Текст книги "Белая таежка"
Автор книги: Николай Горбунов
Соавторы: Галина Головина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
Само собой не пропали бы мы и у костра, но мучений "многоразных", как Пржевальский выразился, хлебнуть довелось бы побольше... Я сегодня вышел на чаран оглядеться, хотел определить по всяким признакам, когда дождь кончится, а сосенка одна вдруг отряхнулась под ветром, как собака, вылезшая из воды, и окатила меня брызгами с головы до ног.
– У природы нет плохой погоды! – горько вылетела у меня Кольчина присказка.
Вернулся я в дом продрогший, зуб на зуб не попадает. А Ванюшка на охоту собирается. Ружье у него уцелело, он брал его с собой, и патроны тоже все целые. Охота сейчас запрещена, но когда экспедиции в тайге попадают в бедственное положение, им разрешается кого-нибудь подстрелить на еду. Конечно, по совести. Не умирать же людям с голоду. Мы подумали и решили, что для нас тоже можно сделать такое исключение: не ради собственного удовольствия мытаримся мы тут, а по делу государственному.
– Завалить бы медведя! – мечтательно протянул Кольча, когда Ванюшка ушел.
– Губа не дура! – хмыкнула невесело Галка. – Но ты же говорил, что ящерицы как курятина?
– Да лучше все же амикана пожевать...
Мне кажется, что командор уже принял решение домой поворачивать. Все прояснится, когда погоды дождемся. По моим приметам, завтра будет вёдро.
Нет, не рискнет Ванюшка тащить нас дальше без продуктов. Я так думаю. С этим не шутят. Мы же теперь безоружные, можно сказать, даже отпор дать не сможем, если бандиты нападут на нас.
47
Ванюшка вернулся к вечеру и вместо медведя принес нам мокрую и потому еще более маленькую и жалкую каргу. Пичуга такая в тайге водится, с голубя.
– Получайте, не скучайте! – бросил он ее в руки Галке.
– А ее едят? – обрадовалась Галка.
– В нашем положении все едят, что летает без мотора! – сострил Кольча.
В ожидании Ванюшки мы ели щавель, нарвав его за бывшим огородом Федула. Моросить уже перестало, но небо все в тучах и ветер не стихает.
– Похлебку со щавелем сварим, – повеселела Галка.
Ванюшка принес нам не только пичугу. Рюкзак его был набит прозрачными сосульками – затвердевшим березовым соком. А еще набрал он нам кислики недозревшей красной смородины, камыша надергал. Белые стебли его, что в воде находятся, мы едим, сняв с них верхние листочки. С детства к такой растительной пище мы приучены. Носим из тайги медунки, кандык, саранки, широкоперый, как осока, лук-слизун, черемшу, осолотку... Но все это хорошо на сверхосытку, когда ты хлеба наешься. Смородина-кислика только связывала у меня сейчас во рту, и после нее еще сильней есть хотелось, а припахивающий тиной камыш вызывал тошноту.
– Перестанет дождь, пойдем к нагорью берегом Гнилого нюрута, объявил о своем решении командор. – Если эти варнаки убрались из зимовья дедушки Петрована, наловим там рыбы его мордушками. Вентеря можно забросить на ночь.
– Да у него и закидушки наверняка есть, – сказал я. – Если только бородатый не утащил.
Я нарочно ввернул про бородатого, думал, он вызовет тревогу у командора, но тот пропустил мои слова мимо ушей.
– Дедушка Петрован ушел, мне кажется, ухожье свое оглядывать, сказал командор. – А если встретим золотничников, попытаемся посидеть у них на пятках. Не зря же они тут толкутся. Но надо так, чтобы все было по уму. Двое следить пойдут, а двое в зимовье останутся рыбачить. Опять же если они оттуда убрались...
– Мудрое решение, командор! – воскликнул довольный Кольча.
Галка тоже радехонька. Я виду не показываю, но не нравится мне вся эта самодеятельность. Смысла не вижу! Зачем нам мучиться зря, голодать, рисковать, когда мы уже знаем точно, кто такие двое из шести золотничников. Покажут они милиции старанку, никуда не денутся.
