Текст книги "Наружка"

Автор книги: Николай Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Скидки не сделали даже единственной в группе девушке. Больше того, именно у нее от удара нунчаком треснула сетка, огораживающая лицо. Стальные штыри, словно трезубец, выставились навстречу противнику, а за ними, в глубине шлема, блестели решительностью и готовностью продолжать бой девчоночьи глаза.

Тренер, хотя и зорко наблюдавший за схваткой, но практически не вмешивавшийся в ее ход, подал одну из немногих своих команд:

– Ямэ!

Курсанты тотчас освободили круг и замерли за белой чертой.

– Общий зачет, – не стал делать детального разбора преподаватель, посчитав возможным выделить лишь одного участника: – Особо следует, вы меня поддержите, отметить нашу Зою Глазко. И пожелать мужчинам не попадаться на ее пути.

– Ну вот, – польщенно и игриво надула губки девушка. – Так всех женихов можно распугать.

Тренер, принимая критику, поднял руки:

– Уточняю: пожелаем Зое Глазко встретить на своем пути как можно больше мужчин. Свободны.

Курсанты, прося друг у друга извинения за жесткость ударов во время зачетного боя, направились в раздевалку. Тренер же подошел к директору и молча замер; тот все видел, оценку давать ему. Хотя он сам, тренер, доволен тем уровнем подготовки, который приобрели ребята всего за полтора месяца.

– Неплохо, Сергей Леонидович. Неплохо, – согласился и директор. – После вручения дипломов первую пятерку – ко мне в кабинет.

– Есть, – по-военному четко, подчеркивая тем самым свою подчиненность, ответил преподаватель.

– Ты тоже готовься, прокатишься с ними.

– Что нас ждет и где нас ждут?

– Четыре часа лета – и енисейская тайга у ваших ног.

– Нет вопросов. Работаем по?..

– Автомобиль, катер, железная дорога, вертолет – пока не знаю. Но вы-то, как я увидел, готовы ко всему, – потрафил тренеру.

– Кое-что умеем, – не стал скромничать Сергей Леонидович.

– В Красноярске нужно помочь моему товарищу. Насколько я понял, у него есть желание взять под свой контроль десяток-другой золотых приисков. Или кого-нибудь из начальников артелей.

– Поможем.

4.

«Наружка» поверху не летает, она ходит по низам. Так на флоте: есть те, которые во время праздника застывают в парадном строю на палубе корабля вдоль борта, и их фотографируют, им машут флажками и платочками, шлют воздушные поцелуи. А есть трюмные, заслуживающие не меньшего внимания, но вынужденные оставаться внизу и обеспечивать успех и праздник другим.

Наивно и бесполезно выискивать вокруг себя «наружку». Даже если это захочется сделать самим налоговым полицейским. В лучшем случае можно узнать ее начальника, который сам в мероприятиях уже не участвует, но в здании Департамента изредка появляется, чтобы отчитаться, получить задание, разрешить всякие хозяйственно-финансовые вопросы.

Все остальные негласники сидят на «КК» – конспиративной квартире, «кукушке». Стоит где-нибудь в городском уголке здание с какой-нибудь вывеской (или без оной). Это может быть якобы конструкторское бюро, спортивный клуб, мастерская, диспетчерская, лифтовая, курсы гражданской обороны, офис посреднической фирмы, клуб филателистов. Впрочем, нет, под филателистов не «косят»: собиратели марок народ любознательный и одержимый, и кто-то из них, увидев вывеску, обязательно начнет рваться в двери.

Словом, «кукушка» придумывает себе вполне непривлекательную для района ее расположения легенду и несколько лет существует, не привлекая ничьего внимания. Чтобы однажды вновь куда-нибудь переехать. В детстве играли в прятки: из-за угла пропеть «ку-ку» и скрыться. Так что название соответствует.

Соломатин, получив задание вылететь в Сибирь, созвонился с Лагутой: летим вместе? Как брать билеты? Давай подъеду, обсудим командировку.

– Я подъеду сам, – ответил майор.

