы захлопнуть ловушку. Мне же в первую очередь надо отработать все геологоразведочные партии, которые разбросаны там и тут по всей моей «Австрии». Но, по правде говоря, в затею эту я мало верю: вор, а тем более такой опытный, как Заготовитель, никогда не станет называть своего настоящего адреса. По всей вероятности, он надежно обосновался в каком-нибудь крупном поселке, а сюда наезжает, чтобы собрать шкурки у своих поставщиков.

5

Это, кажется, моя первая удача. Через тридцать минут я буду держать в руках одного из поставщиков Заготовителя!

Ах, Лыткин! Ах, Федя! Как распинался в честности Ивана Безносова! А вчера вечером позвонил мне и упавшим голосом сказал, что Безносов принес на почту объемистую, но легкую весом посылку, адресованную в Киев.

– Федя, дорогой! – кричал я на радостях в телефонную трубку. – Сделай так, чтобы эту посылку ни в коем случае не отправляли до утра. Завтра буду у вас.

На мое счастье, следователь, ведущий дело Заготовителя, был еще в отделении, и я, объяснив ему ситуацию, попросил взять санкцию прокурора на вскрытие и осмотр посылки Безносова.

И вот мы трясемся в Ми-4. Кроме нас двоих да пилотов, в вертолете больше никого нет, и мы можем свободно «проигрывать» предстоящую операцию. Капитан Гусев, с ножевым шрамом через всю левую щеку, простуженным голосом дает мне инструктаж вскрытия.

Вертолет резко ложится на правый борт, и в иллюминаторе появляются заваленные снегом крыши домов. Затем он выравнивается и, мелко задрожав, плавно опускается на очищенную от снега площадку.

Встречает нас депутат поссовета да орава мальчишек, которые наперегонки с собаками бегут к вертолету. Белоснежные лайки и мальчишки окружают пилотов, а мы здороваемся с Лыткиным и идем к бревенчатому одноэтажному зданию почты. Федор суетится сбоку от капитана и быстро рассказывает:

– Правду сказать, я не верил в эту затею: Иван мне казался мужиком честным, хоть и оступился раз. Но на всякий случай я предупредил приемщицу на почте, чтобы говорила мне обо всех посылках, которые будут отправляться в Киев.

– Приемщица – человек надежный? – перебил Федора капитан. – Не могла раньше времени разболтать кому-нибудь?

– Не-ет. Что вы, – замахал руками Лыткин. – Она у нас ударница коммунистического труда. У ней Почетная грамота дома висит.

Едва сдерживая радость, я хлопаю Лыткина по плечу.

– Забеги-ка к Безносовым да пригласи этого самого Ивана на почту. Только ему ни звука: надо, мол, и все.

Федор сворачивает к дому Безносовых, а мы идем к почте.

В кабинете у начальника почтового отделения тепло, даже жарко. Уютно потрескивают дрова в печке, заледеневшие за ночь, тройные окна оттаяли, и через них видна добрая половина поселка. Понятыми мы пригласили хозяина этого кабинета, удивительно длинного якута лет пятидесяти, и приемщицу, которая сообщила о посылке. В ожидании Лыткина и Безносова начальник почтового отделения и приемщица напряженно молчат, а Гусев поудобней раскладывает на столе бумаги, чтобы вести протокол вскрытия. Наконец входная дверь громко хлопает, в коридоре раздаются шаги, и на пороге появляются Лыткин и Безносов.

– Вот… Пришли, – тихо говорит Лыткин и неуверенно топчется у порога.

Глаза Безносова при виде меня и капитана темнеют, и он, даже не поздоровавшись, хмуро отворачивается.

– Это ваша посылка, Безносов? – спрашивает Гусев и кивает на зашитую в белую материю объемистую посылку, которая лежит перед ним на столе.

– Моя.

– Та-ак. Хорошо. – Следователь в упор смотрит на охотника. – А вы можете сказать, что в ней находится?

Безносов молчит, потом глухо цедит сквозь зубы:

– Вскройте, тогда и узнаете.

Молчавшая до этого приемщица вдруг поднимается со стула, мягко берет Безносова за рукав кухлянки.

– Не перечь, Ванюша. Зачем тебе беду на себя навлекать? Скажи, что там лежит, тебя и отпустят с богом.

Безносов долго молчит, видно, как перекатываются желваки по его скулам, наконец говорит глухо:

– Торбаза там камусовые, три пары, чулки меховые к ним да несколько шкурок камуса на женскую шапку. Друг у меня в Киеве – служили вместе, так это ему, жене его и сыну подарки. Он нам тоже посылки присылает, она вон подтвердить может. – Безносов кивает на приемщицу. – А камус мне старший брат дал. Оленевод он, и это законом не воспрещается.