У Галки без соли не похлебка получилась, а какая-то бурда, но мы всю ее съели до капли, по-братски поделив с собаками. Заморили червячка. Ванюшка сел у печки и стал чистить ружье. Не было бы рядом Галки, я бы поговорил с ним все же, стоит ли нам тащиться сейчас к зимовью? Дедушка может задержаться по неотложным делам в своих владениях, а нам придется лапу сосать, если вдруг и снастей у него в зимовье не окажется. Бородатый об этом позаботится!..
Вдруг у крыльца яростно залаяли собаки. Ванюшка лихорадочно начал собирать ружье, сунул патроны в патронник, пришлепнул затыльник уже на бегу и выскочил из дома. Мы бросились за ним. Без ружья я чувствовал себя будто нагишом. В пору ухват или кочергу хватать!
Чак заливался уже далеко от дома и вдруг оборвал лай на самой высокой ноте. Дружок весело взвизгнул, как он это делает, встречая знакомых. Из-за гольца показался всадник верхом на олене, в котором мы сразу узнали Борони Бога, потому что до нас долетела его песня:
Жикен Катанга, икэлэ, икэлэ,
Баяма бисинчи, икэлэ, икэлэ.
Кольча радостно сгреб меня в объятия.
– Живем, Миха!
За учагом – ездовым оленем – тянулся небольшой аргиш: семь оленух, привязанных поводками к седелкам впереди идущих. Оленята гурьбой семенили сзади каравана. И едва старик успел спрыгнуть с оленя, как они кинулись под брюхо к своим матерям и дружным хором зачмокали вкусно губами.
Мы стоим, поразинув рты, от привалившего нам счастья.
– Вы пошто язык кушал? – эвенк сделал сердитое лицо. – Старый Иван с неба падал? Так ли, что ли?..
И давай хохотать. Ему было очень приятно видеть, что все мы рады-радешеньки. Я давно уж приметил: хорошие люди, сделав доброе дело для других, всегда сами радуются не меньше тех, кому надо радоваться.
Собаки наши тоже в диком восторге: понимают, что поедят теперь наверняка. Чак присел на задние лапы, высунул язык и провел хвостом по траве в знак приветствия. К нему подбежала Пеструха Борони Бога, радостно повизгивая, положила передние лапы ему на плечи. Он ткнулся носом ей под подбородок.
– Гостей встречать-привечать, потчевать-угощать надо! – начал выговаривать нам старик с притворной суровостью и обидой. – Умаялся старый Иван – борони бог!..
– Нечем угощать, дядя Иван! – кинулась со слезами радости к старику Галка, обняла его и поцеловала в щеку.
– Нас обокрали, – сказал я.
Старик встревожился, за ружье схватился.
– Кто воровал? Когда воровал?
– Профессор!
– Профессор воровать нету! – решительно не поверил эвенк. – Профессор орончиков обихаживает, рыбкам икру таскать дорогу ищет.
– А этот Золотую Бабу ищет, – сказал я.
– Да врет он все! Он... – Галка вгорячах чуть про золото не ляпнула. – Он бандит!
Ванюшке не надо было объяснять, кого мы встретили. По нашим рассказам он отлично знал добряка Борони Бога. Но все же командор выразительно поглядел на каждого из нас, предостерегая от лишней болтовни. Галка моргнула ему в ответ одним глазом, больше, мол, такое не повторится, буду настороже.
Перебивая друг друга и дополняя, мы рассказали старику про медведицу и медвежонка, про Золотую Бабу и Священный кедр, про липовую диссертацию Профессора, списанную у историка М. П. Алексеева...
– Куда борода ходи? – насупился Борони Бог.
– Кто его знает, – развела руками Галка. – Ночью ушел...
– Под утро!
– Дождь лил...
– Никаких следов, – дополнили мы с Колокольчиком.
– Ванюшка к Священному кедру ходил. Он уж и там успел побывать!
– Все монеты выгреб!
На радостях мы и не заметили, что небо стало проясняться, посветлело и вот вдруг солнце выглянуло. Кедровка, таежная сплетница, уже тут как тут. Села на дряблые стропила и скрипит, из кожи лезет вон, надрывается. Торопится оповестить всех обитателей тайги, что у нас гость. Неприглядная такая пичуга, бусенькая, как старушечья кофтенка, а голос до чего у нее резкий! Будто к точилу, которое электромотор вертит, лезвие топора поднесли. Ну точь-в-точь! Даже таежник коренной Борони Бог не вынес ее крика. Набрав в себя побольше воздуха, он закричал соколом-тетеревятником. Кедровку с крыши как ветром сдуло! Мы засмеялись, счастливые и беззаботные: все наши житейские тяготы и волнения добрый старикан тоже как будто вот этим самым криком соколиным отпугнул далеко.
