Текст книги "Белая таежка"
Автор книги: Николай Горбунов
Соавторы: Галина Головина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
Но все-таки он подобрел, мне кажется, когда золотой червонец попался, и разрешил нам взять из кепки еще по три монеты – на выбор. Я ухватил самый круглый кругляш. Он оказался пятаком. Наших пятаков из него можно штуки три отлить, никак не меньше. Но по годам еще совсем молодой – 1801 года выпуска. Зато две другие монеты мои отчеканены во времена Ивана Грозного и Петра Первого. А Галке досталась серебрушка китайская. Кольча тоже не в накладе: у него одна польская монета и две шведские.
Мы еще раз сфотографировались и пошли к дому Федула.
– Траву ест! – удивился Кольча, показывая на Чака.
Тот забежал вперед и лег, забравшись в курослеп, выискивая там что-то съедобное.
– Пить хочет, – решил профессор.
– Дождь скоро будет! – сказал я.
– Народная мудрость?
Я кивнул.
– Он у нас первоклассный синоптик! – похвалился Кольча. – Никогда почти не ошибается.
– Обозревающий все сам, – проговорил значительно профессор.
Мы вопросительно поглядели на него.
– Синоптик в дословном переводе – "обозревающий все сам", – повторил Олег Аркадьевич и поинтересовался: – Как же вы угадываете?
– Да очень просто, – сказал я, польщенный его вниманием. – Вон листья на березах изнанку показывают. Это к дождю. Хохлатая кедровка понизу пролетела. Дождь холодный будет, с ветром.
– Проверим! – Олег Аркадьевич поглядел на небо, по которому лишь кое-где плыли безобидные облака. – Это любопытно.
Разговор перешел к кедровке. Я сказал словами дедушки Петрована, что этой птице надо золотой памятник поставить из уважения к ней и признания ее трудов. Хотелось малость нос утереть Кольче, а то получается, что только он у нас такой шибко знающий и всесторонне подкованный. Я стал рассказывать про кедровку все, что знал. Профессор слушал меня с большим вниманием.
Вот вы, сказал я, много по тайге, как видно, хаживали. Значит, обязательно натыкались на молодой кедрачок, собравшийся в кучки где-нибудь на старых гарях, вырубках, пустошах или на еланках. Это все кедровкина работа, она постаралась. Круглый год эта птица орехами питается и даже птенцов ими выкармливает. На ее складах всегда орешки есть. Наберет их и летит тяжело, но много сил у нее, долго может курсировать туда-сюда. А потом голова у нее закружится, и потеряет она некоторые свои тайники. Забываха. Вот и вырастают там кедровые деревья. Получается, что вольно или невольно заботится эта птица о своих потомках.
Кольча все же и здесь нашел, что добавить к моему рассказу:
– Вот что удивительно, Олег Аркадьевич: орешки, которые в "вещевом мешке" у кедровки побывали, ничем не болеют! И ни одной пустышки среди них не найдешь. А главное – мыши их уже не съедят. В железах у этой птицы есть что-то такое...
– Антисептик, что ли? – подсказал не очень уверенно профессор.
– Ну да!
Олег Аркадьевич очень заинтересовался народными приметами, стал меня о них расспрашивать, и я проникся еще большим уважением к нему. За разговорами мы незаметно и к дому Федула подошли. Я не ошибся в своих прогнозах: погода начала портиться на глазах. Поднялся ветер, небо затянули тучи, резко похолодало.
45
– Придется засучить рукава, – сказал профессор, скидывая кожанку. Продавать дрожжи нет никакого смысла.
Он надумал отремонтировать полуразвалившуюся печь в горнице Федула.
– Беги скорей за глиной, – велел мне.
– А где ее взять? – спрашиваю я.
– Погляди на свои сапоги!
Это мы по мочажине хлюпали, подходя к гольцу. Тут недалеко от дома. Взял я ржавое ведерко в кладовке и пошел за глиной. А Кольча натаскал сухих дров, разобрав полусгнивший заплот.
– Лесной человек должен все уметь! – поучал нас профессор, показывая, как надо укладывать камни. – За долговечность моего творения не ручаюсь, а эту ночь будем спать как в раю!..
