Текст книги "Десять покушений на Ленина. Отравленные пули"

Автор книги: Николай Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

На "Меморандуме N 52892" /так озаглавлена телеграмма из Свердловска/ малоразборчивые подписи, краткая резолюция Фриновского и штамп 4-го отдела ГУГБ от 30 декабря 1937 года.

Пришел ответ из Новосибирска. В нем говорилось: "Мальцев N 647 от II января 38 г. сообщает, что в числе заключенного и вольнонаемного состава Фаня Ройд, она же Фаня Каплан в прошлом и в настоящее время не имеется".

Текст заверен работниками КГБ СССР и штампом 4-го отдела ГУГБ от 14 января 1938 года.

Согласно изданной в Израиле энциклопедии, в годы массовых репрессий в СССР, Клаплан мирно работала в библиотеке Бутырской тюрьмы и тихо умерла в 1950 году. Авторы энциклопедического текста исказили биаграфию Каплан. Передвинули дату рождения с 1890 на 1881 год, прибавили ей в общей сумме 42 года жизни.

В 70-х годах последовал новый всплеск сенсаций о Каплан. Некто Борис Орлов опубликовал в двух номерах журнала "Время и мы" /N 2, 1975 г; N 3, 1976 г./ пространный материал, в котором сделал попытку доказать, что покушение на Ленина 30 августа 1918 года на заводе Михельсона совершила не Фанни Каплан, а террористка Лидия Коноплева.

Дикость этой "версии" более чем очевидна. Да, Коноплева первой в Центральном боевом отряде при ЦК ПСР выдвинула идею покушения на В.И. Ленина, да, Коноплева первой пыталась осуществить его в марте 1918 года. да, Коноплева была одним из самых активных помощников Григория Семенова в организации покушений на вождя революции в августе 1918 года. Да, Коноплева была образована, хорошо владела огнестрельным оружием. Отличалась высокими бойцовскими качествами, да, Коноплева страстно хотела убрать с политической арены лидера большевиков. Да, Коноплева жаждала громкой славы, известности. Признание партий эсеров ее революционных заслуг. И все же ни Гоц, ни Донской, ни Семенов не доверили ей осуществить покушение на Ленина 30 августа 1918 года. На завод Михельсона, куда наиболее вероятно должен был приехать на митинг Ленин, главным исполнителем была назначена Фанни Каплан.

Почему? По окладу натуры Коноплева была больше человеком слова, порыва и взвинченности. 30 августа Абраму Гоцу, его партии эсеров и стоящими за ней посольствами Франции, США и Англии на заводе Михельсона нужен был человек дела, веры, фанатичной убежденности в постулаты эсеровского народовластия. Таким человеком в боевом отряде террористов оказалась Фанни Каплан. Не случайно, что опытный, прошедший школу царских тюрем, ссылок и каторги, Василий Новиков заменил на посту дежурного боевика на заводе Михельсона начавшего колебаться в праведности покушения, Федора Зубкова.

Лидию Коноплеву Григорий Семенов назначил исполнительницей в район Александровского /ныне Белорусского/ вокзала, как можно дальше от места вероятного покушения. Дисциплина в отряде была предельно строгой. Заранее все обговорено и рассчитано. И никак, ни при каких условиях не могла Коноплева бросить свой пост у Александровского вокзала, приехать на завод Михельсона, не зная, там ли находится Ленин, подменить Каплан, стрелять в Ленина, остаться незамеченной ни Каплан, ни Новиковым.

Все дело в том, что при "сооружении" своей "версии" – стреляла в Ленина не Каплан, а Коноплева – Борис Орлов пользовался не архивами фонда ЦГАОР, КГБ СССР, не материалами предварительного следствия Революционного Трибунала по делу Ф.Каплан, а публикациями, появившимися за границей в 40 – 70 – е годы. Он пользовался – стенограммами судебного процесса правых эсеров 1922 года, но истолковал их произвольно, подчиняя главной цели: любыми штрихами, недомолвками, натяжками, противоречиями, ошибками подсудимых, доказать недоказуемое – в Ленина 30 августа 1918 года на заводе Михельсона стреляла не еврейка Фанни Каплан, а русская Лидия Коноплева. Каплан – непризнанная героиня еврейского народа, добровольно взвалившая на себя непомерный груз чужой вины – вины Лидии Коноплевой, которая не нашла в себе мужества признаться в содеянном злодейском покушении на В.И.Ленина.

