Текст книги "Казачий разъезд"

Автор книги: Николай Самвелян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Веселый кирасир и огни на холмах

Этот молодой шведский кирасир был человеком веселым и, наверное, даже немного легкомысленным. Но одно несомненно – парнем он был не робкого десятка. Иначе не рискнул бы в одиночку идти лесной тропой, беззаботно напевая что-то и размахивая сорванной по дороге дубовой веточкой. Ходить в одиночку шведам не следовало бы даже вблизи своей главной квартиры. Но уж очень хорош был этот майский день – как не запеть? Весело и озорно светило солнышко, которое казалось ласковым и вовсе не жгучим, что, впрочем, было впечатлением весьма обманчивым. За каких-нибудь два часа на нем можно было и обгореть. Вот почему кирасир и налепил на нос зеленый листик. Видимо, он следил за своей внешностью. Да об этом можно было догадаться и по тому, как ладно сидела на нем обычная форма, в каком хорошем состоянии были ботфорты, смазанные и начищенные. Конечно, щеголь поступил все же крайне неразумно, отправившись в рискованную прогулку по лесу. Но что делать, если на душе поют соловьи, если ты молод, мускулист и силен и тебе кажется, что сам черт тебе не брат, а ведьма не кума.

Судя по всему, этот легкомысленный кирасир испытывал радость от самого факта бытия. Даже песня, которую он пел, нисколько не напоминала нечто связное и осененное мыслью. Скорее, это было какое-то щебетание:

 
Тра-ля-ля-ля!
Там-там!
Тра-ля-ля-ля!
Там-там!
 

Но, как известно, судьба бывает снисходительна к смельчакам, одержимым и детям. Кирасир избежал засады, на него не напали казаки, не сразила шальная пуля, хотя он вовсе не заботился о собственной безопасности. Напротив, услышав в чаще голоса, он смело повернул на звук. Раздвинув сосновые ветви, увидел троих саксонских офицеров, сидевших у небольшого, уже гаснущего костра. Над костром, надетый на шпагу, жарился тощий и не то очень уж старый, не то плохо кормленный петух. Да к тому же неумело ощипанный. Саксонцы испугались, завидев кирасира. Тот лишь усмехнулся, помахал офицерам рукой и, не вступив в разговор, продолжал свой путь.

Распевая во все горло, он и явился в шведский лагерь.

Часовые улыбались: приятно видеть человека, не потерявшего бодрости духа даже в такую годину и отвечавшего песней на невзгоды, обрушившиеся на всех в далеком и опасном походе.

– Привет, дружище! Уж не на собственную ли свадьбу ты идешь?

– Тра-ля-ля-ля! Там-там! – отвечал солдат и тоже смеялся. – Тра-ля-ля-ля! Там-там!

Кирасир прошел мимо палаток, где размещался главный штаб, и направился к окраине села. Встречный казак из отряда Кости Гордиенко шарахнулся в сторону: от такого удалого шведа можно ждать чего угодно. Даст оплеуху или за нос потянет. Рядовые шведские солдаты не испытывали особого почтения к своим новым союзникам. Но кирасир остановился и поманил казака пальцем.

– Ну, чего тебе, чего тебе, шведские твои уши? – бормотал казак, отступая в канаву. – Чего зовешь? Так я тебе и подойду! Знаем мы вас. Горилки нализался и теперь норовишь честного человека обидеть? Ты лучше пойди московского царя пальцем помани. Он тебе покажет! А то от русских тикать собрались, а над нами издеваетесь!

– Иди-ка сюда! – сказал вдруг кирасир по-русски. – Иди, миленький, а то я тебе за «шведские уши» твои собственные надеру.

– Ваша милость, господин швед! – закричал казак. – Извиняйте! Промашку дал. Не мог я знать, что вы нашему языку учены! Так за что же карать невинного? Если б я знал, разве я б так сказал? Да я бы лучше себе самому язык отрезал.

– Иди, иди, миленький, сюда! Что же ты пятишься? Стыдно! А впредь будь осторожней. Я – толмач. Но среди нашего брата есть немало таких, кто русский понимает. Недаром же полтораста лет с русскими воюем. Многому научились. Ладно, прощу тебя, если укажешь мне, где живет Даниил Крман. Это тот словак, который следует в обозе короля и гетмана. Дело у меня к нему.

Казак, несмотря на жару, был в засаленной барашковой шапке. Ее-то он и сдвинул на лоб, почесал грязную шею и спросил:

– Это который заграничный поп? Розовый весь и дебелый? Они вон в той хате.

