Текст книги "Наружка"

Автор книги: Николай Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Глава 2

Нам не поставят в Москве памятников. – Как поджариваются триста миллионов. – Почему у гражданина спина белая, Если на дворе не первое апреля? – Греки, давшие название налоговой полиции. – Что нужно для уничтожения Красноярска.

1.

Рабочий день в Департаменте налоговой полиции начинается рано. Сразу после шести комендантская служба снимает замок с чугунной решетки, прикрывающей вход в здание. И хотя для проверки документов у входа выставляется пока лишь один прапорщик, да и тот от безделья может выглянуть на улицу и проверить погоду, все остальные в смене тем не менее чистят перышки в готовности принять новый день на свои плечи.

Уборщицы постепенно зажигают свет в тех кабинетах, куда им можно входить, не дожидаясь сотрудников. Пока еще свободно разгуливают по коридорам кошки. Оставшиеся от прежних хозяев, они, почуяв доброе расположение новых жильцов, может быть, первые в России прониклись любовью к налоговой полиции, а главное, необходимостью ее существования. И это несмотря на то, что имена им давались в зависимости от тех фирм, которые так или иначе попадали в поле зрения полицейских. Важно расхаживал толстый дымчатый «Мавроди», шнырял по углам «Хопер». Открещиваясь от своего выводка, брела в очередной загул «Чара», а ее серые «Акциз», «Авизо» и «Декларация» бездомно тыкались во все двери.

Приехать на службу непременно раньше начальства – такой чиновничьей дури, слава богу, в Департаменте не водилось, и рабочий день начинали ровно, без командирского рыка и беготни по коридорам. Кое-где в отделах, конечно, мягко стелили, но жестко спалось, однако это считалось внутренним делом и на общую атмосферу Департамента не накладывалось.

Начальник безопасности ДНП генерал Ермек Беркимбаев тем более приучал свое управление к спокойствию и осторожности. Задачи, которые лежали на его офицерах, не позволяли действовать иначе: мы всех обязаны видеть, а вот нас – не обязательно. На доклады же об отловленном взяточнике или засланном на службу в Налоговую полицию казачке из коммерческих структур резонно следовала не благодарность, а в лучшем случае недоумение: «Почему не предотвратили?»

Почему? Да он сам, генерал Беркимбаев, привел и порекомендовал своему другу в оперативное управление такого засланного казачка. В юбке. Хотя нет, первый раз, когда он увидел Людмилу, она была в брюках. Кремового цвета. Чуть расклешенных.

– Что, хороша? – толкнул его локтем заместитель госналогслужбы, к которому он приехал решать вопросы как раз об утечке информации через ГНС и инспекторов.

– Хороша, – не стал скрывать Ермек. – Эх, что за возраст: пенсию еще не платят, а девушки уже не любят.

– Прибедняйся, – подзадорил «гэнээсник». Только что Беркимбаев выложил такого и столько о его подопечных, что он непроизвольно захотел хоть через Людмилу сгладить впечатление начальника «безпеки» о своей службе. И тут же перешел К более решительным действиям, задержав девушку: – Людмила.

Та остановилась, «сват» задал ей кучу ничего не значащих вопросов, зато успел познакомить с генералом и расписать службу в налоговой полиции, где если не ордена получают за каждый шаг и вздох, то уж моральное удовлетворение точно.

– Но нас ведь туда не возьмут, – кокетливо произнесла Люда.

– Да вы еще не пробовали, – продолжал заместитель. – Уж чем-чем, а прелестными девушками мы богаты, – почти в открытую предложил он в залог своего инспектора.

– А пойдет? – вынужденный поддерживать разговор, который затеялся ради него, поинтересовался Ермек.

Пошла.

И теперь он, генерал Беркимбаев, первый и главный страж у ворот оперативной информации, выявитель падших перед золотым тельцом и зеленым баксом, сам оказался в ловушке. Было бы у него поменьше авторитета, глядишь, и построже подошли бы его подчиненные к проверке Людмилы. А так – генерал пригласил, чего копаться в белье?