И не просто подъехал, а вызвал по внутреннему телефону Бориса на улицу, чтобы не светиться в здании. Соломатин, же знакомый со всякими конспиративными штучками «наружников», лишний раз убедился в их необходимости: у здания толпились со своими охранниками банкиры, приглашенные на «круглый стол» с руководством Департамента. Они внимательно осматривали каждого входящего и выходящего сотрудника, видимо стараясь получить представление о тех, кого наделили правом потребовать с них отчеты о Приобретенном капитале. Только «наружке» здесь не хватало нарисоваться.

Лагута поджидал Соломатина в «Кондитерском» напротив. После одного проведенного вместе вечера поздоровались как старые знакомые. Скорее по профессиональной привычке легендироваться в любом месте, где оказался, майор покупал наверняка ненужную ему коробку клубничного чая в пакетиках. Однако тут же нашел ему применение:

– Захватите с собой на сибирские морозы.

– Во-первых, там температура сейчас на десять градусов выше, чем в Москве, – озвучил утреннюю радиосводку погоды Соломатин. – А во-вторых, почему «захватите»? А ты?

– С тобой едут Катя и Моряшин. Под твоим началом, естественно. Будет трудно – позовете на помощь. Не очень трудно – подключите местных «пехотинцев». Хотя особенно на них не надейтесь. Их группа вылетела в Норильск, там у них работа краевого масштаба, кого-то пасут.

– Да уж лучше с вами, как-то сработался, – откровенно признался Борис.

– О, этих «сработок» у опера за жизнь пройдет столько, что всех «наружек» полиции, МВД и даже «Трех братьев» не хватит.

– Братьев? – удивился капитан. – Каких братьев?

Профессиональный сленг выходцев из госбезопасности удивлял его не столько образностью, сколько неиссякаемостью. И чтобы быстрее опериться, не выглядеть голым птенцом Средь нового своего окружения, капитан решил не стесняться и спрашивать.

Лагута отнесся с пониманием и даже провел небольшую экскурсию по аббревиатурам госбезопасности:

– Долгие годы, как ты знаешь, существовал КГБ – «комитет глубокого бурения». Подчеркиваю слово – «глубокого».

– То есть все последующие – шушера?

– Не совсем так, конечно, но доля истины есть. Ну, а потом пошли пертурбации: чекистов соединили с милицией – получили «чекментов», затем создали ФСК – «физкультурно-спортивный комплекс». Кстати, очень точное название – после очередных перестановок и перенацеливаний на новые задачи все плюнули на службу и если стали куда-то ходить регулярно, то как раз в спортзалы. А вот на сегодняшний день мы имеем «Трех братьев» – ФСБ: Федор, Степан и Борис. Наверное, тоже не последний вариант. Боюсь только как бы не стало поздно: из госбезопасности, по словам нынешних начальников, уже ушли самые честные и опытные. Остались самые преданные. Но это все-таки разница. Терциум нон… э-э… датур – третьего не дается.

Соломатин подумал о своей судьбе, об армии. То, что из нее уходят далеко не худшие офицеры, это, к сожалению тоже общеизвестно. Он сам мог перечислить многих и многих, чьими именами гордилось бы любое ведомство. Кто пришел на их место? Станут ли они хребтом Вооруженных сил? Война в Чечне показала, что солдатское геройство в армии осталось, но напрочь исчезла мудрость в ее руководстве. Да и откуда ей взяться, если чуть ли не высшим своим достоинством министр обороны считает умение разбить кулаком кирпич. Хорошо, что еще не головой…

Борис сам стукнул кулаком по стене дома, возле которого они проходили. Лагута искоса посмотрел на него, но не сказал ничего. Некоторое время шли молча, наверняка думая об одном и том же.

– Ладно, все это лирика, – прервал раздумья майор. – О чем хотел попросить – присмотри там за моими ребятами, особенно за Моряшиным.

– А за Катериной? – спросил Соломатин. Неожиданно захотелось, чтобы разговор зашел о ней, прозвучало ее имя.

– Ракитина умница, по работе она многих мужиков за пояс заткнет, – выполнил его тайное желание майор. – Я бы ее, конечно, не посылал, но у местной «наружки» вообще ни одной женщины нет. Так что ее береги как резерв Верховного Главнокомандования.