Свою "версию" Б.Орлов аргументирует тем, что Лидия Коноплева еще в феврале 1918 года выбрала себе браунинг, вооружила этим оружием террористов отряда Семенова. 30 августа 1918 года браунингом был вооружен боевик Козлов, встретивший Ленина на Хлебной бирже и не ставший в него стрелять. Коноплеву де обучал стрельбе старый террорист Ефимов. Каплан же такого послужного списка не имела. Всего за две недели до покушения обсуждала с Пелевиным технику акта, что лучше применить: бомбу или револьвер? И это, дескать, не случайно. Вся террористическая деятельность Фанни Каплан началась и закончилась в 1906 году взрывом бомбы, от которой пострадала только она сама. Не умея, мол, стрелять, Каплан продолжала считать бомбу лучшим средством совершения террористического акта.

Лидия Коноплева имела браунинг. Но она его не выбирала и тем более не вооружала этим оружием членов Центрального Боевого отряда при ЦК ПСР. Браунинг ей подарил руководитель военной работы при ЦК ПСР Б.Рабинович. Он же вооружал боевиков отряда Г.Семенова. Если меткой стрельбе Коноплева училась у боевика Ефимова, то Каплан – у боевиков в отряде Семенова – Коноплевой и Зубкова. Если бы Каплан не умела стрелять из револьвера, ее никогда бы не назначили исполнителем покушения и не послали бы 30 августа 1918 года на завод Михельсона.

Каплан была последней надежной ЦК ПСР убить Ленина. Боевики – рабочие колебались. Встречали Ленина и стрелять в него отказывались. Как они говорили: " Рука не поднялась"… Каплан оправдала надежды лидеров партии эсеров: стреляла в Ленина, хоть не убила, но тяжело ранила. Тяжкие, почти смертельные ранения преждевременно свели Ленина в могилу.

В том, что Каплан обсуждала с Пелевиным, старым эсером, за две недели до покушения, что лучше применить: бомбу или револьвер, ничего удивительного нет. Она-то знала, что плохо видела и боялась промахнуться. Бомба казалась ей более надежным средством убийства Ленина, чем револьвер. Пелевин с такой постановкой вопроса не согласился. От выстрела из револьвера гибнет только тот, в кого целишься, а от бомбя чаще всего гибнут ни в чем неповинные люди. Предмет же акта террора часто остается невредимым. Более того, вероятность гибели самого террориста стократ возрастает. Каплан согласилась с Пелевиным и решила воспользоваться при покушении на Ленина только браунингом, а бомбу передала на хранение Григорию Семенову.

В конечном итоге в результате передержек, недомолвок, искажений, некомпетентности, плохого знания фактического материала, всех нюансов предварительного следствия, результатов эксперимента воссоздания реалий покушения 30 августа 1918 года на заводе Михедьсона Э. Кингисеппом, заставляют Б.Орлова задать самому себе вопрос: "Как же все-таки объяснить сделанное Фанни Каплан признание, что именно она стреляла в Ленина?"

Причина тому /по Орлову/: напряженная обстановка, в которой была задержана Каплан; признание, вырванное толпой у больной истеричной женщины: покушавшаяся смотрела в глаза смерти, находилась в состоянии нервного возбуждения.

Заметим, что методы физического воздействия в ВЧК к Каплан не применялись. Наоборот, обыск производили женщины. Сопровождали надежные проверенные чекисты. Допрашивали не рядовые следователи, а известные революционеры, члены Советского правительства и даже второй человек в государстве – Председатель ВЦИК Я.М.Свердлов. Признание в покушении на Ленина никто из Каплан не выколачивал, она призналась добровольно. Её признание подтвердили свидетели, а их было на момент ареста не менее 15-й человек. Добивались от Каплан совершенно другого признания: кто руководил террористическим актом?

