Текст книги "Искатель. 1977. Выпуск №5"

Автор книги: Николай Коротеев

Соавторы: Владимир Киселев,Анатолий Полянский,Юрий Кашурин,Вячеслав Назаров,Рудольфе Валеро
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Карагодский нервничал. Оставаться пешеходом посреди перекрестка больше было нельзя. Надо было действовать. А он еще не знал, как себя повести – броситься навстречу приближающейся лодке или демонстративно покинуть площадку. Хитрить было невозможно, да и стыдно – подойти к лодке значило окончательно сложить оружие, окончательно попасть под гипнотическую власть Пана (или его идей, какая разница!) и выступить с ним против тех, кому всякое новое поперек горла, кого можно презирать, но сбрасывать со счетов нельзя.

Карагодский попятился к дверям. И когда вдруг появился радист с традиционным: «Вениамин Лазаревич, вас вызывает Москва», – Карагодский бросился к нему, как к неожиданному спасителю.

Никто не заметил его ухода.

11. ВЕЧНЫЙ СОВЕТ

Пан полусидел, полулежал, откинувшись на подушки, и терпеливо ждал. Обычно после двойной дозы стимулятора все приходило в норму, но сегодня приступ длился дольше обычного. Словно тонкая дрель все глубже и глубже входила под левую лопатку, глухой болью отдавая в плечо. Боль давила виски, скапливалась где-то у надбровий, и тогда перед глазами порхали черные снежинки. Ноги лежали тяжелыми каменными колодами, а кончиках пальцев противно покалывало, точно они отходили после мороза.

– Ну не дури, не дури, старое, – уговаривал Пан свое сердце. – Перестань капризничать. Вернемся – пойдем к врачу, честное слово. Отдохнем хорошенько, поваляешься в больнице… А сейчас нельзя, понимаешь? Никак нельзя.

Сердце стучало с натугой, то припускало дробной рысью, то вдруг замирало на полном скаку, словно прислушиваясь, и тогда все внутри холодело и обрывалось, подступая к горлу.

– Ну-ну, потише, – бормотал Пан. – Ты меня на испуг не бери. Знаем мы эти фокусы. Аритмия – это, брат, для слабонервных. А я с тобой еще повоюю…

Пан воевал со своим сердцем уже давно – и пока успешно. Вся трудность состояла в том, чтобы утаить «войну» от окружающих. До сих пор это удавалось – даже близкие друзья не знали, что делает знаменитый профессор, закрывшись и отключив видеофон. Посмеиваясь, рассказывали анекдоты – одни о том, как Пан летает верхом на помеле, другие о том, как Пан учит говорить дрессированного микроба, – а он лежал, откинувшись на подушки, скорчившийся, маленький, сухонький, и бормотал, облизывая сохнущие губы:

– Ну, старое, ну еще немножко, поднатужься, пожалуйста, вот вернемся – пойдем к врачу, честное слово, А сейчас нельзя, понимаешь? Некогда нам с тобой дурить…

И сердце послушно поднатуживалось, тянуло, хлопая изношенными клапанами, с горем пополам проталкивая в суженные спазмой артерии очередные порции крови, чтобы не задохнулся, не померк этот настырный, требовательный мозг, – и Пан появлялся снова, энергичный, неуемный, и старички-сверстники завистливо шепелявили ему вслед: «Надо же, его и годы не берут, никакая хворь не привязывается – счастливчик…»

Но сегодня сердце заартачилось. Оно уже не хотело верить обещаниям – ему нужны были отдых и покой. А трое последних суток и молодого укатали бы…

Пан проглотил еще одну таблетку и закрыл глаза.

На Нину он не сердился. Он вообще не умел долго сердиться, а на Нину тем более. Честно говоря, он очень удивился бы, поступи Нина иначе. Потому что сам в подобной ситуации бросился бы за Уиссом очертя голову. И даже записки не оставил бы.

Просто он сильно переволновался. За другого всегда почему-то волнуешься больше, чем за себя. Особенно за молодежь. Они сначала сделают, а потом подумают. Взять хотя бы это пижонство с импульс-пистолетом.

А Нина все-таки молодец. Из нее выйдет толк. Едва поднялась на борт – и сразу в слезы: «Акула видео проглотила…» То, что ее самую акула чуть не скушала, – это не в счет. Главное, что запись пропала…

Насчет записи, конечно, вышло плохо. Не поняли сразу, что к чему. А когда поняли – поздно было…

Пан поморщился, потер ладонью грудь. Боль отпускала понемногу, но не так быстро, как хотелось бы. Повернув голову, профессор посмотрел на себя в зеркальную ширму. На него глянуло измученное, заострившееся по-птичьи лицо. Набрякшие веки, потухшие глаза.