– Слушаюсь, товарищ Сталин.

– Поязви-поязви. Возьми лучше деньги на билеты и их удостоверения. И, как сочинил наш красный Белый, «Налоги – наш компас земной, а льготы – удача за смелость»…

Он замолчал, хотя палец, которым отдирижировал мелодию, не опускал. Посмотрел на оперативника: довериться или нет? Выхода все равно, видимо, не было, и Лагута попросил:

– Если честно, я задерживаюсь потому, что в субботу мне нужно быть в Питере. Из Сибири, сам понимаешь, намного сложнее выбраться. А в понедельник я у вас и с вами ин прориа пэрсона – собственной персоной. Так что, по возможности, не форсируй события, ладно?

– Приветус Питерусу, – вместо ответа произнес Борис почти на латыни.

За билетами явился разухабистый Моряшин. Все в том же Кондитерском» он кадрил одну из продавщиц, а увидев капитана, страдальчески состроил на лице фугасно-разрывную мину – забирают, а как не хочется. Еще бы чуть-чуть, и южно идти в загс.

Вышел вслед за Соломатиным на улицу. И сразу затараторил:

– Привет. Слушай, выручай: там Некрылов рвется вместо меня. Позвони нашему Латинусу Лагутесу, скажи, что со мной тебе будет намного интереснее.

– Так билет уже куплен на тебя, – успокоил парня капитан.

– Ты не знаешь Некрылова.

– А что говорит Катя? – без труда угадал причину соперничества негласников Соломатин.

– Я! Только чтоб я! – стукнул кулаком в грудь Моряшин. Однако сделал это столь поспешно, что можно было и засомневаться.

– Ладно, позвоню. Через два дня в аэропорту, надеюсь, встретимся.

А сам в переходе из основного здания Департамента в стеклянную башню, из которой наконец-то выехали последние арендаторы, встретил Люду. Похоже, она ждала его, читая объявления на бывшей Доске почета. Увидев Бориса, нервно Пригладила идеальные полукружья волос, блузку. Но устояла, не позвала. Соломатину тоже можно было поздороваться и «пройти мимо – мало ли какие у него срочные дела. Но ее удрученный, убитый вид остановил его. – Здравствуй. Что-то случилось?

Видимо, Люда крепилась из последних сил – даже такое дежурное соучастие вызвало у нее слезы. Они сорвались с ободков глаз и покатились по щекам сразу и крупно. С левой стороны их быстрый ручеек свернул к уголку губ, словно пытаясь смыть ту капельку-родинку, которая так прельстила Бориса в первый день знакомства.

– Что случилось? – теперь уже с искренней тревогой подался он к ней.

Ответить, может быть, и хотела, но не успела. Из кабинета напротив вышел, разминая в пальцах сигарету, кадровик. Прошел к окну, приоткрыл его. Выставил на подоконник бутылку из-под шампанского, наполовину заполненную окурками и пеплом. Чувствуя, что появился не совсем вовремя, отвернулся, стал рассматривать внутренний двор, где торговали с машин яблоками. Но не ушел. Хотя в ту же минуту стала известна и причина – на освещенный солнцем пятачок перехода подошла его жена. Молодожены, всего месяц назад справившие первую «полицейскую» свадьбу и пока еще даже в перекуры спешившие друг к другу, они имели полное право не видеть никого вокруг.

– Проводи меня до дома, – шепотом попросила Люда. Не требовала, не повелевала, не командовала – княгиня умоляла. И даже взяла Бориса под руку, чтобы обрести опору. Сильными женщинами восхищаются, слабых любят…

– Я только предупрежу начальство.

Впервые губы Людмилы тронуло подобие улыбки: спасибо.

– Я подожду тебя на улице, – предупредила она, с сожалением отпуская руку Бориса.

Но что для него теперь Люда? Красота ее и обаяние никуда не исчезли, стать не изменилась, однако он чувствовал, что может обходиться без якобы случайных встреч в двенадцать часов в столовой, в три – при отправке почты, в половине четвертого – в буфете на кофе. Княгиня становилась для него витринной игрушкой: любоваться можно, но потрогать и приобрести нельзя. Такие сами не замечают, что после тридцати тускнеют. Однажды, конечно, они оглянутся и с обидой обнаружат, что рядом никого нет: все идут пусть и не к таким безумно красивым, зато живым и соучастным.

