Текст книги "Испытание. По зову сердца"

Автор книги: Николай Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 53 страниц)

Так был ликвидирован ржевско-вяземский плацдарм – последний оплот и надежда Гитлера ударить на Москву. Был сорван и план гитлеровского командования нанесения флангового сокрушающего удара по советским войскам на курском направлении.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Отступающие войска противника из-под Ржева и Белого отходили очень плотно, и им не хватало ни дорог, ни лесных просек и троп и даже колонных путей, пробитых саперами напрямик через поля, рощи, замерзшие реки и болота.

Вместе с ними, а больше всего впереди них, отходили охранные части СС, штурмовые отряды, ортскомендатуры, полиция и разные группы предателей, сформированные в отряды карателей.

На своем пути они все сжигали, а людей расстреливали.

Народные мстители, отходя в глубь Смоленщины, устраивали засады на путях движения врага, нападали на его гарнизоны.

Так действовал и отряд «Дяди Вани». Как только начали наступать советские войска, подрывники отряда спустили под откос эшелон на самой важной трассе Ржев – Вязьма. На другую ночь заминировали основную дорогу, связывающую штаб армии Моделя с Московско-Минской автострадой. А когда войска Западного фронта подошли к железной дороге Ржев – Вязьма и завязали бои за Сычевку и Ново-Дугино, отряд «Дяди Вани» ночью напал на Королево и разгромил там часть, отходящую под напором дивизии Железнова на запад, чем заставил колонну, двигавшуюся из-под Ново-Дугино, остановиться и принять бой. А ночью, когда стрельба затихла, Иван Антонович отвел отряд в глубь леса и повел его на юг. Два часа партизаны шли спокойно. К утру с востока стал нарастать гул артиллерийской канонады, а вскоре донеслась и пулеметная трескотня.

– Что бы это значило? – глядя на комиссара, спросил Иван Антонович.

– Похоже, идет бой за Торбеево.

Иван Антонович остановил отряд.

– Давай прислушаемся и решим, куда курс держать. – Прислушался и больше прежнего удивился: со стороны большака Холм – Издешково один за другим донеслись глухие взрывы.

– А это еще что? – удивился и комиссар. Да не только он, все партизаны повернули головы на запад.

– Стреляют, – вслух рассуждал Иван Антонович. – Значит, там враг. Отсюда, Николай Сергеевич, единственное решение – надо сворачивать вправо и двигать лесом на Вазузу. А с Вазузы – прямиком – на Поповское.

Так и решили. Но тут произошло неожиданное. Не успели свернуть, как кто-то крикнул:

– Немцы!

Раздался выстрел, другой, за ним заговорили автоматы. Отряд шарахнулся в лес, и в мгновение ока просека опустела, лишь на повороте между соснами застряла подвода: лошадь распряглась и удрала в чащобу. А у сосен, спрятавшись за сани, кто-то отстреливался. Потом стрельба прекратилась.

Иван Антонович прибежал к саням. Возле них лежал старик.

– Иван Фомич, как же ты, браток, застрял? – Иван Антонович подхватил старика под мышки и помог ему встать. Но тот не встал. А опустившись снова на колени, бормотал:

– Рыжика, Юрочку, сволочи подстрелили. Лежит и не движется... Ох, горе мое, горе...

Тут комиссар вытащил из-под стонущего Юры еще горячий автомат, взял паренька на руки и понес.

Иван Антонович знал одно надежное место, куда, как он полагал, никто из карателей весной не рискнет пойти. Это был дом его друга лесника в дремучих лесах и топких болотах Устрома. Туда вместе с другими ранеными он и отправил Юру.

Его везла неизменная Сонька, а сопровождал, ставший действительно родным дедушкой, Иван Фомич.

В глухом лесу обоз остановился на обед. Солнце грело по-весеннему. С ветки на ветку перепрыгивала белка.

– Иван Фомич, смотри! – Юра поднял руку, показывая на зверька, и первый раз после ранения радостно улыбнулся.

– Весна, – ответил Иван Фомич, – вот и резвится.

– Дедушка, а мы в отряд вернемся?

– Конечно, вернемся.

