Текст книги "Десять покушений на Ленина. Отравленные пули"

Автор книги: Николай Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

Вместо ответа Каплан резким броском головы прикрыла лицо распущенными волосами. Всегда спокойный Я.М.Свердлов, возмущенный наглым поведением террористки, ударил кулаком по столу, вскочил и резко сказал:

– Я, как председатель высшего исполнительного органа Советской власти – ВЦИК, требую от вас, стрелявшей в товарища Ленина, ответа. Кто вы?.. Кто поручил вам совершить это неслыханное злодеяние против вождя рабочего класса России? Говорите! Вы эсерка?..

– Я сидела в царских тюрьмах, жандармам ничего не говорила и вам ничего не скажу. В Ленина я стреляла…

Вскочила со стула и истерически закричала:

– Убила я его или нет? Жив он или нет?

Я.М.Свердлов своим чеканным голосом, видимо уже взяв себя в руки, твердо ответил:

– Да, да, наш дорогой товарищ Ленин жив и будет жить!

Илья Фридман увел Каплан в камеру. Председатель следственной комиссии Наркомюста М.Ю.Козловский сказал:

– Несомненно, это дело рук организации эсеров.

– Характерная черта их тактики, – заметил Петерс. – Напакостить и нырнуть в кусты.

– Эсеры давно охотились за Ильичем, – откликнулся Свердлов. – Для борьбы с Советской властью они используют самые подлые средства. И террор – в том числе.

– Беда в том, – грустно сказал Петерс, – что Владимир Ильич не прислушался к нашим предупреждениям. Когда Берзин рассказал ему о планах мерзавца Локкарта, он расхохотался и воскликнул:

– Совсем как в романах. Это почище Конан-Дойла. Какая-то пинкертоновщина.

– Надо организовать личную охрану Ильича, – обратился Свердлов к Петерсу. – Обдумайте это в ВЧК и внесите предложение во ВЦИК.

31 августа к допросам Каплан подключился следователь по особо важным делам Верховного Трибунала РСФСР и ВЧК В.Э.Кингиссепп. Он разыскал в Москве бывшую каторжанку Веру Михайловну Тарасову-Боброву и та охотно посвятила его в немудрую внешне биографию террористки Фанни Каплан.

…Тарасову-Боброву судили в 1906 году за хранение взрывчатых веществ. Приговорили к четырем годам каторги. Наказание отбывала в Нерчинске. Знала многих каторжан, в том числе и Каплан. Обратила на нее внимание потому, что она в январе 1909 года ослепла.

Трудно сходившаяся с людьми, ослепшая каторжанка прониклась к Тарасовой симпатией и уважением. Безропотно принимала от нее поддержку и помощь. Рассказала о своей террористической работе в киевской полуанархистской, полуэсеровской организации. Жалела, что так и не встретилась с Гершуни – создателем и диктатором боевой организации ПСР. Ведь это по его планам и указаниям она принимала участие в подготовке покушения на генерала Клейгельса в Киеве. И не могла смириться в тем, что не успела совершить на воле ничего героического во имя революции и народовластия. Вечная каторга убивала здоровье, надежду на освобождение, на светлую и радостную жизнь.

Каплан ослепла не раньше и не позже – 9 января, в четвертую годовщину "кровавого воскресения". Она и прежде теряла зрение, но не надолго – на два-три дня. На этот раз ее прозрение длилось почти три года. Тюремные врачи потерю зрения Фаней Каплан связывали с резкими головными болями, которыми она жестоко страдала на каторге.

После отбытия каторги Вера Тарасова некоторое время находилась за границей. Вернулась в Россию в июле 1917 года. С Каплан встретилась случайно, весной 1918 года в Москве, в трамвае. О подготовке покушения на Ленина она ей не рассказывала.

СВИДЕТЕЛЬСТВА ВРЕМЕНИ

ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА В.М.ТАРАСОВОИ-БОБРОВОЙ

… Я вернулась из-за границы в июле 1917 года. Фанни Каплан… встретила в этом году /в 1918 – Н.К./, не ручаюсь за память, в апреле или около этого в вагоне трамвая "Б", кажется, у Каретно-Садовой. Я к ней подошла и имела с ней весьма короткий разговор. Это был обычный разговор про наших каторжанок, как кто поживает и т. д. Я не могу категорически утверждать, что не встречала до или после этого у Пигит…

Мне неизвестно, чтобы Фанни Каплан когда-либо носила другую фамилию.