Стареешь ты, Пан. Недоверчивость – первый признак старости.

Нина убеждена, что все случившееся с ней – реальность от начала до конца. А вот он не уверен. Конечно, что-то было на самом деле. Но как отделить действительное от внушенного, внушенное от невольно придуманного? Что – научный факт, а что – художественный вымысел?

Разумеется, ничего принципиально невозможного в ее рассказе нет. Просто… Просто все это слишком хорошо укладывается в его собственные гипотезы. А полная ясность в науке – вещь коварная. Она может обернуться голой предвзятостью – когда ученый видит в явлении только то, что хочет видеть. Взять хотя бы этот храм… Ребята облазили весь остров и все дно вокруг – никаких намеков на окна и подводный ход нет. Не хочется пока говорить об этом Нине, но похоже, что храм ей примерещился.

С другой стороны, совсем уже невероятные «чудеса» с белым фонтаном и ожившими маками произошли у него на глазах, а никакого правдоподобного объяснения этому нет.

И Уисса нет. Если Нина ничего не напутала, Пану уже вряд ли придется беседовать с дельфинами.

Но сдаваться рано. Надо все еще раз проверить, надо как можно чище отмыть золото от песка, чтобы другим не пришлось начинать с нуля. Даже эта неудавшаяся экспедиция дала много – пусть пока не открытий, а только направлений поиска – для самых разных наук: историкам – об истоках религиозных культов Крита и Киклад, психобиологам – о возможностях гармонии, физиологам – о проблеме звуковидения…

А если бы экспедиция удалась полностью?

Пан встал с тахты. Голова еще немного кружилась, под лопаткой покалывало, но приступ прошел. Можно снова работать. Надо работать.

Сейчас самое главное – разобраться вот в этой пленке. Вчера Нина сняла в лазарете энцелокинограмму зрительной памяти. Это, к сожалению, не лента видеомагнитофона, но все-таки документ, из которого можно вытрясти крупицы истины, если хорошо повозиться. Не очень удобно копаться в чужих воспоминаниях и снах, но что поделаешь. Нина сама настояла на съемке. А для такой съемки нужно не только мужество, но и чистая совесть человека, которому нечего скрывать от других!

Пан сел было за проектор, но над дверью заливисто залопотал звонок.

Карагодский вошел, сияя очками, торжественный и суровый.

– Извините, Иван Сергеевич, за вторжение, но нам необходимо побеседовать совершенно конфиденциально. Обстоятельства складываются так, что я вынужден принять кое-какие меры. Я хотел бы предварительно согласовать их с вами. Хотя бы для того, чтобы у нас не возникло никаких недоразумений.

Пан сузил глаза, В последнее время он начал испытывать к академику если не расположение, то уважение. Из-под маски всезнающего метра снова выглянул любопытный Венька – а молодость не возвращается зря. Академик стал задумываться и примечать: любопытная мыслишка о связи точек для иглоукалывания с пента-волной…

Но сейчас Карагодский ему не понравился.

– Я вас слушаю, Вениамин Лазаревич.

– Вы смотрели энцелокинограмму Нины Васильевны?

– Да, смотрел.

– И что вы скажете по этому поводу?

Пан пожал плечами, слегка удивленный:

– Пока, наверное, ничего не скажу. Ее надо расшифровать. И разумеется, с помощью самой Нины. Во всяком случае, это очень ценный документ.

– Ценный документ? Пожалуй, вы правы, – Карагодскии хмыкнул, – Только расшифровывать там нечего. Я только что просмотрел все с начала до конца. Нина Васильевна тяжело больна.

– Что-что?

– Да. Я смею утверждать, что вся эта пленка – запись типичного параноического бреда, вызванного глубоким психическим потрясением и постоянной близостью дельфина. Именно вы, Иван Сергеевич, довели ее до такого состояния – вашими сумасбродными теориями, всякими пента-сеансами и прочей чепухой. Вы толкнули ее на опрометчивый поступок, едва не закончившийся трагедией, и даже сейчас после всего вы продолжаете потакать ее галлюцинациям вместо необходимого лечения, чем усугубляете и без того тяжелое состояние…

– Послушайте, что за чушь вы несете?