– Знаешь что, дедушка, – Юра осмотрелся, – я из банки, что из-под тушенки, бомбу сделал.

– Бомбу? – Зная упорство Рыжика, Гребенюк всполошился. – А где она?

– Не скажу. Отберешь.

– Скажи, не отберу.

– Честное слово?

Глаза Юры скользнули по Фомичу, как бы спрашивая: говорить или не говорить? И наконец он засмеялся:

– А ты на ней сидишь.

Иван Фомич не подскочил – чего, предвкушая удовольствие, ждал Юра, – а приподняв солому, увидел банку, привязанную к переплету розвальней, и только покачал головой.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В этом году весна на Смоленщину пришла раньше времени и поломала все расчеты командования Западным фронтом. В конце марта подули теплые ветры, ярко и жарко засияло солнце, зазвенели ручьи, и вскоре в низинах разлились широкие озера, а ручейки превратились в мощные потоки и понесли свои воды в реки, которые стали непреодолимыми преградами на путях наступления войск фронта и в то же время надежным перекрытием врагу, отошедшему за эти водные преграды.

Фельдмаршал фон Клюге, прочитав сообщения командиров корпусов, что русские, выйдя на рубеж рек Вопец, Вержа, Днепр, Осьма, приостановили наступление, не мог сдержать своей радости, так как это было то, чего требовала грозная шифровка Гитлера – остановить наступление русских на рубеже Велиж, Сафоново, Спас-Деменск, и ни шагу назад! И фельдмаршал подвинул шифровку начальнику штаба:

– Сейчас же составьте донесение фюреру. Наступление русских остановлено. – И распорядился ускорить возведение тыловых оборонительных рубежей по Вопеце, Уже, Вопи – Днепру, Гобзе – Хмости и на ближних подступах к Смоленску. Мобилизовать на эти работы все трудоспособное население. После, как только будут восполнены работы на рубеже Вопец – Ужа, всех, проживающих в тридцатикилометровой прифронтовой зоне, выселить.

Не успели еще устроиться беженцы под крышами чужих домов, а обездоленных семей в этой зоне было полным-полно, как нагрянули молодчики Шенкендорфа и полицаи и погнали всех, кто только держался на ногах, на оборонительные работы.

Кудюмовы только что перекочевали за Днепр, чтобы здесь, в глуши, переждать страшное время зверств отступавшего врага. Конечно, Кудюмиха могла бы откупиться от этой тяжелой работы. Но что могла сделать Бронислава Кудюмова, того не могла совершить старший лейтенант Красной Армии Вера Железнова.

– Раз враг возводит на Уже оборону, мы там должны быть! – решила она. И на противный окрик карателя: «А ну! Быстро!» Вера спокойно приказала своим людям одеться потеплее, захватиь для замены лишнюю смену одежды – весна, мол, воды и грязи хватим по горло. В подводу положила продуктов примерно на неделю, а для задобривания начальников сунула под сено кошелку с «кваском» собственного приготовления, который подавала к столу только немецким офицерам.

На Уже «бригаду» кудюмовцев возглавила сама хозяйка. Первый день Вера работала лопатой, как и все. Но это ее не устраивало, и не потому, что тяжел труд, а потому, что на этих работах был узкий фронт наблюдения. Она решила перебраться на возведение проволочных заграждений, где, как ей казалось, увидеть можно было значительно больше. А на другой день место для обеда своей артели она выбрала впереди, среди кустиков, недалеко от громадной кучи мотков колючки. И, конечно, обедом не обошла саперов, работавших на заграждениях. А когда саперы ушли, Вера пригласила их зугфюрера, причем порцию дала ему побольше и даже предложила «кваску».

– Вас ист дас квазку? – Взводный глядел на флягу жадными глазами.

– По-вашему тоже квас. Битте! – Вера протянула ему кружку.

Зугфюрер поднес кружку к губам и, почувствовав носом, что в ней, посерьезнел лицом – чем насторожил Веру – и вернул ей кружку, показывая, чтобы она из нее выпила сама. Вера поняла, что взводный боится, как бы его не отравили, отлила из кружки в стакан и, показав, что в нем «квасок», залпом выпила его.