Допрашивал В.Кингисепп.

Вооруженный сведениями, добытыми Кингисеппом у Веры Тарасовой, Петерс снова вызвал Каплан на допрос. На этот раз она разговорилась. Рассказала о себе. Назвала свое имя. Вообще держалась проще, раскованней.

Да, она Фанни Каплан. До 16 лет носила фамилию Ройдман. Родилась на Волыни. Семья в 1911 году уехала в Америку. У нее – четыре брата и три сестры.

Допрос шел ровно, без осложнений, тщательно записывалось все сказанное. Каплан неохотно, но все же рассказала о своем детстве и о семье, о вступлении в киевскую организацию анархистов, где она впервые приобщилась к террору. И не сообщала ничего вразумительного о своем участии в покушении на В.И.Ленина. Как она узнала о митинге михельсоновцев? Кто ею руководил и помогал вести слежку? Кто снабдил ее деньгами и оружием? Об этом – ни слова.

– Где вы остановились в Москве? – спросил Петерс, пододвинув к себе лист бумаги.

– У знакомой каторжанки Анны Пигит. Мы с ней вместе приехали в Москву из Читы.

– Где проживает Пигит?

– Большая Садовая, дом десять, квартира пять…

ИЗ ПОКАЗАНИЙ АННЫ ПИГИТ.

Я заявляю, что предъявленная мне для опознания содержащаяся под стражей во Всероссийской Чрезвычайной Комиссии женщина, называющая себя Фанни Каплан, есть действительно Фанни Каплан…

КАПЛАН:У Анны Пигит жила не больше месяца. Потом уехала в Евпаторию. В санатории политических амнистированных находилась два месяца. Потом срочно выехала в Харьков на глазную операцию и прожила там до февраля 1918 года…

Каплан замолчала. Петерс не удивился. Террористка вела себя на допросах абсолютно непредсказуемо. Петерс и Каплан пристально рассматривали друг друга. Присутствовавший на допросе начальник секретного отдела Скрыпник не подавал голоса. Его будто и не было в комнате. Растворился в воздухе. А между тем он внимательно следил за поединком.

Эти двое напоминали ему кобру и мангуста. Скрыпник таким и запомнил Петерса. Белая косоворотка. Спокойное усталое лицо. Густая грива аккуратно причесанных волос со снежно-сизоватой проседью. Чуть заметный наклон головы в сторону Каплан. Негромкий голос. Ни угроз. Ни обещаний. Ни заигрывания. Пытливый, пронизывающий взгляд.

– Кто был ваш отец по профессии?

Каплан встрепенулась. Вопрос был неожиданным и никак не вязался с ее террористическим прошлым и настоящим. Петерс уловил, что какая-то искорка света мелькнула в ее глазах.

– Отец мой был еврейским учителем.

Петерс одобряюще улыбнулся, приглашая Каплан к продолжению разговора. Террористка заявила, что окончательно оформила свои идейные взгляды на политическую борьбу в тюрьмах и на каторге.

КАПЛАН:В Акатуе порвала с анархистами и стала социалисткой-революционеркой. Убеждения изменила потому, что попала на каторгу очень молодой. Плохо разбиралась в политических группировках. Увлеклась анархизмом, а потом в нем разочаровалась. Твердо стала на позиции эсеровского народовластия. По течению в партии больше примыкала к Виктору Чернову.

Курский:Связан ли ваш социализм со Скоропадским?

Каплан:Отвечать не намерена.

Курский:Слыхали ли вы про организацию террористов, связанную с Савинковым?

Каплан:Говорить на эту тему не желаю.

Курский:Есть ли у вас знакомые среди арестованных Чрезвычайной Комиссией?

Каплан:Не знаю.

Курский:Как вы относитесь к теперешней власти на Украине?

Каплан:Отрицательно.

Курский:Как вы относитесь к Самарской и Архангельской власти?

Каплан:Не хочу отвечать.

Курский:Почему вы стреляли в Ленина?

Каплан:Стреляла по убеждению.

Курский:Сколько раз вы стреляли в Ленина?

Каплан:Не помню.

Курский:Из какого револьвера стреляла?

Каплан:Не скажу. Не хотела бы говорить подробности.

Курский:Были ли вы знакомы с женщинами, разговаривавшими с Лениным у автомобиля?

