Текст книги "Искатель. 1977. Выпуск №5"

Автор книги: Николай Коротеев

Соавторы: Владимир Киселев,Анатолий Полянский,Юрий Кашурин,Вячеслав Назаров,Рудольфе Валеро
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Передернув плечами, Буров сбросил с себя это ощущение и быстро пошел к вагону.

«Зарубин – провокатор!» – билось в мозгу. Теперь в этом не оставалось ни малейших сомнений. Да, Митрофан Евдокимович не стал бы теперь улыбаться на щепетильную предосторожность Бурова, когда тот потребовал, чтобы помощник, сопровождающий их, не связывался с ними, пока он не понадобится им самим.

Той же фланирующей походкой, будто ничего не случилось, Буров с газетами под мышкой отправился к своему составу, который стоял на запасных путях.

У своего синего вагона второго класса Буров увидел охрану. Двое солдат стояли у одной двери, двое у другой. Запахнув пальто, Буров сжал в руке пачку газет и, не замедляя шага, подошел к подножке. Солдаты не остановили его, даже вроде не заметили.

«Так, мышеловка: впущать и не выпущать, – с тревогой подумал Дмитрий Дмитриевич, поднимаясь по ступенькам. – Но почему сейчас, здесь?»

В коридоре он увидел троих пассажиров, стоявших спинами к окнам и около каждого по солдату.

«Так, – рассудил Буров, проходя мимо них в свое купе. – Эти пассажиры сели в Иркутске и едут дальше Омска… С ними пятеро. Контрразведка нервничает. Или уверены в успехе?»

Елена Алексеевна сидела в своем купе как ни в чем не бывало и болтала с французским капитаном и колчаковским офицером, видимо, из контрразведки.

– Вот и мой муж! – обернулась к нему Елена Алексеевна. – Говорят, есть необходимость нас побеспокоить.

– Рад служить, – отозвался Буров. – Но все-таки в чем дело?

Елена Алексеевна капризно махнула рукой:

– Кого-то ловят.

– Вот именно, – кивнул контрразведчик; теперь в этом не было сомнений.

– И это все объяснение? – Буров вскинул брови.

– У вас любопытства больше, чем у женщины, – снова, не отвечая на вопрос, проговорил контрразведчик.

– Что ж, я подчиняюсь…

– Слова истинного патриота! – воскликнул Антуан де Монтрё. – Полное доверие к властям.

– Как же может быть иначе? – пожал плечами Буров. – Только я попрошу вас, вызовите солдат. Отнести вещи.

Офицер кивнул:

– Да, да! Не беспокойтесь.

– Господа! – вдруг воскликнула Елена Алексеевна. – А мы не опоздаем на поезд? Он не уйдет без нас?

Офицер снова кивнул:

– Думаю, что нет… Вы проявляете завидное благоразумие… – несколько удивленно проговорил вдруг офицер.

– Видите ли, – заметил Дмитрий Дмитриевич. – Я – юрист. И знаю, что контрразведка обладает чрезвычайными полномочиями. Согласитесь, протестовать в данном случае бесполезно.

Гордо усмехнувшись, поручик обратился к Елене Алексеевне:

– У вас есть оружие, мадам?

– Да. – Взяв лежавшую на полке муфту из горностая, Елена Алексеевна вынула из нее маленький дамский браунинг, так, будто собиралась выстрелить в живот офицеру.

– О-о! – Офицер отшатнулся.

Не выпуская из рук браунинга, Елена Алексеевна достала из муфты сложенную вчетверо бумагу:

– А вот разрешение, подписанное командующим войсками Иркутского гарнизона.

Офицер, строго нахмурившись, взял бумагу, сверил номер, внимательно пригляделся к подписи и печати:

– Тогда… все в порядке, мадам. Вам вообще нет необходимости беспокоиться.

Елена Алексеевна вскинула брови:

– Все так просто?

– В жизни все решается просто: да – да, нет – нет.

– Объясните, поручик, – довольно капризно, пожав плечами, проговорила Елена Алексеевна.

– С двадцать первого марта… мадам, в Енисейской и Иркутской губерниях объявлено осадное положение.

– Странно… Очень странно… Наши доблестные войска, наши союзники… Мы одерживаем победу за победой на фронте, а в тылу, за тысячи километров от мест решающих сражений, объявляется осадное положение…

Поручик неохотно заметил:

– Партизаны, мадам… Ведь ваш поезд опаздывает уже на пять суток… А вы, господин присяжный поверенный?