Сама по себе Каплан не представляла загадки для ВЧК. Загадка заключалась в другом – кто стоял за ее спиной? Кто направлял её руку? Кто вложил в неё револьвер с отравленными пулями? А что они были отравлены. – доказала медицинская экспертиза и пуля, которую извлекли при операции из тела Ленина в апреле 1922 года в Боткинской больнице г. Москвы. Каплан не отвечала ни на один из этих вопросов. Почему? Находясь на пределе человеческих возможностей, она боялась проговориться, сказать что-либо такое, что могло бы навести чекистов на след Центрального боевого отряда, на его базу в Томилине, на явочные квартиры в Москве. Затягивая допросы, она давала тем самым возможность Григорию Семенову заметать следы. Перебазировать террористов на новые явочные квартиры. главное – она проявляла истеричность не из-за того, что взяла на себя чужую вину – вину Коноплевой, а потому что промахнулась. Не убила Ленина, а только ранила, не выполнила святого дела. Не спасла эсеровского народовластия. Ставка всей ее жизни оказалась фальшивой.

На что же следует обратить особое внимание? На совпадение по времени покушений: на Урицкого – в Петрограде, на Ленина – в Москве. Канегиссер, убийца Урицкого, как и Каплан, вращался в эсеровских кругах, тесно связанных с разведками держав Антанты. Он, как и Каплан, предпочел остаться в истории террористом – одиночкой. Но если миф об одиночке – террористке Каплан развеян начисто процессом правых эсеров в 1922 году, Канегиссера такие сокрушительные разоблачения не коснулись. Но они грядут. Они – не за горами. Все тайное, рано или поздно, становится явным. Это стало аксиомой, не требующей доказательств.

В назидание потомкам Борис Савинков писал: "Не мы, русские, подняли руку на Ленина, а еврейка Каплан; не мы, русские, убили Урицкого, а еврей Канегиссер. Не следует забывать об этом…"

… Генеральная прокуратура России постановила возбудить производство по вновь открывшимся обстоятельствам дело Ф.Е.Каплан /Ройдман/. Из материалов уголовного дела N Н-200 по обвинению Каплан прокуратура, якобы, усмотрела, что следствие в 1918 году проведено ВЧК поверхностно: не назначались судебномедицинская и баллистическая экспертизы, не допрашивались свидетели и потерпевшие, не производились другие следственные действия, необходимые для полного, всестороннего и объективного расследования обстоятельств совершенного преступления.

Постановление Генеральной прокуратуры РФ – это бесплодная попытка российских радикалов и стоящих за ними международного сионизма и масонства задним числом обелить террористку Каплан, сделать её жертвой политических репрессий большевизма. Но убийца есть убийца. Покушение есть покушение, а не импровизация фанатика-одиночки. Не спонтанная прихоть неуравновешенной истерички… Не мгновенный всплеск порыва ненависти. Не проявление целомудрия и благородства. Это была акция широкого заговора контрреволюции, настойчиво и умело направляемого Западом против Октябрьской революции. Выстрелами Каплан в ее вождя реакция легализовала белый террор против Советской власти.

СВИДЕТЕЛЬСТВА ВРЕМЕНИ

ПОСТАНОВЛЕНИЕ СНК О КРАСНОМ ТЕРРОРЕ

Совет Народных Комиссаров, заслушав доклад председателя Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией о деятельности этой комиссии, находит, что при данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью; что для усиления деятельности Всероссийской чрезвычайной комиссии и внесения в нее большей планомерности необходимо направить туда возможно большее число ответственных партийных товарищей; что необходимо обеспечить Советскую Республику от классовых врагов путем изолирования их… что подлежат расстрелу все лица, причастные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам; что необходимо опубликовывать имена всех расстрелянных, а а также основания применения к ним этой меры.

Народный комиссар юстиции Курский.

Народный комиссар внутрених дел Петровский.

Секретарь Фотиева.

Москва, Кремль, 5 сентября 1918 г.