– Ну ладно. Камус так камус. Жаль, что вы правду не хотите говорить. – Гусев смотрит на часы. – Будем вскрывать посылку. Понятые, назовите свои фамилии, имя, отчество.

Капитан быстро записывает в протокол показания понятых, говорит:

– Прошу вскрыть посылку.

Начальник почтового отделения берет ножницы и, не глядя на Безносова, начинает сосредоточенно разрезать швы. Под холстом оказывается картонная коробка из-под карамели, он распаковывает ее и поодиночке вытаскивает содержимое посылки на стол.

Я и Лыткин, вытянув шеи, смотрим на растущую горку жесткого, гладкого меха. Шкурки, торбаза, шкурки… камусовые шкурки, выделанные из оленьего меха. Меха, в котором ходит все мужское и женское население Якутии, Эвенкии и Чукотки. И ни одной шкурки соболя или песца.

…Когда мы уходили, я тронул Ивана за рукав и сказал единственное, что мог:

– Прости, Иван.

6

Я еще только-только начал свой рабочий день, когда на столе забренчал телефон и телефонистка невыспавшимся голосом пробормотала:

– Соединяю с «Брусничной».

В трубке затрещало, закашляло, и далекий голос спросил:

– Лейтенант Нестеров? С вами говорит Потапов.

– Какой Потапов?

Но я тут же вспомнил кудлатого невысокого парня, с которым меня познакомили в райкоме комсомола, когда я вставал на учет.

– Главный геолог «Брусничной». Чепе у нас. Человека убили.

– Что-о! Кто убил?

– Завхоз Дударь. Вчера вечером. Рабочего Моисеева.

Дударь! Я едва не выронил трубку и, стараясь унять заколотившееся сердце, спросил:

– Убийца арестован?

Потапов долго молчал, потом выдавил едва слышно:

– Скрылся он.

– Как! Как скрылся?! – заорал я. – Где начальник партии?

– Ушел на лыжах на участок. Как только сообщили.

– Участок находится где?

– Ягодный ручей. От устья семь километров.

«Дударь! Ах, Дударь», – я все никак не мог успокоиться при этом имени. Перед глазами опять всплыл длинный нартовый след и комочки запекшихся в крови собачьих ушей на белом снегу. «Ах, сволочь! Сначала собаку, а потом и человека…»

Я подошел к висящей на стене карте, нашел ручей Ягодный. Здесь недалеко стояла стационарная разведпартия «Брусничная», и место это было обведено красным карандашом. Напрямую километров семьдесят будет.

В районе уже знали о случившемся и теперь только ждали судебно-медицинского эксперта, чтобы вылететь на место происшествия. Эксперт же должен был возвратиться в поселок только через сутки, и поэтому начальник райотдела дал «добро» на мою самостоятельную поездку в «Брусничную». О Дударе также были предупреждены все кассы Аэрофлота, автоинспекции и участковые.

Семьдесят километров по накатанной дороге – это пять часов хорошей езды. Давая собакам отдохнуть, я через каждые двадцать минут соскакивал с нарты и бежал следом за упряжкой. Вошедшие в работу, широкогрудые лохматые труженики благодарно оглядывались и, взвизгивая от удовольствия, мчались за вожаком. А Алмаз делал свою работу. Чувствуя по натянутым постромкам, что кто-то начинал филонить, он, не сбавляя хода, рывком оборачивался назад и ощеривал пасть. Провинившийся тут же делал рывок вперед, и нарта, прибавляя в скорости, неслась дальше.

На Ягодном было тихо. Не видно было людей у чернеющих точек шурфов, выделяющихся на белом пологом склоне сопки, изрытыми оспинками. Словно вымерла наспех срубленная избушка с маленьким оконцем в торце. И только сизый дым, прямым столбом поднимавшийся над печной трубой, говорил о том, что здесь живут люди. Собаки, почуяв стоянку, рванули на последних метрах и резко остановились у помойки, с которой слетела стая белых куропаток. Я вогнал остол в наст и, закрепив нарту, пошел к бревенчаку. Это первый убитый человек, которого я увидел наяву.

На вид ему лет сорок – не больше. Он лежал на спине, и заострившиеся черты лица говорили о том, что смерть наступила давно. От носа и уголка рта по щеке пролегла черно-бурая полоса запекшейся крови. Покойник лежал в двух шагах от нар, и из-под откинутой правой руки, чуть ниже подмышки, было видно расползшееся, успевшее почернеть пятно. По рваному блюдцу раны было видно, что стреляли мелкой дробью с четырех-пяти шагов. По-видимому, убитый с поднятой рукой шел на Дударя, и тот выстрелил. Почти в упор.