– Семье достаточно одного вооруженного… – улыбнулся Буров. – С тех пор как отменены дуэли, оружие стали носить женщины… для защиты своей чести…

– Тем не менее, – сказал поручик, – необходимо соблюдение формальности…

– Обыск? – нарочито засуетился Буров. – Да, да… прошу… Здесь?

– Прошу, – указав жестом в коридор, поручик вышел вслед за Буровым.

– А чем мадам объяснит свое любопытство? – неожиданно спросил капитан-француз. – Вы, мадам, порой были чрезвычайно настойчивы в расспросах.

– О, господин Антуан де Монтрё, не вам ли мы обязаны столь любезным визитом поручика? А также и тем интересом, который проявлен к нам здесь? – язвительно улыбнувшись, спросила Елена Алексеевна.

– Вы не ответили на вопрос.

– Вы так плохо знаете женщин, месье? Или скромничаете? Кстати, я не любопытна, а любознательна. Это разница. Любознательность – слабость женщин.

– От слабости до порока один шаг, мадам.

– По-моему, вы его сделали, месье. Вы порочно подозрительны. – Елена Алексеевна отвернулась и стала смотреть в окно. – Да вот еще один пассажир, который едет от Иркутска. Не правда ли, Дмитрий? – обратилась она к вошедшему мужу.

– Ба-а! Да это довольно нагловатый господин… Набивался в знакомые…

Все посмотрели в окно.

Зарубин, шедший от вокзала к составу, видимо, только теперь заметил, что у вагона стоят солдаты. Он остановился в нерешительности, подался в сторону, потом вдруг повернул обратно, побежал.

Поручик выскочил в коридор, промчался до тамбура:

– За мной! – крикнул он солдатам. – Поймать стервеца! Не стрелять! Живым брать, каналью!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Пристрелив «при попытке к бегству» горничную своей жены, подполковник Чухновский вернулся в контрразведку, уверенный в том, что он поступил правильно: «концы в воду». Он тоже под богом ходит. Кроме колчаковской, в Иркутске, как и во всей Сибири, действовало по меньшей мере пять разведок: чешская, польская, английская, французская и даже американская. Порой даже он не знал, в чем и каким образом переплетаются интересы этих полулегальных, полутайных организаций. Каждая из них имела своих агентов, преследовала свои цели.

Пять? Какое там пять разведок! А японская, самая скрытная и, пожалуй, наиболее давно укоренившаяся, работавшая тихо, совсем незаметно, но результативно. Встречи Чухновского с представителями японской миссии обычно, заканчивались добросовестными «пожертвованиями»: сведениями, которые, казалось, вырывались японцами из-под земли. Особенно настойчивыми были их сигналы о «разрушительной пропаганде большевизма» в Черемховском угольном бассейне. Но все попытки разведок ввести в подпольные комитеты шахтеров своих агентов успеха не имели. Там люди очень хорошо знали друг друга, давно отказались от связи с эсерами и меньшевиками, держались плечом к плечу. Над всей Транссибирской магистралью, как дамоклов меч, висела угроза прекращения добычи угля. Это обескровило бы всю дорогу.

Черные даже зимой слободки шахтеров, кривые, покосившиеся лачуги оказались крепостью, куда невозможно было проникнуть даже многоопытным агентам. А если кому и удавалось зацепиться там, то ненадолго. Их находили где-нибудь на окраине с проломленной головой.

Атаман Семенов тоже не оставлял без внимания Иркутск. Чего стоит его «подарок» – Зарубин. На кого он работает? На Колчака, Семенова или на японцев?

В тот же вечер, когда Чухновский покончил с горничной, в контрразведку привезли задержанного рабочего-фонарщика со станции Иркутск. При обыске у него оказался тот самый браунинг, который несколько часов назад Чухновский передал Зарубину. Тогда подполковник крепко пожалел, что поторопился расправиться с горничной. Могло оказаться – она совсем не виновата. Браунинг с перламутровой инкрустацией мог попасть к задержанному непосредственно от Зарубина. Штабс-капитан, выходило, провоцировал и его, Чухновского, «намекнув», будто подполковник столь беспечен, что большевики свили гнездо в его собственном доме. Но и Зарубин исчез. А все меры должного воздействия не заставили заговорить Митрофана Евдокимовича Пирогова. Ничего, кроме того, что браунинг он нашел оброненным на улице, от него не добились. Тогда Чухновский отвел Пирогова в подвал и поставил якобы перед камерой задержанного ранее молодого большевика по кличке Саша, а по документам Петра Петровича Животнова, которого «осветил» Зарубин. Один из надзирателей, спрятанный в камере заранее, посмотрел в глазок, а потом Пирогову сказали, что он опознан «благоразумным Животновым».

