Текст книги "Московии таинственный посол"

Автор книги: Николай Самвелян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Три капюшона

Они появились в Остроге ранним утром, когда город только протирал ото сна глаза. С грохотом распахивались железные ставни торговых подвалов. По второму разу пропели петухи. В немецких кварталах застучали молотки ремесленников. И уже славили аллаха в убогой татарской слободе.

Три капюшона, надвинутые на брови. Три монаха. Высушенные постами и думами о господе. Легкие на ногу – хоть до Иерусалима сбегают, помолятся и назад вернутся не запыхавшись.

Они зашли в харчевню и спросили молока.

– Молока? – удивился хозяин. – Не держим.

– Но нам нужно именно молоко. Три кружки. И хлеб, – сказал старший монах, наверное предводитель или главный.

Хозяин пожал плечами: нет молока.

– Мы были бы очень благодарны, если бы вы все же нашли для нас молоко.

Хозяин нахмурился: а вдруг иезуиты? И ему стало не по себе. Иезуитов все боялись. Они не так давно появились в пределах Королевства Польского, но уже дали понять, что шутить с собой не позволят. И что пришли сюда не на прогулку и не в качестве просителей, а утвердиться навсегда. Кроме того, на лбу у иезуита нет специального клейма. И жаль. Как их распознать? Как отличить от прочих? И это особенно пугало. Если бы иезуиты носили какую-нибудь свою иезуитскую форму или, к примеру, выбривали на особый манер голову, их боялись бы меньше. А так началась паника. Сосед подозревал соседа. Кто-то пустил слух, что иезуиты завелись уже и среди православных священников. Это было абсурдом, но по темноте слуху поверили и передавали из уст в уста.

Страх перед иезуитами был так же велик, как когда-то перед кочевниками, надвигавшимися с востока.

– Молока? Хорошо, я пошлю мальчика! – сказал наконец хозяин.

Монахи без молитвы выпили молоко, съели хлеб. С точностью до гроша уплатили за все.

– Далеко ли до типографии? – спросил старший.

– Какой?

– Разве их в Остроге две?

– Конечно, одна, – засуетился почему-то хозяин харчевни. – Единственная. Да и ту недавно построили. Вы уж извините… Мы люди темные.

За что именно извинялся хозяин харчевни, было не совсем ясно. Старший поблагодарил за завтрак. Три капюшона удалились.

Забегая вперед, скажем, что для истории так и осталось неизвестным, были ли два других монаха, те, что помоложе, глухими и немыми или же вполне слышащими и говорящими людьми. Возможно, в их обязанности входило лишь сопровождать и охранять старшего, ни при каких обстоятельствах не произнося ни слова. Даже если бы жарили живьем. Впрочем, иезуиты вообще не щедры на слова.

В типографии монахи нашли Гриня. Гриню было скучно. Он обрадовался визитерам. Продал им по экземпляру Нового завета, Псалтыри, «Хронологии Андрея Рымши», Библии и «Грамматики» – все, что хранилось в каморке при друкарне. Сказал, что книги эти можно было сделать и получше, но печатник Иван уже стар. Ему и на покой пора. Вот когда дело перейдет в руки Гриня, тогда типография и заработает по-настоящему. Слишком простые литеры Гринь заменит красивыми, сложными. Переплеты станет делать с золотыми застежками. Дешевые книги быстро истреплются и сгниют, и память об их творце будет жить недолго. Зато дорогие книги переживут и своих создателей, и читателей, и внуков первых читателей.

– Ты прав, сын мой, – сказал старший монах. – Успехов тебе в этих начинаниях. Но где все же печатник Иван? Он в Остроге или же в странствиях?

Гриню стало обидно: при чем здесь печатник Иван? Говорили ведь о серьезных вещах, о славе, о бессмертии… Гринь верил, что абсолютно все сможет делать лучше, чем Федоров. И пушки поставит так, что князь Острожский назначит его главным пушкарем, и книги издаст такие, какие Федорову и не снились.

– Если уж он так вам нужен, пройдите на речку. Сидит там и рисует, вместо того чтобы делами заниматься.