Что поделать, значит, не сумели распорядиться своей красотой, превратить ее и для себя, и для других в счастье.

Люда нетерпеливо расхаживала у входа, не замечая, что мешает фотографу из пресс-службы заснять вывеску Департамента. Тот нервно поглядывал на часы, на выглянувшее к месту солнце, но подойти к ней с просьбой не мельтешить перед объективом не решался. Борис, задержавший этот нервный красивый маятник, получил, наверное, от него массу лестных слов.

– Поедем ко мне, – умоляюще попросила Люда вышедшего Бориса.

– Но что случилось?

Чувствовалось, что она готова рассказать, но не имеет сил начать разговор. Или стыдится. Но и оставаться одной было выше ее сил. Не боясь, что навстречу могут попасться знакомые и что-либо подумать, взяла Бориса под руку, оперлась на нее.

– Как же мне плохо! – прошептала она.

Наверно, следовало сказать что-то утешительное, но Борис не нашел слов, лишь погладил ее стиснутый в горечи и отчаянии кулачок. Но и за этот сочувственный жест Люда прильнула к нему с признательностью.

В переходе метро к ним, выделив из всей толпы, потянулась девочка со спрятанным под курточку котенком:

– Извините, вы не возьмете себе котеночка? Он хороший.

– А настоящий? – шутливо поинтересовался Борис, останавливаясь вслед за Людой, потянувшейся к симпатичной рыжей мордашке.

Девочка вначале растерялась, не зная, как воспринять шутку, но котенок сам жалобно пискнул: живой.

– Конечно, настоящий, – подтвердила девочка. – Возьмите. Я его приучила в туалет в коробочку ходить. Его Маркизом зовут, – она вытянула котенка из-за пазухи.

Люда взяла дрожащего котенка на руки, прижала к груди, Борис решился:

– Берем. Сколько с нас?

– Ой, нисколько. Я просто раздаю котят хорошим людям, вам спасибо. Только какую-нибудь денежку мне за него дайте, чтобы ему жилось хорошо. Так положено, – с грустью глядя на прижавшегося к новой хозяйке котенка, разъяснила она.

Борис достал кошелек. Девочка пальчиками погладила Маркиза, поцеловала его в лобик и быстро, сама пряча слезы, ушла с зажатыми в кулачке деньгами на улицу.

А Люда вместе с котенком словно обрела спокойствие. Борису даже показалось, что уйди он, затеряйся в давке перед вечно ремонтирующимся эскалатором «Китай-города», Люда не заметит.

Однако ошибся. Почувствовав, как людской водоворот втягивает их в подземную воронку, она вновь впилась в Бориса, И так, одной рукой прижимая испуганного котенка, а второй держась за него, ступила на эскалатор.

В метро, где вокруг чужие уши, она не стала заводить раз-Говор. Борису подумалось, что Люда даже рада отсрочке. Вероятно, она уже боялась и тяготилась тем, что придется рассказывать о своей беде.

В квартире мало что изменилось с его последнего посещения. Разве что на отрывном календаре осталось совсем мало листочков.

Люда в поисках молока первым делом бросилась к холодильнику, достала открытый пакет. Но, понюхав содержимое, отстранилась.

– Я сбегаю в магазин, – предложил Борис.

– У меня в банке концентрированное есть, – вспомнила она.

Маркиз долго принюхивался к молоку в блюдце, а Борис и Люда сидели над ним, поочередно поглаживая хрупкую и тонкую коричневую спинку. И только когда их пальцы соприкоснулись, замерли, а потом сцепились, Люду вновь прорвало: обхватив Бориса за шею, она зарыдала, наконец, в голос. Какое-то время он гладил ее, затем приподнял с колен и отвел на диван. Сам сел на пол у изголовья.

– Ну что у тебя? Говори.

– Меня… посадят.

– Что?

– Сегодня я уволена из Департамента. Против… против меня возбуждено уголовное дело.