– Ваш Саша сказал, что вы из одной организации и вами сегодня был отправлен в Москву связной. Разве это не так? – мягким голосом поинтересовался подполковник.

Митрофан Евдокимович стоял посреди следственной камеры, босой на цементном полу. Ноги его были широко расставлены, но он покачивался. На полу запеклась кровь. Он молчал.

– Пройдитесь! – приказал Чухновский казаку, похожему на афишную тумбу. Тот придвинулся к Пирогову и что было силы ударил кованым каблуком по босым пальцам ноги Митрофана Евдокимовича. Пирогов дернулся, голова его запрокинулась, он замычал, но остался стоять.

– Еще! – крикнул Чухновский. – Еще!

Пирогов осел на пол. Из-под ногтей на ногах брызнула кровь.

– Посадить.

Казак легко поднял кряжистого Пирогова, подтащил к табуретке.

В помутившемся от боли сознании Митрофана Евдокимовича билась лишь одна мысль:

«Врете, сволочи! Не признал меня Саша. Не знал он ничего о том, что Буров отправляется сегодня! Не знал! Это знал Зарубин, Он меня узнал! Значит, он и выдал! Он! Больше некому. Который час? Ушел ли поезд? Что будет с Буровым?» И еще: «Хоть бы скорее забили до беспамятства!» Однако Чухновский был расчетлив. А казак знал свое дело.

Только под утро бесчувственного Пирогова отволокли в подвал и бросили в камере на пол.

«Большевик! – вот и все, о чем мог догадываться Чухновский. – А браунинг этот Пирогов все-таки получил от Зарубина».

Штабс-капитан объявился на пятый день. Он сообщил из Красноярска, что ему поручено Пироговым сопровождать связного ЦК. Самого связного он, Зарубин, еще не «осветил». Возможно, он едет в одном вагоне с ним до Екатеринбурга. Там ему дан адрес явочной квартиры. Самому Зарубину сменили документы. Теперь его фамилия Клеткин Степан Афанасьевич, доверенное лицо ювелирной фирмы «Циглер и K°».

Однако о том, что Зарубин исчез, а его сфабрикованные в контрразведке документы использовались другим подпольщиком, Чухновский узнал на другой день после ареста Митрофана Евдокимовича Пирогова. По договоренности с Зарубиным, еще ничего не зная о его внезапном отъезде, Чухновский передал своему агенту, владельцу конспиративной квартиры контрразведки, дюжину револьверов, Но вместо Зарубина по его паролю пришел разбитной парень из мастеровых. Когда хозяин отказался отдать ему оружие, парень показал ему документы Зарубина, наивно полагая, что его появление станет оправданнее. Хозяин конспиративной квартиры совсем очумел от страха, решив, что Зарубина убили. Когда он попытался выставить парня, тот полез в драку, связал хозяина и, приставив ему нож к животу, потребовал оружие.

Хозяин отдал, но едва парень ушел, сообщил обо всем в контрразведку. Следить за парнем оказалось поздно – скрылся. А самое главное, неизвестно, куда делись револьверы. Возможно, подпольщики, вспугнутые столь диковинным получением револьверов по паролю Зарубина, перепрячут и пулемет, который тот за десять тысяч «катеринками» купил «у чехов»? Чухновский отправил группу, чтобы изъять и пулемет из известного ему тайника – на Московской дороге, неподалеку от Триумфальной арки в честь победы над Наполеоном. Однако подпольщики были проворнее: тайник вскрыли, пулемет забрали!

Подполковник клял на чем свет Зарубина, втянувшего его в авантюру с продажей оружия. Разве не существовало другого способа завоевать доверие подпольщиков? Но теперь в руках у Чухновского оказался козырь против Зарубина. Не откладывая дела в долгий ящик, подполковник составил рапорт, в котором обвинял штабс-капитана в действиях, граничащих с преступлением по службе. Оставалось лишь убрать единственного свидетеля деятельности Зарубина – подпольщика Пирогова.