Каплан:Никогда их раньше не видела и не встречала. Женщина, которая оказалась раненой при этом же событии, мне абсолютно незнакома.

Петерс:Просили вы Биценко провести вас к Ленину в Кремль?

Каплан:В Кремле я была один раз. Биценко никогда не просила, чтобы попасть к Ленину.

Курский:Откуда у вас деньги?

Каплан:Отвечать не буду.

Курский:У вас в сумочке обнаружен железнодорожный билет до станции Томилино. Это ваш билет?

Каплан:В Томилино я не была.

Петерс:Когда вы видели последний раз Биценко?

Каплан:Встретила ее на улице около месяца тому назад.

Петерс:Где вас застала Октябрьская революция?

Каплан:Октябрьская революция застала в Харькове, в больнице. Этой революцией я осталась недовольна. Встретила ее отрицательно. Большевики – заговорщики. Захватили власть без согласия народа. Я стояла за Учредительное собрание и сейчас стою за него.

Петерс:Где вы учились? Где работали?

Каплан:Воспитание получила домашнее. Занималась в Симферополе. Заведовала курсами по подготовке работников в волостные земства. Жалованье получала /на всем готовом/ 150 рублей в месяц.

Петерс:Как же все-таки вы оцениваете Самарское правительство? Курскому вы не ответили.

Каплан:Самарское правительство принимаю, всецело и стою за союз с союзниками против Германии.

Петерс:Стреляли в Ленина вы? Подтверждаете?

Каплан: Стреляла в Ленина я. Решилась на этот шаг еще в феврале. Эта мысль созрела в Симферополе. С тех пор готовилась к этому шагу.

Петерс:Жили ли вы до революции в Петрограде и Москве?

Каплан:Ни в Петрограде, ни в Москве не жила.

Скрыпник:Назовите полностью свое имя, отчество и фамилию?

Каплан:Меня зовут Фанни Ефимовна Каплан. По еврейски мое имя Фейга.

Скрыпник:Кто был ваш отец по профессии?

Каплан:Отец мой был еврейским учителем.

Скрыпник:Что вы скажете по поводу членской карточки профсоюзов конторских служащих, обнаруженной у вас?

Каплан:Правление союза этой карточки мне не давало. Эту карточку я просто нашла. Воспользоваться ею не думала. Она лежала в кошельке. Не придавала ей значения.

Скрыпник:Подпись в профсоюзном билете поддельная?

Каплан:Не знаю. Я случайно его нашла.

Скрыпник:Когда вы приобрели железнодорожный билет Томилино-Москва?

Каплан:Не помню.

Протоколы допросов, составленные Я.Х.Петерсом и Н.А.Скрыпником 31 августа 1918 года, арестованная террористка подписала:

«Ф.Е.Каплан».

1 и 2 сентября 1918 года Я.Х.Петерс продолжал убеждать Каплан признаться, рассказать обо всем чистосердечно и этим самым смягчишь свою непомерную вину перед рабочим классом и социализмом. Террористка или плакала, или зло ругалась. Решительно отказалась давать какие-либо показания. Она глядела на Петерса с вызовом. Глаза ее лихорадочно блестели ненавистью. Одетая в длинную черную юбку и пеструю клетчатую кофту, нахохлившись, молча сидела и нервно комкала в руках черный жакет, который почему-то не надевала.

Петерс, обладавший железной выдержкой, сорвался:

– Расскажите всю правду. Я не могу поверить, что вы это сделали одна!

Худые плечи Каплан затряслись. Она зарыдала и несколько раз крикнула:

– Уходите! Уходите! Я ничего не скажу!

Каплан отвели в отдельную камеру внутренней тюрьмы ВЧК. К Петерсу вошел Кингисепп.

– Что нового? – спросил он.

– Участие других лиц в покушении Каплан отрицает. Говорит, что действовала одна. Ведет себя крайне неуравновешенно.

– Не верю, – убежденно сказал Кингисепп, – это дело рук правых эсеров. Сейчас поеду с товарищем Юровским на место происшествия. Проведу эксперимент. Сделаю снимки. Опрошу очевидцев.

СВИДЕТЕЛЬСТВА ВРЕМЕНИ

ИЗВЕСТИЯ ВЦИК. 3 СЕНТЯБРЯ 1918 ГОДА

«Каплан проявляет признаки истерии. В своей принадлежности к партии эсеров она созналась, но заявляет, что перед покушением будто бы вышла из состава партии».

