Текст книги "Родные и близкие. Почему нужно знать античную мифологию"

Автор книги: Николай Дубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– И вы всем даёте советы? – спросил Устюгов, и Димка опасливо посмотрел на него.

– Ой, что вы! Разве я могу? Я запрашиваю специалистов, всякие учреждения. Наверно, не всегда, но кому-то это помогает – потом некоторые пишут, благодарят. И я очень рада. Не тому, что благодарят, хотя это тоже приятно, а что не зря корпела и кому-то помогла.

Перед началом обеда Димка разлил шампанское в разномастные бокалы.

– Предлагаю выпить за знакомство, – сказал оп.

– Тогда уж за приятное знакомство, – уточнила Варя, и Лена, теперь уже польщено, покраснела.

Сама она говорила мало, но с готовностью отвечала, если спрашивали, с интересом слушала, что говорили другие и особенно когда говорил Дима. Она переводила взгляд с собеседника на собеседника, но долее всего он задерживался тоже на Диме. Когда обед окончился, Лена так естественно и непринужденно начала собирать посуду, словно была у себя дома, и Варя не стала возражать. Женщины ушли на кухню. Димка попытался было туда проникнуть, но был изгнан. Устюгов расспрашивал, где Димка и его товарищи были и что видели. Сам Устюгов в молодости исходил весь Крымский полуостров. Оказалось, что Димка и его товарищи многое упустили, не зная, чем примечательны эти места. Женщины вернулись в комнату, и по лицам их было видно, что возникшие сразу взаимная симпатия и расположенность не ослабли, а укрепились.

– Я уже, наверно, пойду, – сказала Лена. – Вам надо отдохнуть…

– Подожди! – спохватился Димка. – Я же забыл про вторую бутылку! – Он метнулся на кухню и вернулся с полными бокалами шампанского. – Предлагаю тост за счастье, – сказал он и оглянулся на Лену.

– Стоп! – сказал Устюгов. – Не годится. Не будем говорить о дамах, но мы с Михаилом – никуда не денешься! – едем не на ярмарку, а с ярмарки. И рассчитывать на какое-то особливое счастье нам не приходится. Как правило, счастье старых локализуется уже только в счастье юных. Вот я и предлагаю – за счастье молодых!

Димка и Лена просияли и зазвенели бокалами.

Они ушли. Зинаида Ивановна сказала, что, по её мнению, Лена очень приятная девушка, скромна и вообще хорошо держится. Лично ей нравится, что Лена ходит без всякого грима и даже не красит губы. А Варя сообщила, что Лена сирота, два года назад потеряла мать. Должно быть, ей живется не очень легко, но она не жалуется, и вообще, кажется, у неё легкий характер. Ей, Варе, всегда нравятся люди, которые ничего не требуют от окружающих, даже сочувствия. В это время вернулся Димка.

– Ты не пошел её проводить? – удивилась Варя.

– Зачем? Не ночь ведь, что она, маленькая, сама не доберется? Вы лучше скажите: как она вам? – и Димка обвел всех взглядом.

– Ты не дал нам времени всласть посплетничать и обсудить качества твоей избранницы, – сказал Устюгов. – Но твоя мать и тетка уже высказались за. У меня возражений тоже нет – славная птаха. Слово за твоим родителем.

– Если бы ты не был шалопаем, не кидался в загс с кем попало, то женился бы не на той курице, а на Лене.

– Уже! – осклабился Димка.

– Что уже?

– Мы уже муж и жена.

– То есть как, без загса? – сверкнула очками Зина.

– Тетя Зина, ну какое это имеет значение? Не беспокойся, оформим брак по всем правилам.

– А свадьба?

– Так вот она и была сейчас, наша свадьба! А что, разве плохо я придумал? Или, может, надо было по-Борькиному – показуху на весь город? По-купецки. Расступись народ – дерьмо плывет…

– Дима! – строго сказала Варя.

– Ну, мамочка, ну ведь на самом деле так! Вы же сами тогда ушли, тошно стало… А мы с Ленкой решили – или вот так, или никак. Ей тоже противны эти мещанские показухи. Счастье ведь не в том, сколько сожрали или вылакали на свадьбе…

– Ну что ж, – сказал Шевелев, – я рад, что ты хоть иногда способен на разумные поступки.