Однако, написав рапорт, Чухновский положил его в стол, ожидая, как развернутся события дальше. Нюхом контрразведчика он понимал: Зарубин идет по следу «крупного зверя». Успех мог быть ошеломляющим. Если бы только… Если бы только Зарубину удалось «осветить» таинственного связного! Это значило – взять человека, который держал в своих руках главные нити большевистских организаций Урала, Сибири и Дальнего Востока.

Судя по тому, как заботятся о связном, он не впервые совершает свой вояж, и его очень ценят. Он знает замыслы, в его распоряжении планы, имена, явки и пароли десятков активных коммунистов, за которыми охотятся все восемь разведок! И каких! Лучших в мире.

А пока они могут лишь констатировать подобно управляющему Иркутской губернии, что «поставленная большевиками задача отвлечения максимального количества сибирской армии с фронта внешнего на многочисленные внутренние фронты вполне им удается».

Зарубин бежал к зданию вокзала, моля бога лишь об одном – успеть проскользнуть в дверь. До привокзального перрона, заполненного народом, оставалось метров пятьдесят. Он был уверен, что солдаты, преследующие его, не станут стрелять в толпу. Вернее, он считал – офицер, чьи крики он слышал позади, не отдаст такой команды.

– Стой! Стой! Стрелять буду!

Толпа на перроне, освещенная солнцем и поэтому казавшаяся еще более грязной и серой, слепящие блестки луж в радужных разводах, приземистое здание вокзала – все прыгало перед глазами Зарубина. Он скакал как заяц, стиснув зубы, и беспрестанно повторял: «Идиоты! Идиоты!»

Позади послышался щелчок револьверного выстрела. Немая толпа на перроне расплеснулась в стороны от главного входа в здание вокзала, словно мелкая лужа, в которую бросили камень. И одновременно взвыли десятки женских голосов. Потом с оттяжкой хлестнули, точно бичи, винтовочные выстрелы. Толпа смешалась, вой перешел в визг, заметавшиеся люди давили друг друга, сталкивались, будто ослепшие.

Но цель, к которой стремился Зарубин, – дверь вокзала, массивная, дубовая, с одной открытой створкой, была свободна. Стоило Зарубину проскочить в нее, как дверь тут же захлопнулась, с десяток рук подхватили тяжеленную скамью, придвинули ее к двери, забаррикадировали.

Очутившись в зале ожидания, еще в тот момент, когда какие-то мужики возились с дверью, Зарубин кинулся вправо, к знакомому повороту коридора, где находилась комната контрразведки. Он уже почти достиг ее, когда сзади раздались панические крики:

– Ку-у-да! Паря! На-аза-ад!

И грохот прикладов в дубовые двери. Потом звон разбитого стекла, револьверные выстрелы.

Запыхавшийся Зарубин едва не ткнулся в стол, за которым сидел прапорщик.

– Что вы наделали! Идиоты! Какого черта вам надо! – орал, едва переводя дух, штабс-капитан.

– Молчать! – по-мальчишески взвизгнул прапорщик.

– Немедленно доложите…

Тут в комнату вскочил офицер, гнавшийся за Зарубиным, схватил его за плечо, повернул и с ходу ударил в лицо зажатым в кулаке наганом. Но в то же мгновение преследователь взлетел над столом, нелепо дрыгая ногами, и обрушился на онемевшего поручика. Револьвер оказался в руке Зарубина.

– Идиоты!.. Идиоты!.. – штабс-капитан скрежетал зубами. Пока ошеломленные офицеры барахтались на полу, Зарубин схватил трубку телефона и назвал номер.

– Майор Прайс! Вас беспокоит Зарубин, сэр! – сказал штабс-капитан по-английски. – Мне необходимо ваше содействие, сэр… Да, сэр… На вокзале… Благодарю вас, сэр.

Не поднимаясь с пола, офицеры таращились на Зарубина.

– Выслужиться захотели, молокососы! Встать! Поставьте у двери часовых. Никого не впускать, занавесьте окна! – Зарубин потрогал рассеченную бровь, синяк, вспухающий под глазом, прошипел: – Идиоты!

ГЛАВА ПЯТАЯ

После всего происшедшего в Омске Зарубин и не рассчитывал, что он снова поедет в одном поезде со связным. Очень уж большими предосторожностями обставлялся его отъезд. Но и человек, отправившийся в путь, являлся поистине чудесным для контрразведки кладезем самых разнообразных сведений о подпольной работе, какими не мог обладать ни один подпольный деятель в Сибири и на Дальнем Востоке.