– Снимай патакуи! – заворчал на нас старик, кивнув на вьючные сумы, висевшие на двух оленухах. – Умаялся Иван – борони бог! Ноги боли, руки боли...
Мы со всех ног кинулись выполнять его приказ. А он строжился понарошке, покрикивал на нас:
– Моя тоже кушать шибко-шибко скоро надо. Пустое брюхо гудит, как бубен у шамана!
Для наглядности дядя Иван выпятил живот и стукнул по нему кулаком.
Мы носились как угорелые. За какие-нибудь три-четыре минуты сумы были сняты и перенесены в дом. А тем временем Борони Бог успел нам рассказать про дедушку Петрована. Все у него в порядке, он ушел на дальние покосы. Надо скорее травы там выкосить, не дать им состариться, и высушить сено. А эвенка он попросил встретить нас и рассказал, по какому маршруту мы идем.
– Хурда-бурда! – тихонько бросила командору Галка. – А почему тогда в лабазе у дедушки Петрована пусто?
– Да эти хлюсты все разворовали! – сделал вывод Ванюшка.
Нет, все "по логике вещей", как Кольча говорит. Самое лучшее сено то, которое в июне уложено в стога. А мы припоздали. Не будет же дедушка Петрован сиднем сидеть, нас дожидаясь? Что касается его продовольственных запасов, то тут и думать нечего: золотничники все растащили, если они там пасутся.
– У вас брюхо два дня лодыря гонял? – спросил многозначительно эвенк, когда мы приготовились уже сесть за стол.
– Гонял, – поспешно признался Кольча.
– Шибко большую работу брюху давать – борони бог! – рассудил дядя Иван. – Сперва молочко пить надо.
Он повел всех нас оленух доить. Молока после кормежки телят у них много еще осталось.
Галка доила, и сам старик тоже доил, а мы оленух держали, не давали им брыкаться. Прямо тут же эвенк заставил нас выпить по кружке парного молока. Какое оно вкусное, оленье молоко! Густое-густое, как сливки.
– А теперь маленько отдыхай и мясо кушать садись! – махнул рукой старик и повел нас в дом. – Кольча шибко худой, совсем худой, совсем черный стал. Обуглился, как головешка! В ваши годы пустое брюхо таскать борони бог!
48
К вечеру опять ветер вернулся и всю ночь буйствовал, валял и мял траву на чаране, а под утро выдохся и стих. Я проснулся поздно, никто меня не разбудил, вот я и придавил как полагается.
Говорят, если хорошо, плотненько поужинаешь, всю ночь кошмары будут сниться. Ерунда! Мы вчера три раза ужинали, а спал я как убитый.
Утро было тихое, парное, радостное. Реденькие сосенки, разбросанные по чарану возле дома Федула, выглядели как девушки после баньки. Галка с Ванюшкой у костра сидели, на котором завтрак варился в трех котелках, не считая чайника, а Кольча вертелся возле эвенка, обихаживая олешек. Я сбегал к ключу, умылся, и, когда подошел к костру, Колокольчик уже торопливо выкладывал командору все, что ему удалось разузнать от Борони Бога про обитателей этого дома.
У Федула Зацепы от дочки шамана родился сын, и назвали его Петрикеем. Но эвенкам было трудно выговорить это имя, да к тому же они привыкли к Федулу и стали звать сына его молодой Федул. А Петрикей своего первенца окрестил в честь отца уже Федулом. Так и пошло с тех пор – через одно или два поколения обязательно Федул появлялся. А у него – молодой Федул.
От своего родоначальника унаследовали все Федулы, молодые и старые, любовь к хлебопашеству и большую доброту к людям. Дочерей выдавали замуж за русских, деревеньки которых росли на берегах Киренги и Лены, сами женились тоже там или привозили девушек из эвенкийских стойбищ.
Были Федулы люди самостоятельные, степенные, справедливые. Эвенки часто приезжали к ним разрешать свои тяжбы и споры, обходя даже шаманов. А вот последний Федул почему-то здорово подкачал и загубил свой род. Хозяйство запустил, лодырничал, гулеванил. Жена от него убежала к эвенкам.