Тут лейтенант, стрельнув глазами вправо, влево и убедившись, что никто не смотрит, стал пить так, как действительно пьют квас, утоляя жажду, – большими глотками и до конца. Затем, переводя дух, произнес:

– Гут кваз! Данке, фройлен.

– Я фрау, – мило улыбнулась хозяйка. – Битте, еще, – показала она на флягу.

Зугфюрер остановил ее растопыренной пятерней:

– Зо! Генуг!

Расчет Веры оправдался. Она видела, как взводный что-то мучительно вспоминал. Потом махнул рукой и заговорил виноватым тоном по-немецки. Вера поняла, что он предлагает ей перейти на работу к нему, и пояснял, что там ей и ее людям будет легче.

Немец еще раз повторил свое предложение, показывая на крестьян, разматывавших проволоку.

– А? На проволоку?

– Я, я, нах проволок, – кивал головой немец. – Айн момент. – Он вынул книжечку и самописку: – Битте, фамили?

На следующий день «кудюмовцы» работали на возведении проволочных заграждений. Машины сверлили в грунте лунки, а они вставляли в них колья, утрамбовывали около них землю, разматывали колючку и прибивали ее к кольям.

На проволочных заграждениях Вера и Лида охватили фронт обороны в десять раз больше, чем на прежней работе. И на этом рубеже ни одна огневая точка, ни один НП не ускользнули из их поля зрения.

В середине апреля пришел Кудюмов. Он, как подобает мужу, поцеловал жену, взял ее под руку, отвел подальше от людей и наставительно прошептал:

– Пора из этой зоны уходить. А то, неровен час, еще попадем в сети Шенкендорфа. Рудчук говорил, что Шенкендорф готовит полное изгнание из этой зоны всего живого. А чем все это кончается, ты великолепно знаешь. Вам всем следует хотя бы дня три отдохнуть...

– Что вы? Какой отдых, когда впереди еще Ельня? Ведь это большой опорный пункт. Вчера здесь был генерал со свитой, я поняла, что из 9-го армейского корпуса, уловила его наказ саперам: «Ельню превратить в крепость!» Мы ведем проволоку еще так километра три. А там до Ельни рукой подать...

– Там, – остановил ее Михаил Макарович, – наши молодожены. – Так он называл Василия и Аню.

– Что вы говорите? Там? – Вера чуть было не всплеснула руками. – Как хочется ее увидеть, поговорить...

– Вчера проехал к Кезикову, а оттуда с его помощью пробрался к Колошину. Повидался с Климом. Клим очень осунулся. За последнее время ему стало работать тяжелее. Приходится много ездить. Фрицы, говорит он, тянут на Спас-Деменск и Киров людей и технику для пополнения. Полагает, что это все для 12-го армейского корпуса. Очевидно, готовятся к наступлению?

– А Машу видели?

– После поговорим. – И, выражая радость встречи, приосанился и важной поступью направился в деревню. Там он представился компанифюреру и предъявил ему бумагу одного из офицеров тыла армии, который просил освободить семью Кудюмова и всех служащих его учреждения...

– Ваша семья, особенно фрау Бронислава, да и ваши служащие – замечательные люди. А ваша повариха – просто клад! Она познакомила нас с русской кухней, кормила нас вкусно. О, если бы все русские хотя бы чуточку относились к нам, как ваша фрау и ваши люди, то, наверное, мы не оставили бы ни Ржева, ни Вязьмы, да и они сами не маялись бы на этих изнурительных работах. Но ничего не поделаешь, господин Кудюмов.

– Данке! – поблагодарил капитан переводчика и снова обратился к Кудюмову: – Фрау Брониславу и фройлен Зину, – продолжал он по-немецки, – я буду просить майора освободить, а остальных задержу еще дня на три, они замечательные, дисциплинированные и трудолюбивые люди.

Похвала гитлеровца ножом колола в сердце, но Михаил Макарович должен был делать приятное лицо и даже благодарить врага за столь лестную оценку его людей.

– Петя, – лицо Веры выражало удивление, – их без меня оставлять здесь нельзя. Либо сегодня мы едем все, либо я остаюсь с ними до конца. Я хозяйка и несу за них перед германским командованием одинаковую с тобой ответственность.