Еще в самом начале своего внедрения в большевистскую организацию Зарубин краем уха слышал о создании Урало-Сибирского бюро ЦК. Оно действовало тайно откуда-то из прифронтовой полосы красных. Зарубин, тогда еще наивно полагавший, что проникнуть в большевистский центр не сложнее, чем наладить выгодную связь с английской разведкой, задался целью просочиться именно туда, в штаб подполья. Однако даже самые безобидные намеки на предположительную осведомленность об этой организации едва не стоили ему полнейшего отстранения от какой бы то ни было деятельности у большевиков. И вот через полгода тишайшего сидения Митрофан Евдокимович сам предложил ему быть подручным даже не доверенного бюро, а связного самого Свердлова.

Вечером перед отъездом Зарубина сопровождали от трактира до портного. Там он переоделся, там же его постригли и побрили, изменив внешность, и заботливо доставили до вагона. Но и в поезде Зарубин попал под чей-то глаз. Так ему померещилось во всяком случае. Ведь он не знал: сопровождает связного один, нет ли; известен ли он сам связному.

На вокзале перед отправлением поезда Зарубин перехватил долгий, слишком долгий – а может, показалось? – взгляд своего провожающего, который задержался на Бурове, известном в городе адвокате. Бурова часто приглашали вести дела и в других крупных центрах Сибири.

Барская надменность, с которой Зарубин был осажен Буровым за один лишь участливый взгляд попутчика в дальней и долгой дороге, надолго отвадил контрразведчика от попыток сближения. Да и компания – французский капитан был для Зарубина неподходящим знакомым. Французы, с которыми сталкивался штабс-капитан, показывали себя хорошими знатоками-ювелирами, готовыми при удобном случае пойти на сделку. Зарубин же немного смыслил в камнях, во-первых, во-вторых, ему нечего было предложить, да и сделки запрещались.

Но и ждать у моря погоды было не в характере Зарубина. Он стал исподволь прощупывать пассажиров, едущих с ним в одном вагоне. Охотно разговаривал, выпивал «по маленькой». В карты играть не садился. Отговаривался недавним крупным проигрышем. На предложения отыграться отвечал поговоркой: «Не за то отец драл, что играл, а за то, что проигрывался!» До Омска он уже хорошо узнал попутчиков из тех, кто следовал дальше столицы Колчакии.

Отец Нафанаил – с ним контрразведчик держался ближе, чем с остальными, – направлялся в какую-то уральскую епархию по денежным делам. Другой оказался спекулянтом. Третьим был «фартовый мужик», старый знакомый Зарубина. Он-то и отвлек его внимание, хотя и не напрасно, да невпопад.

Только в Омске, уже сидючи в комнате контрразведки на вокзале, Зарубин услышал слова, натолкнувшие его на твердую мысль как следует проверить чету Буровых.

Слишком расторопный поручик, получивший нагоняй, принялся горячо доказывать необходимость жесточайшим образом, до последней нитки, обыскивать всех пассажиров поезда. Поручик, его приятель, ехидно усмехнулся:

– А как насчет дам?.. Надо издать приказ, чтоб для удобства Гамбетты они следовали нагишом.

– Гамбетта? – оживился Зарубин.

– Поручик Карякин – недоучившийся юрист, – бросил дежурный офицер. Объяснил: – Вот мы и зовем его между собой именем знаменитого французского коллеги. Но теперь, я думаю, его называть «гримёром», – и хохотнул. – Ловко он вас разукрасил. Не узнать.

– Гамбетта… Юрист… – бормотал себе под нос Зарубин. – О, черт… Ведь у связного кличка Гамбетта. И Буров – юрист. Надо проверить… Не он ли все-таки тот связной? Надо обязательно проверить!

Как – Зарубин еще не знал. Во всяком случае идти в вагон тотчас нельзя. Трудно поверить, что из контрразведки хоть и с синяками, но выпустили так быстро. Следовало объявиться неожиданно, ночью, в пути. Свалиться точно снег на голову. Да еще в таком «загримированном» побоями виде. Буровы, если связные они, конечно, будут обеспокоены его арестом. А он «сбежал». Он попросит у них помощи! Они не устоят перед возможностью облагодетельствовать товарища. Это у них в крови.