– Тут все покрыто таинственной мглой, парни! – умиленно, с придыханием воскликнул Кольча, понизив голос. – Непутевый Федул жил в большом довольстве и роскошничал напропалую. Каждую осень выезжал в Иркутск, кутил там по месяцу, а то и больше. А на какие шиши, спрашивается?
– Соцнакопления! – оказал я.
– Думал и я так, Миха, поначалу, – продолжал Кольча. – В наследство от своих предков получил куш порядочный этот непутевый Федул. Так? Но каких же крестьянских накоплений хватит, если он на целую неделю откупал ресторан и поил-кормил там всякого встречного и поперечного? Потом переезжал со всей своей оравой в другой ресторан и там начинал снова да ладом... Надо быть круглым идиотом, если не сделать из этой истории соответствующие выводы!..
– Не кутить с купеческим размахом? – засмеялась Галка.
– Перестань! – страдальчески скривился Кольча.
– Федул шиковал на самородочки! – подсказал я.
– Вот именно, парни!
– А если допустить такую мысль, – встряла опять Галка. – Прапрадед Федул был разбойником? Забубенные головушки первыми шли за Урал-камень...
– Но если бы тот Федул с денежками или драгоценностями в Сибирь забрался, то поселился бы он где-нибудь недалеко от людей, чтобы в дело свой капитал пустить. А он куда забился? И жил здесь безвыездно!
– Его же сцапать могли, вот и отсиживался в глушняке, – сказал я.
Только Галкина догадка меня не задела. Я все же больше Кольче верил.
– Часто Федул наезжал в Иркутск? – спросил наконец Ванюшка, дав нам выговориться всем.
– Каждую осень! Спускал все до гроша и чуть ли не в одних портках уходил в тайгу. Замерзнуть и умереть от голода не давали ему эвенки, помнившие доброту его предков...
– А кончил он как?
– Плачевно, командор. Утонул в Ангаре по пьяной лавочке.
– Когда?
– Перед самой революцией.
Показался дядя Иван, ходивший за голец искать оленуху-гулену. На шее у нее болтался самодельный колокольчик из ружейной гильзы.
– Чай пить пора! – поглядел он на солнце.
Мы стали усаживаться завтракать.
От Галки пахло свежим хлебом. Я сперва думал, что мне так кажется, но вот она подняла полотенце, под которым возвышалась горка лепешек. Оказывается, дядя Иван научил ее печь лепешки по-эвенкийски, на прутьях. Немножко, правда, одна сыроватая мне попалась, но с голодухи да в охотку умял я и ее скоренько.
Ели мы долго, старательно, не торопясь. Все Галкины лепешки прикончили. Последняя пошла уже с чаем. Галка разделила ее так, что Кольче досталась половинка побольше. Тот застеснялся.
– Ешь, ешь, Колян, – плутовато повела глазами Галка. – Ты больше горя видел.
Все это было сказано таким уморительным тоном, что я захлебнулся чаем. Все покатились со смеху. Дядя Иван тоже чуть живот не надорвал.
– С амикашкой шутить – борони бог!
После обстоятельного чаепития стали собираться в путь. Кольча развернул карту. Дядя Иван показал, где косит сено для своего дикого стада дедушка Петрован. Получалось так, что мы намного бы сократили нашу дорогу, если бы пошли берегом Гнилого нюрута. Кольча не утерпел, сказал старику об этом.
– Туда ходи нету! – отрубил эвенк.
– Дядя Иван, какой же смысл кругаля давать? – мягко попытался возразить ему Кольча.
– Ты совсем дурной? – рассердился дядя Иван. – Сколько я тебя учить буду? Гнилой нюрут тропу таскать – борони бог!
Я дернул Кольчу за полу куртки, чтобы он прекратил этот разговор. Раз нельзя, значит, нельзя. Скажи спасибо, что тебя встретили, накормили да еще и к дедушке Петровану на сенокос приведут. Нам это по пути – туда же, к нагорью, подадимся, к золоту. Правда, Веселая Вода немного в сторонке остается. Да не беда, потом можно будет и к ней сходить, взять там пробы.
Дядя Иван сказал, что "побежит" впереди, дорогу в чаще-чепуре будет выбирать, показывать, а наше дело попеременно вести головного оленя.
– Чур, я первый! – ухватился за уздечку Кольча.