– Но почему ты заранее не сказал, не предупредил? – спросила Варя.

– А вдруг бы она вам не понравилась? Одно дело, когда девушка просто приходит в гости, и совсем другое, когда «здрасьте, я ваша невестка…». Вот мы и решили устроить сюрприз…

– Положим, не такой уж это сюрприз, – сказал Устюгов.

– Так это для вас… А как вы догадались?

– Милый мой, погляди на себя в зеркало… Впрочем, сейчас ты и там увидишь не себя, а Лену. На ваших сияющих мордасах всё было написано аршинными буквами.

– Я всё-таки не понимаю, – сказала тетя Зина, – жениться вот так, с бухты-барахты…

– Совсем не с бухты-барахты! Мы уже год знакомы. Сначала встречались редко, случайно. Потом чаще, ну и… Ну, в общем, поняли, что любим друг друга. Тогда мы решили проверить себя и поехали в Крым…

– Выходит, Лена была теми «ребятами», о которых ты врал?

– Ну, конечно, мамочка. Ну что было бы, если б я тебе сказал правду? Ты бы ужасно расстроилась, огорчилась. Стала бы меня отговаривать и уговаривать, а то и всем семейством начали бы… Ну и что? Была бы у тебя жизнь отравлена, и у нас всё испорчено. А так мы проделали великолепное свадебное путешествие и вернулись мужем и женой…

– Свадебное путешествие до свадьбы… – хмыкнул Устюгов. – Ты совершил открытие в матримониальном деле. До сих пор только ученые и техники, когда они знают, чего хотят, но не знают, как этого добиться, действовали методом проб и ошибок, то есть наобум и наугад. Ты применил эту методу в брачном деле… А если бы ошибся?

– Но вы же видели, что я не ошибся! И я знал, что не ошибусь. Это совсем не то, что было с Соней. Это – на всю жизнь!

– Дай бог! – сказала Варя. – Где же вы будете жить?

– У неё. Зачем мы будем вас стеснять, если у неё отдельная квартира?.. Так что, грома и молнии не будет? Тогда я позову Ленку.

– Она же уехала!

– Никуда она не уехала – стоит за дверью и трясется от страха. Хорошо, если не ревёт… – Он распахнул входную дверь и закричал: – Ленка, порядок! Иди сюда!

Лена действительно была заревана. Варя обняла её, у неё самой тоже полились слезы.

– Вставай, Михаила, – сказал Устюгов, – пойдем пройдемся. Сейчас мы здесь лишние, будем только мешать…

Леночка вошла в семью, как если бы всегда к ней принадлежала и просто вернулась после долгого отсутствия. Может быть, сказалось то, что она рано утратила своих родных и была рада обрести новых, но главное, конечно, было не в этом. Она всегда была ласковой, доброжелательной, внимательной и заботливой без назойливости, искренне полюбила всех. И ей отвечали тем же. У молодых был свой круг друзей и знакомых, своя, особая жизнь, но родителям не было нужды зазывать их к себе, они часто и охотно прибегали сами, вникали во все подробности их жизни, угадывали, в чём можно и нужно помочь. Шло это, конечно, от Леночки, так как Димку по-прежнему то и дело заносило в горние сферы искусства и метафизики или в то, что ему казалось такими сферами. Друг с другом они прекрасно ладили. Иначе и не могло быть, потому что Димка не уставал любоваться Леночкой, Леночка же смотрела на него молитвенно и восхищалась всем, что он говорил и делал. Они сами отремонтировали квартиру – Димка оказался на все руки мастер, – выбросили рухлядь и приобрели новую мебель, для чего Димке пришлось, по его собственному выражению, порядком подхалтурить. И когда, закончив работу и меблировку, они устроили что-то вроде новоселья, Варя и тетя Зина были восхищены уютной, хорошо обставленной квартиркой. Шевелев тоже похвалил и Димкину работу, и обстановку. Вслух он не сказал, но про себя подумал, что, может, благодаря Лене Димкино шалопайство на этом и закончится – поуспокоится, возьмется за ум и вернется к учебе. Время ещё не упущено. Ну, пусть не в стационаре, чтобы не сидеть бородатому среди мальчишек, а на вечернем или заочном…

Каждое лето, когда у Лены был отпуск, молодые отправлялись в путешествие; сначала теплоходом по Днепру и Черному морю, по туристским путевкам побывали на Соловках и в Закарпатье, проехали по Волге от Москвы до Астрахани и обратно. Потом решили ехать в Крым, только уже не вдвоем, а вчетвером: к ним присоединились Мила, ближайшая подруга Лены, и её приятель. Вернулись Димка и Лена опаленные счастьем и солнцем, с восторгом рассказывали, как было интересно и весело, какие удивительно образованные, остроумные и вообще прекрасные люди Мила и Юра.