ИЗ СТЕНОГРАММЫ ЗАСЕДАНИЯ ВЕРХОВНОГО РЕВОЛЮЦИОННОГО ТРИБУНАЛА

ТИМОФЕЕВ:Произошло покушение на Ленина. Мы с Гоцем читали в газетах. Фамилия Каплан мне ничего не говорила. Я только смутно вспомнил, что Каплан была каторжанкой. Сидевшие в Иркутской тюрьме как-то рассказывали о бессрочнице, почти слепой анархистке Каплан.

КРЫЛЕНКО:Ваше мнение о Каплан? Как вы ее оцениваете?

ТИМОФЕЕВ:Каплан для меня человек воли, которая с уверенностью непоколебимого революционера довела свое дело до конца, вплоть до своей смерти… Каплан старалась, оставшись, очевидно, без поддержки, всюду и везде найти себе поддержку.

КОНОПЛЕВА:Гоц дал честное слово Семенову, что террористический акт против Ленина будет признан. Такое же заверение Донской дал эсерке Каплан. Она, да и все боевики, были убеждены, что действует от имени ЦК ПСР. Каплан думала, что покушение на Ленина обеспечила себе особым договором. Она не только искала, но и нашла поддержку своих устремлений в лице высших руководителей ЦК ПСР – Гоца и Донского.

РАТНЕР ЕВГЕНИЯ:Я лично Фанни Каплан не знаю. Может быть, опишете ее наружность.

ПЯТАКОВ:Мы карточку покажем.

РАТНЕР ЕВГЕНИЯ:Мне не нужна карточка. Пусть гражданин Дашевский опишет ее наружность: брюнетка или блондинка, бледная или румяная?

ДАШЕВСКИЙ:Румяного впечатления у меня не осталось.

РАТНЕР ЕВГЕНИЯ:Полная или болезненная?

ДАШЕВСКИЙ:Не полная, может быть, болезненная.

РАТНЕР ЕВГЕПИЯ:Я имею основания подозревать, что вы путаете ее с другим лицом.

ДАШЕВСКИЙ:Нет, я ее хорошо помню. Встречал много раз, беседовал… Хотя описать наружность, черту за чертой, не берусь.

Берегите Ленина

Решение о расстреле эсерки Ф.Каплан принималось ВЦИК и ВЧК в исключительно накаленной обстановке. Повсюду проходили митинги. Трудящиеся требовали суровой расправы над контрреволюционерами. Так, члены казачьего комитета при ВЦИК писали: «Покушавшимся на жизнь вождя трудового народа, а следовательно, на весь народ и его завоевания, не может быть пощады».

Рабочие-металлисты Москвы требовали ареста всех контрреволюционных офицеров, объявления партии правых эсеров и идущих с ней вместе предателей революции вне закона, немедленного "истребления покушающихся на Советскую власть вообще и ее вождей, в частности".

В резолюции собрания железнодорожных рабочих ст. Тумская, Московско-Нижегородской ж.д. и крестьян окрестных деревень говорилось: "… На террор против наших вождей Ленина, Урицкого мы объявляем массовый террор против контрреволюционной буржуазии и ее приспешников – правых эсеров и их компании".

"Тебя ранила контрреволюция, – писали рабочие Тульского оружейного завода, – беспощадная же борьба и смерть контрреволюционерам…"

Крестьяне 1-й Лопуховской волости Камышинского уезда Саратовской губернии желали В.И.Ленину быстрейшей "поправки для окончательного подавления угнетателей трудящихся". Выражали глубокое чувство ненависти к обезумевшему врагу, дерзнувшему напасть на вождя угнетенных. "Мы с вами"– заявили они.

Вятские рабочие – печатники писали в ЦК партии, ВЦИК, Совнарком: "Берегите Ильича как мозг, как сердце, как волю рабочего класса".

Рабочие Московской парфюмерной фабрики "Ралле", выражая глубокое возмущение по поводу разбойничьего покушения на В.И.Ленина, требовали немедленного усиления красного террора. "Пробил час, – заявили они, – переходить от слов к делу".

"Пусть помнит ненавистная буржуазия, – писали В.И.Ленину учителя Вытелесской сельской школы, – что их гнусные поступки только оплачивают нас".

Гнусным злодеяниям врага была потрясена Красная Армия. Бойцы, командиры и политработники Восточного фронта писали, что раны Владимира Ильича – их раны и его физическая боль жжет огнем их сердца больше, чем вражьи пули.