Переводчик все это прошептал на ухо капитану, а потом, когда наступила пауза, обратился к Кудюмову и перевел все то, что говорил компанифюрер:

– Я понимаю беспокойство вашей жены. Но, к сожалению, ни я, ни майор сегодня не можем освободить ваших людей. Так что пусть фрау Бронислава останется с ними. И я обещаю ее трудом не обременять и разместить по возможности получше. А как только закончим тянуть проволоку, так сразу же все они будут освобождены. Согласны?

– Согласна.

* * *

К майскому празднику семья Кудюмова и его служащие перебрались за Вопь, в разрушенное селение Подроща. Здесь Михаилу Макаровичу и Вере пришлось выдумывать многое, чтобы хотя частично побывать на этом рубеже.

Вскоре Михаил Макарович не без помощи Рудчука, выжавшего из него за «услуги» значительную мзду, получил разрешение отремонтировать в Кардымове разрушенный дом и открыть в нем постоялый двор.

Восстановление дома затянулось до конца июля. Было тяжело с материалами, да и с рабочей силой, и Кудюмову и его хозяйке пришлось проехать вдоль Хмости и на север, и на юг, чтобы достать что-нибудь. В Витязях нашли гвозди, в Петрищеве – стекло. За краской пришлось ехать к черту на кулички. Лишь с лесом обошлось более-менее сносно.

Вот так, с трудом добывая материалы, Михаил Макарович и Вера разведали почти весь оборонительный рубеж на Хмости и Ельне.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Сообщения войсковой, партизанской и других разведок разведуправление свело в общую схему, на которой получилась общая картина фронта противника, а также ясно вырисовывались его тыловые оборонительные рубежи на Уже, Вопи, Днепре и кое-что на Хмости.

Такие схемы лежали на столах начальника штаба и командующего войсками Западного фронта и время от времени подновлялись новыми данными. По ним было видно, что против правого крыла фронта от Копыревщины до Асеевки держали оборону изрядно потрепанные в последней операции 27-й армейский и 39-й танковый корпуса. Зато против левого крыла – от Асеевки до Кирова на Спас-Деменском выступе – стояли более или менее два полнокровных 9-й и 12-й армейские корпуса. И это очень и очень озабочивало командующего Западным фронтом генерал-полковника Соколовского. Ему было ясно видно, что фельдмаршал фон Клюге удерживает этот выступ для того, чтобы летом, как только соберется с силами, ударить вдоль Варшавского шоссе на Москву. Кроме того, если Западный фронт развернет наступление на Смоленск, он отсюда нанесет контрудар в северном направлении, на Вязьму, и этим самым подрежет под корень основную группировку фронта.

– Все может быть, – произнес вслух генерал Соколовский и, подперев рукой подбородок, задумался. Свет настольной лампы, пробивавшийся через зеленый абажур, бледнил его усталое лицо. Было над чем задуматься: предстояло решать Смоленскую наступательную операцию. Решать? Но как? И как бы само собой напрашивалось – начать ударом с центра, в междуречье Днепра и Угры: отсюда до Смоленска ближе всего. Но впереди, у Соловьева, Днепр резко поворачивал к югу и создавал серьезное препятствие на направлении главного удара.

– Да и здесь, – Василий Данилович стучал пальцем по Спас-Деменску, – висит опасная загвоздка... Чего было бы проще ударить сейчас на Дорогобуж, пока они не укрепились, да и с силенками на сегодня у них слабовато. – Но, взглянув на сводку наличия людей в своих дивизиях, грустно протянул: – И у нас тоже не густо. С такими силами наступать никак нельзя. Надо просить у Ставки хотя бы еще одну общевойсковую армию и один танковый корпус.

Время уже давно перевалило за полночь, а Василий Данилович, навалившись грудью на высокий покатый стол, все еще прикидывал силы обеих сторон и обдумывал разные варианты, ища более правильное решение последующих этапов освобождения Смоленщины. В результате на листе бумаги легли стрелы, направленные на Дорогобуж, Ельню, Рославль.