Кирасир запел и зашагал дальше, а казак долго смотрел ему вслед и думал: «Непонятный шведы народ! С ними надо держать ухо востро. Уже нашему языку учатся. Не к добру это. Каждый должен говорить на том языке, который ему от бога дан. А то и я вдруг научусь шведскому. Что господа шведы скажут? Им же обидно будет?»

Пока казак раздумывал над этими сложными материями, кирасир подошел к указанной ему хате и крикнул:

– Крман!

Распахнутые окна были занавешены от мух грязным куском некогда белой, а теперь серо-желтой ткани.

– Крман! Ты слышишь меня?

Самодельная занавеска колыхнулась.

– Крман!

Большая белая рука отодвинула занавесь, и кирасир увидел удивленное лицо Крмана.

– Что? – воскликнул Крман. – Не может быть!

– Здравствуй! – сказал кирасир.

– Василий! Ты ли это? Кто тебя так нарядил? Входи.

Василий вошел и тут же снял кирасу.

– Жарко в ней. Что здесь у вас делается?

– У нас ничего нового. Голодаем. Пытаемся взять Полтаву. Ждем подмоги из Польши и от крымского хана, но вряд ли дождемся. Я думаю о том, как бы поскорее убраться домой.

Ты лучше расскажи, что с тобой. Почему ты зимой так внезапно исчез?

– Были причины. Сейчас не время об этом говорить.

– Но я хочу знать, кто ты есть! Почему ты служил Мазепе, а затем убежал от него? Как сейчас оказался в шведской форме?

– Шведскую форму мы сняли с пойманного нами кирасира. Она пришлась мне впору. Мазепе я никогда не служил, а находился при нем совершенно с другой целью. Ты часто видишься с Мазепой и Карлом?

– Да, король иной раз снисходит до бесед со мною. Что же касается гетмана казацкого, то, после того как нам вместе пришлось пережить зимой внезапное нападение…

– Так ты был вместе с Мазепой, когда убили Ивана? Ты тоже стрелял в нас?

– Какого Ивана? Одноглазого человека? Нет, я не стрелял… Я случайно оказался в доме. А ты был среди нападавших?

– Нет. Но мог бы и быть.

– Вы подчиняетесь царю Петру?

– Да, мы воюем на его стороне, а точнее – вместе бьем шведов.

– И в тебя тоже стреляют?

– Конечно. Так же, как и я сам теперь часто стреляю.

– Но ты же хотел стать поэтом, писать пьесы. Зачем тебе война?

– Лично мне она ни к чему. Но раз началась, то что нам остается? Истребить шведскую армию.

– Боже мой! – пробормотал Крман. – Боже мой! Что делается! Я ничего не понимаю в этой стране.

– Само собой, – спокойно согласился Василий. – Ты в ней точно так же ничего не понимаешь, как не понимают шведы. Но сейчас мне нужна твоя помощь.

– Какая? Говори… Я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы спасти тебя.

– Спасать пока что меня не от кого, если не считать Мазепы и Фаддея. Они могут меня узнать даже в этом наряде. Потому укажи мне хату, где они обретаются, чтобы я мог обойти ее стороной.

– Гетман живет на этой же улице, в доме, который рядом с бараком короля. Что же касается художника, если ты его называешь Фаддеем, то он погиб именно во время вашего зимнего нападения на ставку гетмана.

– Вот как! – сказал Василий. – Я и не знал. Он тоже стрелял в наших?

– Не помню. Кажется, нет.

– Жаль Фаддея. Наверное, я мог бы его уберечь…

– Ты говорил о том, что нуждаешься в моей помощи. Я готов… Я всей душой…

– Нужно немногое. Подойди к окну. Видишь те холмы? Через три дня, к вечеру, на этих холмах будут зажжены костры. Как только они вспыхнут, постарайся оказаться около барака короля и узнать, тревожат ли шведов костры.

– Но я должен знать, зачем я это делаю.

– Надо выведать планы шведов. Возможно, король пошлет к кострам разъезд.

– Все же я должен знать, во имя чего действую… Наконец, не навлеку ли тем на тебя беду. Ты еще слишком молод и способен совершать опрометчивые поступки. Я хотел бы тебя удержать.

– От чего? – с улыбкой спросил Василий. – От этой войны? Так я уже воюю. Прощай. Не забудь о моей просьбе…

– Мир рушится! – пробормотал Крман, когда Василий ушел. – Дети не доверяют родителям. Родители перестают понимать детей. Мы на грани гибели!

А через несколько Дней на холмах действительно запылали костры. Один, другой, третий… Были они яркими, как звезды, упавшие с небес на землю. Костры дразнили и пугали. Кто их зажигает? Зачем? По какому поводу?