– Он кто, муж? – спросила тетя Зина.

– Я не знаю, записаны они или нет, – сказала Лена. – Ну, в общем, как муж.

Брови тети Зины поднялись, но она поджала губы и промолчала.

По возвращении молодые, как и прежде, часто забегали к родителям, потом это стало происходить всё реже. Особенно редко стал показываться Димка. Работы, должно быть, и в самом деле было много, он даже осунулся, недавний почти коричневый загар перешел в какую-то болезненную желтизну. Потом оба исчезли на две недели. Варя напридумывала всяких страхов и решила ехать к ним, но вечером, когда после чая все сидели в комнате, а Варя мыла на кухне посуду, в дверь коротко позвонили. Варя открыла. С растерзанным лицом перед ней стоял Димка.

– Что случилось? Почему вы пропали? Что с тобой?

– Там что, полный сбор? – вместо ответа спросил Димка. – Не хочу я туда. Пойдем в кухню.

Он тяжко, как старик, опустился на стул, оперся локтями о столешницу и несколько секунд молчал, глядя на свои стиснутые руки, потом поднял взгляд на мать:

– Они не поймут. И не захотят понять. А ты поймешь… Понимаешь, я ушел из дома…

– Как это? Что значит – ушел?

– Совсем. Я оставил Лену.

Варя отшатнулась, в ужасе глядя на сына.

– Ну что ты так смотришь на меня? Я больше не могу. Понимаешь? Не могу! Вот и ушел.

– Да почему?

– Я больше не люблю её. И не хочу притворяться.

– Вот так, вдруг? То любовь без памяти, то вдруг «не люблю»?..

– Не вдруг. Началось давно. Может, с год или даже больше. Мне как-то всё начало казаться преувеличенным, напускным, что ли, – и нежность, и заботы, и всякие слова… Ты не думай, я с этим боролся, убеждал, уговаривал себя, думал, что пройдет. А оно не прошло, становилось хуже… Это гасло, как свет в кино. По инерции, по привычке я ещё говорил и делал всё, как прежде, а здесь, – Димка стукнул себя в грудь, – стало пусто! Любовь умерла…

– А Лена?

– Что Лена! Ленка – молодец… Я рассказал ей всё. Мы проговорили, проплакали целую ночь. И она поняла. Она по-прежнему любит меня и не хочет мешать моему счастью.

– Какое же счастье, если ты сам его уничтожил?!

– Я полюбил другую женщину.

– Опять? – ужаснулась Варя. – Какую женщину?

– Милу. С которой мы ездили в Крым.

– Это та самая – лучшая подруга Лены? И она, конечно, полюбила тебя?

– Да.

– И ты не понимаешь, как всё это мерзко?

Димка искоса посмотрел на неё и снова уставился в стол.

– Не надо так, мамочка. Все слова, какие нужно, я уже сам себе сказал. И не один раз. Слова не помогают. И не помогут.

– Опомнись, Дима! Я не знаю, что на тебя нашло – блажь, слабость, затмение… Это пройдет, забудется. Нужно собрать, найти в себе силы, чтобы преодолеть эту слабость. Ведь ты не мальчик уже, Дима, ты – мужчина! Так и веди себя как мужчина!

– Что ж мне теперь – вести двойную жизнь? Врать, выкручиваться, притворяться?.. Это – подло!

– А с Леной так – не подло?

– И с Леной подло, – Димка поднял на мать глаза, по щекам его текли слезы. – Все подло! Только я ничего не могу с собой поделать. Это сильнее меня… Понимаешь?

– Нет! – сказала Варя. – И не хочу понимать. Человек сильнее всего… если он человек.

Варя оперлась о столешницу и закрыла лицо руками. Димка подумал, что она плачет, и осторожно тронул её руку.