Теперь, сгоряча предложив Директору Департамента через Людмилу включиться в игру с коммерсантами, гнать через нее дезинформацию, окончательно лишил себя покоя. С одной стороны, чисто профессионально он не имел права упускать подобный шанс, но в то же время вести игру со знакомым человеком…

А может, подступала старость с ее неизбежной спутницей – сентиментальностью? Да, какое-то время он будет использовать Людмилу для дезинформации, но ведь когда-то операция прекратится и она сядет на скамью подсудимых. И получит срок.

Генерал вздохнул, пригладил седой ежик. Не им замечено, что, когда опер начинает задумываться о судьбе своих клиентов, он обязан уходить с этой работы на другую – архивную, службу режима, музейную. А что, музейную – это было бы неплохо, центральный музей налоговой полиции только-только создается. Две девчушки, молоденькие и миленькие, собирают экспонаты – он бы подсказал, где и что взять…

– О чем мечтаем? – в кабинет, широко распахнув дверь, вошел Моржаретов.

Получивший на днях генеральское звание, начальник оперативного управления словно воспрял, обретя новый напор и решительность. Аккурат под Указ привезли и первые комплекты генеральской формы, и на узком обмыве звездочки Беркимбаев с Глебычем, «первой величиной МУРа по объему», но последним из их троицы полковником, заставили облачиться в нее. Глебыч тут же расщелкал всю пачку «Полароида», и пока фотографии проявлялись, подняли первый тост.

– За дружбу.

Мужчины имеют право провозглашать два тоста: за женщин и за дружбу. Остальное – пьянка.

В конце вечера Беркимбаев, обняв муровца, с непререкаемой гарантией пообещал:

– Ничего, ты в своем полковничестве долго не будешь. Глебыч махнул рукой: ребята, о чем речь? Конечно, не задержусь.

Сейчас, глянув на Серафима, возбужденного и на что-то, как всегда, нацеленного, Ермек неожиданно спрятал папку с документами, которые сам только что хотел показать Моржаретову.

– Ну, так о чем мечтаем? Что плохого в жизни? – Долгие годы дружбы позволили начоперу сразу уловить состояние Ермека. Спрятанную в стол папку тоже отметил, но заострять внимание не стал.

– Какой ты быстрый, – поддержал уходящий в сторону разговор Беркимбаев. – За информацию, как ты должен знать, нынче платят. Рынок.

Моржаретов скорчил мину: так в чем дело! Прошел к стенке. Достал из хозяйского секретера пачку печенья, положил ее на стол перед Беркимбаевым. Тот не отказался, вспорол пальцем обертку.

– Давай колись, – отковырнув слипшуюся печенюшку и себе, подсел к столу начопер.

Беркимбаев начал трудно, подыскивая слова:

– Понимаешь, то… ну, что мы наметили с твоей… то есть с Людмилой… Словом, с ней ничего не получится. Буду просить Директора прекратить всю проработку операции.

Чего-чего, а подобного Моржаретов от «безпеки» никак не ожидал:

– Но это же… Как только мы прекратим работу, на нее тут же надо заводить уголовное дело.

– А потом нет? – грустно усмехнулся Ермек и отвернулся к окну.

Моржаретов посмотрел на друга, вроде бы отстранение крошившего в пальцах печенье. Но нужно было знать уважение и внимание Ермека к Людмиле, помножить на его исключительную порядочность, чтобы понять, на какой шаг пошел Беркимбаев.

– Ладно, все это – после разговора с Директором, – закрыл тему Ермек. И перешел на самого Моржаретова: – А ты чего с утра такой решительный?

Начопер переключился на свои проблемы:

– Послал Соломатина за уголовкой, а он зацепил связь. Проверили клиента – вроде балуется золотишком и ювелирными изделиями.

– Так ты радуешься из-за связи или за своего протеже Соломатина?

– И то и другое. Хотя связь только зацепили. А начинается она в Сибири, как бы не соврать, на аффинажном заводе. Что это такое, ты, конечно, понятия не имеешь.