Капюшоны гуськом направились по тропе к речке. Печатник сидел у самой воды на огромном камне. В руках у него были доска и резец. Завидев монахов, он тут же положил доску на траву, лицевой стороной книзу. Но цепкий взгляд старшего монаха успел отметить контуры рисунка: витязь, мчащийся в облаках на легком коне, а над ним – огромное смеющееся солнце. Что за рыцарь такой? Почему смеется солнце?

– Здравствуй, Иоганус Теодорус Москус!

– Здравствуйте! – ответил печатник. – А кто же вы такие?

– Мое имя Алоиз, – сказал старший, – имена остальных не имеют значения.

– Так как же мне их именовать в беседе?

– Они в беседе участия принимать не будут.

– Ясно, – сказал печатник. – Значит, беседовать со мной будешь только ты? Вот ты здесь и оставайся, а они пусть отойдут подальше.

– Иоганус Москус! Напрасно ты пытаешься нас обмануть своим напускным спокойствием. У нас в руках твои рукописи… Твой почерк не изменился. В свое время ты составил изложение еретических мыслей Николая Коперника и начал делать перевод его трактата на русский язык. Мы знаем, что ты учился в Кракове. Мы знаем, что ты ездил в Грецию, на Афон. Мы очень многое знаем и относимся к тебе как к врагу серьезному и требуем, чтобы ты немедленно покинул Острог. И во Львове не появляйся. Уезжай в Москву. Ты стар. Спеши.

– Если я так стар, зачем же вам волноваться? – спросил печатник. – Старые люди одной ногой уже в могиле.

– Уезжай. Тебе не место в Королевстве Польском.

– А если я не уеду?

– Тогда не проживешь и трех месяцев.

– Вот как! – сказал печатник. – Тут надо подумать!

– А думать, Иоганус Теодорус, тут не о чем. Мы не просим тебя, мы требуем.

– Не понимаю, – сказал печатник. – О чем вы толкуете? Я хочу издавать книги. Продавать их. Тем зарабатываю на жизнь.

– Не пытайся обмануть нас, Иоганус Теодорус. Мы не считаем, что ты агент московского царя. Дело выглядит иначе. Ты птица более крупного полета. Вы с царем оба – члены тайного русского ордена. Ваша цель – захватить Европу, сокрушить могущество римской церкви, а самого папу вывезти в Московию, заточить в темнице и замучить насмерть.

– Нет, божий человек Алоиз, относительно меня ты ошибаешься. И относительно тайного русского ордена – тоже. Такого ордена нет. И вряд ли когда-нибудь возникнет.

– Я тебе не верю.

– Твое право.

– Будешь ли ты сегодня дома около полуночи или же чуть раньше?

– Я всегда в это время дома.

– Мы придем побеседовать.

– Приходите. На беседу мне не жаль времени, если беседа интересная. Только вряд ли она такой у нас с вами будет. С Краковом и университетом вы ошиблись. Не там я науки добывал.

– Тогда где же?

– Вот этого-то пока что мне никому говорить не хочется.

– До вечера, – сказал старший монах. – Возможно, беседа наша все же не будет лишена интереса для обеих сторон.

– Поглядим…

Капюшоны удалились. А печатник вновь взял в руки резец и доску. Он работал почти дотемна. И улыбался каким-то своим мыслям.

На закате он возвратился в типографию. Посидел на табурете у наборной кассы. Глядел, как Гринь перед круглым итальянским зеркалом пытается привести в порядок свою кудрявую голову. Куда, интересно, он к вечеру собрался?

Странная улыбка не сходила с лица печатника.

А происходило все это как раз в тот вечер, когда в замке у князя не было гостей, Константин коротал вечер вдвоем с Северином, пока не закричала в своих покоях Гальшка.

Гринь действительно куда-то ушел. И возвратился лишь к утру. Потому он и не узнал о том, что происходило в их домике этой ночью. Зато фискалы Данилка и Федька проследили, что ночью капюшоны подошли к дому печатника и постучали в ставень. Их впустили. Затем Федька взобрался на крышу и приложил ухо к дымовой трубе, благо дело было летом, печей не топили.

Слышно было не очень хорошо, но все же Федька понял, что двое гостей остались дежурить в сенях. Сам хозяин с третьим капюшоном прошли в большую комнату, или, как ее именовали на польский лад, салю. Тут между гостем и печатником состоялся приблизительно такой разговор.