Крман бессмысленно бродил по лагерю, прислушиваясь к разговорам. Заметили ли шведы огни? Что намерены предпринять? Действительно, кто-то попытался даже стрелять в направлении костров. Но куда там – далеко. Дали даже один выстрел из пушки. Костры не погасли. Более того, вспыхнул еще один. Из палатки вышел король. Гермелин подал ему подзорную трубу. Карл долго глядел на огоньки, потом, не сказав ни слова, повернулся и ушел. Тогда Крман решился заговорить с Гермелином.

– Возмутительно!

– Что возмутительно? – поинтересовался королевский секретарь.

– Костры.

– Костры как костры. Интересно, кто их зажигает? Вы, преподобный Крман, очень чувствительны.

– Да, да, конечно, – поспешно согласился Крман. – Трудности похода, непривычная обстановка… Я стал чрезмерно впечатлителен.

– Ничего, привыкайте! – засмеялся Гермелин. – Авось со временем и из вас получится настоящий воин. Сейчас надо думать не о кострах, а о петухе.

– Каком петухе?

– Исчез петух, который вот уже много лет будит короля по утрам. Куда он мог сбежать на старости лет? Ведь ему лет десять, не меньше. Поймайте петуха, и вы заслужите вечное расположение короля.

– Петуха? Короля? Чье расположение? Я ничего не понимаю! Извините, я устал. Мне надо домой.

Ночью Крман подхватывался и глядел в окно. Костры горели.

– Какая муха тебя укусила? – сердился Погорский. – Не даешь спать.

– Костры…

– Дались тебе они! Людям холодно, они и жгут костры. Тебе-то что?

– Каму: это в жару может быть холодно? Ох, чует мое сердце…

– Что оно чует?

– Не знаю.

– Даниил, ты с ума сошел!

– Возможно, – мирно бормотал Крман. – Мне иногда самому так кажется.

Костры не гасли до зари.

Через день они появились уже в другом месте, затем исчезли и снова вспыхнули там же, где были в первый раз.

– Это ужасно! – кричал Крман. – Они как живые!

Он и гетману сказал о том, что костры его пугают. Они как бы окружают лагерь. И каждую ночь загораются в новом месте, но все ближе и ближе к главной квартире.

– Да я и сам на них смотрю до рассвета! – признался гетман. – Не костры, а очи дьявола. Всё смотрят, смотрят, заглядывают тебе в душу. Я скажу Луке, чтобы он тебе приготовил макового отвару. Может, уснешь…

Крман совсем растерялся. Какая связь между этими кострами и его сыном? А ведь какая-то существует. Это очевидно.

– Меня совершенно выводят из себя эти костры. Я их боюсь и сам не пойму почему.

– Мне хорошо, – сказал вдруг Мазепа. – Я уже стар, но жив. И еще поживу. А вам всем помирать ведь неохота. Ох как неохота! Да придется. Его величеству королю костры тоже мешают. Слышишь, из пушки по ним пальнули? А ведь порох надо беречь для штурма. Его, поди, уже и не осталось. Многим сейчас помирать пришла пора. Бродит по полям старая с косой. Размахивает ею. Обильная будет жатва.

В темноте простучали подковы десятков коней. Король послал отряд атаковать тех, кто зажигает костры. И вправду, через полчаса они погасли. Королю доложили, что возле костров не было ни единого человека.

– А ведь сейчас снова загорятся! – сказал Мазепа. – Думаю, рук князя Меншикова дело. Решительный мужчина.

Крман ушел от гетмана и до утра просидел у окна. Конечно же, костры вскоре вспыхнули вновь. Острые колючие огоньки буравили ночную темноту, не давали спать.

Наутро по лагерю распространились слухи, что этой ночью русским удалось перебросить в Полтаву подкрепления. Будто бы, раздевшись донага, держа над головой тюки с порохом и свинцом, отряд, посланный Меншиковым, перебрался через болото и благополучно достиг крепости. Откуда-то стало известным даже имя начальника десанта – бригадир Головин.

Крман попросил у Гермелина подзорную трубу, чтобы получше рассмотреть крепость.

– Умеете ею пользоваться? Вот здесь она раздвигается. Надо подогнать под свой глаз. Хорошо видно? Ну и прекрасно. Поразвлекайтесь.