Теперь оставалось решить завершающий этап. Но усталость брала свое.

Василий Данилович прошел к письменному столу, опустился на стул и, вытянув ноги, расслабился.

Но мысль, помимо его воли, по-прежнему продолжала работать, предлагая то один, то другой вариант взятия Смоленска.

«Пожалуй, так», – согласился он с последней мыслью, тут же встал, прошел к карте и там, глядя на нее, опять на том же листе, левее последнего пунктира, ярко нарисовал кружок, что обозначало «Смоленск», и к нему свел две стрелы – одну с северо-востока, от Копыревщины – Сафоново, другую – с юго-востока, от Басманово – Глинки.

Генералу Соколовскому очень хотелось, чтобы на этом направлении армии прошли дальше, до Орши, чем действительно помогли бы основной группировке фронта, которая по овладении Смоленском должна будет наступать севернее Днепра вдоль Московско-Минской автомагистрали, миновать страшный лесами и болотами «Осинторф» и выйти на шоссе Витебск – Орша.

Белорус, уроженец деревни Козлики Гродненской губернии, он хорошо знал свой трудолюбивый народ, поэтому особенно остро чувствовал его страдания от фашистских поработителей и, конечно, мечтал, строил планы поскорее освободить родную землю от оккупантов.

Прислушиваясь к скрипучему пению скворца, спохватился: «Неужели утро!»

Потянул шнур, черная штора маскировки, складываясь гармошкой, поползла вверх, и комнату залил яркий солнечный свет.

– Все! – Василий Данилович аккуратно сложил карту и запер ее в сейф. Затем, сделав для памяти заметку в блокноте: «Переговорить с Поповым о партизанах», пошел отдыхать, предварительно сказав дежурному офицеру, чтобы часа через четыре его разбудили.

Отдыхал он недолго. Где-то часа через два не спеша встал, умылся, оделся и, удивив дежурного офицера столь ранним появлением, вышел на воздух.

Весна властвовала вокруг. Солнце, пробившись через переплет ветвей старого сада, причудливыми узорами теней разрисовало зеленую стену дома. Все так же пел у своего жилища скворец; на доске фронтона любовно ворковал около своей подруги голубь; под крышу пролетел с пушинкой в клюве воробей.

Хлопнула дверь, и на крыльцо вышел дежурный офицер.

– Что-нибудь случилось?

– Особенного ничего, товарищ командующий. Звонил командарм десять и сообщил, что на правом фланге армии, в районе Занозная – Кондуково, замечено оживление противника.

– Значит, в районе Занозная – Кондуково? – сам себе повторил Соколовский и быстро поднялся по ступенькам, прошел прямо к «ВЧ».

– Василий Степанович, докладывайте, что у вас.

На этот вопрос командарм Попов доложил, что разведкой замечено подтягивание пехоты и артиллерии в районе южнее Людинова.

– Я сейчас выеду к вам, только позавтракаю. А вы за это время подумайте, что бы это значило и что надо на этот случай предпринять.

Через полчаса «газик», сопровождаемый таким же «газиком» с охраной, уже мчал командующего фронтом. В Бережках его встретил генерал-лейтенант Попов, и они проехали прямо на НП. Впереди, за передним краем врага, перед взором генерала Соколовского, смотревшего в стереотрубу, представилось со всей своей реальностью то, что он видел недавно на карте – и необъятная ширь разлившейся Ужати, и безбрежная даль болота.

– Здесь, пока не спадет вода, наступать нельзя, – промолвил командующий. – Проедемте, Василий Степанович, в Жилово да взглянем там на Спас-Деменский тракт. Как?

– Не рекомендовал бы, товарищ командующий, опасновато. Там противником каждый выезд, каждая канава пристрелены.

– Ну и что ж? Полагаю, что путь к вашему НП прикрыт?

– Так точно, прикрыт. Но сами знаете, что если хватит шестиствольным или тяжелым, то может всякое быть, – упорствовал командарм.

– Значит, боитесь ответственности за меня? Так я расписку вам дам, что вы меня предупреждали. – Но, увидев на лице этого боевого генерала обиду, изменил тон и извинился: – Простите, Василий Степанович, за неуместную шутку. Раз с вами до сего времени ничего не случилось, так и на этот раз обойдется все благополучно.