– Абсолютно. Но если думаешь, что мне стыдно, то глубоко ошибаешься. Мне не обязательно знать все. Зато я, в отличие от некоторых, ведаю, где об этом можно спросить или прочесть.

Моржаретов поднял руки, изображая сдачу на милость победителя.

– Для твоего успокоения скажу, что мне самому об этом Рассказали только вчера вечером. Это не что иное, как заводы цветных металлов. Выплавка золота, платины, серебра – и далее по таблице Менделеева. Вот и хочу послать Соломатина собрать все, что можно, о заводе и добыче золота в крае.

– Ладно, Менделеев. От меня-то чего хочешь?

– Ничего. Чаю.

– Осторожнее, несу, – в тот же миг вошла с подносом Нина.

Зная подвижность Моржаретова, она посчитала за лучшее предупредить заранее, чем лавировать, спасая чашки, между мебелью и носящимся по кабинету начопером. Беркимбаев театрально простер руку: чай заказывали? Прошу.

– Ну так что? Будешь засылать своих орлов в Сибирь? Лично у меня это ассоциируется только со ссылкой декабристов. Да и ты, будем откровенны хоть перед самими собой, на что-то более гуманное не способен.

Уж тут-то Моржаретов категорически не согласился:

– Сибирь, брат ты мой, это не наша московская клоака. Пусть съездят, посмотрят на нормальных людей, увидят человеческие отношения. Это и для здоровья полезно.

– Как я понял, тебе памятника в Москве за такую любовь от благодарных жителей столицы не дождаться. Моржаретов поддержал однозначно:

– Не видать, Ермек, это уж точно. Если Россия – дом, то Москва – ее кухня. И, к сожалению, сварливая, грязная, и копоти, тараканах, запахах…

Серафим даже сам передернулся, высыпав горсть таких эпитетов. Поводил донышком чашки по краям блюдца. Обычно даже о серьезных вещах они с Ермеком вели разговор в шутливой манере, а вот про Москву – в лоб, без обиняков и приглаживаний. Может, из-за того, что в силу служебных обязанностей видели оборотную, неофициальную сторону встреч, презентаций, договоров и соглашений, неоновой роскоши, ночных казино, офисов, тусовок, баров, клубов, глянца, лоска и блеска, которыми столица пыталась загородиться от бездомных, нищих, пьяниц, проституток, просто умирающих на улицах и в подворотнях.

Москва первой безжалостно разрывала Россию на богатых и бедных, именно она сузила государственные интересы Отечества до размеров Садового кольца. Она плевала на окраины и откровенно презирала тех, кто работает и хоть что-то производит. Впервые за долгие-долгие годы о ней стали говорить лишь как о столице банкиров, бизнесменов, жулья, проходимцев и политиков. Рабочие, некогда гордость и слава столицы, оказались оплеванными вышедшим из ресторана «новым русским». Амбициозная Москва теперь любила только саму себя и тем заслужила презрение всей остальной России…

– Ладно, повидался, попил на халяву чай, просветил насчет аффинажных заводов – кто скажет, что день прожит зря? – Моржаретов встал. – Но ты подумай о гостинцах из Сибири: кедровых орешках там, пихтового масла. Серьезно.

У двери хотел еще что-то сказать или спросить, уже серьезное и, скорее всего, про Люду. Но Ермек, опережая его, хлопнул по плечу: собрался идти? Иди!

2.

В добыче золота Россия – дура. Уже весь мир перешел на его качество в 99,5 процента, а она за ту же цену продолжала тужиться, но гнать четыре девятки.

Правда, зато все знают: золотой брус с товарным знаком СССР – лучший в мире. Один из парадоксов времени: давно нет Советского Союза, а товарное клеймо с серпом, молотом и четырьмя некогда авторитетнейшими и весомыми буквами сталось, подтверждая «гудделивери» – высшее качество.