Бойцы, командиры и политработники Красной Армии, требуя, как и все трудящиеся суровой кары для террористов, давали клятву В.И.Ленину усилить бдительность, до конца разгромить внутреннюю и внешнюю контрреволюцию.

"Помню день, – вспоминал член коллегии ВЧК М.С.Кедров, – день получения на фронте потрясающего известия о ранении Ильича. Дрогнул фронт…

Но то был миг. И вспыхнул огонь в каждом бойце, и огненной волей покатилась по необъятному фронту непоколебимая клятва… Отомстим! Победим!".

Латышские стрелки просили В.И.Ленина крепиться. "Наша беспредельная преданность Вам и готовность умереть за социальную революцию, – писали они, – да придаст Вам силы победить болезнь".

Матросы волжской флотилии заверяли В.И.Ленина: "Клянемся своей честью революционных моряков мстить предателям не из-за угла, как они, а в открытой революционной борьбе и до тех пор не сложим оружия, пока не сотрем с лица земли гнусных предателей и убийц".

– "Мы знаем, – говорилось в письме бойцов 5-й роты 3-го Московского советского палка, – что раны твои лечат самые лучшие товарищи – врачи-коммунисты…, а душу твою будем лечить мы, красноармейцы: мы знаем какие ей нужны лекарства. Первое лекарство – уничтожение буржуазии; второе лекарство – уничтожение белой гвардии, попов, правых эсеров, меньшевиков; третье лекарство – сокрушение банд, очищение Сибири от них для взятия хлеба оттуда, который нужен нам; четвертое лекарство – продолжать начатое дело до конца, до полного уничтожения своих врагов… Мы все стоим на своих постах".

12 сентября 1918 года В.И.Ленин получил телеграмму от красноармейцев 1-ой армии Восточного Фронта о взятии его родного города – Симбирска. "Это ответ на Вашу рану, а за вторую – будет Самара", – писали Владимиру Ильичу бойцы.

Комиссар Центрального телеграфа Иван Федорович Тимаков, доставивший телеграмму Владимиру Ильичу, впоследствии вспоминал: "Протягиваю телеграмму."О, совершенно замечательные вести! – восклицает Ильич. – Спасибо вам, товарищ…" – Я машинально отвечаю: "Не за что, Владимир Ильич…" – "Как так не за что? – смеется он. – Да за такое сообщение можно и расцеловать…"

В ответной телеграмме В.И.Ленина Пензенскому губисполкому и Реввоенсовету 1-й армии говорилось:

"Взятие Симбирска – моего родного города – есть самая лучшая повязка на мои раны. Я чувствую небывалый прилив бодрости и сил. Поздравляю красноармейцев с победой и от имени всех трудящихся благодарю за все их жертвы."

12 сентября 1918 года В.И.Ленин принял делегацию бойцов 38-го Рогожско-Симоновского полка.

Мандат на свидание с Лениным подписал комиссар полка С.И.Моисеев, старый партиец, которого Владимир Ильич знал по подпольной работе и в эмиграции.

В мандате указывалось, что красноармейцы товарищи Михайлов, Баумфельд, Яковлев, Кузнецов, Выскребенцев и Горохов делегируются в Кремль для передачи резолюции 38-го Рогожско-Симоновского советского полка товарищу Ленину.

Встретила делегатов Надежда Константиновна. Провела без задержки к Владимиру Ильичу. Михайлов, Горохов и Кузнецов передали горячие приветы и желание всех бойцов полка быстрее отправить их на фронт.

Вернувшись в казармы и встретив комиссара полка С.И.Моисеева, Михайлов, все еще находившийся под неизгладимым впечатлением от встречи с Лениным, взволнованно сказал:

– Ну, товарищ комиссар, сподобились! Повидали нашего дорогого Ильича, потолковали…

И неловко, по-мужски вытер повлажневшие веки.

– Уход за Владимиром Ильичем хороший. Самочувствие – на подъеме. Моисеев слушал красноармейца Михайлова и подчас затруднялся, где он передавал сказанное Владимиром Ильичем, а где излагал собственные мысли.