Ознакомившись с обстановкой, командующий и здесь засел на стереотрубу. Хорошо просматривался Спас-Деменский большак, во многих местах перекрытый проволокой и траншеями, с черными глазницами бойниц огневых точек, а дальше оборону врага закрывал лес.

– Вот что, командарм, посмотрите-ка это междуречье Божи и Снопоти и подумайте, что вам надо, чтобы вот отсюда ударить и взять Спас-Деминск. Навстречу вам будет наносить удар на Павлиново – я еще не знаю точно кто, но будет. Так что вам с той армией предстоит замкнуть кольцо окружения противника и совместно с генералом Болдиным и генералом Захаркиным разгромить Спас-Деменскую группировку врага. А после быть готовым продолжать наступление на Рославль. Дайте указание своим разведчикам тщательно изучить эту полосу. Вопросы есть?

– Все понятно.

– Прекрасно. Тогда, – генерал Соколовский ткнул пальцем в цифру «330 СД», – поехали сюда.

Генерал Попов не сдвинулся с места.

– Вы что? Опять за меня боитесь?

– Никак нет, – козырнул генерал Попов. – Но должен вам доложить, Ракитня и Неручь настолько разлились, что туда на машине никак не проедешь. Только на интендантке или пешком.

– Прекрасно. Поедем сколько можно машинами, а там пойдем. Хочу повидать солдат, ощутить их настроение, и именно сегодня – в это половодье, грязь и бездорожье. Поди, харч и боеприпасы на передовую на себе тянут? А значит, по колено, а то и по пояс мокрые. Сам испытал и в империалистическую и в гражданскую войны, в пехоте воевал. Поехали, генерал!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Желая скрыть подготовку к наступлению на Спас-Деменском направлении, генерал Соколовский решил активными действиями на правом крыле ввести в заблуждение генерал-фельдмаршала фон Клюге и заставить его поверить, что не на Спас-Деменск, а на Ярцево – Смоленск готовится удар. И в правофланговые армии полетела шифровка активизировать боевую деятельность войск и создать видимость движения частей к фронту. А начальнику инженерной службы фронта – даже создать севернее Московско-Минской автострады ложный аэродром.

Идентичную задачу получил и генерал Железнов. Для этих дел его дивизия находилась в выгоднейшем положении. Выдвинувшись на правом фланге армии вперед, она угрожающе нависла с севера над войсками генерала Мерцеля.

А тут еще словно с неба свалились «красные бандиты» «Дяди Вани» и взорвали на Вопи и Царевиче мосты. Это навело на генерала Мерцеля еле скрываемый страх, и он послал комкору мрачное донесение, в котором просил усилить дивизию артиллерией, танками и сильным карательным отрядом и дал понять, что в противном случае за судьбу дивизии не ручается.

Командир корпуса доложил об этом командующему армией, но в более мягком тоне. Зато вполне ясно намекнул о «психологической неуравновешенности» генерала Мерцеля, которая заставляет думать, не болен ли он?

Комкор, скрепя сердце, усилил Мерцеля ротой штурмовых орудий. Подумав, добавил еще роту. Но больше выделить не мог, так как положение в других дивизиях корпуса обстояло не лучше.

* * *

Взрывы мостов на Вопи и Царевиче потрясли не только генерала Мерцеля, но и командование корпуса, армии и больше всего генерала Шенкендорфа, так как по его данным все «красные бандиты» ушли по крайней мере на линию Витебск, Смоленск, Рославль.

Обеспечив себя надежной охраной, Шенкендорф выехал в армию, а там, по настоянию командующего армией, рискнул проехать в корпус.