– Из-за чего все это могло случиться? – Я кивнул на труп.

– Не знаю. Право слово, не знаю. Я его на работу-то принял вчера утром. А вечером… – Начальник партии, широкоплечий, под «бобрик» подстриженный блондин, виновато развел руками. – Надо же такому случиться.

– Как вчера? Значит, они не знали друг друга?

– В том-то и дело, что знали. Ко мне человек этот, Моисеев, пришел утром и говорит, что хотел бы работать в поисковой партии. Тут, мол, знакомый мой работает, Дударь, так я хотел бы на тот же участок. Я и направил его сюда. А тут…

Обведя мелом конфигурацию трупа на полу, я разрешил отнести его в маленькую избушку, приспособленную шурфовщиками под баню.

Опрос свидетелей я начал с мастера участка, который все это время мрачно сидел на нарах.

– Даже не представляю себе, как все это могло произойти, – мастер кивнул на меловой рисунок на полу. – В обед прилетела «вертушка» и привезла этого… новенького. Ребята как раз с шурфовки на обед пришли. Ну, Дударь даже вида не подал, что знаком с ним. А этот, убитый который, подошел к нему, по плечу похлопал и говорит: «Чего ж корешей не узнаешь?» Дударь улыбаться стал, руку ему тряс, а потом они в сторону отошли и говорить о чем-то стали.

– О чем конкретно?

– Н-не знаю. Не слыхал.

– Вот как? – Я перестал записывать и посмотрел на начальника партии, который сидел неподалеку от, стола.

– Чертовщина какая-то, – пожал плечами начальник. – Да вот у меня с собой личное дело Дударя, для следователя захватил.

Он достал из планшетки сложенный вдвое скоросшиватель, протянул его мне.

С маленькой фотографии, криво приклеенной на личном деле, на меня смотрели чуть-чуть прищуренные глаза Заготовителя. Вытянутое лицо, тот же нос уточкой, что и на фотороботе, та же массивная челюсть, высокий лоб. Только здесь Заготовитель был живым человеком, а на фотороботе – рисунок.

Стараясь сдержать свою радость, я начал быстро читать анкету. Не судим. Не награждался Ученых степеней не имеет. «Та-ак, голубчик. Вот ты и попался».

– Вы не замечали, Дударь, кроме основной работы, больше ничем не занимался? Ну, пушниной, например.

– Не-ет.

– Он у вас постоянно завхозом работал?

– Вот уж, право слово, не знаю, как и сказать. Основная шурфовка у нас зимой: с октября по май, в это время и требуется основная масса людей. А на лето наше управление предоставляет работу в других местах. Дударь же весной всегда рассчитывался и уезжал на материк. А к зиме опять к нам. И что удивительно: за работу платят-то гроши, а тут… здоровенный мужчина и… переться откуда-то за полторы сотни. Непонятно.

– У меня к вам вопрос, – я повернулся к горному мастеру. – Как произошло убийство?

Горняк сжался, посмотрел на своего начальника, затем на меня.

– Н-не знаю, товарищ… лейтенант. Я спал в это время. А потом выстрел услышал. Когда проснулся, то… то убитый лежал уже.

– Да ты, лейтенант, лучше у Егора спроси, – раздалось с нар. – Этот все знает.

Теперь передо мной сидел Егор, широкоскулый якут, лет тридцати. Я видел якутов охотников, рыбаков, оленеводов, а вот шурфовщика якута – впервые. И поэтому вопрос: «Кем он работал до экспедиции?» сам собой соскочил у меня с языка.

– Охотника был. Хороший охотник, – расплылся в улыбке Егор. – Белку стрелял. Песца добывал.

– И почему же вдруг в экспедиции?

– А начальника платит хорошо. Очень хорошо, – вовсю заулыбался шурфовщик Егор. – А охота, что карты: один год есть зверь, два – нету.

– Та-ак, – я почесал переносицу. – Ну а что вы можете сказать насчет убийства?

Егор перестал улыбаться.

– Дурное дело. Совсем дурное. Завхоза с этим новеньким сильно ругаться стали. Новенький его обзывал нехорошо и все говорил, что Дударя ему жизнью обязан. Деньги какие-то требовал. Потом завхоза на свою постель сел, а у него в головах ружье висело, заряженное на куропатку. Новенький стал ругаться еще сильнее, тогда завхоза снял ружье со стены и выстрелил.

– Вы не пытались помешать этому?