– Не надо, мамочка!

Варя опустила руки. На лице её проступили красные пятна, но глаза были сухими.

– Ты решил бесповоротно?

– Да. Две недели я живу у Милы… Только случилось это раньше… давно.

Варя несколько секунд вглядывалась в его лицо, словно отыскивая то, что видела всегда и не находила теперь.

– У меня три сына, – каким-то сухим, отчужденным голосом сказала она. – Сережа вырос настоящим человеком, но он далеко. Борис… близко, но сделался чужим. Остался ты. Других я любила и люблю не меньше, но ты был ближе всех. Все последние силы души своей я вложила в тебя. Ты рос ласковым и добрым. И честным! Ты стал моей последней опорой и надеждой. Ты этого не понимал и понимать не мог, но ты помогал мне жить. Ты делал глупости. Кто их не делает? В восемнадцать лет женился… Это было легкомысленной глупостью, но я поверила в твоё чувство и защищала тебя. А ты бросил жену и ребенка…

– Соня вышла замуж! – поспешно сказал Димка.

– Мужа можно заменить. А кто заменит ребенку отца? Ведь ты после развода ни разу не видел Игоря. Тебе оказалась безразлична не только судьба Сони, но и судьба твоего сына! Да, ты аккуратно платишь алименты. Но что будет думать о тебе твой сын, когда вырастет и поймет, что любовь к нему ты разменял на наличные?.. Значит, у тебя не было и нет никакого чувства… Нет, молчи и слушай! Я всегда защищала тебя. Теперь я должна сказать тебе всё. Ты влюбил в себя чистую, доверчивую девочку. Она без памяти полюбила тебя, а мы все полюбили её. Она отдала тебе всё, что имела, – любовь и судьбу. А ты растоптал их.

– Мамочка, ну не надо так высокопарно! Мне жалко Ленку, конечно, ей тяжело… Но в конце концов от этого не умирают.

– Ну, поставь себе в заслугу, что ты не убил. Ты не зарезал, не задушил… Но ты всё равно убийца! Дважды. Ты убил счастье Лены и мою веру в тебя.

– Мама, как ты можешь?!

– У меня был сын… Ну, пусть легкомысленный, недоучившийся, неустроенный… Но ты не делал подлостей! Я считала тебя честным, порядочным человеком…

– Теперь не считаешь?

– Нет, если ты мог сделать такое… Ты думал, я, как всегда, пойму, примирюсь и прощу? Буду защищать перед другими? Я заслонила бы тебя своим телом от пули, от бомбы, но подлости твоей я покрывать не стану…

Варя вскочила и, дернув Димку за руку, заставила его встать:

– Иди! И скажи всем. Посмотри им в глаза…

Она распахнула дверь и вытолкнула Димку почти на середину комнаты. Все изумленно уставились на них.

– В чём дело? – спросил Шевелев. – Что случилось?

– Пусть сам рассказывает, – сказала Варя и изнеможенно прислонилась к косяку.

От них Димка пощады не ждал. С него сразу слетели смирение и растерзанность. Он засунул большие пальцы в карманы джинсов и с вызовом оглядел сидящих за столом отца, тетю Зину и Устюгова.

– Для кворума не хватает братца с супругой… Ничего, вы справитесь сами, – сказал он. – Я пришел, чтобы рассказать банальную историю: он любил её, потом разлюбил и полюбил другую… Конкретно: я оставил Лену и ушел к другой женщине. Подробности опускаю как несущественные. Мама жаждет всеобщего суда надо мной. Вот он я, судите. Приговор мне известен заранее… – криво усмехнувшись, Димка сел на стул верхом и ухватился за спинку.

– Ты что, пьяный? – спросил Шевелев. – Что это за дурацкий балаган?

– Я трезвый. Повторяю: я оставил Лену.

– Ты развелся с Леной? – ужаснулась тетя Зина.

– Ещё нет. Но разведусь. Я разлюбил её и полюбил другую женщину.

– Опять? Это уже растленность какая-то!

– Да, да, тетя Зина! Вы забыли сообщить, что это безнравственно и аморально!..

– Да, безнравственно и аморально! А ты не только не стыдишься своего позора, а ещё бравируешь?