– Очень рад, господин генерал! – радушно встретил его шеф корпуса и даже предложил сигару, хотя сам питал к нему неприязнь. Не теряя зря времени на отвлеченные разговоры, он положил перед Шенкендорфом карту с коричневыми знаками (комкор красный цвет не переносил) взрывов, диверсий и налетов партизан. – Полюбуйтесь, что творится. А там, – протянул он руку в сторону передовой, – слышите? Грохочет. Неровен час, ударят. А вы, – двинул комкор бумагу Шенкендорфа под самый его нос, – предлагаете обойтись собственными силами. – Это было сказано так, что Шенкендорф даже задвигался в кресле, намереваясь оправдать это свое указание. Но шеф корпуса упредил: – Еще неделя, спадет вода, бандиты заберутся в дебри лесов и в глубь болот, и тогда их оттуда ничем не выкуришь. Следовательно, надо действовать немедленно и решительно! Для этого вы должны назначить сюда не батальон, а целую дивизию...

Тут Шенкендорф не выдержал и выкрикнул:

– Дивизию? – и поперхнулся дымом.

– А что?

– А то, уважаемый господин генерал, что бандитствуют красные не только в тылу вашего корпуса, а везде. Подавили их в Каспле, а через день-два они орудуют в Красном... Разгромили в Якимовичах, а на другой день они уже у Рославля на обеих дорогах по поезду под откос спустили. А вы говорите дивизию... – Шенкендорф удрученно постучал сигарой по краю пепельницы. – Сейчас в нашем тылу десятками тысяч бродят бездомные и голодные беженцы, под маской которых не мало скрывается и бандитов. А тут к ним прибавятся еще и те, и не десятки, а сотни тысяч, которых вот-вот вы будете выселять с прифронтовой зоны. А у нас для них нет ни работы, ни хлеба, ни жилья... После мною сказанного, полагаю, – Шенкендорф встал, – нет надобности доказывать вам, господин генерал, что все это значит и перед какими трудностями стоит группа войск? Конечно, добрую половину работоспособных мы отправим к нам на работы. А что делать с другой половиной – со стариками, детьми, калеками, больными? Что? Ведь это только едоки. И от них никакими чрезвычайными мерами не избавишься. Вот что нас страшит, и это заставляет меня просить вас очистку вашего тыла произвести собственными силами. Для проведения чрезвычайных мер я назначу вам только полк дивизии СС. И не потому, что не хочу, а не могу. Дивизия растянута вплоть до Ельни.

С фронта по-прежнему доносилась канонада, то ослабевая, то вспыхивая. Командир корпуса подошел к окну и оттуда вполне искренне начал:

– Все это я прекрасно понимаю. Там, где находятся войска корпуса, мы очистим территорию от красных банд, но там, где нет поблизости наших частей, должны это сделать ваши отряды. Поверьте, с фронта мы не можем снять ни одного батальона.

Командир корпуса хотел еще что-то сказать, но тут влетел адъютант и доложил о появлении русских бомбардировщиков.

– Прошу, – комкор показал рукой на дверь и, пропуская гостя вперед, провел его в бункер. Там, зайдя за стол, двинул Шенкендорфу коробку с сигарами, взял сам и, отрезая ее кончик, спокойно продолжал:

– Сегодня думаем срезать этот злосчастный выступ, – показал он сигарой на поселок МТФ и прислушался: в грохоте канонады явно слышался равномерный звук самолетов, и вскоре взрывы потрясли бункер, да так сильно, что даже на столе телефон задребезжал. Оказывается, звонил генерал Мерцель.

– Что? – дунул в трубку комкор. – Повторите. – Шенкендорф понял комкора: на фронте генерала Мерцеля произошло что-то из ряда вон выходящее. И как только командир корпуса опустил трубку, спросил:

– Что случилось?

– Контрподготовка, – неохотно ответил комкор. – Наступление сорвано. А вы говорите, выделить части для уничтожения банд.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Возвратясь в свою по-барски обставленную резиденцию, фон Шенкендорф двинул все свои войска и части карателей к фронту, оставив на основных коммуникациях и на переправах Царевича, Вопи, Днепра, Устрома-Угры сильные заградительные отряды, так, что здесь могли пройти, проехать на запад только со специальными пропусками или в колоннах под командой сопровождающего охранника.