Эвенк сощурил и без того узкие глаза.
– Мешкать – борони бог! Орончики пятки оттопчут.
– Ничего! Я проворный.
– Тогда ладно.
Вести оленей не такое уж простое дело, как может показаться. Лошадей с вьюками я водил, а вот оленей не доводилось. Даже привычная таежница так тебя измотает за день, что вечером рад месту. Ты не идешь, а пляшешь все время возле своей лошади. Она поминутно дергается у тебя, шарашится, вскинув голову, пятится или норовит в сторону рвануть, пугливо прядая ушами. Буреломина попадется – жди, когда она насмелится ее перешагнуть. На мочажине начнет проваливаться, вязнуть по колено... В общем, маета одна. Я думал, что дядя Иван пошутил над Кольчей, когда сказал про пятки.
Прошли мы чаран-луговину, однако олешки нисколько не сбавили ходу. Прут и прут в том же темпе, точно животом видят, куда поставить свои маленькие раздвоенные копытца. На что уж Кольча у нас верткий, живчик да и только, но уберечься он не смог, и через полчасика бык разул его в малиннике, сдернул ботинок с ноги. Ойкая и морщась от боли, Кольча остановил караван.
– Я говорил тебе: шибко ходи! – увидев его прыгающим на одной ноге, испугался дядя Иван.
– Летят как на пожар! – конфузливо пробормотал Кольча.
– Вот и хорошо, вот и ладно, паря, – хлопотал возле него расстроенный старик, ощупывая ногу. – Ты тоже лети, ты молодой, Кольча. У орончиков нога легкий. За это хвалить надо, Кольча. Ругать орончиков – борони бог!
– Вы не волнуйтесь, дядя Иван! – Галка замотала Кольче ногу своей косынкой. – До свадьбы заживет!
Походную аптечку нашу унес бородатый.
Взяв пострадавшего под руку, эвенк увел его в хвост каравана.
– Учаг, седловой орончик, будет тебя таскать.
– Что вы, дядя Иван! – взмолился, брыкаясь, Кольча. – Я сам. Подумаешь – кожу содрал...
– Я тебе что толмачу? – начал обижаться старик. – Дурной ты, что ли? Маленько заживет нога, тогда ходи...
Караван повел Ванюшка. Мы с Галкой замыкаем шествие, Кольча покачивается на спине предпоследнего оленя. Видно по всему, что такой способ передвижения не доставляет ему никакого удовольствия, он все время ерзает с непривычки, съезжает на шею своему носителю...
Я стараюсь сохранить для видимости прежние отношения с Галкой, но у меня ничего не получается, ноги сами тащат к ней. Разве что-нибудь утаишь от ребят? Ванюшка уже почувствовал перемену в наших отношениях.
А Галка все принимает как должное. Но меня вот что тревожит: не забавляется ли она? Ведь с моей стороны вся вражда к ней на чем держалась? На том, что Галка мне все больше и больше нравилась... Парадокс, но это так. А вдруг она теперь решила отомстить мне за все?..
Поднимаемся на пологий угор. Тайга здесь сильно забита колодником. Огромные колодины, поросшие рыжим мхом, лежат, как коровы у озера в знойный день. Олени ловко перебираются через них, а нам это дается нелегко, и мы едва поспеваем за караваном. В низинах стоит вода после затяжного ненастья, валежины скользкие, словно намыленные. Я уж два раз шмякнулся со всего маху, чуть лоб не раскровенил. Начинает казаться, что ни один человек еще не залазил в эти дебри. Если бы мы плохо знали Борони Бога, то можно было бы испугаться. Куда он нас тащит? К черту на рога...
– Гляди, Миша! – вскинула руку Галка.
Перед нами будто чум стоит, построенный когда-то великаном. Сосны разом упали, скрестив вверху макушки, а потом на них насыпалась всякая мелкота. Чудница, одним словом. Чего только не насмотришься.
– Миша, ты только не смейся, ладно? – доверительно начала Галка. Каждое дерево мне кажется на кого-нибудь из людей похожим. У каждой сосенки или осинки, березки, кедра – свое лицо...
Галка не успела договорить. Над нашими головами под самыми макушками высоченных сосен что-то затрещало, захлопало, как белье на веревке в сильный ветер. Мы замерли, вскинув вверх подбородки. Мне показалось на миг, что в просвете между кронами сосен чей-то черный пиджак полами машет. Галка вскрикнула. Большой клубок шмякнулся чуть не на нас.