Однако на золото глаза горят у всех. При его упоминании политические пристрастия отступают на второй план: за золотой брусок, даже с ненавистными собственным крикливым демократам, Западу и Америке буквами «СССР», хватаются все. Так голодные мусульмане готовы срывать с банок тушенки наклейки со свиной головой и без зазрения совести уминать мясо. Так Запад и Штаты, ненавидя Россию за ее самобытность, готовы закрыть глаза на любые свои принципы, если дело касается выгоды и российского сырья.

И вместе с этим – новый парадокс, порожденный перестройкой. Если раньше в Сибирь на аффинажные заводы везли сырье более десяти тысяч поставщиков, то с началом Великих Демократических Перемен желающих иметь дело с Россией осталось менее пятисот. Страны СНГ, пусть себе в убыток, но в пику Кремлю, гнали сырье на переработку в Америку.

Оттуда же, особенно из таких авторитетнейших в добыче золота стран, как ЮАР и Бразилия, ради получения высшего качества сырье везли в Россию. Где-то в Атлантике грузы встречались и вместе с пароходными гудками расходились в разные стороны.

Смеяться или плакать?

Да здравствует национализм!

Бред.

А уж россияне давали качество – не придуманное и не пропагандистское. До двух тысяч операций проходит, прежде см засверкают те самые четыре буквы «СССР» на брусе. Россияне оставили в своем производстве много ручного труда, особенно на прессах. Но именно это позволяет избежать впадин, полостей и готовить не губку или порошок, а самый удобный для транспортировки и хранения известный всем рус в 13 килограммов. Специально ради качества все оборудование на заводах цветных металлов сделано из платины и титана. Хотя и слышали недоуменное:

– Дураки, зачем же заморозили такое количество драгоценного металла!

А потому и заморозили, что только титан и платина не несёт «заражения» золоту. Все на алтарь качества! На четыре девятки. На серп и молот. И никто пока не собирается их менять, подстраиваясь под политику: поди-ка пробейся с новым Клеймом на мировой рынок, куда Россию, несмотря на все заверения, сделанные перед развалом Союза, и близко не хотят подпускать.

От всей этой арифметики и политики лично начальнику артели старателей Егору Байкалову было ни холодно, ни жарко. Его задача – добыть само золото. Еще шлиховое, то есть не очищенное, в виде песка, пластин или даже самородков, но с вкраплениями других металлов. И отправить на завод для переработки и очистки.

Хотя прежде необходимо получить лицензию на то или иное месторождение. Обмануть всех, перехитрить, выбить с боем или по блату. Но в честном противостоянии, на конкурсной основе ему с русской фамилией можно рассчитывать только на ту точку на карте, где ни воды, ни дорог и один грамм золота в кубометре глины. Работайте, господин Байкалов, и не говорите, что к вам плохо относятся в Российском или краевом драгмете. Вы этого не можете утверждать, поскольку водочку мы вместе не пили, в Австралию или Южную Африку за счет вашей артели за обменом опытом не летали. Да, а вот с другими летали. И ничего в том зазорного нет.

Правда, вчера какой-то клерк из краевой власти проявил заботу и позвонил:

– Егор Никитович? Составлены лицензии на будущий год, можно краешком глаза взглянуть до общего обнародования.

Не безвозмездно, это ясно. За «спасибо» нынешняя власть не чихнет. Тем более что все почему-то думают: раз сидят на золоте, то им набиты карманы.

«Джип», на котором Байкалов приехал на свой ближайший прииск, застрял перед самым шлагбаумом, и к домику начальника участка пришлось шагать под дождем. На звук мотора никто не выглянул, скорее всего, его никто не услышал. Лишь свиньи, бродившие по лагерю наподобие собак в поисках пищи, перемещались поближе к кухне.

Вытерев о траву грязь с сапог, Байкалов поднялся на крыльцо. Стало слышно, как начальник участка Степаныч орет в трубку:

– Константин, Николай, Олег…

Байкалов недоверчиво посмотрел на часы: время доклада о суточном намыве – в половине пятого, сейчас же едва перевалило за три.

– Нет-нет, это вчерашнее: Константин, Николай, Олег! – словно разъясняя подслушивающему начальнику, а не диспетчеру в офисе, продолжал кричать Степаныч.