– Чушь?

Карагодский медленно залился краской, сунул руку в карман и, потрясая бумагой перед лицом Пана, закричал неожиданным фальцетом:

– Данной мне властью я запрещаю вам продолжать опыты! Слышите! Запрещаю!

– Простите, – Пан пружинисто встал перед Карагодским. – Простите, Вениамин Лазаревич, я вас не понимаю. Вы говорите не на том языке. Вы говорите на языке давно умершем и, как я думаю, давно позабытом. Этот язык изобрели мелкие хищники, которые пытались превратить науку в услужливую домработницу. Нет этих хищников, они давно вымерли, их трупы сгнили на мусорной свалке истории – только вот язык нет-нет да и оживает. «Данной мне властью…» Какой властью? Кто вам ее дал?

– Я говорил с Москвой. Я описал цель и направление вашей работы, суть и значение ваших «экспериментов» с ваших же собственных слов. Вот радиограмма… «В связи с чрезвычайными обстоятельствами… временно прервать исследования по программе профессора Панфилова… научно-исследовательское судно «Дельфин», аппаратуру и подопытного дельфина по кличке Уисс передать в распоряжение академика Карагодского… всем научным работникам всемерно помогать выполнению программы академика Карагодского…»

– Ясно. Сдавать, значит, по инвентарной описи: «кресла мягкие – две штуки, дельфин по кличке Уисс – одна штука, профессор Панфилов – один…» А что за чрезвычайные обстоятельства, можно поинтересоваться?

– Можно. Дельфины в последние дни повсеместно отказываются загонять рыбу, покидают ШОДы в массовом порядке. Дельфиньи стада уходят от берегов в открытое море. Государственный план по отлову морской и океанической рыбы под угрозой срыва. На ноги поднят весь аппарат Д-Центра. Это результаты ваших экспериментов, – добавил Карагодский, значительно понизив голос, – Моя задача – как можно скорее принять конкретные меры…

А Пан забыл о споре, гнев слетел с него, как шелуха: он замаячил по привычному маршруту между тахтой, столом и дверью, бормоча:

– Даже так… Это уже серьезно… Хотя и следовало пред полагать…

– Я жду, Иван Сергеевич, – процедил Карагодский, поджав губы.

– Чего? Чего вы ждете? Объяснения причин? Да они перед вами как на ладони, причины эти, вы их только не хотите принимать. Представьте на минуту себя дельфином в вашем собственном ШОДе, где вас, академика, какие-то существа учат гонять рыбу – и только. Сначала вам будет даже забавно, а потом – потом захочется настоящего дела. И еще поройтесь в памяти – не произошло ли за прошлые дни чего-либо из ряда вон выходящего?

– Стрельба в Атлантике?

– Когда надо, вы удивительно догадливы. Что вы будете делать на месте дельфина, если вдруг выясните, что сотрудничество с человеком не только скучно, но и смертельно опасно?

– Довольно. Надо действовать – и незамедлительно. От нас ждут реальной помощи. Я пришел поставить вас в известность, что с сегодняшнего дня я вступаю в права руководителя экспедиции… Если вы не согласны…

– Согласен. Вступайте. Передаю вам корабль, аппаратуру, себя, своих сотрудников… Одна тут закавыка… Не знаю, под каким номером числится этот предмет в вашей инвентарной книге – «дельфин по кличке Уисс» – так вот вышеназванный дельфин исчез. В неизвестном направлении. И судя по всему, вряд ли сюда возвратится.

– Вы… вы это серьезно?

– Вполне.

Карагодскому стало жарко, несмотря на открытые иллюминаторы. Он почувствовал, что воротник рубашки слишком туго стягивает шею.

– Вы… вы ответите за это.

– Да, Я отвечу. Отвечу громко и внятно на все вопросы, которые мне зададут. Потому что у меня есть на них ответы… А вот вам отвечать будет нечего. Вы заблудились, Карагодский. Вы так часто прикрывали важными словами свои личные выгоды, что сами поверили в свою незаменимость и всемогущество…

За трое суток до этого разговора, пролетая над Саргассовым морем, пилот рыборазведчика «Флайфиш-131» Фрэнк Хаксли услышал сильный удар грома. Он удивленно посмотрел вверх, в ослепительно чистое, дочерна отлакированное ночное небо, увешанное пышными гроздьями южных звезд, и спросил через плечо радиста:

– Бэк, ты слышал? Что это могло быть?