Поначалу печка обдала нас паром и дымом. Но глина быстро подсохла, образовалась тяга, и сухой смолистый листвяг запластал куда с добром. В Федуловой горнице стало тепло и уютно. Окна мы задраили травой. Я уже упоминал, что они узкие, как бойницы, и небольшие. Тепло в тайге берегут, хотя дров не занимать. Кольча устроил освещение, привязав под потолком карманный фонарик. Батарейки новые подарил ему профессор.
Поужинали мы, напились чаю. Олег Аркадьевич пожертвовал на круг вторую коробку конфет.
– Московские, ребята. Фабрика имени Бабаева.
Ополовинили мы и эту коробку. Потом разлеглись с удовольствием на мягкой траве. Разговор снова стал вертеться вокруг Золотой Бабы, касаясь, конечно, и освоения Сибири, потому что эти две темы разделить нельзя.
– Начало семнадцатого века. Царская казна пуста, – рассказывает завлекательно Олег Аркадьевич. – Русь борется с поляками и шведами. Царю нужны деньги. Много денег. Нужны позарез!.. А сибирская пушнина котируется очень высоко на мировом рынке. Купцы вслед за отрядами служилых людей отправляются в неведомые дикие края за "мягкой рухлядью" – шкурками соболей, темно-бурых лисиц, голубых песцов... Златокипящая государева вотчина Мангазея переносится с берегов реки Таз к Енисею. Задорно и весело стучат топоры "гулкой ранью" в дремучей тайге...
У меня уже глаза начинают слипаться, здорово я переволновался сегодня, но отгоняю сон и слушаю профессора. Галка тоже не спит, а про Колокольчика и говорить нечего. Этот даже пытается делать какие-то пометки в своем дневнике по ходу рассказа.
– Отряды под началом Перфильева, Пенды, Бугра проникают по правым притокам Енисея в бассейн Лены, – будто сказку сказывает нам на сон грядущий профессор. – Атаман Иван Галка ставит первые ясачные зимовья. Заложены Усть-Кутский и Верхоленский остроги. В царскую казну текут дорогие сибирские меха, чтобы зазвенеть золотом.
Яков Похабов поставил на острове Дьячем в устье реки Иркут, на Ангаре, ясачное зимовье, положившее начало вашему областному городу Иркутску. В Илимском крае поселилось на жительство сто двадцать русских крестьян. Дьячий остров затопило половодье, и на правом берегу Ангары поставили Иркутский острог.
Профессор умолк на минуту, закурил и спрашивает у нас:
– А вы знаете, какой герб был у Иркутска?
– Нет! – живо отозвался Кольча.
– Вокруг острога стояли дремучие кедровые леса, водились соболи и медведи во множестве. Но гербом почему-то стал диковинный зверь бабр. Тигр, значит. Изображали его на серебряном щите несущим в зубах белого соболя.
– Федул, хозяин этого дома, тоже, наверное, в те годы поселился тут? – спросил Кольча.
– Точных сведений ни о нем, ни о других землепашцах-пионерах я не нашел, – сказал профессор. – Основателем русского пашенного хозяйства на Лене и на Илиме называют оборотистого мужика. По одним источникам, он Егор, по другим – Микешка. Фамилия не названа. Федул именуется Зацепой, но это скорее всего прозвище, а не фамилия. Занимался хлебопашеством и Ерофей Хабаров. Сохранились документы, в которых перечисляется, сколько он продал мер ржи. Надо думать, урожай собрал отменный. Здесь, в ваших краях.
Меняется облик здешних мест. Стали появляться кузницы, ветряки и водяные мельницы. Поселенцы рубят себе крепкие дома, ставят амбары, сараи для скота. На заимках у многих пасеки. Диких пчел приручили.
Однако многим мужикам никак не сидится на одном месте. Тянет их поглядеть на таежный простор. "А что там, на краю земли?" И бредут русские люди "встреч солнца". Гнус их ест нещадно, мрут от цинги, холода и голода, рвет хищный зверь. Но они идут и идут, не требуя от царя-батюшки ни злата, ни серебра за все невзгоды и тяготы походные. Движет этими отважными людьми неодолимая страсть познания, первооткрывательства...
Ну как тут уснешь! Олег Аркадьевич настолько красочно все рисует, будто сам мерил шагами тайгу с первыми русскими поселенцами, плыл по своенравным сибирским рекам, штурмовал неприступные горные хребты...