– Я не бравирую. Я только говорю правду. Вы у нас самая большая специалистка по морали. Так вот, по-вашему, соединиться с любимой женщиной – безнравственно и аморально. А остаться с нелюбимой женщиной, спать с ней, делать вид, что ничего не случилось, – это морально? Всё время притворяться, врать ежедневно, ежечасно – это нравственно? Достойно похвалы и восхищения? Да это в сто раз хуже! И что в результате: три несчастных человека, которые неизвестно зачем мучают друг друга…

– А так всего один, – сказал Шевелев. – Удобная арифметика.

– Да! Всего один. Это лучше, чем трое несчастных.

– Бедная птаха! – негромко сказал Устюгов.

– Тебе двадцать восемь лет, ты не мальчик, а мужчина! – воскликнула тетя Зина. – Должны же быть у тебя какие-то принципы, устои!

– У меня один принцип – правда. Не надо врать. Вот и всё.

– Ну да, – сказал Шевелев, – сначала ты поднес свою правду Соне. Теперь Лене. Завтра поднесешь этой новой?.. – Димка молчал. – А если она тебе поднесет такую же правду?

Димка еле заметно повел плечами:

– Значит, мне будет плохо…

– Тебе ещё будет… Но Лене уже сейчас плохо, – негодовала тетя Зина. – Ты о ней подумал? Ты женился – значит, взял на себя ответственность за её судьбу. А ты её искалечил, изуродовал… Он, видите ли, за правду! Правда бывает благородной, но она бывает и подлой!.. Матвей Григорьевич! Что же вы молчите? Вы же умный человек, объясните ему!

– Ум тут не поможет, – сказал Устюгов, – им управляют гениталии, а не разум.

Варя, стараясь не привлечь к себе внимания, ушла в кухню. Шевелев проводил её встревоженным взглядом.

– А почему, собственно, такой хипеж вокруг моих личных дел? – спросил Димка. – Я что, первый или последний? Мало у нас разводятся? Или другим можно, а мне нельзя?

– Мы не можем отвечать за других, – сказала Зина. – А ты член нашей семьи!

– И семья будет решать, кого мне любить?

– Люби кого хочешь. Но люби! А что это за любовь – сегодня одна, завтра другая, послезавтра третья… Ты женился, значит, взял на себя моральную ответственность. Ты же глава семьи, мужчина!

– Он просто бабник, а не мужчина. Это совсем не одно и то же, – сказал Шевелев и поспешно прошел в кухню.

Варя сидела, откинувшись на спинку стула, лицо её было бледно.

– Что с тобой? Снова худо?

– Ничего, сейчас пройдет, – с трудом ответила Варя, попыталась подняться и не смогла.

Шевелев, как ребенка, взял её на руки и понес в комнату. Господи! Как же она исхудала, если так легко её нести! И как давно уже он не носил её на руках… Но эти мысли тут же погасил страх за неё.

Зина и Устюгов вскочили.

– Матвей, – сказал Шевелев, – у соседей этажом ниже телефон. Вызови «Скорую». Попроси стэбовскую бригаду. Варя у них на учёте…

Устюгов выбежал. Зина достала подушку. Шевелев осторожно опустил Варю на тахту. Выпрямившись, он увидел Димку. Прижимаясь к стене, тот испуганно смотрел на мать.

– Уйди с глаз долой, обормот, – сквозь зубы сказал Шевелев.

Не сводя с матери глаз, Димка попятился к двери.

– Может, нитроглицерин? – спросила Зина.

– Не надо, я уже приняла, отлежусь, всё пройдет, – сказала Варя и закрыла глаза.

Устюгов вернулся.

– Машина выезжает, – сказал он, остановившись в прихожей. – Как Варя? – Шевелев пожал плечами. – Я посижу на кухне – может, надо будет в аптеку или еще что-нибудь…

Бригада приехала. Двое молодых, необычайно долговязых ребят внесли большой ящик и ящик поменьше. По сравнению с фельдшерами-акселератами пожилой врач казался маленьким и невзрачным. Он проверил пульс, прослушал сердце, измерил давление.

– Эуфиллин, строфантин, димедрол, – сказал врач фельдшеру-лаборанту.