Черт возьми, да ведь это же глухарь и куница! Белобрысая, ростом с кошку. На глухаре прокатилась, разбойница. И ей хоть бы хны, юркнула тотчас в папоротник, и мы ее только и видели. А глухарь трепыхнулся разок и затих. Я подбежал к нему, взял на руки.
– Здоровяк! Полпуда, никак не меньше!
– Красивый какой! – прихромал, услышав Галкин крик, Колокольчик.
Караван остановился: Ванюшка с Борони Богом тоже к нам подошли.
Мы разглядываем глухаря. Массивный, изогнутый, как у орла, перламутровый клюв. Под ним мохнатая элегантная бородка. Над глазами скобочки красных бровей, пышный хвост веером...
– Древняя птица, – сказал Кольча. – Она еще ящеров, пожалуй, видела...
– Но это нисколько не помешало ей быть вкусной! – сказал я радостно. – Думаю, повкуснее даже ящерицы...
– Уха из петуха! – взял у меня глухаря Ванюшка.
Старик устало присел на толстую лесину. Он без наших рассказов понял, что тут произошло, как только мы упомянули про куницу. Достал трубочку из-за голенища, набил не спеша табаком.
– Мы мясо кушать будем, а куница порожнее брюхо таскай, – пожалел он почему-то не красавца глухаря, а белобрысую разбойницу.
– Перетопчется! – брякнул я, желая показаться остроумным.
Старик кольнул меня осуждающим взглядом и, выпустив дым изо рта, осудителыно покачал головой.
– Не можно так, худо, паря. Шибко жалко куницу. Совсем старуха стала: зубки притупились, коготки повыкрошились...
Понятно теперь, почему она с глухарем справиться не смогла! Силенок не хватило на земле его прикончить, вот и взвилась на нем в небо. Пускай спасибо скажет, что счастливо отделалась.
Говорил дядя Иван задумчиво о кунице, а сам, наверное, думал о своей надвигающейся старости. Он опустил, сникнув, плечи, пригорюнился. Мы это все поняли, и никто больше не сморозил никакой глупости. Разве он усидит дома на пенсии? Тайга для него вся жизнь. Он себя без нее, конечно, и не мыслит...
Выкурив трубочку, эвенк заметно оживился, поколотил по валежине, выбивая пепел. Затем приподнял пальцем голову глухаря, который лежал перед нами на траве.
– Скажи, зачем он красные брови надел?
Вопрос был обращен ко всем, но никто не смог на него ответить. Даже всезнайка Кольча демонстративно почесал затылок.
– Для красы! – сказала Галка, разводя руками.
– Природа наградила! – только и нашел что добавить Кольча.
– Зачем природа? Бог Хэвэки! – благодушно поправил старик. – Всех птиц Хэвэки делай, всем вели осенью в теплые края кочевать, а глухарю и тетереву – не вели. Шибко они горевал, когда все друзья уходи, ой как горько плакал! – Эвенк прищелкнул языком и покачал головой. – Борони бог!
Он поднялся. Мы тоже все разом поднялись, пошли рядом с ним по прогалу к каравану. Казалось мне, что старик чего-то недоговорил и обдумывает, как лучше сказать. Наверное, все так подумали, потому что выжидательно молчали, поглядывая на него.
– Одни люди много-много гляди, все замечай. Другой ходи как в потемках. Зачем живи – не знаю...
– Черт побери, да он же настоящий философ! – шепнул нам Кольча, когда эвенк побежал к запутавшемуся в поводу уздечки оленю.
49
Первую походную ночь с Борони Богом мы скоротали спокойно, а вторая принесла нам много волнений.
Еще с вечера облаяли кого-то собаки в лесистом распадке, всосавшем в себя звериную тропку, по которой мы добрались до этого табора. Палатку с Ванюшкой мы ставили, когда послышался лай.
– Барсук в кустах шарится, – равнодушно проговорил командор, вколачивая колышки. – Тут их хватает.
Под вечер на марше Кольча видел барсука. Корешки у травы тот выкапывал прямо на тропке. Кольча шагал впереди, вел головного оленя. Нога его в норме, ранка подсохла. Подумаешь, беда, кожу содрал.