– Олег Аркадьевич, в седьмом классе мы на эту тему сочинение писали, – встрял Кольча. – Один наш мальчишка стихотворение сочинил. Послушайте.
Идти дорогой незнакомой,
В ночных лесах, по глыбам льда.
Идти в ущельях дикой Момы
И Верхоянского хребта?
Да разве каждый может это?
Здесь надо патриотом быть,
Героем быть и быть поэтом,
Любовью к будущему жить!
А дальше я позабыл.
Я ничего не сказал, но, по-моему, это Кольчины собственные стихи. Уж больно восторженно он их продекламировал.
– Хорошо! – с чувством произнес профессор. – От души.
Галка тоже не спала еще, хотя и помалкивала. Когда Кольча громко, с пафосом, читал свои стихи, она подползла ко мне и шепнула в самое ухо:
– Надо посоветоваться, Миша.
– А как же мы выйдем вместе? – спросил я. – Они заподозрят неладное.
– Не они, а он. Придумай что-нибудь.
Сон мой как метлой отмело. Решение пришло мгновенно.
– Галка, рюкзак с сухарями ты где оставила?
– А что? – спрашивает она.
– Повесила или на полу бросила?
– А что?
– "Что-что"! – изобразил я крайнюю досаду. – Без сухарей можем остаться, вот что! Зря, думаешь, таежники лабазы для хранения продуктов на столбы поднимают?
Профессор поддержал меня.
– Много зверьков и зверюшек рыскает вокруг дома. Подальше положишь, поближе возьмешь.
Мы вышли через черную избу в просторные сени, где были сложены наши рюкзаки. В двери яростно барабанил дождь. В открытые, оставшиеся без стекол окошки врывался холодный ветер. Я поежился, помянув добрым словом профессора за печку.
– Мишаня, на душе у меня что-то очень тягостно, – шепотком сказала Галка.
Она стояла так близко от меня, что я чувствовал ее дыхание, и щеки моей касались иногда волосы Галкины, раздуваемые ветром. Мне очень хотелось погладить ее плечо и сказать, что все это ерунда, ночные страхи, только и всего. У меня у самого часто так бывает. Но на руках моих будто пудовые гири висели. Я не в силах был даже пошевелить ими. Стоял как истукан.
Почему-то со мной иной раз так случается, что говорю и делаю я как раз все наоборот: не то, что мне хочется, а будто назло сам себе.
– Глупости! – буркнул я. – Самовнушение, вот и все.
– По-моему, он рецидивист, Миша! – проговорила Галка тревожно.
– Да брось ты! – хохотнул я и попытался сострить: – Если бы рецидивисты были такие образованные, то у нас не тюрьма бы была, а самая настоящая академия!
– Дурак! – залепила она мне как оплеуху. – Спрячь его рюкзак на всякий случай.
Галка обиделась, пошла в дом.
– Погоди! – остановил я ее. – Дверь в горницу закрой и задержись у порога. Понятно?
Я схватил рюкзак профессора в темноте. Знал, где он стоял. И следом за Галкой вошел в черную избу. Свет от карманного фонарика, висевшего под потолком, не доставал до порога. К тому же и Галка выполнила мою просьбу, закрыла сразу же за собой дверь. Я юркнул в куть. У русской печи зев такой, что в нее на санках можно въехать не сгибаясь. Я засунул в него порядком отощавший за день рюкзак профессора и нащупал у загнетки заслонку. Но побоялся шевелить ее, в темноте можно задеть что-нибудь. Едва ли профессору придет на ум искать свой рюкзак в печке, если он задумает удрать от нас ночью. Нет, без диссертации не побежит!..
На цыпочках тихонько прокрался я к двери, ведущей в горницу, и уже от порога услышал голос Олега Аркадьевича. Он снова да ладом принялся за свою Золотую Бабу.
– В известной "Сибирской летописи", как ее именуют историки, говорится об одном удивительном случае. Казаки Богдана Брязги, пятидесятника, служившего под началом Ермака Тимофеевича, захватили в бою у язычников их идола. Но, к сожалению, это была не Золотая Баба, а Рача. Пониже рангом. Да и Рачу того не сумели казаки довезти до своего лагеря...
Я прошел на свое место и лег, но заснуть долго еще не мог, злясь на себя за то, что не сумел поговорить по-человечески с Галкой. Что за характер у меня дурной? Мама и то говорит, не знаю, в кого только ты такой уродился...