– Поднеси поближе свечу, – сказал гость. – Сейчас я сниму с себя кое-какие лишние детали, мешающие тебе меня узнать. Например, наклейные брови.

– Не надо, – ответил хозяин, – я и без того тебя узнал. Здравствуй, граф!

– Узнал?

– По голосу, по глазам и по походке.

– Голос и походку я старался изменить, а глаза специально закапал белладонной.

– Я ведь немного художник, – объяснил хозяин. – Запоминаю с первого взгляда рисунок рта, разрез глаз… В общем, так ли все это важно? Главное, что я тебя узнал.

– Ну, как же тебе живется?

– По-всякому. Неужто ты это еще не выяснил?

– Да, – согласился граф. – Люди, как правило, задают друг другу массу ненужных вопросов. Все это от недоверия, от вражды. Проверяем, обманывают нас или нет, юлим, скрытничаем… Что это?

– Проект надгробия Геворку. Ты должен помнить его. Учил музыке в монастырской школе. Его убили. Бургомистр назначил следствие.

– Помню. Выяснить ничего не удалось. Памятник может выйти прекрасным. В каком материале думаешь выполнить?

– Белый и черный мрамор.

– Да, выйдет хорошо… Странные времена, печатник Иван. Ни за что убивают людей… Имена убийц остаются неизвестными… Грустно! И мы с тобой, мирно беседуя сейчас, не знаем, друзья мы или враги. Уж одно наверняка: разным, видимо, богам и разным идеям мы с тобой служим. И каждый служит верно.

– А почему ты так решил? – спросил печатник. – Откуда тебе известно, кому я служу?

Граф улыбнулся:

– Доколе же нам с тобой играть в прятки? Мы с тобой оба – люди просвещенные. Я люблю музыку, ты рисуешь. Казалось бы, нам не о чем спорить… Между тем воюем. Наверное, человек так и задуман. Разум в его делах никогда не возобладает.

– Грустные ты вещи говоришь, граф. И мне не совсем понятные. Я с тобой не воюю. И зла ни на кого не таю. Зачем ты здесь? Что хочешь у меня выведать?

– Зачем я здесь? – Челуховский пожал плечами. – Ждешь честного ответа? Да ведь мы, люди, давно уже разучились разговаривать открыто. Даже пословицу придумали, будто язык, мол, нам дан для того, чтобы скрывать мысли. Что же касается моего визита сюда, так тебе я рискну кое-что сказать. Не совсем полную правду, но и не ложь. Тревожит нас все, что совершается в Остроге. Князь Константин ходит в друзьях короля, присягает в верности Кракову, пишет письма по-польски, а сам потихоньку собирает здесь русских ученых людей, строит друкарни, по ночам беседует с Курбским. А князь Курбский тоже ведь человек непростой. Своему царю изменил, а здесь пытается русские порядки насадить. И воевода отменный. Хорошо хоть, своих полков у него нет. Зато греческие книги на русский переводит…

– Ну, это их, княжьи, дела, – сказал печатник. – Я-то при чем? Мне поручили построить типографию – я это и сделал.

– Под простака играешь? – Граф забарабанил ногтем по столу, звук этот напоминал топот мышиных лапок в ночи по полу. – Вот Торквани тебя так и не раскусил. Утверждает, что ты глава тайного ордена, а Курбский и Острожский – просто твои верные сатрапы.

– Бред! – Печатник засмеялся. – Князь Острожский сам по себе. Планы у него грандиозные. Ему в Цезари очень уж хочется. А о Курбском и вовсе разговор особый. Только тебе-то, граф, для чего все это? Зачем был маскарад на реке? Да и сейчас – наклейные брови, белладонна в глазах…

– Страсть к театральности – это у меня с детства, – спокойно ответил граф. – Люблю маскарады, ряженых, мистификации. Но все это внешнее. Чепуха. Если хочешь знать правду, то я здесь только из-за тебя и из-за князя Константина. Что вы затеваете? Уж не переметнулся ли князь к явным врагам Кракова и Рима?

– Не думаю. О князе Константине мы с тобой уже говорили. Читал ли ты, граф, Томаса Мора?