«370 граммов», – расшифровал вчерашний показатель добычи Байкалов. На имена-цифры перешли уже давно, как только возникла возможность радиоперехвата. Отчего для шифра использовались только мужские имена, пояснил предыдущий начальник Байкалова:

– Баб на прииске, сам понимаешь, должно быть или, много, то есть чтоб на всех хватало, или ни одной. А много баб – это, сам понимаешь, не работа, а базар и кутеж. Ихними именами тайфуны и цунами называют – то, что несет разрушения. А золото – это мужики. Или наоборот: мужики – это золото. Сам понимаешь.

Из другого времени, из прошлой жизни пришло то воспоминание. Тогда ценили не только золото, но и старателей. Это говорит он, Егор Байкалов, человек, отсидевший свой срок за то, на что сегодня даже не обратили бы внимания. Он мог страшно обидеться на власть и страну, а сегодня мстить и хапать. Но он – старатель до мозга костей, а определение «старатель» – от глагола «стараться»…

Вошел в сенцы. Степаныч с надетой на колено кепкой сидел перед рацией и вслушивался в эфирные хрипы. Но боковым зрением уловил тень, обернулся. Узнав руководителя артели, встал. Кепка упала, он сначала поднял ее, а только потом прошел навстречу: при всем уважении к начальству по-добострастия не выказывал, сохранял достоинство.

– С благополучным прибытием, Егор Никитович. Мне передали, что вы выехали. Но ждал не раньше вечера.

– Все в норме? – Байкалов опустился на освободившийся стул.

– У Степаныча всегда норма, – похвалил сам себя начальник участка, пытаясь железной расческой привести в божеский вид слипшиеся, грязные волосы. Посчитал, что достиг желаемого, и лишь после предложил: – Сначала в столовую: – Только найди кого-нибудь «джип» вытащить, – распорядился Байкалов. Сам повернулся к рации, пробился сквозь расстояние до офиса, сообщил о приезде.

– Вас из крайдрагмета искали, – сообщил диспетчер. Значит, идею познакомить его с лицензиями на следующий год не оставили. Но что же потребуют взамен? Ох бы знать! Ради этого можно было не ехать сегодня на прииск, но еще ни разу не нарушил Байкалов им же самим установленного правила: раз в квартал побывать на каждом из своих двадцати семи участках.

– Я буду завтра.

Зашел в комнату Степаныча. Вообще-то неправда, что на прииске отсутствуют женщины. На каждой стене – по десятку картинных див да в таких видах и позах, что и собственную жену не уговоришь так демонстрировать свои прелести.

На самом крупном и экстравагантном плакате улыбчивая красотка игриво и заманчиво отставила попу. Степаныч на это самое притягательно выставленное место прилепил кусок клеенки. Отхватил ножницами край в рулоне, и кнопками – в ягодицы. Или надоела, или чтобы не раздражала: уже полгода, как старатели оставили женщин за горами да тайгой.

Зато на подоконниках прибавилось всяких камешков, вымытых старателями. Байкалов перебрал их, отполированных временем и вырванных из природной тайны и безмолвия, бережно положил обратно. Машинально посчитал на полках пачки сигарет, уже разложенные по оставшимся до конца работы дням: тридцать две. Желанная цифра. Однако все даты зависят от морозов. Ударят раньше – свернуться придется тоже прежде времени, что не совсем удобно: крайние линии прииска пустые, выработка ведется уже в глубь карьера. Так что самый лучший вариант – добрать его к зиме, чтобы по весне начинать выработку с нового места. Тридцать две – вообще-то оптимально, Степаныч безукоризнен в подсчетах.

Вышел на крыльцо. Дождь продолжал сеять мелко, заштриховывая вдали сопки и тайгу. Отыскались и собаки. Одна встретила его перед Дверью, раболепно виляя хвостом, двое других лежали под лавкой и судорожно подрагивали, скорее всего, от чумки. Свиньи по-прежнему боялись отойти далеко от столовой. Это напомнило о собственном пустом желудке. К шлагбауму от карьера заворачивал перехваченный Степанычем «КамАЗ» – «джип» вытащат. Успокоившись, Егор Никитович пошел к столовой.