ИЗ СТЕНОГРАММЫ ЗАСЕДАНИЯ ВЕРХОВНОГО РЕВОЛЮЦИОННОГО ТРИБУНАЛА

КОНОПЛЕВА:По протоколам допросов в ВЧК на Лубянке, мы знаем, что Каплан нервничала. Вела себя агрессивно. Впадала в истерику. Отказывалась давать правдивые показания о том, кто ей дал оружие. Кто поручил убить Ленина. Каплан можно понять. Она своим молчанием, своей истерикой, слезами затягивала следствие. Спасала Центральный боевой отряд. Уводила партию эсеров из-под удара красного террора. И на смерть ей было тоже не легко идти. Она ведь на нее шла не Шарлоттой Корде, а безвестной, издерганной жизнью террористкой, поднявшей руку на вождя пролетариата. Каплан была одна из немногих террористов в отряде ЦК ПСР, беззаветно веривших в "святое дело "Гоца. Стреляя в Ленина, она думала, что совершила подвиг во имя русской революции.

ПЕТЕРС:Обезглавить революцию – эту цель поставила себе партия социалистов-революционеров.

КОНОПЛЕВА:…Члены ЦК партии социалистов-революционеров Гоц, Тимофеев и Донской внушали нам, что без устранения Ленина с политической арены большевиков не победить. И мы этому безоговорочно верили.

ЗУБКОВ:Гоц, Тимофеев, Донской, Лихач, Гендельман и другие цекисты стремились на суде обрисовать Каплан истеричкой и больной. Искажали ее предсмертные показания. Внушали судьям, что раз она не хотела называть себя социалисткой-революционеркой, значит, она не член партии эсеров. Смысл показаний Каплан для меня очень понятен. Я их расшифровал. Почему она на первом допросе говорила, что ни к какой партии не принадлежит? На последующих же допросах сказала, что является социалисткой-революционеркой черновского толка.

По неписаному закону того времени, идя на ответственное дело, в кармане нельзя было ничего иметь, кроме оружия. У Каплан случайно завалялся билет до станции Томилино. Она сразу почувствовала, что этот билет может привести чекистов в Томилино. Вот почему она долго и упорно отказывалась отвечать на вопросы следователей. Она выигрывала время, давала боевикам возможность скрыться из Томилино.

Браунинг N150487

Террористы в Томилино собирались сделать налет на Лубянку и освободить Каплан. Они не знали, что ее по распоряжению секретаря ВЦИК В.А. Аванесова перевезли с Лубянки в Кремль. Варлаам Александрович вызвал коменданта Кремля П.Д.Малькова и сказал:

– Немедленно поезжайте на Лубянку и заберите Каплан. Поместите ее в Кремле под надежной охраной.

Мальков выполнил указание В.А.Аванесова. Перевез Каплан с Лубянки в Кремль. Поместил ее в полуподвальной комнате. Она была с высоким потолком, гладкими стенами, с зарешеченным окном, которое находилось метрах четырех от пола. Не заглянешь в него, не дотянешься до рамы рукой.

Возле двери и на всякий случай у окна. Мальков поставил усиленные посты. Часовых проверял ежечасно. Не спускал глаз с заключенной. Больше всего Мальков боялся, как бы кто-нибудь из охраны не отправил террористку на тот свет раньше времени. Каплан вызывала у латышских стрелков брезгливость и ненависть.

Террористка отказалась от завтрака. Первые часы пребывания в камере ни на минуту не останавливалась. Все ходила и ходила от стены до стены. Приезжал с Лубянки Петерс. Когда на допросы вызывать перестали, затихла. Присела на табурет. Озабоченный, усталый взгляд. Глубокая поперечная морщина, прорезавшая лоб у переносицы, придавала лицу несвойственное ему выражение обреченности. Не было раньше этой морщины и этой безысходной обреченности. Три дня и три ночи, проведенные на Лубянке в поединках с чекистами и наедине с собой, вытряхнули из нее что-то очень существенное и невосполнимое: безрассудное, необъяснимое, полное восприятие жизни, когда все – и неудачи, и беда, и сомнения, и огорчения – все благодать!