– Того англичанина, который придумал остров Утопию, где жили в счастии и благоденствии? Читал, конечно. Я ведь, как и ты, человек хоть отчасти образованный. Знаю и о грустном финале этого писателя. И то правда: если рискуешь говорить такое, попробуй, крепко ли держится голова на плечах. Ведь палачи всегда точат топоры! И утром. И вечером. Свою службу они несут исправно. Не будет такой Утопии никогда. Если б остров такой и возник, то он бы тут же потонул в море. Нет, не разум правит миром. Страсти. Потому нам всем и нужна вера. Бог, которому мы слепо поклонялись бы. Не размышляя. Не мудрствуя. И во имя своего бога мы бежим истреблять тех, кто верит в иного. Это закон, дорогой печатник…

– Возможно, верить в бога надо, – согласился Федоров, – но самый главный наш бог – в нас самих. Это наш разум.

– Ну и упрям ты! – засмеялся граф. – Как покойный Томас Мор, царство ему небесное! Ладно, согласен, есть Утопия… Плавает где-то в океане. Едят там на золоте и ослы поют соловьями! Дай-ка вина…

Фискалы Федька с Данилкой поменялись местами. Данилка влез на крышу, а Федька стал настороже. По пути они в четверть голоса обменялись несколькими фразами:

– А где тот битый папежник?

– Не знаю. Сюда пошел.

– Как растаял.

– Наверное, заметил тех двух, что у входа караулят. Где-то спрятался и наблюдает.

– Надо найти. Иначе утром все разболтает.

– Ну, в замок он не вернется. Там наши стерегут.

– А коли во Львов убежит?

– Ночью? Кто из города выпустит? Найдется…

Но сколько Данилка ни прикладывал ухо к дымоходу, услышать он ничего не мог. Казалось, в доме вымерли или заснули. Впору было ворваться внутрь или кликнуть людей. Впрочем, однажды Данилке послышался какой-то шорох – будто перекладывали листы бумаги. И вдруг – смех. И голос печатника:

– Я и не знал, граф, что ты так хорошо рисуешь.

– Узнал?

– Конечно. Ездец. [23]23
  Ездец– скульптура русского ваятеля Василия Дмитриевича Ермолина, была установлена в 1464 году у Спасских ворот Кремля. При Иване Грозном чеканились деньги с изображением ездеца. Скульптура изображала юношу на вздыбленном коне. Копьем юноша поражал извивающегося под копытами коня дракона.


[Закрыть]Неужто ты и в Москве побывал? Когда?

– Был я там или не был, какая разница? Может, я колдун. Может, я за тысячу верст вижу. Вот, например, знаю, что тебя вызывал в суд краковский лекарь Мартин Сенник. Так ведь? И вы с Сенником насмерть рассорились.

– Нет, не так, – сказал печатник. – До ссоры не дошло. В конце концов разобрались. Правда, кому-то очень хотелось нас с Сенником поссорить. К нему кто-то вроде бы приходил от моего имени с предложением закупить у немцев бумагу. Мартин человек точный. Меня он любит. Тут же взялся за дело…

– Так, так, – произнес граф. – Предположим…

– Вместо того чтобы написать мне, Мартин начал писать во Львов, дескать, раз Иван обещал, то деньги выслал наверняка. Куда же они делись? Ну, хорошо, что все обошлось. Правда, понервничать нам с Сенником на суде пришлось немало.

– Вот видишь, – сказал граф, – врагов у тебя предостаточно. И со временем я, может быть, скажу тебе, кто подшутил над вами с Сенником.

– Буду благодарен.

Эта часть разговора была Данилке и вовсе непонятна. Он боялся, что не сумеет толково изложить князю суть дела. Но куда девался битый черносутанник? Не птица же он, чтобы взмыть в небо и спрятаться за облаками.

И тут Данилку потянули за ногу. Это был Федька.

– Там, – сказал Федька, – за домом он. Вылез из кустов и говорит с этими двумя, которые вроде были с утра глухонемыми.

– Ага! – произнес Данилка. – Тут мы его тепленького, как птенчика из гнездышка… Интересно, как его мама в детстве называла?