Крман мало что понимал в военном деле. Разглядывая валы и палисады, окружавшие небольшой городок, не больше его родного Пряшева, он не понимал, что же тут неприступного, почему по сей день не удается взять крепость. Толковали о необычайном упрямстве ее коменданта Келина, который будто бы по происхождению тоже швед, но обрусевший. И уже успел до такой степени почувствовать себя русским, что оказывает столь яростное сопротивление войскам «Северного Александра». Другие утверждали, что Келин никакой не швед, а его желание стоять до конца вызвано личной ненавистью к королю. Так или иначе, Карл мечтал повесить Келина.

Вдруг полтавские валы окутались дымом. Через минуту до Крмана долетели и звуки выстрелов. В апрошах заметались шведы и казаки. Многие падали. Видимо, пушки били картечью.

Затем Крман увидел русских, бегущих от палисада к апрошам.

– Дайте-ка трубу! – сказал Гермелин. – Они устраивают вылазку.

– Значит, крепость еще не сдается?

– Уж это точно! – зло сказал Гермелин. – Не только не сдается, но, как видите, они атакуют. К тому же вчера снова угнали у нас коней и перебили стражу. Хотел бы я знать, где царь? Почему он не при войске?

– Разве он не в Москве?

– Этого мы не знаем. Может быть, подкрепление ведет. В общем, молитесь за спасение наше, раз не умеете стрелять.

Вылазку из крепости отбили с большими потерями.

А к вечеру на холмах опять вспыхнули костры.

Крман вновь поплелся к Олафу Гермелину.

– Если можно, дайте мне еще раз трубу. Я хочу повнимательнее рассмотреть, есть ли возле костров люди.

– Милый Крман, – ответил королевский секретарь, – за кострами наблюдают по поручению короля. Сделаны и засады. Мы с вами вряд ли чем-нибудь сможем помочь в этом деле.

– Тогда я хотел бы побеседовать с самим королем.

– О чем? О кострах?

– Нет, не только о кострах.

– Может быть, вам удалось отыскать королевского петуха?

– При чем тут петух! Я хочу поговорить с королем о войне.

– Не думаю, что это нужно. Каждый должен заниматься своими делами. Вы – теософией, древними языками. Хотя сам я отдал немало времени изучению латыни, но готов признать, что в этом предмете вы дадите мне сто очков форы. А война – компетенция короля.

– Но война это же не что-то, что существует само по себе, как игра в шахматы. Она имеет отношение к каждому из нас. Гибнут люди. Горят города. Мне есть что сказать королю…

– Что же именно? – послышался сзади тихий голос. – Говорите.

Король подошел незаметно и, надо думать, давно уже слушал беседу Крмана со своим секретарем. Карл, сутулясь, опирался на красивую резную палку черного дерева, набалдашник которой был украшен мелкими рубинами и изумрудом. Палка была единственным, что внешне отличало короля от любого из его солдат. Да, пожалуй, еще худое аскетическое лицо с большим горбатым носом выдавало человека, действиями которого руководят не столько чувства, сколько разум.

– Я жду! – продолжал король. – Вы искали аудиенции со мной. И получили ее без особых хлопот. Что вы имеете сообщить мне о войнах?

– Они ужасны! – выпалил Крман. – Люди никогда не должны воевать.

– Тем не менее они всегда воевали в минувшем, воюют сейчас и будут воевать в будущем.

– Но почему, ваше величество? Какой им смысл убивать друг друга? Ведь, если вдуматься, тут имеет место чистейшее безумие.

– О нет! – возразил король. – В связи с войнами можно вести речь о чем угодно, только не о безумии. Сильные всегда будут уничтожать слабых. А способов решить, кто сильнее, а кто слабее, кроме войн, нет.

– Ваше величество, но ведь господь призвал нас возлюбить ближнего своего.

– И отлично. Мы и обязаны любить ближних. Но разве русский царь ваш ближний?

– В какой-то мере… Он такой же человек, как мы с вами.

– В какой-то мере – может быть, – ответил король. – Но только в какой-то мере.

Сообщив все это Крману, король удалился. Гермелин, чему-то улыбнувшись, последовал за ним. А Крман остался на глинистом желтом, лишь кое-где покрытом бурьяном пригорке наедине со своими думами и своей растерянностью. Он не был согласен с жестокими словами Карла, в них была великая ложь. Что сказал бы Василий, доведись ему услышать его беседу с королем? Что он, Крман, знал о своем сыне? Почти ничего. Каков этот человек? Во имя чего он живет на земле? Чему молится? Что клянет? Во имя какого бога ежевечерне вспыхивают на холмах костры?