Эта операция началась широкой полосой и подчистую изгоняла людей из своих домов, со своей родной земли в злосчастные места сортировки. А там, словно в загоне бойни, эсэсовцы, полицаи и фашисты, наподобие врачей в белых халатах, просматривали и сортировали, подобно, как в старину прасол скот, и направляли кого в Германию, кого в лагеря, подозрительных – в тюрьму, немощных в «места особого назначения», а ребят-сирот, которых не было смысла отправлять в Германию, но у которых можно было взять кровь, увозили машинами на «дачу».

Так были схвачены вместе с Калистратовной и ребята Валентиновой.

Эта сухонькая, не столь старая, как постаревшая от горя женщина, потерявшая в войну и мужа и детей, приютила Дусю и Ваню. И вот ранним утром загрохали в дверь полицаи, сорвали ее с запоров и, сбив у порога с ног Калистратовну, рванулись к постели, где насмерть перепуганная Дуся жалась к Ване, таща на себя одеяло.

– Не трожьте их! Они хворые! – выкрикнула Калистратовна и, бросившись к ребятам, прикрыла их. Но каратели были неумолимы, в данном случае их «хворь» не пугала. Они были обязаны очистить селение от людей.

Теперь Калистратовна ни на шаг не отпускала от себя ребят, ни в дороге, ни на пункте сбора, ни при сортировке и даже тогда, когда к ней подошел здоровенный детина в белом халате.

– Господин доктор, не троньте ее, она больная, – Калистратовна одернула от него Дусю.

Фельдшер, присев, прикоснулся губами ко лбу Дуси, пальчищами потянул ее заплаканные веки вниз, потом сжал ее щеки, да так сильно, что та невольно широко раскрыла рот и прошептала:

– А-а! – надрывно закашлялась.

– Гут, – заключил фельдшер, и оторвав Дусю от Калистратовны, толкнул ее в сторону дома, прямо в растопыренные руки санитара. Ваню фельдшер смотреть не стал, а повернул его лицом к проходу, куда тянулись «немощные», толкнул и крикнул другому санитару:

– Выпроводи мальца, слепой!

На какое-то мгновение потеряв сестру, Ваня, ища ее, испуганно протянул руки:

– Дуся! Где ты? Дай руку.

Но и Дуся, еще до его вскрика, вырвалась из клещей белохалатника и вмиг оказалась около брата. Туда же бросилась и Калистратовна.

– Изверги! Что же вы делаете-то с сиротами? Сжальтесь, лиходеи! – и она, распластав руки, прикрыла собою ребят, но тут же рухнула наземь от удара полицая.

– Тетя Валя, милая... – Дуся и Ваня, упав на ее грудь, заплакали навзрыд.

Санитар с большим усилием оторвал Дусю от этой, ставшей ей и брату второй матерью, женщины и с еще большим трудом отнес ее, бьющую его руками и ногами и душераздирающе кричавшую, в дом.

Следом за ней рванулся и Ваня. Ничего впереди себя не видя, он налетел на изгородь, ухватился за ее жерди и, отбиваясь ногами от наседавшего на него полицая, задыхаясь, кричал:

– Отпустите сестру! Отпустите! Тетя Валя! Где ты? Родненькая! Дусю взяли, заступись!

Этот, хватающий за душу, крик Вани даже заставил вздрогнуть сердце самого главного здесь врача.

– Девочка, не надо плакать. У нас хорошо. Кушать много, гулять много, всего много, – по-русски, с акцентом утешал, опустившись перед ней на корточки, доктор. Он даже пробовал отвлечь ее внимание блестящим с цепочкой предметом, но Дуся, рыдая с той же силой, просила:

– Там братик, Ваня. Миленький дядя доктор, спасите – его. Он слепой и без меня погибнет. Спасите!..

– Хорошо, хорошо, только не надо так громко плакать, – и доктор распорядился привести мальчика, которого осмотрел сам, и, хлопнув его по спине, сказал по-немецки своему коллеге: – Мальчик ничего, крепыш. Нам подходит. А что слепой, это не помеха, – и хладнокровно закончил: – Все равно у них один и тот же конец. – Затем, взяв Ваню за плечо, провел к Дусе: – Вот и братец твой.

Девочка бросилась к брату и, прижавшись к нему, все еще всхлипывая, обратилась к доктору:

– Мы будем вместе?