Хорошо, что Борис сидел на полу. Ее связь с коммерсантами, по крайней мере для него, не являлась секретом, но чтобы повернулось таким образом…

– Это… кто сказал?

Люда не ответила, отвернулась к диванной спинке. В самом деле, какая разница, кто принес ей весть. Может, тот же кадровик, что курил у окна. Хотя увольнение – это куда ни шло, не трагедия. Но тюрьма… Чушь, невероятно.

– Надо было сразу сказать, я бы в Департаменте попробовал что-либо выяснить. – И тут же возмутился: – Да какое может быть уголовное дело! Какая тюрьма! Таких красивых туда не пускают. Эй, княгиня, – он попытался повернуть к себе голову хозяйки.

Та воспротивилась, и он лишь на секунду увидел заплаканные глаза, припухший красный нос. Нет, не княгиня…

– А с Моржаретовым говорила?

– Да.

Это совсем плохо. Если даже Моржаретов все подтвердил, то…

– Давай вот что. Я смотаюсь в Департамент, сам узнаю всю ситуацию…

Люда не дала закончить. Вцепилась в него, словно он уже исчезал. Конечно, она не останется одна. Никуда его не пустит. Может, этим самым оставляет себе мизерную надежду: сегодня сказали, а завтра, глядишь, извинились. А тут приедет и подтвердит: да, все верно. Посадят.

– Ляг со мной, – попросила совершенно о другом Люда. – Обними меня.

Чего хочет женщина – того хотел мужчина вчера.

Борис попытался улечься рядом, но диван оказался мал. Люда встала, дала возможность разложить обе половинки. Из шкафа выбросила постельные принадлежности, наскоро расстелила. Затем сжалась и вошла в объятия Соломатина.

– Только ты со мной ничего не делай, ладно? – безнадежно попросила она. – Мы только полежим, а ты согреешь меня. Она в самом деле начала дрожать, и Борис торопливо принялся расстегивать сердечки-пуговички на блузке. Машинально посчитал – десять. Десять сердечек раскрыли перед ним тело Люды, к которому он так стремился, которое жаждал видеть и ласкать. Но сейчас, когда оно стало доступным, он подумал о единственном настоящем сердечке, которое ему вряд ли когда-нибудь удастся отворить…

Оно – глубоко, его совсем не видно. К нему можно подойти лишь с лаской, вниманием.

Однако не удержался, приник губами к ямочке на плече Люды. Гладя ее мягкую податливую спину, лишь мизинцем тронув уходящую вниз округлость бедра, губами сдвинул вниз бретельку от лифчика.

– Лифтером работаешь?

Шутка вышла грубоватой, не к сегодняшнему дню. Но сегодня и сам день не к месту…

– Холодно.

Выскользнув из объятий, Люда исчезла под одеялом.

Неизвестно когда снятые ею юбка и блузка валялись на полу. Маркиз, словно маленький ребенок, любознательно подглядывал за ними из коридора, привыкая и к новой обстановке, и к людям, которые привезли его сюда. За окном, покрывая пепельной дымкой дома на горизонте, уже властвовал вечер.

Не терзаясь больше сомнениями, сбросив с себя одежду, Соломатин вначале сел, а затем, облокотившись, склонился над одеяльным бугорком. Приоткрыл краешек. Оттуда, дождавшись освобождения, протянулась рука, увлекая его в душную и трепетную темноту.

Сразу оба вытянулись как струны – так плотнее, ближе соприкасаешься, чувствуешь друг друга. Ощутилась упругая, от собранности в лифчике, грудь. Вот они, рядом, прежде недоступные живот, ноги. Но если раньше за одно это можно было пойти на плаху, то теперь и таких прикосновений показалось ничтожно мало. Что за детские просьбы не трогать и ничего не делать!

Оба дрожали уже от возбуждения, а не от холода, и потому им мешали даже остатки одежды. Торопливо, мешая и путаясь, но и боясь отстраниться и потерять один другого, прервать или даже ослабить хоть на миг энергию, рвавшуюся из их тел и душ, освободились от последнего. И когда вроде ничто больше не разъединяло их, она успела прошептать:

– Погоди.