"А еще хочешь, чтобы тебя любили! – врезал я мысленно себе. – За что любить-то?!"
– По дороге на казаков напали язычники, – ровным, убаюкивающим голосом рассказывает профессор, – и отбили идола. Брязга обложил городище князя Нимьяна. К осажденным он послал своего лазутчика, чуваша по национальности, хорошо говорившего на языках многих северных народностей. Тот попал на большое мольбище и видел Золотую Бабу...
– А дальше что? – поторопил Кольча замолчавшего почему-то профессора.
– Об этом немедленно было доложено Брязге. Начался штурм городища. Нимьянск взяли казаки, но Золотой Бабы там уже не было. Язычники переправили ее к кондинскому князю Агаю...
На Агае я заснул окончательно. И Галка уже спала.
Утром я первым проснулся и, не открывая еще глаза, почувствовал неладное. Наверное, это было следствием ночного разговора в сенях с Галкой.
Взгляд мой упал на стену, где висели наши ружья. Она была пуста. Профессора на его месте тоже не было. Не было и наших рюкзаков.
– Галка! Кольча! – закричал я дурниной. – Нас ограбили!
Я кинулся в черную избу, не дожидаясь, пока встанут Галка с Кольчей, заглянул в печь. Профессорский рюкзак был на месте.
Бегу в кладовку, открываю ларь. Нет ружья!
Горшок на полке лежит на боку. Забрал и документы...
– Ах он, лиходей! Ах он, нечистая сила! – отчаянно запричитала в сенях Галка. – Змея подколодная!..
Она выскочила за дверь, под дождь, который, кажется, еще яростнее хлестал в стены дома. Я за ней.
– Рюкзак на месте! С диссертацией!
– Ну и жуй ее теперь! – кричала Галка. – Она же липовая! Понял теперь ты или нет?! Все припасы наши унес...
К нам присоединился Кольча, и мы обежали вокруг дома, сами не зная зачем. Чак тоже с нами побежал, поглядывая на нас как на полоумных. Промокли под дождем, замерзли и вернулись в дом. Даже следов никаких теперь не найдешь – все смыл дождь.
– Заговорил нам зубы и был таков! – убито пролепетал Кольча, пряча глаза.
У него был такой вид, будто он на качелях закачался до чертиков.
– А все из-за тебя! Из-за тебя! – в исступлении набросилась на него Галка. – "Ученый с мировым именем"! "Визитная карточка академика"! – Она схватила рюкзак бородатого и швырнула в Кольчу. Тот едва успел отскочить.
В рюкзаке были только книги, рубашки, полотенце, сигареты да еще диссертация. Я вытряхнул все это на пол, сам не зная зачем.
– Я же не Штирлиц! – покаянно начал Кольча, собирая с пола книги. – А тут еще эта ваша акция: "Руки вверх!" А он же мне жизнь спас, как я мог иначе? Такой вальяжный, респектабельный... И все по логике вещей...
– Прикуси язык! – зыкнула на него Галка. – Залез в дерьмо, так хоть не чирикай!
Она в ярости носилась по горнице, а я виновато помалкивал и отводил глаза, боясь встретиться с ней взглядом. Предупреждала ведь она меня, нутром чуяла, что этот мазурик замышляет что-то против нас, а я вместо того, чтобы принять меры предосторожности, такого дурака свалял...
– Какая же я тундрия! – в унисон мне пролепетал убито Колокольчик.
– Наконец-то до тебя дошло! – мстительно фыркнула Галка. – А то корчит из себя черт знает кого. "Мой внутренний голос"! "Надо мыслить аналитически"!..
Все это Галка не проговорила, а проиграла, изображая Колокольчика. Тот взмолился:
– Оставь, пожалуйста, свои грустные комментарии! Я и так наказан немилосердно...
– Тюльпан!
Галка повалилась на свое место на траве, легла вниз лицом и закрыла голову руками. Я сел на лавку.
– Мерзкий, гнусный тип, гангстер, а я его – "Олег Аркадьевич, Олег Аркадьевич"!.. – канючил Кольча, машинально перелистывая книги Профессора.
– Ловко он объегорил нас! – сказал я, чтобы хоть что-то сказать.