– Не знаю. Метеор, наверное, глянь вниз…

Они летели низко, и Хаксли хорошо разглядел подчеркнуто белый на черной воде опадающий фонтан светящегося пара.

– Запиши в журнал координаты. Надо сообщить в Службу Информации. Может быть, какому-нибудь доку пригодится…

– А, не стоит, – зевнул радист, – Мало ли всякой всячины с неба падает. Все записывать – бумаги не хватит…

– Тоже верно, – согласился Фрэнк. – Вот если бы хороший косяк скумбрии попался, это другое дело.

– А тунца не хочешь больше? – сострил Бэк.

Оба расхохотались.

«Флайфиш» развернулся и взял курс на базу, к Бермудским островам.

Воронка крутящейся тьмы затягивала в свою пасть все – живое и неживое. Слепые ураганы и смрадные смерчи клокотали вокруг. Но оттуда, из этого клокочущего ада, тянулась ввысь хрупкая светящаяся лестница, и одинокие, отчаянно смелые зумы с неистовыми глазами, борясь с ветром и собственным бессилием, скользя и падая на дрожащих ступенях, поднимались по ней. Их жизни хватало на одну-две ступеньки, но они упорно ползли вверх, и их становилось все больше. Они протягивали друг другу руки и переставали быть одиночками, и слитному движению уже не могли помешать ураганы, еще метались смерчи, но пылающий флаг всемирной надежды зажигал звезды, созвездия, галактики – и в последнем торжествующем многоголосом аккорде вспыхнула вся вселенная…

Уисс кончил рассказ. Каждый нерв его тела дрожал, заново пережив мощь, тоску и радость цветомузыкальной поэмы зумов. Уисс старался воспроизвести ее возможно точнее, во всем богатстве необычных оттенков и странности чуждых образов.

И он, кажется, достиг того, что хотел, – Бессмертные молчали, погруженные в увиденное и пораженные им.

Уисс не торопил. Он знал на собственном опыте, как нелегко все понятия принять.

Они лежали на густо-синей поверхности Саргассова моря в традиционной символической позе Вечного Совета – соединив клювы и разбросав лучами точеные длинные тела – так что казались сверху большой звездой.

Уисс давно уже не был здесь, в Центре Мира, где рождается и откуда начинает раскручиваться колоссальная спираль теплых течений. Отсюда дэлоны управляли Равновесием, отсюда при необходимости замедляли или ускоряли вековые биологические ритмы Мирового океана, устраняли нежелательные возмущения в биоценозах – достаточно было заложить нужный молекулярный шифр в генетическую память саргассов, и бурые клубки, как живые мины, уплывали по тайным дорогам течений туда, откуда пришел сигнал опасности – и через рассчитанный ряд поколений Равновесие восстанавливалось.

Бессмертные молчали, но Уисс умел ждать.

Наконец Сасоис произнес древнюю формулу начала:

– Готовы ли все быть Одним, ставшим после Двух?

Синие знаки были ему ответом.

Меланхоличный Асоу долго поскрипывал и ворочался, прежде чем начать. Наконец заговорил, осуждающе посвечивая в резкие глаза Уисса:

– Я, Асоу, говорю от имени Созерцания. Я был против, когда ты уходил к зумам, Уисс. Я был против, но меня не послушали, и ты ушел. И вот ты вернулся, и я оказался прав.

– В чем ты прав, белозвездный?

– Ты болен, Уисс. Ты слишком долго был у зумов, и они заразили тебя. Я знаю твою болезнь. Эту болезнь называли когда-то безумием суши. Когда дэлон заболевает этой болезнью, его тянет к земле. Он выбрасывается на камни и погибает.

– Почему ты решил, что я болен? Меня не тянет к скалам.

– Все, что ты показал нам, – бред. На суше не может быть разума. На суше могут существовать только низшие формы жизни.

– Но я же показал вам МЫСЛЬ! Она принадлежит зумам, а не мне!

– Ты ошибаешься. Это говорили не зумы, а твоя болезнь. Тебе приснились все эти странные и нелепые видения, они существуют только в твоем воображении. Много веков слежу я за мировым биофоном, но нигде и никогда не встречал даже намека на разумную деятельность зумов. Скорее, наоборот – нам приходится все чаще и чаще вмешиваться в биосферу, чтобы восстановить уничтоженное ими. Они нарушают Равновесие, а ты говоришь о разуме. Ты просто болен.