Дрожащими пальцами вынула из ушей кольца-серьги. До туалетного столика тянуться не стала, бросила их на палас. И сама подалась к Борису:

– Возьми меня крепко, сильно, до боли.

Но ойкнула, когда Соломатин сдавил ее грудь. Причина, по которой они столь стремительно сблизились, уже не помнилась. Он только ненасытно целовал, тискал ее плотное загорелое тело, стараясь охватить его как можно больше.

– Только не спеши, не торопись, – умоляла Люда, в то же время сама отдавая себя для поцелуев.

Игры взрослых понравились и котенку. Он какое-то время наблюдал за хозяевами, затем начал примеряться к прыжку. Дождавшись, когда мелькнула чья-то нога, прыгнул на кровать. Тут же получил пинка, слетел обратно на пол. Жалобно и недоуменно пискнул: я к вам с добром и лаской, а вы… Но забыл обиду, увидев блестящие круглые игрушки на паласе. Переключился на них, начал лапами загонять их под диван. Задатки хоккеиста просматривались в нем превосходные, но все равно потребовалось немало обманных движений, чтобы обе блестящие шайбы исчезли в поддиванной темноте. Самому лезть туда показалось страшным, и Маркизу ничего не оставалось делать, как вновь уставиться на своих приемных родителей. Благо, они тоже наигрались и теперь только гладили друг друга.

– Тебе хорошо со мной?

– Безумно. Почему мы так долго шли друг другу навстречу! Не ответила, самой хотелось задавать вопросы:

– Ты вспоминал меня?

– Часто.

– Теперь не разочаровался во мне?

Ответить Борис не успел – раздался телефонный звонок. Он, суматошный, вернул Люду в реальность, где нависла угроза оказаться за решеткой, где она считалась безработной и не был известен даже завтрашний день.

Она вздрогнула, поджалась и, заглядывая в глаза Бориса, умоляюще попросила:

– Я не стану подходить?

– Нас нет, – прижал ее Соломатин, как маленькую погладив по голове.

– Ты не уйдешь сегодня?

– Я не хочу уходить. Так что если не прогонишь…

– Не прогоню. Не уходи. Не оставляй меня одну.

Вновь звонок, и снова замирает у Люды дыхание. Сколько же ей придется теперь вздрагивать и сжиматься? А если и вправду ей грозит камера? Нет-нет, такого не может быть, не могли Моржаретов, а тем более Беркимбаев вот так запросто оставить ее в беде. А тут еще у него эта сибирская командировка не вовремя…

Некстати вспомнилась и Катя. Бесспорно, менее красивая, но более уверенная в себе. Впрочем, разве Люда не слыла владычицей еще вчера?

Про себя усмехнулся: у Ракитиной вспоминал Люду, а сейчас – наоборот. Испытывать из-за этого угрызения совести? А перед кем из двух? Он – холостяк, никому ничего не должен.

Любит ли он Люду? Впрочем, понятия «любит – не любит» он отмел давно. Любил он один раз – Надю. Но она стала женой Черевача. Остальные просто нравились в большей или меньшей степени. Катя – в средней. Люда – в большей.

– О чем думаешь? – Люда боялась даже тишины.

– О тебе.

– А что? Только отвечай сразу.

– Какая ты хорошенькая, – Борис, если и слукавил, то чуть-чуть.

– Я, должно быть, сильно тебя обижала своим невниманием.

– Мужчин иногда необходимо встряхивать.

– Ты меня извини. Сейчас, когда случилось… вспомнился именно ты. Тебя захотелось видеть рядом. Ты будешь все эти дни со мной?

Чертова командировка.

– Только смотаюсь в Сибирь – и сразу обратно.

– Ты уезжаешь? – Люда резко приподнялась.

– Послезавтра. Билет уже в кармане. Но завтра…

– Нет-нет, ты не уедешь, – закрыла ладонью ему губы. – Нет и нет. У меня больше никого рядом. Ты обещал не оставлять меня одну. Я боюсь.

– Все образуется, – попытался успокоить Борис, лишь только ему дали возможность говорить.