– А не Профессор? – спросил я, прислушиваясь к нападистому лаю собак.
– Не гоношись! – Ванюшка взглядом указал мне на эвенка.
Старик спокойно сидел у костра и "держал говорку" с Кольчей, который от него ни на шаг не отходит на привалах. Оставшись без путевого дневника и "Дела", заведенного на золотничников, Колокольчик все свое время старался использовать на разговоры с эвенком. Фотоаппарат Кольчин тоже украл бородатый, так что заняться ему больше нечем.
И Галка была там, помогая Борони Богу ужин готовить. Мы все стараемся хоть чем-нибудь отблагодарить старика за то добро, которое он нам сделал, но у Галки получается это мягче, душевнее. Я замечаю, что старик больше всех из нас Кольчу полюбил и ее.
Стали располагаться на ночлег. Борони Бог, как и вчера, настелил себе елового лапника у костра. Дровец мы наготовили, но они ему не понравились, он пошел сам и принес кедрачок-выворотень, подрубив корни.
– Гляди, какой жирный! Шибко много дыма пускай. Кольча, а ты гнилушек таскай.
Гнилье кладут таежники в костер, устраивая дымокур от комаров. Мазь старик не признает. Галка его силком мажет. Запах он не любит. Потом еще глаза щиплет, если с потом попадет. А попробуй уберечься, когда с тебя льет в три ручья на марше.
Палатка у Борони Бога есть, добрая, брезентовая. Но сколько мы ни уговаривали его поставить ее, он никак не соглашался. Душно, говорит, спать, дышать нечем.
– Снимай пробу! – нетерпеливо постучал ложкой по миске Кольча. – Тебя не дождешься.
– Кольча, сперва чай пьем. – Дядя Иван поджал под себя ноги по-турецки и крошит на чурбачке березовый гриб-нарост. Твердый, как резина на каблуке сапога. Зачем он ему понадобился?
– Чай после ужина пьют, – бурчит Кольча, капризно надув губы.
– Лекарство, – посмеивается старик. – Шибко хорошо! – Он растягивает во всю ширь в улыбке "гармошку" на верхней губе.
Представляю, что за взвар получится из этой бородавки!
Дав сначала настояться чаю на малом жару, Борони Бог наливает себе в кружку темно-бурой жидкости, которая одним своим видом заставляет меня содрогнуться: густая и тягучая, как деготь. Я сижу по правую руку от старика. Отхлебнув шумно два глотка, он протягивает кружку мне.
– Тащи, паря!
Надо пить, не обижать же старика. Он убежден: доброе дело делает.
– Силы дает! – поясняет эвенк, очевидно, заметив мою нерешительность.
Мне свои девать некуда, лишь бы жратва была! Это когда мы с рюкзаками на горбу топали – уставали, а теперь будто на прогулке...
– Давай не задерживай! – торопит Кольча. – Есть хочется.
Зажмурился я и потянул в себя крутой взвар, отдающий сырой березой. Горечь голимая! Насилу удержался, чтобы не выплюнуть. Но гримасу отвращения не удалось мне скрыть. Дядя Иван глядел на меня с укором.
– Эх ты! – Кольча с отчаянной решимостью выдернул у меня кружку, подул на нее, откинул голову и выпил не два, как эвенк, а целых три глотка. – Вот! Учись... пока я... жив!
Кольчу всего перекосило, на глазах заблестели слезы, но он нашел в себе силы улыбнуться. Галка кусала губы, чтобы не расхохотаться, Ванюшка отвернулся, сделав вид, что поправляет пенек, на котором сидит. А я все же не удержался и прыснул в кулак.
– Ну как?
Кольча не счел нужным удостоить меня ответом, повернулся к Ванюшке и Галке.
– Рыбий жир пили в счастливом детстве? Этот бальзам нисколько не хуже, уверяю вас.
Много времени спустя я узнал, что взвар березового гриба обладает сильным тонизирующим свойством и помогает быстро восстанавливать утраченные силы. Однако в этот вечер я ничего за собой не заметил. Во рту у меня было так противно, точно меня заставили грызть березовое полено часа два без передыху. Даже вся еда потом отдавала древесиной.
После ужина мы пили уже настоящий чай. Борони Бог, как все эвенки, без чая никак не может.