И все-таки: Буров – связной большевиков? Такое не укладывалось в голове Зарубина. Как Буров ответил на его попытку не то что завязать знакомство, а лишь проявить взглядом простейшую любезность к попутчику! Однако Буров точно знает своего помощника и обязан, пожалуй, вести себя с ним осторожнее, а значит, и недоступнее, чем со всеми остальными! Конечно! Ведь Буров-то не мог не знать, на кого может рассчитывать в пути. И пароль был у него. И что же? Глаза Бурова окатили тогда Зарубина таким высокомерием, таким холодом, что тот сразу отмел саму мысль о возможности связи эсера, присяжного поверенного Д. Д. Бурова с голытьбой, с большевиками.

И все-таки как проверить, как «осветить» их? Положился на случай. А помощников у него будет хоть отбавляй. Та же охрана, что снимает «зайцев» с крыш курьерского поезда. Конечно, полковник Ярцев хоть и мало надеется на предприятие Зарубина, но по линии о нем сообщит. Долг службы.

В сумерках Зарубин пробрался в зеленый вагон третьего класса по соседству с синим, в котором следовали Буровы. Закрытые двери тамбуров не помеха. Трехгранный служебный ключ у Зарубина был. Проводник синего ютился в другом конце вагона. Зарубин мог пробраться в купе незамеченным. Вот только чертов француз… Но Зарубина уже охватил азарт. На карте стояла его карьера. А теперь, когда войска верховного правителя гнали большевиков за Урал, можно надеяться на самую щедрую благодарность.

Чем ближе к Екатеринбургу подходил поезд, тем чаще он простаивал на станциях, полустанках, разъездах. И что ни день, то проверка документов, а то и обыск.

В купе они по-прежнему ехали втроем. Однажды на какой-то станции крепко подвыпившая компания колчаковских вояк решила устроить на свободное место своего приятеля, ехавшего на фронт. Тогда Антуан де Монтрё учинил скандал, и прибывший офицерский патруль быстренько успокоил своих доблестных воинов.

С первых минут встречи в купе Елена Алексеевна мучительно размышляла: почему ей знакомо лицо француза. Она для того сразу и разговорилась с ним, чтоб разобраться. Но лишь в последние дни память упорно стала подсказывать ей: действительно, она видела этого человека, встречалась с ним в лагере австро-венгерских военнопленных еще в шестнадцатом году, до замужества, Тогда она была Леночкой Весниной и под видом дел по заданию Красного Креста передавала военнопленным и большевистскую литературу. Но ведь она могла и ошибиться. Того пленного венгра звали Шандор Доби. «Француз» вида не подавал, будто хоть раз мельком виделся с ней. Может быть, он действительно не помнил ее? Или так надо?

Делиться своими мыслями с мужем она не решилась: у того голова кругом идет от истории с Зарубиным. Никто не мог сказать им – взяли его контрразведчики в Омске, оказался ли он предателем? Дмитрий не утверждал, но и не отвергал до конца возникших у обоих подозрений. Возможно, он щадил ее…

Нервы Елены сдали. Она не спала толком третью ночь. А мужчины спали.

…В дверь купе легонько поскреблись. Она поднялась. Осторожно, бесшумно выскользнула в коридор. Увидела Зарубина, его изуродованное побоями лицо. Голос – дрожащий, жалобный:

– Елена Алексеевна… «Меня встречает Анна Петровна»

… Это был отзыв на пароль Дмитрия: «Вас никто не встречает в Екатеринбурге, господин Клеткин?»

– Что с вами? – Елена не могла оторвать взгляда от рас пухшего от побоев лица.

– Помогите мне… Идемте, идемте… Здесь увидят.

Она, не входя в купе, сняла с вешалки шубку, накинула, схватила муфту. Вышла. Зарубин уже стоял у выхода из вагона. Она пошла за ним. Тупо соображая: «Что же я делаю?».

По тому, как Зарубин рывком отодвинул дверь тамбура, Елена Алексеевна почувствовала неладное. Страх сжал сердце, сперло дыхание, а ноги отяжелели.

– Идите… идите… – настойчиво подталкивал ее Зарубин.

Из дверного проема ей в уши ударил грохот колес, лязг буферов; студеный промозглый ветер обдал лицо, душный запах паровозного дыма и холод перехватили дыхание.