Тот открыл большой ящик, достал стерилизатор со шприцами. Напоминающий актера Тараторкина, даже с таким же кадыком, как у того, фельдшер-техник быстро и ловко опутал Варю разноцветными проводочками, на щиколотках и запястьях защелкнул резиновые манжеты, включил маленький ящик – кардиограф. Тот тихонько зажужжал, из него поползла узкая ленточка кардиограммы. Так же быстро и ловко фельдшер снял проводочки, и тогда лаборант, который уже набрал в большой шприц все медикаменты, ввел иглу в вену. За это время врач успел просмотреть бланки исследований, которые оставили предшествующие бригады, потом углубился в новую кардиограмму. Заполнив бланк, врач подошел к Варе, снова проверил пульс:

– Как вы себя чувствуете?

– Хорошо. Теперь совсем хорошо. Спасибо, доктор, – сказала Варя.

– Вот и прекрасно, – сказал врач и снова сел за стол.

– Можно нести в машину? – спросил фельдшер у ящика с медикаментами.

– Закрыть можно. Уносить подождем.

Они сидели с полчаса. Врач ещё раз проверил пульс у Вари.

– Ну вот, теперь получше, – сказал он. – Поправляйтесь. Всего хорошего.

Фельдшера унесли свои ящики. Врач задержался в прихожей.

– Пока ничего страшного не произошло, – сказал он Шевелеву. – Больной следует полежать несколько дней. Сердечко у неё слабенькое. И никаких эмоций. Ни отрицательных, ни положительных.

– Положительные тоже опасны? – усмехнулся Шевелев.

Слова врача успокоили его, и он принял сказанное за шутку. Врач не шутил.

– Опасны, – подтвердил он. – У моего пациента приняли сына в институт. От радости у него произошел обширный инфаркт.

– Положительные нам не угрожают, – сказал Шевелев. – Вопрос в том, как уберечь от отрицательных?

– Постарайтесь. А как – не знаю. Тут я не советчик.

Шевелев снова взял Варю на руки. Зина постелила постель.

– Ты иди, – сказала она, – я посижу.

Шевелев ушел на кухню, прикрыв за собой дверь. Ссутулившийся Устюгов смотрел в стол, услышав шаги, поднял голову.

– Обошлось, отходили, – сказал Шевелев. – Врач говорит – берегите от эмоций. А как? – Устюгов развел руками. – С такими детками убережешь… Черт его знает, откуда это идёт? Вот вырос сынок – дубина под потолок, завел дворницкую бороду, родил сына. А сам остался мальчишкой. И что он, один такой?

– М-да, – ухмыльнулся Устюгов. – Болезнь у нас довольно распространенная. Для неё придумали научное название – инфантилизм. По-русски – детскость. Детскость мышления и детскость поведения. Уже давно в печати раздаются вопли и размазываются сопли – обабившиеся мужчины, «где вы, мушкетеры?» – и так далее.

– Я не очень за этим слежу.

– А я слежу. Любопытная складывается картина. Раньше дети вырастали и становились взрослыми. Теперь они вырастают, обзаводятся детьми, лысеют, отращивают бороды или хотя бы усы, а сами остаются инфантильными. Появились даже повести и романы, где всякая подлость и негодяйство героев объясняется их инфантильностью. Люди, которые видят корень зла в пресловутом инфантилизме, обнаруживают собственную интеллектуальную и социальную инфантильность.

– По-твоему, такой болезни нет?

– Нет. Бороться с инфантилизмом – значит лечить симптомы болезни, а не самое болезнь, что, как известно, занятие для дураков.

– В чём же болезнь?

– В безответственности! А у нас она прививается с младых ногтей. Подрос пацаненок – его в детсадик. Там для него всё приготовлено и расписано. Все его обязанности – есть, садиться на горшок, спать и играть. По команде. Два притопа, три прихлопа.

– Так ведь это необходимо – родители работают.

– К сожалению. Мы не одиноки – во всём так называемом цивилизованном мире то же самое… Подрос пацан – отвели в школу. Ну, там и вовсе каждый шаг расписан и предписан. Что пацану говорить и даже думать, решают учительница и вожатая. И так далее. В результате вырастают…

– Илоты?