– В этот горький час... – начал было Кольча философски, но тут же осекся и вскрикнул, будто ожегся: – Плагиат! Плагиат чистейшей воды! – Он схватил папку с "диссертацией", начал лихорадочно ее перелистывать. Нашел, что искал, и жадно пробежал глазами: – Слово в слово сдул полторы страницы у писателя Ювана Шесталова.
Кольча впился в другую книгу, оказавшуюся в рюкзаке бородатого. Полистал, заглянул опять в "диссертацию".
– Точно! Дальше все слизал у историка М. П. Алексеева...
– Скрутить бы надо было его сразу по рукам и ногам, – горько пробубнил я. – Спать по очереди...
Это было Галке адресовано: я признавал свою вину перед ней и перед самим собой.
Она повернулась к нам с Кольчей, легла на бок.
– Хорошая мысля приходит опосля!
– Меня здорово серебряная пластинка на ложе "Зауэра" чебурахнула, начал оправдываться. – "Профессору Залесскому..." Документы, диссертация...
– Золотая Баба, – саркастически улыбнулась Галка.
– Золотая Баба, – признал я горько.
– Такой эрудит! – вставил Кольча.
– Бандит-разбандит! – резко бросила Галка.
У меня было такое тягостное чувство, будто во всем случившемся виноват только я один и никто больше.
А ведь, по сути дела, так оно и есть. Поддержи я вчера вечером Галку, когда мы с ней в сени выходили, и могло бы ничего не случиться. Надо было встряхнуть себя, выбежать под дождь, и смыть сон, и не спать. А Галка бы пускай спала. Перед самым утром бы меня подменила.
Верно Ванюшка говорил: этого стервеца на мякинке не проведешь! Меня за глиной послал, Кольчу за дровами, Галку за водой на ключ, а сам тут по дому давай шариться. Увидел, где документы его спрятаны, где ружье... Ну и давай стараться, умасливать нас да усахаривать. Конфеты опять выложил, красной икрой угостил, Чака подкормил-уласкал, чтобы он не заворчал на него ночью. И нарочно спать не давал своими рассказами, чтобы мы потом, под утро, заснули как убитые...
– А ты уж не мог ружье его засунуть куда-нибудь подальше! – упрекнула меня вяло и как-то замученно Галка.
– А куда?! В траве нельзя было прятать, этот гад как раз перся с Кольчей со стороны подворья...
– Залез бы в голбец.
– Там же вода! Дыра в крыше прямо над полатями. А с вечера дождь собирался...
Начисто обобрал нас этот изверг. Уцелели одеяла, мы ими были укрыты, он боялся нас разбудить; палатка уцелела, она под нами была расстелена, да еще осталась нам коллекция спутников золота по счастливой случайности. Кольча брал мешочек с минералами с собой, когда за пробами на голец лазил, и позабыл его на том месте, где увидел злополучного медвежонка.
Какими глазами теперь на Ванюшку глядеть будем? Со стыда сгоришь.
А Галка-то поумней нас с Кольчей оказалась...
Сидим мы и молчим пригорюнившись. И сколько так просидели – не знаю, затрудняюсь сказать. Время будто остановилось. Одно окошко с подветренной стороны мы открыли, выбросив траву. Дождь не перестает. Тяжелые жирные тучи ползут над чараном. Ни одна пичужка не пискнет, все живое будто попряталось. По моим приметам, занепогодило надолго. За окном не то вечер, не то день еще тянется – не понять.
Есть нам нечего. Маковой росинки с утра во рту не было. Все подчистую упер бандюга. Теперь-то, конечно, яснее ясного, что он к золоту нас не хочет подпустить ни за что.
Ванюшка, бедолага, где-то мерзнет сейчас в тайге под дождем. Теперь уж он обратно топает. Дедушка Петрован, конечно, послал нам какие-нибудь гостинцы. Рыбки сушеной, жареной или вяленой принесет командор обязательно да еще что-нибудь.
– Парни, можно все потерять, но только не хладнокровие, – начинает оживать Колокольчик. – Давайте поразмышляем вместе.
– Сиди! – пренебрежительно отмахнулась Галка.
Но молчать Кольча уже не в силах.
– Мишаня, ты дорогу к Священному кедру найдешь? – спрашивает он у меня через несколько минут. – Приметил, как мы шли?