«Вернуться… Немедленно вернуться! – встрепенулась она. – Какая глупость! Как я могла!»

Елена Алексеевна подалась было назад, но Зарубин грубо подпихнул ее. Она уперлась руками в косяки. Тогда Зарубин вытолкнул ее на лязгающую металлическую площадку между вагонами.

– Я закричу! Пустите! Пустите меня! – Елена Алексеевна отталкивала от себя Зарубина.

– Не закричите… Пароль? Адрес в Екатеринбурге, к кому вы едете?

Зарубин припер Елену Алексеевну, к решетке ограждения меж вагонами.

– Быстро! Пароль? Адрес?

– Прочь! Негодяй! Я ничего не знаю!

– Знаешь. Меня припомнила. Откуда известен мой отзыв? Может, и про Митрофана Евдокимовича не слышала?

– Я шла помочь… Вы ранены…

– Говори! А то под колеса скину! Ну!

Резко повернув ее за плечи, Зарубин заставил Елену глядеть вниз. Там в снегу темнела полоса рельсов. И грохот, грохот разболтанного состава, лязганье буферных тарелок, металлической площадки под ногами. Меж перилами ограждения оставалось значительное пространство. Елена чувствовала, что ее подталкивают туда. Она попыталась оттолкнуть Зарубина. Дернулась что было сил. Бесполезно. А ему было приятно сознавать: жуть и предсмертная тоска охватили его жертву. Много времени и упорства затратил он на разгадку связного из Москвы, чтобы отказать себе в удовольствии, в торжестве палача.

Елена Алексеевна хотела вытащить спрятанные в муфту руки, и тут под пальцами оказался браунинг.

«Молчит… – быстро соображал Зарубин. – Точно – ОНИ! Другая бы на ее месте вопила благим матом, в обморок шлепнулась. Их повадки!»

Прикосновение к прохладному и как бы чуть маслянистому металлу оружия вернули Елене самообладание. Для нее перестали существовать ветреная студеная ночь, грохот и лязг, безжалостный бег земли и стали там, внизу, куда она может ухнуть в следующее мгновение. Для нее стало очевидным гораздо более страшное.

«Провал! Зарубин – провокатор!» Признав его, признав отзыв на пароль, она нехотя выдала тайну связного!

Зарубин рывком повернул Елену к себе. Схватив за плечи, стал бить головой о вагон:

– Говори, красная сука! Пароль? Кто встречает в Екатеринбурге?

«Как же я не догадалась никого разбудить… Пошла одна!»

И Елена выстрелила, не вынимая браунинга из муфты. Зарубин взревел. Но у него было еще достаточно сил, и он пропихнул ее меж решетками заграждения.

Она широко отступила, ощутила под ногой вихляющийся буфер.

Выстрелила еще раз…

Ночь, ветер, лязг и стук колес.

Она выстрелила снова.

Клешни Зарубина разжались.

Елена качнулась ближе к вагону, схватилась за лесенку, ведущую на крышу. Но Зарубин мотнулся к ней, толкнул. Нога Елены соскользнула с буфера.

Последнее, что она успела увидеть, – Зарубина, словно переломленного пополам. Он безжизненно свесился через решетку ограждения.

Все, что она могла сделать, сдержать крик, крик ужаса, предсмертный крик.

Часовой остался за дверью.

Буров шагнул в кабинет. Навстречу ему поднялся коренастый, широкогрудый, постриженный ежиком командарм:

– Две радости сразу, товарищ Буров! Взяли Бузулук и объявились вы! – Фрунзе крепко пожал ладонь Дмитрия Дмитриевича, – Извините, что пришлось несколько часов подержать вас в «холодной». Надо было проверить ваш мандат. Ведь вы должны были перейти фронт в Пермском направлении.

– Так получилось…

– Как говорят – что бог ни делает, все к лучшему. Нам очень нужны сведения о колчаковцах в их тылу. Особенно что творится на железных дорогах. Мы начали наступать серьезно. Пройдемте к карте.

Они проговорили долго, О пропускной способности Самаро-Златоустовской дороги. Но она еще не все решала. В глубоком тылу – в Омске и Томске, Новониколаевске, Красноярске и дальше до Дальнего Востока действия партизан наполовину уменьшали возможности колчаковцев перебрасывать войска, боеприпасы.

– Да вы, я гляжу, полка стоите! – воскликнул Михаил Васильевич.

– Согласитесь, «полку» неплохо бы выпить стакан чаю.