Уисс хотел было возразить, но Асоу раздраженно зажег красный знак, давая понять, что спорить бесполезно. К счастью, Хранитель Первого Луча имел право только на один глот, но этот глот был против.

Осаус ворвался в Спор, даже не дождавшись, пока Первый погасит сигнал голосования.

– Я, Осаус, говорю от имени Действия. Когда Уисс уходил к зумам, я отдал свои два глота ему. Я был «за», потому что надеялся, что Уиссу удастся найти способ приручить этих опасных животных. Я говорю – животных, я не верю ни единому цвету из того, что показал Уисс. Ты говоришь, что зумы разумны, Пятый? Но их тело такое несовершенное.

– У них иной разум, чем у нас, белозвездный. Они создают машины, которые искупают несовершенства их тела и помогают добывать пищу…

– Добывать пищу? Разве ради пищи зумы уничтожают все живое и нарушают Равновесие? Вспомни – мы послали в железные тюрьмы тысячи своих братьев, чтобы научить зумов ловить рыбу, сохраняя Равновесие. Братья кормили зумов, а что вышло из этого?

– Ты забываешь, Осаус, что мир дэлонов раз в десять старше мира зумов. Зумы еще дети…

– Где ты видел детей, которые убивают себе подобных без всякой причины? Нет, Уисс, зумы – это дикие хищники, они еще хуже акул, потому что акулу гонит голод, а зума – инстинкт убийства. Ты называешь разумными существа, которые только вчера убили триста дэлонов за то, что те спасали зумов от самих себя? Нет, Уисс, ты действительно болен…

– Это ошибка. Они не знали…

– Знание не остановит их – они станут только еще опаснее. Если народы Дэла хотят жить, они должны держаться подальше от зумов.

Осаус, яростно отмахнувшись, зажег два красных знака, положенные ему в Совете. Еще два глота против – итого уже три. И пока ни одного – «за».

– Что же скажет Суссии?

– Я, Суссии, говорю от имени Запрета…

Глубокие вишневые глаза Суссии, словно хранящие отблеск первородной трагедии, потемнели. Он медленно распрямил свое огромное белое тело.

– Я отдал Уиссу свои три глота тогда, отдам и сейчас. Мы видели с вами МЫСЛЬ – голос боли и счастья, крик отчаяния и надежды, мы пережили вместе с зумами века падений и взлетов, заглянули в их историю. Асоу ошибается – Уисс не болен. Любой самый больной, самый фантастический образ покоится на увиденном, услышанном, пережитом. Придумать такое невозможно при любой болезни, даже если Уисс что-то интуитивно добавил от себя. Такая МЫСЛЬ могла родиться только в мире зумов. Очень много непонятного для нас в этом мире, очень много чуждого и неприемлемого, но этот мир существовал, существует и будет существовать независимо от нашего желания.

Суссии вздохнул и, помолчав, продолжал:

– Никто лучше меня не знает темные века Круга Великой Ошибки. Ты, Первый, отрицаешь разум зумов, потому что на суше труднее жить. Но разве не суша дала дэлонам настоящий разум – не просто знание вечных истин, а разум действия, разум поражения и победы?

– Суша дала дэлонам страдания, – хмуро возразил Асоу.

– Да, суша дала страдание, но иначе мы не оценили бы радости моря. Пережитое зло научило нас творить добро. И ты, Первый, и ты, Второй, говорите о том, что зумы неразумны, ибо нарушают Равновесие. Но разве вы забыли, что делали с планетой наши пращуры? Уисс прав – зумы действительно пока еще дети, они на полпути к настоящему разуму. Неразумно их зло, но разумно стремление к добру. Да, вчера одни зумы хотели меня убить, но другие зумы пришли мне на помощь, раненному. Безумие и разум, зло и добро борются в душах этих существ. Мы должны помочь им, мы должны привести их к мудрости Соединенного Разума.

Осаус протестующе засигналил, но Суссии остановил его.

– Да, Второй, я уверен, что мы братья, разделенные временем и пространством, братья, забывшие родство, но мы живем на одной планете и во имя Соединенного Разума должны найти дорогу от брата к брату. Иначе… Что, если зумы сами придут к знаниям Третьего Круга, не ведая опасности? Кто поручится, что планета, уцелевшая чудом однажды, уцелеет и во второй раз? Если зумы слишком молоды и несовершенны, то мы слишком дряхлы и эгоистичны, раз не хотим признать очевидного. Наш единственный шанс – контакт.