– Приметил.
– Там же в котле золотые червонцы!
– Так он тебе их и оставил! – фыркнула насмешливо Галка. – Держи карман шире!
– Он уж там наверняка побывал, – сказал я. – Да еще дождь льет, холодно.
– Все мои снимочки пропали! – тягостно вздыхает Кольча. – Какая жалость...
– Скажи спасибо, что хоть сам живой остался! – процедила Галка с холодной иронией и укрылась с головой одеялом.
46
Весь день просидели мы голодные. Недалеко были ягоды – земляника. Но никто из нас не отважился идти за ними в такой ветер и дождь.
Ванюшка в назначенное время не вернулся.
К утру дождь выдохся, начал сеять, как из пульверизатора и рывками. Передохнет, обдаст мелкой тугой моросью, придавит траву к самой земле волной, и опять передышка, жди новой волны.
– Не пойдет он в такую непогодь, – говорит Галка.
– Пойдет! – нисколько не сомневаюсь я. – Нас тут не бросит.
– Откуда ему знать, что нас ограбили?
– Мало ли что с нами может случиться. Он же сам говорил тебе: "Я в ответе, с меня спросят, если что..."
– Командор – человек слова, – поддерживает меня Колян.
Он уже оклемался и снова стал самим собой. Говорят, что нормальный человек, общаясь с себе подобными, произносит в сутки в среднем пятнадцать тысяч слов. Я глубоко убежден, что эту норму Колокольчик наш систематически перевыполняет, и никак не меньше, чем раза в три. "Слов неприкрытый кран!" – сказала однажды про него мать.
– Помнишь, Миха, как он в пургу зимой, на соревнованиях?..
Баскетбольная команда нашего класса – самая сильная в школе. Она даже девятиклассников и десятиклассников бьет. Решался вопрос: кто полетит в Киренск на встречу с нашими соседями, спортсменами Киренской средней школы. В общем, для нас этот матч был принципиальный, как говорится. Ванюшка – "дядя, достань воробышка". Самый длинный и к тому же самый результативный игрок в нашей команде. Капитан. Завтра – встреча. А сегодня он ушел на лыжах к отцу на лосиную ферму, белье понес, еду и еще что-то. К вечеру хотел вернуться, а тут вдруг такая пурга поднялась, что света белого не видать. У нас говорят – "падера". Ветер не только перенову всю крутить-вертеть начинает, но и со старых сугробов-надымов будто скребком сдирает снег.
В общем, пурга жутчайшая. Нет нашего капитана, и нет у нас никакой надежды дождаться его. Падера, может, и стихнет к утру, но до фермы неблизко, восемнадцать километров. А игра назначена на десять часов. Выходной был как раз.
Пришли мы чуть не всей командой к Ванюшкиной матери, сидим горюем.
– Едет! – вскрикнул вдруг Кольча, припав к окну.
Ванюшка вынырнул из снежной круговерти верхом на сохатом. Мы выскочили на улицу.
– А если бы заблудился?! – ужаснулась мать.
– Твой Васька дорогу домой всегда найдет! – похохатывает Ванюшка, сбивая сосульки с бровей.
Лось Васька в Басманке вырос. Росомахи сильно изувечили его мать, и она не выжила. Ванюшка проверял поставленные на горностаев плашки и наткнулся на теленка. Выходила его Ванюшкина мать, а когда он подрос, отвела на лосиную ферму. Но Васька так к матери привязался, что чуть ли не каждую неделю первое время прибегал погостить. Вот и положился смело на него Ванюшка, рассудив, что сохатый в тайге никак не может заблудиться. При любой погоде!
– А вообще-то ты этим никого не удивишь, Ванек, – помню, сказал тогда ему Кольча. – Неоригинально! Еще в петровские времена в Прибалтике на лосях гарцевали. Даже указ царем был издан, который запрещал таким всадникам появляться в городах. Лошади сильно пугались, давили народ...
Командор пришел к полудню, мокрый до нитки, продрогший, голодный, измученный. У нас горе, и он горькие вести принес: дедушка Петрован неизвестно где, а в зимовье его обосновались золотничники...
Ванюшка, увидев, что они направляются к зимовью, опередил их налегке-то, обогнал по чащобе и опять на тропку. Хотел дедушку Петрована предупредить об опасности. Но того в избушке не было, и, как видно, давно уж он там не живет. На столе слой пыли чуть ли не с палец толщиной, в окно надуло, в лабазе – шаром покати, лодка на берегу кверху дном...