«Может быть, русские не испытывают страха смерти, – думал Крман, – и, наверное, полагают, что жизнь бесконечна, что сами они – лишь частичка, крупинка огромного мира. Для нас с нашей смертью рушится Вселенная, а для них… Что для них? Сразу и не понять. Почему они идут в бой не только в составе царских полков, но и сами по себе, зачастую зная, что их ждет верная смерть? Тяжело – ох, тяжело! – быть отцом русского сына… Никогда толком не поймешь, кто же твое дитя!»

Сумка почтового курьера

Мы с вами уже знаем о разных видах существовавшей в ту пору почты – голубиной, регулярной и специальной. Изобретательные люди пытались использовать для спешных депеш также дрессированных собак. Частенько письма сплавляли по речкам, привязывая закупоренные бутылки к бревнам. Но то, что придумал бывший мальчишка-пирожник, возведенный царем Петром в полудержавные властители, князь Александр Данилович Меншиков, кажется, еще не приходило в голову никому. Меншиков предложил отправлять в осажденную Полтаву письма, вкладывая их в пустые пушечные ядра. Шведы ничего не могли понять: с какой стати русские время от времени стреляют по своим же? Вдруг из-за реки какая-нибудь из русских пушек ударит по крепости и умолкнет. Это походило на сумасшествие. Даже в этой необъяснимой войне без классических баталий такие поступки все равно казались чем-то диким.

Между тем «ядерная» почта действовала успешно. С ее помощью Келину было сообщено о том, что русская армия концентрируется на другом берегу Ворсклы, ожидаются новые подкрепления и его, Келина, задача – как можно дольше сковывать у Полтавы основные силы Карла. Генеральная баталия уже не за горами. И хотя все русские генералы не сомневались, что теперь уж со шведским нашествием будет покончено, осторожный Петр решил действовать наверняка. Он даже объяснил Келину, что надо будет делать в случае, если шведы одержат победу. Как шведы могли одержать победу, никто из окружения царя не понимал. Но Петр решил предусмотреть все возможные варианты, чтобы на каждый найти ответ и контрдействие. Если генеральная баталия по каким-то причинам закончится в пользу шведов, то Келину надлежало идти со своим гарнизоном на прорыв, чтобы соединиться с основными силами, ибо на мир с Карлом никто и ни при каких обстоятельствах не пойдет.

Теперь мы вас познакомим с письмом, которое было отправлено не с курьером и не с помощью «ядерной» почты. Его повез из-под Полтавы во Львов известный вам купец Михайло, который в тот год поспевал всюду.

«Я так давно не писал тебе, Мария, что сейчас не знаю, с чего начать. Да и Михайло меня торопит – ему пора в путь. О наших делах здесь писать незачем – Михайло расскажет. Да к тому же очень скоро под Полтавой все решится. Верю, что в нашу пользу. И говорить мне с тобой сейчас хотелось бы о другом… Два дня назад сидел я на берегу реки. Тут она не такая уж широкая, хотя и не мелкая. Смеркалось. Вода казалась жирной, тяжелой и текла спокойно, будто нет такой силы, которая могла бы остановить ее. Точно так же, как нет силы, которая заставила бы солнце подниматься на западе, а заходить на востоке, день сделать ночью, а ночь сделать днем. Не всевластен человек. Он смертен, а природа бесконечна. Уйдем мы, но так же будут бродить по небу тучи, будет течь река и светить солнце. Потом вдруг подумал: а с какой стати я себя отделяю от той же реки, от того же солнца? Они – природа. Но ведь и я – часть природы.

Потому я тоже вечен, как она сама, как вечен человек. Живы рядом с нами великие греки и римляне, жива в каждом из нас Византия, живы те воины, что полегли на поле Куликовом. Так и мы позднее воскреснем в других… Об этом догадывается и этого боится Мазепа, хоть хитрый старик пытается самому себе и другим доказать обратное, словчить и обмануть природу, эту тяжело и мощно текущую реку, уговорить ветер не дуть, а, свернувшись калачиком, посидеть тихонько где-нибудь в лесу под кустом… Может быть, тебе не совсем понятны мои мысли. Да я и сам не умею найти точные слова. Карл должен погибнуть. Мы одержим победу. Когда кончится война, я, если хватит таланта, напишу книгу о том, почему иначе и не могло быть…

Часто видится мне Львов. Отсюда он представляется дремлющим на берегу реки с удочкой в руках старичком, вспоминающим молодость и былую славу.

Сам не пойму, хочу ли возвратиться домой. Боюсь, что теперь, после всего того, что повидал здесь, буду тосковать в той тишине и уюте, которыми Львов одаривает всех. Но обо всем этом – при скорой, я надеюсь, встрече. Михайло уже на коне. Ждет письма. И слова не ложатся на бумагу, будто чувствуют чужое присутствие.

Твой Василий».