Три знака Суссии зажглись зеленым. Три глота «за», три глота «против». Силы пока равны.

– Я, Соис, говорю от имени Благоразумия.

Легкий изгиб улыбки приоткрыл клюв Уисса.

Соис очень не любил возражать кому бы то ни было – он со всеми соглашался. Добряк и миротворец, он всегда делил свои четыре глота поровну между враждующими сторонами – два одной, два другой. Как поступит он сейчас?

– Я согласен – контакт с зумами неизбежен и необходим.

Несмотря на все, что разделяет нас, мы накрепко связаны прежде всего интересами Равновесия, на нарушение которого справедливо жаловались Асоу и Осаус. Мы живем на одной планете, и разделить ее на две половинки невозможно. Но вместе с тем я должен обратить внимание на опасности контакта, и в этом я абсолютно согласен с Осаусом. Уисс очень хорошо показал нам МЫСЛЬ, из которой я понял, что огонь – смертельный враг дэлонов – для зумов оказался другом и спасителем, Гибель наших соплеменников при перегоне Горящей Рыбы – это, если хотите, символическое предупреждение против излишней доверчивости к зумам. Я согласен с Уиссом – это могла быть ошибка. Но я не могу не согласиться и с Асоу – на суше не может быть полноценного разума, а поэтому возможность таких трагических ошибок в будущем совсем не исключена. Поэтому я – за ограниченный контакт, контакт по необходимости, а не по желанию. Только Благоразумие – и да продлится Четвертый Круг!

И, верный себе, Соис зажег два зеленых и два красных знака. Пять – пять.

Уисс едва выдержал ритуальную паузу раздумья.

– Я, Уисс, говорю от имени Поиска. Я сказал Вечному Совету все, что знал, и показал все, что видел. Я выслушал всех, чьи глоты против меня, и тех, чьи глоты за меня, и остался верен тому, с чем пришел. Я отдаю свое право делу своей убежденности.

И зажег торжествующе пять зеленых знаков – теперь, с его голосом, за контакт было десять глотов, против – только пять.

Он уже видел снова железный белый кор с красным значком «Д-Е-Л-Ь-Ф-И-Н», слышал ворчание Пана и смех Нины – все, что стало за два года не только знакомым, но и по-своему родным, когда заговорил Сасоис:

– Я, Сасоис, говорю от имени Будущего… Уисс, белозвездный, пойми меня правильно. Я был «за», когда ты уходил к зумам, и если бы сегодня надо было бы решать это снова, я снова отдал бы тебе свои шесть глотов. Ты сделал много, очень много. Благодаря тебе мы теперь знаем не только то, как они живут, но, и то, чем они живут. МЫСЛЬ, переданная тобой, позволила заглянуть в их души, мысли и мечты. Спасибо тебе.

Нарушая этикет, Сасоис коснулся корявым ластом Уисса, но тому почему-то стало холодно от этой грубоватой ласки.

– Я верю, что зумы разумны, что их цивилизация достаточно сложна и высока, верю в их доброе начало и в то, что случившаяся трагедия – нелепая ошибка. Я хочу надеяться на будущую дружбу. Я знаю, что ты нарушил Запрет и показал зумке танец звезд в Храме Соединения. Я не осуждаю тебя, ибо, нарушив слово Запрета, ты выполнил свое дело, завещавшее Поиск. Бросать семена – твое право и обязанность, возможно, теплые течения разбудят их, и зерна прорастут корнями понимания. Но контакт – это процесс долгий и сложный. Если даже он удался между одним зумом и одним дэлоном – это еще не значит, что обе цивилизации одинаково готовы к контакту. Ты правильно сказал: зумы пока еще дети! Так подождем, пока они подрастут. Потому что даже если мы очень захотим подружиться с зумами, ничего, кроме недоразумений, у нас не получится. Требуется такое же горячее желание дружбы и от зумов. И не только желание, но и способность понять и оценить друга. Дорогу надо прорубать с двух сторон, чтобы не оказаться в чужом мире незваными гостями.

Он помолчал.

– Подождем. Пока еще рано. Пока еще зумы слишком опасны – даже для самих себя, не только для нас. Они еще не понимают Равновесия Мира, ибо нет равновесия в их собственных душах. Мы должны уйти от железных тюрем и увести братьев. Это ускорит ход часов. И если зумы выдержат экзамен – наши пути сольются. Когда придет время. А сейчас… пусть продлится Круг Благоразумия…