Каплан прислушалась к себе. Ядовитым туманом клубился внутри страх. Опалило сознание бессилия. Рок неудач преследовал ее и после каторги. Сковывал волю. Сколько ей можно убегать, кого-то догонять, быть в конечном итоге битой?

Каплан ходила по камере. С трудом переставляла ноги. Куда ни повернется – серая стена. О нее тупо ломался взгляд. Будто она никогда не видела солнца. Не кипела в половодье революции. Откуда эта серая стена? Какая дьявольская сила забросила ее в одно из подвальных помещений Кремля?

Каплан надеялась, что ее больше не будут вызывать на допросы. Она боялась встреч с Петерсом. Уцепится за ниточку – размотает весь клубок. Она уже на пределе. Скорей бы конец. Взаимные прощупывания, пробные атаки и контратаки, истерики, уход в глухую защиту, обманные маневры поведения. С чем все это сравнишь?

Память Каплан распахнула в минувшее одну из своих бесчисленных дверок и она услышала голос Петерса:

– Я думаю, у вас есть еще много что сказать…

По спине пробежали мурашки.

– Я сказала все, – выдавила Каплан и отвернулась. Мутным, нехорошим взглядом уставилась в окно. В глазах бродило что-то этакое… Мысль? Воспоминание?

– Я не ошибаюсь, – сказал Петерс. – Вы утаиваете главное – сообщников и руководителей покушения… Вам предстоит очная ставка…

– С кем?

– С Верой Тарасовой.

– Зачем? Зачем эта канитель с очными ставками? Я подпишу все, о чем рассказала.

– Нам нужна полная правда.

Вошла Вера Тарасова. Остановилась. Собралась с силами.

– Послушай, Фаня, – голос Тарасовой прерывался. – Как ты могла?.. Ну почему?

Тарасова подождала ответа и, убедившись, что не получит его, добавила:

– Трудилась бы, как все. Имела бы семью…

– Очевидно, я не такая, как все, – голос Каплан завибрировал от напряжения.

– Фаня, – с горечью сказала Тарасова, – Ты сама себя загнала в тупик. Разве об этом ты мечтала в Акатуе?

Каплан откачнулась назад, будто ударенная, и впервые посмотрела в лицо Тарасовой – потерянно поомотрела. Слепо.

– Акатуй – совсем другая жизнь, – бормотала Каплан. Осеклась от невозможности хоть что-то объяснить Тарасовой, искренне горюющей о ней. Махнула обреченно рукой:

– Эх, Верочка!

После ухода Тарасовой Каплан продемонстрировала один из резких скачков перемены настроения. Петерс ни разу не видел Каплан обмякшей и безоружной. И все же она ни в чем не раскаялась. Ни в чем существенном не призналась. Задумчиво стряхивала с правого плеча невидимую пушинку. Но та, вероятно, не исчезала. Тогда Каплан сняла ее пальцем, отвела в сторону и проследила, как она медленно падала вниз…

Каплан подняла к Петерсу лицо с грустными глазами.

– Я была на заводе Михельсона одна…

Петерс тяжело вздохнул. Чуя перемену, Каплан беспокойно всматривалась в Петерса, пока тот делал какие-то записи в протоколе допроса.

– Где здоровый рассудок? – едва слышно спросил Петерс.

В голосе чекиста звучало сочувствие. Не наигранное – настоящее. Откровенность не ему одному нужна. Ей самой. Петерс провел рукой по горлу: нельзя запираться. И застыли два профиля друг против друга. Глаза в глаза. Петерс, упершись грудью о стол, подался вперед, словно притянутый. Признание, казалось ему, было у Каплан уже на языке…

– Я не скажу… Не могу…

Взгляд ее потух. Она сгорбилась. И сразу постарела на десяток лет…

Тусклое лицо. Бормочущий осевший голос. Маска, внешняя оболочка. Защитная окраска. Вроде бы все правильно. И однако Петерс чувствовал, что-то здесь не то, определенно не то. Что же должна чувствовать эта маска? Что такое сокровенное и тайное призвана она столь упорно защищать от следствия?

… Каплан все ходила и ходила по камере. Трудно оказать почему, но у нее было такое ощущение, что дело движется к развязке. Так оно и было. Сознавая это, Каплан почему-то впервые со времени выхода на свободу с неподдельной теплотой подумала о каторге в Акатуе. Ведь там она, как это кажется ни странно, умерла бы в кругу близких ей по духу товарищей. А здесь, в Москве, ей придется умирать в глухом остервенелом одиночестве. Память о себе ей помогут оставить выстрелы в Ленина, но самой-то ее уже не будет.