– Ну, зачем такие страшные слова?! Не илоты, а исполнители. Это не исключает ни трудолюбия, ни даже энтузиазма. Они усердно исполняют то, чему их обучили и что им поручили. Вот только за это и отвечают. И то не всегда… Отвечать за все остальное, решать всё остальное их не учили, а сами они не научились. Только когда облысеют, уйдут на пенсию, вот тут они сами решают – забивать «козла» или нет?.. Так вот, дорогой мой Михайла, пресловутый инфантилизм при сколько-нибудь серьезном рассмотрении на самом деле оказывается прививаемой с детства, насаждаемой безответственностью. И главная причина этого в том, что мы слишком уверовали в магическую силу слов. Воспитание у нас стало словесным. Люди думают, что если над человеком часто и много говорить, давать хорошие советы и призывать, то человек непременно станет хорошим. Инфляция слов неизбежно влечет за собой девальвацию идей. Обесцененные слова превращаются в тот самый горох, который отскакивает от стенки, то есть от воспитуемого…

– Ты, брат, зарапортовался: бессловесное воспитание тоже невозможно.

– Я к нему не призываю… Нельзя, чтобы словесное было единственным. У Теккерея есть мудрая формула: «Посеешь действие – пожнешь поступок, посеешь поступок – пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу»… Вот в чём суть – сеять действие, а не слова! С детских лет человек должен жить не по команде – сам решай, сам отвечай за свои решения и поступки. Человеческий детеныш, как и всякий другой, начинает с подражания, а не с понимания. Понимание приходит потом, если приходит… Ну, и так далее.

– А как бороться с безответственностью, когда она уже образовалась?

– Не замалчивать её, а говорить во весь голос. И во всех случаях. Чтобы новые поколения видели всю опасность безответственности для всех и каждого. Новое поколение отметает заблуждения и ошибки предшествующих… Правда, оно насаждает новые заблуждения и совершает новые ошибки, но и они, в свою очередь, конечны.

– Утешил! Димка-то у меня не в будущих поколениях, а сейчас.

– Я не собирался тебя утешать. Утешения нужны слабым. Это всего лишь способ отвлечь от трудного и сложного. Сильным нужно понимание.

– Вот я и хочу понять, почему Димка стал распутным.

– Ты ищешь однозначного ответа, а его нет. Если человек вырос в убеждении, что мир создан для него и вращается вокруг его особы с единственной целью доставлять ему удовольствие, и если к этому добавить обычно невысокий уровень культуры у таких людей и падение культуры чувства, то…

– Что ещё за культуру ты придумал?

– Придумал не я, а человечество… С того времени, как наш пра-предок, размозжив голову сопернику, за волосы втаскивал избранницу в свою пещеру, прошли десятки тысяч лет. Все эти тысячелетия человек не только умнел и учился делать вещи, он инстинкт продолжения рода обращал в чувство любви, лелеял и развивал культуру этого чувства. И достиг в том высочайшей человечности. Он укротил дикий и грубый акт детопроизводства, облагородил его и путь к нему украсил так, что он превратился в дорогу счастья. Конечно, физическая близость сохранила свое значение, но чувство стало настолько могущественным, что иногда, и не имея физического завершения, оно так преображает человека, что он оказывается способным на самые высокие взлеты духа и поступки, потрясающие других своим благородством и красотой. Примеров, я думаю, приводить не надо. История и литература полны ими.

Шевелев согласно покивал.

– Вернёмся к теме… «Сколько веков поют влюбленные своим избранницам…» Но поют по-разному. У каждого своя песня. Какая ни на есть, но непременно своя! А как только её одалживают у других, насущный хлеб любви подменяется муляжом… Хорошо, если я ошибаюсь, но мне кажется, у многих, во всяком случае у некоторых, теперь эту песню исполняют электронно-механические устройства. Влюбленные молчат, за них говорят транзисторы, магнитофоны и проигрыватели. А если всё уже сказано, то, не тратя лишних слов, можно переходить к делу… Сладостная судорога близости становится всё доступнее и происходит всё с меньшими душевными затратами. Или вообще без них. Как у кур и петухов. Им просто нечего тратить. Они не понимают, что любить означает не брать, а отдавать другому всё лучшее в тебе, а не только тело. Когда отсутствует культура чувства, любовь отделяется от акта соития. Духовная нищета партнеров делает не так уж важным, кто партнер, – сегодня может быть один, завтра другой… Человечество судорожно мечется в поисках самого себя и своего будущего, а они озабочены сменой партнеров… На могучем потоке жизни, как ни глубок он, всегда поверху плавает и пена, и бытовой сор… Нет, я не причисляю к нему Димку. Пока, во всяком случае. Ты считаешь его распутным. Я так не думаю. У него нет царя в голове и отсутствует культура чувства. Влюбляясь, а вернее, увлекаясь, он каждый раз совершенно искренне убежден, что вот это и есть большое, настоящее, на всю жизнь. Потом оказывается, что этого чувства «на всю жизнь» хватило только до угла. И он начинает сначала…