Посидели мы еще немного, потрепались и, пожелав дяде Ивану доброй ночи, полезли в палатку. Но никому не хотелось спать, во-первых – не устали, а во-вторых – вздремнули часа полтора, когда олешек в обед кормили да поили. К тому же и дорожка сегодня была нетяжелая – большую часть пути суходолом топали.
– Давайте, парни, веселые истории рассказывать, – предложил Кольча.
На рыбалке или на сенокосе всегда у нас так: не уснем, пока до отвала не наговоримся и не нахохочемся. В таких случаях даже несмешное почему-то уморительным кажется. Необычная обстановка, что ли, располагает к веселью? Шальные делаемся.
Мы на минуту замолчали, припоминая, что бы рассказать. И тут донесся из распадка отдаленный трубный звук – протяжный и хриплый. Все вскочили, сбросив одеяла.
– Сохатый, чего вы? – успокоил нас Ванюшка.
Собаки с бешеным лаем кинулись на угор.
"Какой тебе сохатый? – подумал я. – Они же только осенью трубят, когда у них гон бывает".
Ванюшка нащупал в темноте мое плечо и сдавил его пальцами: "Молчи!"
За стеной палатки заворочался на своей еловой постели Борони Бог. Ночной ли крик разбудил его, наша ли возня – не знаю. Может, ни то и ни другое, гнилушек в костерок подкинуть надумал, чтобы дым заматерел. Комары стали донимать. Слышим, закряхтел старик, и что-то там у него щелкнуло.
Опять заревел "сохатый". (Я беру это слово в кавычки, потому что точно знаю: летом лоси не кричат.) Кольча, ничего не сказав, шмыгнул из палатки, дернув рывком "молнию" на дверях. Мы тоже полезли за ним.
– Чего это он раскричался? – совсем некстати хохотнул Кольча, подойдя к эвенку. – На ночь глядя.
– Своих потерял! – бросил я, стараясь держаться как можно спокойнее.
Пучеглазый тут крутится опять возле нас. Или кто-нибудь из той пятерки, что у Гнилого нюрута лазила. Мне страшно было, но не так уж очень, потому что с нами Борони Бог теперь и Ванюшка. Да и сам я, кажется, поумнее стал.
Эвенк сидел на своем зеленом ложе. На коленях у него лежала переломленная двустволка. Он вынул патрон из патронника, перевернул ружье другим концом к себе и поднес дуло ко рту. Потом набрал побольше воздуха и затрубил, как трубят горнисты. Получился точь-в-точь голос сохатого.
– Зверя подманивает! – шепнул мне возбужденно Кольча.
Зачем? Поиграть? Молчал бы уж, если ничего в этом не смыслит.
Кольче я ничего не ответил, выжидательно поглядываю на старика. Уж кому-кому, а ему-то отлично известно, что ни лоси, ни изюбры летом не трубят. Но почему-то он ответил на трубный клич? Не из озорства же?..
Ванюшка еще раз незаметно пихнул меня пальцем в бок. Не возникай!
А лай наших собак уже был едва слышен: высоко взбежали они по крутому распадку, и теперь во тьме ночи казалось, что носятся где-то в облаках, закрывших луну и звезды.
"Трубач кому-то условный сигнал подавал или скликал своих, – думал я. – А не дозорный ли это золотничников? Увидел нас и подает условный сигнал своим, предупреждает их об опасности".
Почему ночью? Да потому, что тишина сейчас в тайге, слыхать далеко. А днем такой ералаш птицы поднимут, что перекричать их не так-то просто. Или ветерок подует, зашумит, запоет тайга на все голоса.
Собаки не возвращаются, и лая совсем не слышно. Заманят подальше, перестреляют, а потом к нам незаметно подкрадутся...
От этой мысли мне стало не по себе, по телу пробежала дрожь, и я невольно поежился, словно от ночной прохлады. Застегнул ворот энцефалитки.
– Ванек, давай расскажем дяде Ивану все про золотничников, – отвел я командора в сторонку.
– Тогда и про самородок надо рассказать, – заколебался он.
– Надо!
Подумав, Ванюшка все же не согласился:
– Подождем!
Эвенк еще раз протрубил в дуло ружья и жестом велел нам притихнуть. Ответа опять не последовало. Тогда он неторопко стал заряжать ружье, и я заметил, что вытащил из патронташа другие патроны, а те, которые раньше были в стволах, сунул в патронташ. "Жаканы!" – догадался я.