Ненадолго, всего на пять-шесть минут к Каплан зашел Петерс. Он ни о чем не спрашивал. Ничего не уточнял. Не записывал. Смотрел на нее и о чем-то сосредоточенно думал… Каплан так и осталась для него за семью замками со своей трагической судьбой и загадочной психологией.

Жизнь Каплан подходила к последней черте. Да и была ли у нее в сущности жизнь? Что она видела? Что познала? Кто ее любил? Кого она одарила своей любовью? Кому поверила сокровенное? Кто ей открывал свою душу? Чье сердце она обогатила мечтой? Детство она почти не помнила. Юность ее растворилась и заглохла в обшарпанных стенах пересыльных тюрем, в кошмарных снах, горьких и беспросветных думах… На каторге Каплан сгорала от внутренней сосредоточенности. Растворялась в бесплодных затереотизированных спорах, вера в торжество добра над злом. Ощущение тревоги не покидало ее ни на один день. А тут еще глаза… Отказывались видеть белый свет – единственное, что ее всегда радовало. Страдала ужасно. И если бы не Мария Спиридонова и Вера Тарасова – наверняка сошла бы с ума. Они не давали окончательно упасть духом, вселяли надежду. Целых три года длилось тяжкое испытание, и она прозрела…

И, как удар грома, неожиданная свобода… Пока добиралась из Акатуя до Читы – отшумела бурями Февральская революция. И вдруг снова заболели глаза. Скиталась по госпиталям и больницам. Зрение то пропадало, то восстанавливалось. Случалось такое и раньше. Но тогда она не била тревоги. Не жаловалась на судьбу. Малая беда не заслоняла большую – вечную каторгу… Потерю зрения воспринимала, как еще один удар из-за угла… Пошла на риск. В Харькове ей сделали более или менее удачную операцию. Хоть и плохо, но все же стала видеть. Воспрянула духом. Вернулась в Москву. Партия эсеров находилась в бегах, на полулегальном положении. С ходу ринулась в бой. Не хотела выключаться из борьбы даже на короткое время… События разворачивались с невероятной быстротой… Вскоре она оказалась в самом центре "святого дела" ЦК ПСР – заговора против Ленина.

Почему она его не убила? Ведь стреляла отравленными пулями? И ни одна из них не оказалась смертельной? Глаза… Всему виной глаза. На расстоянии трех шагов не попала… Фигура Ленина почему-то расплывалась. Голова, в которую она целилась, ускользала в сторону. Бежали секунды… Подходили рабочие. И тогда она начала палить в его спину…

Почти никто из боевиков не знал, какую операцию Каплан сделала в Харькове. Даже Семенову она не сказала, что стала плохо видеть. А ведь ему она верила. У нее с ним одна точка отсчета – возмездие. Он один из немногих сумел глубоко заглянуть в ее противоречивую душу. Догадывался или не догадывался, почему она под разными предлогами отказывалась одна ходить на ведение слежки? Ее постоянно сопровождали то Зубков, то Усов. Чаще всего – Новиков. Молча несла свой крест. Отчаянно торопилась встретить Ленина. И судьба, наконец-то, над ней смиловалась. В роковую пятницу – 30 августа 1918 года он приехал на завод Михельсона…

После выстрелов смутно видела, как Ленин медленно оседал на землю… Как из кабины выскочил шофер и бросился за ней… Швырнула ему под ноги револьвер и кинулась в толпу бегущих к воротам женщин. Забыла, что для ее побега в ближайшем переулке стоял наготове рысак с пролеткой. Забыла, как Новиков сказал ей:

– После выстрелов бегите к извозчику. Он вас быстро умчит отсюда.