К его опущенной руке подкатился котенок, Соломатин поднял его, уложил в ямочку между собой и Людой. По очереди принялись гладить его. Одновременно улыбнулись, вспомнив, что после такой же ласки сами оказались рядом. Люда находилась сейчас в том состоянии, когда малейший пустяк мог поменять настроение. Пока она нашла успокоение рядом с ним. Скорее всего, и в объятия бросилась потому, что сильные успокаивают, придают уверенности, останавливают ускользающую из-под ног землю. А сильнее Людмилы сегодня даже котенок…

– Ну что?

– Послал за Енисей.

– Ты сказал, что возможен и такой вариант, когда он сам лишится всех приисков?

– Сказал. Послал еще дальше, за Вилюй.

– Где это?

– Около Магадана.

– В самом деле далеко. Поедешь?

– Я уже там был.

– А он?

– Он южнее.

– По блату?

– Жара не всегда лучше холода.

Разговор шел в люксовом номере гостиницы – с двух спальной резной кроватью, шикарным буфетом с посудой, столом для шести, если судить по количеству стульев, персон.

Пока же собеседники сидели вдвоем, потягивая чешское бутылочное пиво.

– Тогда думать нечего. Делай ему закладку. И пусть отправляется сам в свой Вилюй, раз такой… грамотный, – отдал распоряжение гость, пощипывая мочку уха. – Все остальное беру на себя, благо подмога прибыла.

– Нет проблем. Сегодня «спутничек» будет пристыкован. Про «спутничек» так легко и к месту мог сказать только бывший комитетчик, занимавшийся технической разведкой. Именно у них фигурировали всякие подобные штучки: «ставь на службу Сережу» – телефон на прослушивании, «доверено Ольге» – ведется скрытая съемка, и тому подобное.

«Спутник» являл собой еще более сложное и ответственное мероприятие: в одежду объекта незаметно вшивался микрофончик, работающий на голос. Где происходила пристыковка и когда – каждый раз решалось по-разному. В химчистке это мог сделать мастер, на работе – заместитель или секретарша, в собственном доме – любовник жены, в парикмахерской – очередной клиент, в ресторане – гардеробщик. Да мало ли случаев, когда вещи хоть на миг, но остаются без присмотра.

Сам «спутник» – техника серьезная и сверхсекретная, и в этом случае «наружка» сбивалась с ног, боясь потерять не столько сам объект, сколько микрофон. Он ставился дня на два-три, когда ожидалась серьезная встреча и важно было знать ее результат. Чем ближе подходило время «Ч», тем, соответственно, нервознее делалось начальство. Да и то: к страху потерять технику прибавлялось опасение, как бы не пошел объект на встречу, например, в новом одеянии, оставив «спутник» дома.

Иной раз, конечно, интересно послушать, какими эпитетами жена награждала мужа после того, как за ним закрывалась дверь. Но к уголовному делу это ведь не пришьешь.

Вот тут-то и бьют копытами около дома клиента «семерочники» с наполненными разной несмываемой гадостью пузырьками и пульверизаторами. Как сказал бы Лагута, перикулюм эст ин мора – опасность в промедлении. Не успевает клиент ступить за порог, а сзади, по всей спине новенького пальто или костюма, подленько и незаметно, в полное удовольствие – вжик зеленкой, краской, йодом.

А потом уже другой товарищ, не обязательно, кстати, свой, мало ли сердобольных вокруг, через несколько шагов посочувствует:

– Гражданин, у вас спина белая.

Или зеленая. И главное, что не первое апреля на дворе. Просто нужно заставить этого неаккуратного гражданина вернуться домой и тем самым все-таки попытаться одеть его в то, что больше ему к лицу на данный день. По мнению компетентных товарищей.

Так что по-всякому работали. Но дело делали.

С развалом КГБ и исходом специалистов в коммерческие структуры все эти некогда свято оберегаемые тайны просочились как песок сквозь пальцы. По разговору теперь трудно бывает иногда определить, где находишься: то ли в здании сверхсекретной Лубянки, то ли в офисе фирмы с сомнительным прошлым и настоящим.