Внешне она ничем не отличалась от остальных домов поселка: срубы делались шаблонно, венцы одинаково помечались цифрами, чтобы при переездах удобнее было разбирать и собирать вновь.

Начальник участка все же, видимо, успел забежать и предупредить повара: тот танцевал у плиты, подогревая оставшееся с обеда и торопясь поджарить свежей картошки. Да еще подсвистывал певице, которая из магнитофона надрывно вопрошала: «А где ж твой дом, гуцулочка? – Карпаты…»

Не успел Байкалов усесться, как на длинном дощатом столе стали появляться тарелки и миски с разносолами: грибы, огурцы, борщ с возвышающимся наподобие пика Коммунизма куском мяса, рыба, моченая ягода. Сам повар почтительно замер на своей кухонной территории, готовый, однако, в любой момент ответить на благодарность или исправить какую оплошность. А может, просто было интересно посмотреть на свежего человека в их глухомани.

– Спасибо, вкусно, – оценил Байкалов старания бывшего преподавателя одного из львовских институтов, вынужденного искать пропитания для семьи не у себя в Карпатах, а в далекой Сибири. – Подойдет мой водитель, покормите и его.

Мог бы, конечно, и не говорить, но знал: любая просьба, да еще выполнимая, приятна людям.

Сам направился к карьеру. Степаныч, державший под своим оком всю территорию поселка, бросил надрывающиеся в грязи машины и быстро догнал начальника.

– Как в среднем? – Байкалов кивнул на выкарабкавшийся из котлована груженый «КамАЗ».

Грузовик поравнялся с ними, и, примерившись к наполненному кузову, Степаныч доложил:

– Здесь три-четыре грамма. – Прикинул и добавил: – На ковш в среднем выходит полграмма. Нормально.

Карьер был подготовлен к работе с редкой педантичностью. Лес спилен и вывезен, плодородный слой снят и аккуратно отвален в сторону: после разработок артель обязана вернуть его в котлован и на нем вновь высадить деревья. Осину, ель, а лучше – кедру. Да-да, кедру. У сибиряков немало причуд, и одна из них – называть кедр женским именем.

Прииску, на который приехал Байкалов, не повезло с самого начала: помимо малого процента золотоносного грунта, поблизости не оказалось ни одной речушки, где можно было бы поставить промывочный прибор. Пришлось строить насосную станцию, торить дорогу…

– Промприбор больше не барахлит? – поинтересовался Байкалов. Месяц назад, когда вдруг сломался насос подачи воды и остановился гидромонитор, водяная пушка, стала вся артель. Золото – это в первую очередь вода. Очень много воды.

– Глядим, как за девственницей перед свадьбой.

– Почти надежно, но не стопроцентно. Разведенные руки Степаныча могли означать только одно: сам бы спал с невестой в одной постели и не тронул ее, лишь бы это помогло сохранить промприбор.

Конечно же, не к приезду начальства, но он работал ровно и мощно. Из небольшой дощатой будки насосом управлял пожилой мужчина в высоких рыбацких сапогах и дождевике. Подошедшим только кивнул: работа на прииске, похоже, не закончилась бы и в том случае, если бы разразилось землетрясение.

А так цепочка вертелась, не переставая, по двенадцать часов в смену: карьер – экскаватор – «КамАЗ» – промприбор. Порода свозится на площадку, затем бульдозером подсыпается на железный дырчатый настил, под мощную струю воды. Размытая земля грязью уходит вниз, в драгу, похожую барабан для просушки зерна. А поскольку золото, если верить Менделееву и весам, в девятнадцать раз тяжелее воды, то оседает вместе с каменной крошкой и грязью в опломбированной драге.