Ей бы только свернуть в переулок… А она, ошеломленная содеянным, куда-то бежала. Потеряла ориентировку. Растерялась. Прислонилась на тротуаре к развесистому дереву. Перевела дух. Загнанная и затравленная, обратила на себя внимание какого-то военного комиссара…

Каплан не питала иллюзий на снисхождение Советской власти. Слишком велико и чудовищно было ее преступление. Знала – пощады не будет. Мучилась и казнилась только одним: могла ли она скрыться после покушения? Могла. Лихач – извозчик, нанятый по распоряжению Семенова дежурным боевиком, ждал ее наготове у завода в условленном месте. Но Каплан, да и Семенов, придерживались той точки зрения, что исполнитель после свершения террористического акта не должен бежать и скрываться. И Каплан, помня об этом, сыграла свою роль до конца, создав впечатление, что эсеровские террористы по-прежнему, как и при царизме, – герои, рыцари без страха и упрека, без колебания жертвуют жизнью за святое дело… И все же, видимо, Каплан рассчитывала на побег. Не случайно при обыске у нее был найден железнодорожный билет до станции Томилино, где находилась одна из явочных квартир членов Центрального боевого отряда при ЦК ПСР.

Угнетали Каплан не столько мысли о предстоящей смерти, сколько сообщение Свердлова о том, что она Ленина не убила, а только ранила. Значит, вождь большевиков будет жить, а вместе с ним будет жить и Советская власть. Вспомнила о бомбе. Она до последнего дня настаивала на ее применении в террористическом акте против Ленина. И только колебания Семенова, сопротивление Коноплевой, Зубкова, Козлова и Усова заставили заменить бомбу браунингом.

После Каплан на квартире у Рабиновича, где она жила вместе с Коноплевой, осталась бомба. Значит, не исключалось, что для покушения Каплан использует бомбу.

С минуту на минуту Каплан ожидала прихода коменданта Кремля. не появлялся. Каплан не могла знать, что его вызвал к себе секретарь ВЦИК В.А.Аванесов и предъявил постановление ВЧК: Каплан – расстрелять. Приговрр привести в исполнение коменданту Кремля П.Д.Малькову.

– Когда? – коротко спросил комендант Аванесова…

– Сегодня…

Круто повернувшись, Мальков вышел от Аванесова и отправился в комендатуру. Вызвал несколько человек латышей – коммунистов, которых хорошо знал. Обстоятельно их проинструктировал, и они отправились за Каплан.

В замке заскрежетал ключ… Распахнулась дверь… Каплан вскинула голову. Перед ней стоял комендант Московского Кремля Павел Мальков. Это о нем Григорий Семенов говорил боевикам:

– Чекист – большевик. Встретится на узкой дорожке – не щадить.

Мальков и рослые конвоиры с винтовками, смотрели на террористку враждебно. Шли молча длинными коридорами. Под высокими сводчатыми потолками гулко раздавались звуки солдатских сапог латышских стрелков.

– Стойте.

Каплан повернулась лицом к конвою. Павел Мальков посмотрел на часы, а затем на террористку:

– По постановлению Всероссийской Чрезвычайной Комиссии, – сказал он глухо, – вы приговорены к высшей мере наказания…

Было 4 часа дня 3 сентября 1918 года.

О расстреле Каплан первой сообщила газета "Известия ВПИК" за 4 сентября 1918 года: "Вчера по постановлению ВЧК расстреляна стрелявшая в товарища Ленина правая эсерка Фанни Ройд /она же Каплан/".

Возникло было затруднение с захоронением трупа Каплан. Разрешил его Я.М.Свердлов. Он сказал: "Хоронить Каплан не будем. Останки уничтожить без следа."

И уничтожили. Писатель Юрий Давыдов утверждает, что труп Каплан был облит бензином и сожжен в железной бочке в Александровском саду. "Кремацию" проводил комендант Кремля П.Д.Мальков. Помогал ему пролетарский поэт Демьян Бедный. "Оба, кажись, не инородцы, – пишет Давыдов, – А куда было податься коменданту, ежели еврей Свердлов не хотел осквернить нашу землю погребением еврейки Каплан?"

Казалось бы, на этом можно было поставить точку. И тем не менее, нельзя игнорировать существование нескольких версий о судьбе Каплан. Встречается утверждение /правда – бездоказательное/ о ее казни ранним утром 31 августа. В то же время Брюс Локкарт видел Каплан на Лубянке рано утром 1 сентября. Нельзя исключить, что постановление о расстреле Каплан вынесли задним числом, после свершившейся казни. Во всяком случае мысль о возможном помиловании Каплан тогда ни у кого не возникала. Слишком накаленной была обстановка. Слишком одиозно звучала фамилия убийцы. Слишком велика была опасность, угрожавшая жизни Ленина, исходу революции. Каплан была не личным врагом Ленина. Она была злейшим врагом Советской власти. Рабочие и крестьяне не собирались смягчать суровую кару, не думали оберегать её от справедливого возмездия.