– Зачем? – удивился Егор. – Они же между собой ругались. А когда завхоза убил этого, так я хотел и завхозу застрелить, а он убежал. Сел на своих собачек – и убежал…

7

Никогда еще я так не уставал, как сейчас. В день приходится делать по сотне километров, измеряя мою «Австрию» длинными полозьями нарты и собственными шагами. Куда только лишний жирок делся. Я уже провел четыре собрания, проинформировав население о преступнике, к поиску подключены дружинники, нештатники, общественность, но Дударь как в воду канул, А вчера в райотдел пришло разъяснение из Москвы. По дактилоскопическим отпечаткам пальцев завхоза, которые были отправлены в центральную картотеку, установлено, что они принадлежат Стрижевскому Аркадию Евгеньевичу, дважды судимому. Первый раз он осужден был за спекуляцию дефицитнымн товарами. В той же колонии отбывал первый срок за кражу и Моисеев. После освобождения Дударь-Стрижевский начал специализироваться на скупке золота у старателей Охотского побережья и перепродаже его в Грузии. Не гнушался и красной икрой, за что, кстати, был арестован и осужден на два года. Моисеев же шел по делу с золотом. Этот исполнял роль челнока Хабаровск – Тбилиси – Хабаровск. Когда шайка была раскрыта, то Дударь уже отбывал свой срок в местах заключения, что и спасло его от более суровой меры наказания. Он пропал из поля зрения Моисеева, который, по-видимому, только один знал его в лицо. После освобождения Моисеев, зная о существовании второго паспорта, нащупал концы своего бывшего компаньона и нашел его, желая, видимо, сорвать приличный куш за молчание.

Часа в четыре ночи меня разбудила бабка Матрена.

– Василек, а Василек, – тормошила она меня за плечо. – Да проснись же наконец!

Я открыл глаза, тупо посмотрел на нее.

– Чего?

– Там к тебе якут какой-то пришел. Говорит, нужен очень. Может, сказать, что спишь?

– Не. Скажи, чтоб заходил.

– «Заходил…» – Моя хозяйка шмыгнула носом, поджала губы. – Даже ночью поспать человеку не дадут. – Она зашлепала обрезанными валенками по полу.

Вошел Гамо, рассерженно посмотрел на бабку Матрену. Протянул мне высохшую от старости руку.

– Здравствуй, догор. – Он сердито кивнул на мою хозяйку. – А ты, женщина, выйди отсюда. Мужчинам поговорить надо.

Бабка Матрена едва не задохнулась от негодования и уже было хотела как следует отчитать пастуха, но только в сердцах махнула рукой и хлопнула дверью.

– Что случилось? – спросил я.

– Слушай, догор, – заволновался старик. – Сегодня я видел того… которого ты так давно ищешь.

Теперь пришла моя очередь волноваться. Я сел на кровать.

– А ты не ошибаешься?

Пастух покачал головой.

– Нет, догор, не ошибаюсь. Это был тот, о котором ты людям рассказывал. Вот послушай-ка. В последний месяц за олешками волки пошли. Бригадир Гришка и говорит: «Надо капканы ставить». Поставили мы капканы, а их росомаха сбивать начала. Хитрая зверь попался, за стадом шел. Вот я и решил перехитрить этого хитрого зверя. Только притаился на полянке, вдруг слышу голоса. От нашего лагеря в мою сторону шли двое. Гамо хотел встать и обругать этих дураков, как услышал голос Гришки. Он сильно ругался и говорил, что тот, второй, его обманывает и что эти шкурки стоят больше.

– Кто был второй?

– Э-э… Вася. Тот самый. Длинный. Борода совсем большая. Раньше я его не видел.

– Та-ак, – спросонья я еще не мог сообразить, что же мне надо сейчас делать, и, стараясь прийти в себя, смотрел на пастуха.

– Давно это было?

Гамо почесал бороденку, молча зашевелил губами, подсчитывая.

– Однако, часа два будет. Моя шибко быстро на оленях ехала. А тот, длинный, говорил еще, что ему собак кормить надо.

– Два часа… Как ты думаешь, в какую сторону поедет этот человек?

– В какую? – морщинистое лицо пастуха нахмурилось. – Гамо видел, что этот человек спешил сильно. Говорил Гришке, что ему к самолету успеть надо. Одет он был тепло. Очень тепло. Так в дальнюю дорогу одеваются.

– Ясно. – Я босиком прошлепал к зеленому ящику рации. Щелкнул рычажком включения. В ящике загудело, загорелся красный глазок.