– Но так ведь можно без конца? Как же это назвать?

В кухню вошла Зина.

– Уснула, – сказала она. – И сон как будто спокойный…

– Слава богу! – сказал Устюгов. – Тогда я, наверно, пойду, а то совсем заболтался…

Когда Устюгов вышел из подъезда, от каштана на газоне отделилась долговязая тень.

– Как мама, дядя Матвей? – хрипло спросил Димка.

– Ей лучше. Она уснула.

Устюгов шагнул и остановился, сжав кулаки.

– Эх, если бы ты не был сыном своей матери! – с сожалением сказал он и зашагал прочь.

Варя оправилась, все вошло в норму. Шевелев никогда не заговаривал о Димке и его делах, старался, чтобы и другие не касались этой взрывчатой темы, однако совсем избежать её было нельзя. Примчался на своей «Ладе» Борис.

– Что вы тут судилище над Димкой устроили? – сказал он. – Вчера он проторчал у меня весь вечер, размазывал слюни. Конечно, глупо, что он устроил этот спектакль: ах, я тебя больше не люблю, полюбил другую… Тоже мне трагедия! Ну, полюбил и люби на здоровье. Зачем об этом кричать на весь свет? Так он дурак, что с него взять!

– Только дурак? – спросила Варя.

– Конечно, дурак! Если б шито-крыто, или ему самому, или той бабе надоело бы, так и кончилось бы ничем…

– Ты это и своей Алине проповедуешь? – спросил Шевелев.

– При чем тут Алина? Я говорю вообще.

– Ага, – сказал Шевелев, – у тебя, значит, две морали – одна для Алины, другая для себя, вообще… Удобно!

– Не надо меня подлавливать, батя! Сейчас не тургеневские времена. Ах, дворянское гнездо, ах, тургеневские девушки! Меня и в школе тошнило от этого занудства. Где эти гнезда, где эти девушки? Мы рационалисты, прагматики и ценим реальные вещи, а не словесную трескотню…

– Золото, – сказала Варя, – во все времена считалось драгоценным. Сейчас ведь тоже?

– Ещё бы! – усмехнулся Борис. – Только его нет в обращении.

– Его нет в денежном обращении. В человеческом обращении есть. Это, по-моему, любовь, дружба, верность… К человеку приходит любовь. Это всё равно, будто он нашел золотой самородок. Конечно, золотую монету можно разменять на медяки. Вместо одной будет целый ворох. Только человек от этого не станет богаче. Он обменяет драгоценность на множество стертых, позеленевших медяков…

– Все это очень красиво, мамочка, и я не собираюсь оспаривать. Хотя, по-моему, деньги есть деньги, важно, что на них можно купить, а не какие они… Я хочу о деле… Ну, Димка – балбес, наделал глупостей, но разве за это обязательно выгонять из дома?

– Никто его не выгонял, – ответил Шевелев. – Он довел мать до приступа, я сказал ему, чтобы убирался, не путался под ногами. Только и всего.

– Тогда порядок. Может, нужны какие лекарства?

Лекарства не были нужны.

– Да, за разговорами я совсем забыл. – Борис пошел в прихожую, вернулся с коробкой конфет, протянул её матери. – Вот тебе немножко сладенького. Говорят, сладкое укрепляет сердечную мышцу… Сделано по спецзаказу, но мне достали.

Димка снова стал приходить к родителям. Держался он без тени вызова и бравады, рассказывал о новых загадках и тайнах, которые потрясали его воображение, но о своих семейных делах не заикался. Только однажды он осторожно спросил, не будет ли мамочка против, если он – не сейчас, как-нибудь потом – приведет Милу: она очень хочет познакомиться.