Слухи о том, что Фанни Каплан осталась жива благодаря заступничеству раненого Ленина, начали распространяться в 30–40 годах заключенными тюрем и концлагерей, якобы встречавших Каплан в роли работника тюремной канцелярии или библиотеки на Соловках, Воркуте, Урале и в Сибири Теперь, когда стали доступными архивы бывшего КГБ СССР, мы располагаем документами, в одном из которых говорится, что арестованный – бывший эсер-террорист, участник покушения на В.Н.Ленина 30 августа 1918 года на заводе Михельсона В.А.Новиков встречал Фанни Каплан на прогулке в тюремном дворе Свердловской пересыльной тюрьмы в 1932 году, а заключенный Матвеев в 1937 году утверждал, что Каплан в поте лица трудилась в Управлении Сиблага в Новосибирске.

Выписка из протокола допроса арестованного Новикова Василия Алексеевича, 1883 года рождения, от 15 декабря 1937 г.

ВОПРОС:Вы называли всех бывших участников эсеровской террористической дружины, с которыми вы встречались в последующие годы?

ОТВЕТ:Я упустил из виду участницу покушения на В.И.Ленина – Ф.Каплан, которую встречал в Свердловской тюрьме в 1932 г.

ВОПРОС:Расскажите подробно, при каких обстоятельствах произошла эта встреча?

ОТВЕТ:В июле 1932 г. в пересыльной тюрьме в г. Свердловске, во время одной из прогулок на тюремном дворе, я встретил Каплан Фаню в сопровождении конвоира. Несмотря на то, что она сильно изменилась после нашей последней встречи в Москве в 1918 г., я все же сразу узнал ее. Во время этой встречи переговорить мне с нею не удалось. Узнала ли она меня, не знаю, при нашей встрече она никакого вида не показала. Все еще сомневаясь в том, что это Фаня Каплан, я решил проверить это и действительно нашел подтверждение того, что это было именно так,

ВОПРОС:Каким образом?

ОТВЕТ:В Свердловской тюрьме содержался Кожаринов, переводившийся из челябинского изолятора в ссылку. Кожаринов был привлечен к работе в качестве переписчика. Я обратился к нему с просьбой посмотреть списки заключенных, проверив находится ли среди них Фаня Каплан. Кожаринов мне сообщил, что действительно в списках тюрьмы числится направленная из политизолятора в ссылку Каплан Фаня, под другой фамилией – Ройд Фаня…

ВОПРОС:От кого и что именно вы слышали о Каплан в 1937 г.?

ОТВЕТ:15 ноября 1937 г. я был переведен из Мурманской тюрьмы в Ленинградскую на Нижегородской ул. Находясь там в одной камере с заключенным Матвеевым, у меня с ним возник разговор о моей прошлой эсеровской деятельности и, в частности, о Каплан Фане. Матвеев, отбывавший наказание в Сибирских к/лагерях, сказал мне, что он знает о том, что Каплан Фаня – участница покушения на В.И.Ленина – работает в управлении Сиблага в Новосибирске в качестве вольнонаемного работника…

Новиков подтвердил правильность записи протокола и то, что он им был прочитан. Допрос вели: начальник и оперуполномоченный 4-го отделения УГБ УНКВД Ленинградской области. Подписи неразборчивы. Выписка заверена II апреля 1991 года сотрудником Центрального архива КГБ СССР Ю.М.Разбоевым.

На запрос N 12916 Зам. Наркома Внутренних дел Фриновского: верны ли сведения В.А.Новикова, сподвижника Ф.Каплан в покушении на В.И.Ленина 30 августа 1918 года, из Свердловска ответили "Дмитриев N 655 от 26.ХII. сообщает, что ответ задержан на сутки ввиду того, что производил тщательную проверку. Не установлено, что Ройд Фаня содержалась в Свердловской тюрьме в 1932 г. и позднее, чтобы не ошибиться проверку произвели по архивным данным Свердловской тюрьмы, по архивным материалам конвойного полка, картотеки ОМЗ, а также РКМ и ДТО. Также не установлено ни одного арестованного с фамилией, сходной с Ройд Фаней. Просит сообщить более полные установочные данные для установления. Просит телеграфировать".