– Сокол. Сокол. Говорит пятый. Я вышел на Заготовителя. Два часа назад он был в бригаде Григория Верхового. Брал товар. По сведениям, загружен полностью. Начинаю преследование. Сообщите на участки.

И до чего же умные твари эти упряжные псы. Я еще не успел и с крыльца сойти, чтобы бросить им по юколине: на дорожку подкрепиться, как они уже тут как тут. Из своих нор повылазили и смотрят на меня, как будто, черти широкогрудые, знают, что сейчас работенка им предстоит.

На дворе морозец щиплет здорово, и я оделся в кухлянку, нацепив под нее кобуру со смазанным «Макаровым». Несколько запасных обойм с патронами сунул в карман. Гамо, который слезящимися глазами наблюдал за мной, поцокал языком.

– Хоросо! Хоросо, Василий. Теперь ты непохож на молодого и глупого оленя.

Заготовителя я увидел, когда белесое солнце прошло половину своего короткого пути и искрящийся снег до боли резал глаза. Второпях я забыл дома темные очки и теперь беспрестанно смахивал рукавицей набегавшие слезы.

Не знаю, был ли Заготовитель в защитных очках, но то, что его собаки бежали медленнее моих, и то, что я его догонял, – в этом у меня сомнения не было. Маленькая черная точка, которую я увидел с полчаса назад на горизонте, с каждой минутой росла, превратилась в вытянутую короткую змейку из собак и нарты, отчетливо стал виден часто оборачивающийся погонщик. Я еще не различал лица, но уже абсолютно точно знал, что это «мой» Дударь.

Еще через полчаса расстояние между нами сократилось почти вдвое. Я вытащил пистолет из кобуры и переложил его в правый карман кухлянки. Так-то оно надежнее. Не знаю, почувствовал ли что Дударь, но он стал нервничать: то и дело бил собак остолом, несколько раз спрыгивал с нарты, помогая своей упряжке бежать по глубокому снегу.

В этом отношении мне было легче: он шел здесь первым, я со своими собачками – по проложенному следу. А Алмаз как взбесился. Я его не видел таким в упряжке: морда опущена вниз, шерсть вздыблена и дикая злоба в глазах, когда он оглядывался на остальных собак. Да и вся упряжка заразилась этой его злостью.

Между нами оставалось метров двести, когда он неожиданно остановился: по-видимому, желая пропустить меня вперед. В кухлянке и на нартовой упряжке я, наверное, меньше всего напоминал милиционера. Рывком остановленные, его псы недовольно ощерились, все, как один, повернулись в нашу сторону. Изо всех сил нажимая на остол, я затормозил нарту, встал, не доезжая до него метров пятидесяти. Спрыгнул в снег, сунув руку в карман, пошел к Заготовителю.

Это был точно Дударь!

Не знаю, узнал ли он меня, но то, что он узнал безухого Алмаза – это было ясно. Они смотрели друг на друга – безухая собака и человек, сделавший ее такой. Дударь перевел взгляд на меня, сощурился припоминая.

– А-а, защитник обиженных, – пробасил он. – Что? Понравилось по протоптанному следу ехать?

Я молчал, стараясь унять нервную дрожь в коленке.

– Теперь я следом поеду, надо и тебе поработать, – продолжал Заготовитель.

Все так же молча я оценил его физические возможности. Да, он мог себе позволить так нахально разговаривать со мной.

Между нами оставалось не более десяти метров, когда я медленно вытащил из кармана тяжелый «Макаров».

– Подымай лапы вверх, паскуда, – чужим каким-то голосом прохрипел я.

– Что-о?.. – Он ошалело посмотрел на пистолет, сунулся было к нартам.

– Стой! – Я выстрелил в воздух. Завыла какая-то молодая собачонка из его упряжки. – Отойди на двадцать шагов от нарт. Считаю до трех. Буду стрелять по ногам без предупреждения. Ну!

Он сузил глаза, медленно поднял руки. Отступил на шаг, второй, третий…

Я медленно, вслух, отсчитывал шаги, а сам лихорадочно соображал, что же мне делать дальше? Подпускать его к упряжке нельзя: стоит ему выдернуть из наста остол, на котором сейчас закреплена упряжка, и тогда мне несдобровать – по хозяйскому окрику его собаки бросятся на меня. Гнать же его в поселок впереди моей упряжки, а его нарту оставить здесь?.. Пожалуй, это глупо. Собаки вместе с пушниной могут пропасть. Остается ждать…

Подумав, я разрешил ему опустить руки: долго с поднятыми руками не простоишь.

Прошел час… Еще час.

А потом я увидел над белым настом черную точку: держась по следам нарт, к нам летел вертолет.