Хорошо, что клиентура налоговой полиции пешком практически не ходила, предпочитая колеса. С машиной же и «спутником» можно было проделывать всякие новые комбинации, еще не ставшие всеобщим достоянием. А что изменилось-то? Да единственное – приставка «Спутник-M». То ли «модернизированный», то ли «машинный». Но это проблема тех, кто вынужден оглядываться, а не самой «наружки». Ей хоть «М», хоть «Ж» – было бы разрешение на «Николая Николаевича».

Другое дело, что собрать-получить справки и разрешение на «НН» – это несчастный удел тех, кто сидит на государевой службе. В жизни, впрочем, всегда так: что-то клиенту, что-то себе. Как говорят мудрые и опытные, в одной руке все женские прелести не удержишь.

Однако этим оружием не менее искусно владеет и противоположная сторона. Там профессионалы, знающие про «спутники» и пристыковки. Сами мотавшие срок. Бывший же гебешник со сроком – это однозначно предатель, для него одно свято – деньги. И никакие правозащитники, готовые оправдать всех, кто боролся против государства, не докажут обратного.

Ночью в одной из машин, поставленной на платной автостоянке, приоткрылась дверца. Настороженный слух собаки, лежавшей на подстилке у ворот, успел уловить этот щелчок. Она вскинула с лап голову, уши сторожко, как сверхчуткие локаторы, повертелись по сторонам. Осторожный щелчок, словно специально для нее, повторился, и собака, повинуясь извечному долгу охранять хозяйское добро, залавировала между машин в его сторону.

Однако сильнее шорохов и чувства долга оказался запах свежего мяса. Оно лежало недалеко от темной горбатой «нивы», хуже всех других машин пахнущей бензином. Холод и голод сделали свое дело: пес набросился на еду. Еще несколько минут назад мяса здесь не было. Поэтому, утолив первый голод, пес на всякий случай решил утащить остатки угощения подальше, в угол забора.

Там успокоенно и уснул через несколько минут. И уже не слышал, как вновь открылась дверца «нивы» и две тени переместились от нее к стоявшему невдалеке серому «джипу». С дверцей возились недолго: или профессионально работали отмычкой, или ключ был подобран заранее.

В самом «джипе» тоже время не тянули. Правда, для чего-то им потребовалось надеть резиновые перчатки, которые затем упаковали в мешок и спрятали у себя в машине. За ее затененными стеклами и улеглись дожидаться утра.

С рассветом сначала «джип», а затем и «нива» покинули стоянку. Оба водителя поблагодарили охранников за приют и разъехались в разные стороны.

6.

В самолете места Бориса и Кати оказались рядом. А вот Моряшин с кислой миной потащился в первый салон. Сидеть должны были вроде вместе, но компьютерную систему по выдаче билетов Соломатин обманул небольшой паузой.

– До Красноярска, – он подал в стеклянный лабиринт кассового окошка только два удостоверения – свое и Кати. И когда машина заработала, невинно спохватился: – А вообще-то посмотрите еще один. Вдруг у вас план по продаже не выполнен.

Билетный зал был пуст, кассирша маялась бездельем и возмущаться не стала. Так что когда компьютер включился вновь, то высветил другие цифры. И вот Кот Матроскин, пытаясь сообразить, чистая случайность это или тончайшая проделка оперативника, затерялся среди пассажиров. Даже Ракитина пожалела его:

– Испереживается ведь.

– Влюблен? – откровенно спросил Борис.

– Это только ты твердокожий, – поддела агентесса.

– Твердокожие сидели бы тоже где-нибудь в другом месте, – не остался в долгу оперативник.

Ракитина искоса посмотрела на него, но Борис принялся укладывать вещи на полку.

Хотя насчет твердокожести в какой-то степени Ракитина права. Билеты покупались до того, как он встретил Люду и узнал о ее проблемах. Теперь же жалость к ней, проведенная «месте ночь растопили льды, и Люда стала для него княгиней вновь. Честнее было бы, конечно, поменяться билетами с Костей, но побоялся, пожалел Ракитину. Каково бы ей было узнать, что рядом с ней отказываются посидеть четыре часа. Тут уж приходится держать марку до конца. Хотя бы в благодарность за ту ее дальновидность, когда в квартире не позволила подойти к себе ночью. Теперь благодаря этому он может спокойно и с чистой совестью расправлять на полке куртки.