– Нашли "профессора"! – мрачно пробасил командор, выслушав наш сумбурный рассказ. – Он со своим Гурьяном меня из самострела чуть не уложил. Кто-то из них вас в озере Кругляше чуть не утопил...
И он рассказал нам обо всем этом. И про то, что видел у Гнилого нюрута, тоже рассказал. Кольча на этот раз воздержался от каких-либо догадок и предположений. Теперь все прояснилось: Антошка со своим дружком и Профессор с Гурьяном – одна шайка-лейка. А бородатый, очевидно, и есть тот самый Шеф, о котором говорил Антошкин напарник.
– Эх вы, дурачье-дурачье! – ругнул нас Ванюшка, греясь у печки. Приходи кума, приноси ума... Ни на минуту нельзя оставить одних, что-нибудь да накуролесят!
Но ругал он нас как-то вяло, тусклым голосом, с перекипевшей злостью. Кольче перепало больше всех.
– Тебе, тюльпан заполошный, башку оторвать мало!
У командора уцелели два больших сухаря, предусмотрительно завернутые Галкой в полиэтиленовый мешочек. Мы их разделили и съели.
Галка ни слова не сказала в свое оправдание. А ведь могла бы всю вину запросто на нас с Колокольчиком свалить. Вот тебе и Галка-Интригалка, как ты ее обзывал в деревне... Урок тебе наглядный преподала, как надо вести себя с друзьями. Правильно Кольчин дядя Костя писал нам: "Тайга – это полигон для выявления и испытания человеческих достоинств..."
– Ну что, домой воротимся? – спросил командор, когда мы легли уже спать. – На обратную дорогу еда у нас есть в тайниках...
– Тайга прокормит! – твердо сказала Галка.
– Читали книгу, как один француз по доброй воле океан в лодке пересек? – тотчас присоединился к ней Кольча. – Чтобы доказать морякам: ни от голода, ни от жажды потерпевший кораблекрушение не умрет, если не растеряется и не будет лодыря гонять. Это в океане! А мы в таком благодатном краю...
– Завтра что ты есть будешь? Ягодки? От них мы уйдем.
– Кузнечиков нажарить можно, ящериц!
Мы с Ванюшкой переглянулись. "Уж не тронулся ли он?" – промелькнуло у меня в голове.
– Кузнечиков? – изумленно протянул командор.
– Ну да! – И Кольча зачастил с жаром: – Один видный американский биолог не так давно писал в журнале "Вокруг света", что кузнечики даже питательнее говядины. А ящерицы вкусней курятины, парни! Он говорит: "Я так к ним привык, что ни один праздник у меня без этого деликатеса теперь не обходится!"
– Ну ты и лопай! – сказал я со смешком.
– А что, думаешь, не буду лопать? Буду! – запальчиво бросил Кольча. Но это же ради идеи, парни! Домой мы все равно не вернемся, пока не побываем у нагорья. Это же не прихоть наша, вы поймите, не для себя мы стараемся. Наш долг, в конце концов, оторвать этих пиявок, присосавшихся к государственному золоту! Кто "Хмурый Вангур" читал писателя Олега Корякова? Там люди вон как голодали, а нюни не распускали!
– Ладно, вот трава подсохнет, пойду тебе ловить кузнечиков, – ехидно пообещал я.
– А я за ящерицами на голец сбегаю! – подхватила Галка. – Поглядим, как ты их будешь уминать.
Будет! Из принципа. Ел же он сырого рябчика.
– Ягоды есть будем, – сказала Галка. – Костяники сейчас везде много. Скоро красная смородина поспеет. Осолотку будем копать, саранки. Грибов наварим и нажарим...
Куда мог деваться дедушка Петрован? Почему у него такое запустение в зимовье? Уже не порешили ли дедушку золотничники? А что? С них сбудется. Он мог невзначай на их старанку набрести. Домой, домой надо нам, пока не поздно поворачивать, пока далеко от своих продскладов не ушли. Спохватимся потом, да поздно будет. Но как я скажу об этом? Галку обижу. Стыдно мне перед ней трусость свою выказывать. Раньше бы сказал безо всякого Якова, а теперь не скажу. Вот если Ванюшка сам начнет опять, я его поддержу.