Печатник и Челуховский услышали короткий крик и возню у порога. И через минуту – конский топот. Закончить разговор им не удалось. Они выбежали на крыльцо. Капюшоны-телохранители были связаны толстой белой веревкой лицом к лицу. Причем на землю они не упали, а стояли перед домом, как короткая толстая колонна. Когда их развязали, они стали указывать в сторону дороги и что-то пояснять на пальцах Челуховскому.

– Они говорят, пане Иван, что к твоему дому только что приблизился какой-то человек. Он вежливо поздоровался с моими провожатыми, но тут на него набросились другие неизвестные люди и куда-то увезли того человека. Да, в Остроге не шутят. Прощай.

Печатник пошел на конюшню. Оседлал лошадь. Конечно, было бессмысленно гнаться следом за неизвестными, но он все же поехал к Татарским воротам. Но подумал, что проехать через ворота похитители не смогли бы: ночная стража не дремлет. Значит, эти люди где-то в городе. И тут же путь Федорову загородили два всадника.

– Стой, пане Иван. Князь зовет!

– Сейчас?

– Да, сейчас!

Когда под утро Гринь пришел домой, то долго не мог понять, отчего это дверь отперта, почему нет на месте печатника. «С этим московитом до беды доживешься. На старости лет по ночам из дому отлучается… Надо ехать к купцам Мамоничам в Вильно! – решил Гринь. – У тех торговля книгами хорошо налажена!..»

Когда боги ссорятся

Князь сидел у круглого дубового стола, на котором была разложена карта.

– Садись сюда! – сказал он Федорову. – Гляди, это Великая Польша, это – Малая, а это – Литва. Вот Русское воеводство. Вот Волынь. Вот Московия. А это – Великий Новгород. Не стало Великого Новгорода. Спалил его царь Иван. Ну а это – наш Острог.

Трудно было понять, почему князь заговорил вдруг о Литве и о Малой Польше. Скорее всего, ему захотелось повидать печатника. А в таких случаях Острожский ни с чем и ни с кем не считался.

– Князь! – сказал Федоров. – Только что у меня прямо с крыльца увезли человека. Ты его велел задержать?

– Что ты! – удивился князь. – Какого человека? Кто посмел? Северин!

Дальше все было именно так, как и должно было быть. Северин привел Данилку.

– У печатника Ивана с порога кто-то человека украл! – сказал Данилке князь. – Правда, печатник Иван имени этого человека не знает и в глаза его не видел. И все же неизвестного человека отыскать, выяснить его имя, а затем поставить или, если он стоять не сможет, положить на то место, которое укажет печатник Иван.

Данилка не успел выйти, как у двери послышался взволнованный голос Беаты. После бессонной ночи она была бледнее обычного. Руки ее дрожали.

– Мой духовник… Отец Торквани…

– Что? – спросил князь. – Что он натворил?.. Тебе плохо? Нюхательной соли!

– Он исчез!

– Исчез? Может, он где-то прячется? Обыщите покои…

– Это издевательство! – сказала Беата. – Ничего обыскивать не надо. Он исчез. Я знаю, что уже никогда его не увижу.

– Странно! – покачал головой князь. – Все это очень странно. Взять десять окгаров. [24]24
  Окгар– так называли поисковых собак.


[Закрыть]Искать три дня и три ночи… Нет, пожалуй, пять дней и пять ночей…

Данилка ушел. Он знал, что окгары сначала поведут от покоев Торквани к конюшне, от конюшни – к дому печатника, а оттуда – к болоту. И там, на берегу, будут выть, не рискуя поставить лапу на топкую жижу. Собака все понимает. В болото она не пойдет…

Беате дали понюхать флакончик с солью и под руки увели.

– Странно все это, князь, – сказал печатник. – Люди мы или звери?

– Конечно, люди! – твердо ответил князь. – Зверь в жизни не полезет туда, куда ему лезть не надо. Садись, говорю тебе! Северин! Вино! Кубки!

Северин бесшумно подал вино, заметил горевшую с ночи свечу, загасил ее. Покачал головой: не бережет себя князь. До всего ему дело есть, за всех болеет! Кого украли, кто исчез… Давно ли, кажется, носил Северин на руках княжича – маленький теплый комок… Ну точно воробей! А когда княжич улыбался, у Северина дрожал подбородок. Он мог расплакаться от умиления. И сейчас Северин был готов заплакать из-за того, что князь так губит себя.