На этом технологический прогресс и заканчивается. Спецподготовленный, заслуживающий полного доверия золота приступает к главному. Зачерпнув ведром месиво в драге, забирается в затишье будки. Там, вываливая порциями полученную грязь на деревянный лоток, начинает осторожненько, подергивая туда-сюда дедовское приспособление с углублением посредине, смывать водой излишки. Пятьсот, тысяча движений – и начинают поблескивать крупинки да пластинки. А иногда – и самородки.

Для сбора золота под рукой стоит специальная банка с водой. Пальчиками ухватил крупинку – и опустил в нее. Пальчики прополоскал, чтобы ненароком не прилипло чего. Хорошо, когда вода теплая. Но на приисках теплой воды не бывает. И золота в Сочи не бывает – все в тундре, Сибири, в горах…

– Заканчиваем, – доложил съемщик.

На прииске можно проработать и десять сезонов, а живого золота так и не увидеть. Касаются его лишь начальник участка, съемщики да охрана на приемке. Остальные возят породу, готовят обеды, качают воду. Соблазняться нечем. В декабре, после всех перерасчетов и вычетов, тебе перешлют заработанную за сезон сумму. Если она тебя устраивает и ты вновь готов полгода вкалывать по двенадцать часов в сутки – на следующий год пиши новое заявление и жди вызова.

Это в царские времена с каждым старателем, или, как в то время их называли, золотничником, заключался отдельный договор:

«Мы, нижеподписавшиеся, разного звания люди, заключили сие условие:

1. Подрядились мы, рабочие люди, на золотничные работы и беспрекословно выполнять те именно работы, какие будут назначены.

2. Работу я, нанявшийся, обязуюсь проводить ежедневно, несмотря ни на какую погоду и время года – с четырех часов утра и до восьми часов вечера, полагая на завтрак и на ужин по получаса, и на обед – полтора часа.

3. Работать должен я честно и старательно каждый день.

4. Если для пользы дела встретится надобность вести работы днем и ночью, то от работы ночью отказываться не имею права, работая по 12 часов в смену»…

После революции договора, как известно, сменили социалистические обязательства:

«Мы, бригада старателей, выполняя решения съезда партии, обязуемся…»

Зато сейчас никто никому ничего не должен, не обязан. И бумаг между собой не составляют. Лишь руководители артелей получают десятки, сотни указаний, которые не то что выполнять, а и читать не успевают: «Указ от 7 октября с.г. считать вступившим в силу с 1 мая с.г. Произвести необходимые расчеты и выплаты по возникшей в связи с этим задолженности…»

После подобных указаний, в открытую подозревающих старателей в корысти, Байкалову порой хотелось в отчаянии крикнуть:

– Неужели вы не понимаете, что мне хоть золото, хоть навоз – все едино? Я ассенизатор. Что там, что тут достаю из земли кусок дерьма, а за это получаю деньги. Зарплату. Не ловите нас на корысти. Мы не стоим над золотом, оно идет себе и пускай идет. Как уголь, древесина, хлопок. Мы равнодушны к нему!

Но кому кричать? Москва далеко, да и репутация у него самого вроде не кристальная. Сколько раз он видел брошенные в его сторону снисходительные взгляды: мол, кто бы говорил! Так что ничего он кричать не будет. Только бы не мешали работать.

Приехав на прииск, Байкалов не мог не взглянуть на приемку и охрану золота. Домик ЗПК – золотоприемной кассы, обнесенный колючей проволокой, как и положено, располагался в центре поселка. Тронул калитку – звонок. Вообще-то звонков четыре: на калитке, дверях дома, непосредственно в комнату хранения и на самом сейфе. Уже не говоря о двух-трех вооруженных охранниках, которые обязаны весь сезон неотлучно находиться внутри кассы. Сам дом изнутри обивается железом, так что крепость не крепость, но небольшой бастиончик. Хотя, как шутят сами старатели, – все это лишь честных людей.

Пока переговорил с охраной, подошли дрожащие от холода и сырости Степаныч и съемщик. Подсели к дышащей жаром электроплите – одновременно и высыпать из банки на противень для просушки намыв и погреться.

Золото легло на жесть мокрой горкой, съемщик отполированной палочкой аккуратно разворошил его. Запахло теплом подогреваемого песка.