Интересно, Профессор расстроился хотя бы чуть-чуть из-за своей "диссертации", которую я у него спрятал? Конечно, жалеет. Ведь не только нам, может быть, придется еще кому-нибудь пыль в глаза пускать.
Ванюшка сказал, что надо будет сходить к Священному кедру, когда распогодится, но бородатый наверняка уже там побывал, если золотой оставил.
Рюкзаки наши Профессор утащить один не мог. Или у него были сообщники, которые дожидались где-то рядом, или он сразу же и уничтожил все наше добро. Сжег или утопил в болоте.
– Да разбросал все по чащобе, и дело с концом, – сказал Ванюшка.
Я помаленьку отключился, ушел в свои думы. Не слушаю, о чем Кольча тараторит.
"А ведь где-то же видел я этого бородатого?" – мучает все время меня.
Никак не могу ошибиться, у меня еще такого не бывало. Начну припоминать, и хоть не скоро, а все равно придет на ум все по порядку.
Вдруг до моего сознания долетел Кольчин голос. "Противная сторона", сказал о чем-то Колокольчик, заканчивая фразу. Я даже подскочил на лавке, словно меня шилом кольнули. Сразу же вспомнилось, где и когда видел я этого лупоглазого.
Бороды у него тогда не было. Ни усов, ни бороды. И одет он был совсем просто: в белой рубашке с короткими рукавами и белых брюках.
Мы с мамой плыли в Киренск на туристическом пароходе. Давно это было, я в ту весну третий класс закончил. Все для меня внове – первый раз на пароходе я, первый раз город увижу. Стоим мы на палубе, а рядом туристы сгрудились вокруг лупоглазого. Он им про Сибирь что-то рассказывал. До нас долетели слова: "Противная сторона". Меня это даже рассмешило: почему же сторона может быть противной?
"Что это он все время говорит и говорит?" – спросил я у мамы.
"Должность у него такая, – сказала она. – Культурник называется".
Он это, он! Я еще тогда, помню, позавидовал ему: "Работенка – не бей лежачего! Катайся на пароходе все лето..."
"Сказать ребятам или уж промолчать? Опять Галка начнет шпильки вставлять: "Хорошая мысля приходит опосля!"
Я все же рассказал.
– Это же прекрасно, Миха! – обрадовался Кольча. – Таким образом мы устанавливаем личность еще одного золотничника. Я думаю, через пароходство не составит особого труда выяснить настоящую фамилию этого проходимца.
– Миша, Миша, как же ты раньше-то не мог вспомнить? – досадливо проговорила Галка.
– Все время об этом думал! – виновато развел я руками. Мол, что поделаешь...
Ванюшка поглядел сначала на меня, потом на Галку и чуть заметно усмехнулся. Мы же разговаривать стали!
Спать ложимся голодные как волки. Вторые сутки уже бедствуем. Дружок скулит, трется у ног Кольчи, выпрашивая поесть, а вот Чак стойко переносит голодуху. Умный пес. В такие передряги попадал, конечно, не раз, всякое бывало в его тяжелой жизни таежного охотника – где густо, а где и пусто. Свернулся калачиком у порога и дремлет.
Во сне я всю ночь видел одну еду. Сижу за столом, а он от еды ломится. Ем, ем, а все, что ни поднесу ко рту, в опилки вдруг превращается. Я выплевываю, хватаю куски мяса, жареную рыбу, блины... И опять у меня одни опилки во рту.
Утро пришло хмарное. Сеет и сеет водяная пыль. Кольча поймал на подоконнике божью коровку, посадил ее на ладонь и пропел тоскливо:
– Лети на небо, принеси мне хлеба!..
– А кузнечиков не хочешь? – спросил я.
– Да не откажусь я, давай неси!
– Дождь...
Лужа под окном пузырится. Не собирается пока погода налаживаться. Одно к одному!..
Люблю я тайгу во всех нарядах: в зимних, осенних, летних, весенних. Всегда она хороша. Всегда нарядная и приглядистая. Всегда разная.
А вот такую промозглую, хмурую, неприветливую – терпеть не могу. Глаза бы ни на что не смотрели.
Хорошо еще, что мы под крышей, у печки, а не в палатке...