– Нет, князь, о разном мы толкуем… И не по душе мне такая жизнь…

Но не успел печатник закончить фразу, как Северин затопал ногами и закричал на него:

– А ты не перечь! Слушай, что тебе говорят! Пойми, кто говорит! Князь Острожский тебе это говорит. Он мог бы по балам развлекаться, райских птичек есть, а он о нас думает. Ночами не спит. Если б не князь, нас давно ляхи или татарва вырезали бы. Не перечь ему, а то я тебя своей рукой…

Князь засмеялся:

– Извиним Северина. Он меня нянчил. А ты, Северин, гостя не обижай.

– Пусть слушает правду! – сказал Северин. – Князь – это родина. Это наша земля. Наша вера. Скажет князь на бой идти – пойдем. Потому как, кроме князя, сказать это некому. Да и не послушаем мы никого другого…

Северин налил в кубки вино и вышел. А Федоров поднялся, подошел к князю:

– Хорошо он о тебе сказал. Лучше и не скажешь. Ну что ж, каждый из нас делает свое дело, как умеет, как понимает. Ты пушки льешь, замки укрепляешь, я друкарни строю… Давал мне гетман Ходкевич земли. Мог я и свою дружину завести. Пусть сначала маленькую. Со временем больше бы стала. А в том, что сражения я умею выигрывать, ты сам убедился. Кто знает, как далеко завело бы это умение, если бы занимался я войной, а не книгами. Но я, князь, выбрал другой путь. И себе и друзьям я желал свободы, воли. А свободен только тот, кто сам себе и князь, и царь, и бог. Кто под чистым небом ходит и под ясными звездами. И у кого не кружится голова, когда он смотрит вверх, в небо. Свободным хотел я быть. Не сумел стать. Все равно приходилось служить, исполнять чью-то волю. Царя Ивана. Твою. Гетмана Ходкевича.

– Вот ты как заговорил! А ведь ты, поди, друкарь Иван, свысока на меня глядишь?

Звякнула золотая цепь на его груди. Это Константин рванул ее правой рукой.

– Я сказал, князь, то, что думал.

– Все ли? Или только часть?

– Только часть. Но истинную.

– Куда пойдешь, если завтра со двора прогоню?

– Мир широк.

– Итак, царь Иван тебя не устроил. Гетман Ходкевич – тоже. И князь Острожский не подошел. Кто же еще остался? Александр Македонский и Цезарь померли… Крымскому хану и турецкому султану русские печатники будто ни к чему… А как насчет римского папы?

– Я с ним не знаком.

Князь захохотал. И смеялся долго. Может быть, его и вправду слова печатника насмешили?

– Не знаком, говоришь? Ладно, при случае пошлю тебя в Рим с письмом. Чтобы вы с папой друг на друга поглядели. Ко взаимному удовольствию и недоумению. Между тем в Риме тобой интересуются. Не знал? То-то! А я-то знаю. Вот и не на равных мы с тобой. Ну что ж, пора и поспать. Не так ли?

Печатник возвратился домой. Гриня нигде не было. Исчезло и с десяток книг. Неужели сбежал?

Старик сел на табурет, уронил голову на стол и уснул.

А князь Острожский и не думал отдыхать. Он распекал фискала Данилку за то, что тот переусердствовал.

– Зачем папежника утопили?

– Так он ведь разболтал бы, что его пороли.

– И пороть не следовало.

– Княже! Твою волю пытались угадать.

– Мою волю не тебе угадывать. А усердствовать надо с умом. И любое слово мое исполнять точно.

– Так он же повсюду свой нос совал. Когда мы следили за капюшонами, он к дому печатника прокрался.

– Ну и что же? Вот сделать так, чтобы он сам себе шею сломал, – это другое дело. А теперь мы так и не узнаем, зачем пожаловали к нам капюшоны.

– Узнаем. Все узнаем. Только прикажи!

– Ладно, – сказал Константин. – Иди. Наказать не накажу, но и награждать не стану. И действовать надо с толком. Мы с тобой еще не знаем, кто опасней – капюшоны или печатник.