– Мы с вами его честно заработали, Дмитрий Дмитриевич! По стакану отличного чая с сахаром. Или вам это неудивительно?

– Как когда. Я ведь и поклон вам привез, – проговорил Буров, потирая пальцами лоб. – От Постышева.

– От Павла?!

– Партизанит. Большой отряд. На Амуре хозяйничает. Флотилия у него лодочная. И пароход отбили. Дорогу тревожит.

– Командует?

– Нет. Комиссарит. Такой политотдел у него! Ночами при светильниках «грамотеи» под его диктовку листовки пишут. И как получается! Вся тайга в округе верст на пятьсот его знает. И в Хабаровске наслышаны…

– Что с вами, товарищ Буров? Вы голодны. Простите… Неловко с чаем получилось. Гостей, да дорогих, так не принимают.

– Нет, нет, Михаил Васильевич… Не голоден я. И дела важнее чая. Товарища я потерял… – Буров снова потер лоб пальцами, боролся с собой.

– Вы садитесь…

– Понимаю… Вы солдат… В вашей жизни дня не проходит без потерь…

– Но… это была моя жена. Задание товарища Свердлова мы выполняли вместе.

– Его тоже нет…

– Якова Михайловича?!

– Умер. Шестнадцатого марта. Туберкулез.

Вестовой принес два стакана крепкого чая, по четыре куска сахара. Буров взял стакан, долго держал его, словно хотел согреть озябшие руки. Чаепитие прошло в молчании. Потом Дмитрий Дмитриевич снова подошел к карте:

– Товарищ Фрунзе, продолжим. Колчак вынужден был поставить под ружье триста тысяч сибирских крестьян. Они видели, если сами не испытали на себе, как засекали насмерть их односельчан, родных. Такие солдаты воевать толком не будут. Скорее перебегут… Пока крестьянин осторожничает. Красная Армия далеко, колчаковская пуля – рядом.

– А после освобождения нами Урала?

– При подходе Красной Армии к Сибири будут восставать и рабочие в городах, и крестьяне. Поголовно. Даже зажиточные. Натерпелись.

– Было бы очень хорошо, товарищ Буров, если бы вы побеседовали с нашими политотдельцами.

– Хорошо.

– Вечером прошу ко мне, в вагон. Завтра я по делам отправляю его в Самару. И вас довезут. Так будет быстрее.

Политотдельцы продержали у себя Бурова действительно до позднего вечера, вернее, едва не до первых петухов. Им нужны были факты, факты, факты.

На следующее утро, когда Буров подходил к вагону командарма, то увидел, что в салоне горит свет. Фрунзе и не думал отдыхать.

Вестовой наскоро разогрел «роскошное блюдо» – пшенную кашу с конопляным маслом. И опять был чай. Без сахара.

– И все-таки, товарищ Буров, как все получилось? Вы – опытный конспиратор…

– Какой я конспиратор! Я и в партии четвертый месяц. Вот она – с шестнадцатого. И конспиратор и воспитатель отличный. По себе сужу… А провал… Глупый. Вы слышали об «умных» провалах? Подловил он… Елену, вероятнее всего, на сочувствии, на чувстве товарищества…

Фрунзе вызвали к прямому проводу.

Буров остался один, и ему вспомнилась та кошмарная ночь. Ему думалось – все тревоги позади, он спал сном праведника. Его стащил с полки «француз», заговоривший вдруг на совсем непонятном языке. Не сразу Буров понял, что перед ним – второй сопровождающий, из Екатеринбурга, потом Шандор в конце концов смог сообщить на ломаном, малопонятном от волнения русско-мадьяро-французском языке о происшедшем. Он сбросил труп Зарубина на полотно, чтоб не привлекать внимания. Затем Шандор Доби сказал, что сквозь сон он вроде бы слышал чей-то голос, мужской. Еще раз осмотрели площадку между вагонами. Нашли вырванную с «мясом» пуговицу от шубки Елены. Тогда, не раздумывая, решили уходить из поезда. Забрали вещи, спрыгнули на ходу. Охрана и тормозной кондуктор, надо полагать, спали. Иначе суматоха поднялась бы еще раньше. Лишние вещи зарыли в снег, подальше от полотна. Налегке двинулись назад. Спешили. Ведь любой следующий поезд мог опередить их. И в обоих таилась надежда, что Елена лишь ранена.