– Миллионов двести семьдесят поджаривается, – прикинул вес Степаныч. – Егор Никитович, когда там Москва наконец поумнеет? Или это безнадежно?

Имелся в виду валютный коридор, границы которого определило правительство и Центробанк для спасения падающего рубля. Все вроде правильно, забота о стабильности государства. Если бы не один штрих: к доллару, остановленному таким Образом, была привязана цена на золото. Заморозив его, заморозили и стоимость конечного продукта в золотодобыче. Вперед рвались цены на бензин, соляру, запчасти, электроэнергию, продукты, каждое министерство плакалось, но имело от этого определенную выгоду. Все, кроме золотодобытчиков, у которых затраты на работу начали превышать цену добычи. Безумие: золото стало добывать невыгодно!

Так что, со старательской точки зрения, этот валютный коридор втягивал страну в еще большую дыру, и правительство, образно говоря, лишь подкрашивало заборы, у которых подгнили стояки. Золото нужно лелеять, золото, а на него краску для этого забора или сам забор купить-то можно будет.

Не дождавшись ответа, Степаныч сам махнул рукой: что с москвичей возьмешь! Спросил:

– Назад сегодня уже не поедете?

– Пока не знаю.

До дома – семь часов хорошей езды. Спасение, что «джип» приобрели, на «УАЗике» голова бы уже давно отлетела после здешних дорог. Может, и стоит рискнуть поехать обратно. Засветло на грунтовку если выбраться, то потом уже не страшно. Чего же хочет от него чиновник в крайдрагмете? Зачем звонил?

Мысли раз за разом возвращались к предстоящему разговору. Можно, конечно, послать сразу всех за Енисей, но жизнь уже научила: если известие есть, то самый оптимальный вариант – идти к нему и хоть как-то контролировать ситуацию. Да, ехать желательно сегодня…

– Через полчаса выезжаем обратно, – увидев выходившего из столовой водителя, Байкалов приказал ему готовиться в дорогу.

3.

Выпускные зачеты в детектив-колледже принимались два дня.

В первый день – теория: юридическая подготовка, действия при нападении на объект, сопровождение грузов. Следующий день начался с медицинской подготовки, затем стрельба и на закуску – физподготовка. Ей, похоже, уделялось повышенное внимание, так как в спортзал на сдачу зачета обещал подойти сам директор ДК.

Он появился за минуту до начала. Стал ногой на стул, облокотился на колено.

– Приготовились, – подал команду тренер.

При рукопашном бое, в отличие от экзаменов по теоретическим предметам, списать задание, подсмотреть у соседа ответ нельзя. Выходишь в круг и побеждаешь. Или проигрываешь. В зависимости от этого имеешь и количество синяков на теле. И роспись в зачетке.

Заметно стало даже по построению курсантов, что здесь, в спортзале, они времени даром не теряли. Стали в круг, выровняв носочки по белой линии. Ноги на ширине плеч, руки за спину – гимнастическая стойка, а не шаляй-валяй перед раздумьем с похмелья: самому бить морду или, если лень, подставить под чужой кулак свою. Маты были унесены и сложены стопкой у стены – спотыкаться никому не придется. А вот падать – как в реальной схватке, без подстилки.

Тренер указал на одного из слушателей, тот безропотно стал облачаться в доспехи: на голову шлем, на грудь поролоновый протектор, на промежность – пластмассовую раковину. Натянул боксерские перчатки, вошел в центр. Лишь принял стойку, как преподаватель начал бросать на него остальных курсантов:

– Минута боя каждому.

Кто ногами, кто тренировочными резиновыми нунчаками, кто пластмассовыми дубинками-яварами – без правил, учета весовых категорий, какого-то одного стиля борьбы завертелся бой-карусель. Бились злобно, отчаянно, словно итогом была не оценка в дипломе, а призовой фонд в «зелененьких». Однако стоило экзаменующемуся упасть или его выбивали из круга, как на его место вызывался следующий испытуемый. И вновь каждому давалась минута, и все повторялось сначала.