– Лежит Владимир Ильич во всем чистеньком, – уверял комиссара Михайлов. – Кроватка у него беленькая. И Надежда Константиновна около сидит.

И комиссар и весь личный состав 38-го пехотного Рогожско-Симоновского полка верили: со здоровьем В.И.Ленина будет все в порядке. Хирург Б.С.Вейсброд, принимавший участие в лечении В.И.Ленина вспоминал, что едва почувствовав себя сносно, В.И.Ленин стал нарушать советы и предписания врачей. Однажды Вейсброду пришлось по просьбе М.И.Ульяновой позвонить по телефону на заседание Совнаркома, чтобы заставили уйти Владимира Ильича.

– Ничего не можем сделать, – ответил Я.М.Свердлов. – Единственный выход – закрыть сейчас заседание.

Просматривая в эти дни газеты, В.И.Ленин обратил внимание на заголовки и "шапки" такого типа: "Ленин борется с болезнью. Он победит ее! Так хочет пролетариат. Такова его воля. Так он повелевает судьбе!"

В.И.Ленин говорил В.Д.Бонч-Бруевичу: «Это что такое? Как же вы могли допустить?.. Смотрите, что пишут в газетах?.. Читать стыдно. Пишут обо мне, что я такой-сякой, все преувеличивают, называют меня гением, каким-то особым человеком, а вот здесь какая-то мистика… Коллективно хотят, требуют, желают, чтобы я был здоров… Так, чего доброго, пожалуй, доберутся до молебнов за мое здоровье… Ведь это ужасно… И откуда это? Всю жизнь мы идейно боролись против возвеличивания личности, отдельного человека, давно порешили с вопросами героев, а тут вдруг опять возвеличивание личности! Это никуда не годится. Я такой же, как и все.»

Лечили Владимира Ильича прекрасные доктора. Чего же больше! А тут он заметил, что его стали выделять. Он поразился поднятой в прессе шумихе. Не подозревал, что причинил столько волнений и беспокойства повсюду. Распорядился сейчас же это прекратить, никого, конечно, не обижая.

Владимир Ильич попросил Владимира Дмитриевича вызвать к нему Ольминского и Лепешинского. Он решил поручить им вместе с Бонч-Бруевичем объехать все центральные журналы и газеты. И передать, чтобы они умненько прекратили "курить" ему фимиам. Заняли бы страницы печатных органов более интересными и более актуальными материалами. Б.Д.Бонч-Бруевич без возражений выслушал В.И.Ленина. И все же счел своим долгом напомнить ему, что не только редакции центральных журналов и газет, но и Управление СНК осаждается бесконечными телефонными звонками, письмами, телеграммами, депутациями от фабрик и заводов, профессиональных союзов. Все хотят знать о здоровье Владимира Ильича. Это всеобщее, всесоюзное жаление рабочих, крестьян и красноармейцев. Моряки постановили выслать с боевых кораблей воинские наряды для его личной охраны…

– Все это в высшей степени трогательно, – сказал Владимир Ильич. И когда прибыли Ольминский и Лепешинский, нетерпеливо напутствуя их, приговаривал:

– Поезжайте, поезжайте!.. Шутки в сторону. Вопрос-то серьезный: надо сейчас же прекратить это возвеличивание личности…

Несколько часов потратили Бонч-Бруевич, Ольминский и Лепешинский на поездки в редакции газет и журналов. "Вернулись в Совнарком, – вспоминал В.Д.Бонч-Бруевич. – Владимир Ильич был у себя дома. Тотчас же принял нас и очень серьезно выслушал о решениях редакций.

– А за газетами все-таки посматривайте и давайте всем, особенно фабрично-заводским, нужные указания.

На другой же день газеты были все в другом тоне, и Владимир Ильич более не поднимал этого вопроса".

Вопрос о личной охране В.И.Ленина в те дни беспокоил всех трудящихся Страны Советов. Как таковой, официальной охраны фактически не было. Каждый раз она поручалась различным организациям и людям. Постоянно она вменялась только шоферам, которые возили Владимира Ильича.

"До ранения охрана была весьма проблематична, – вспоминала Н.К. Крупская. – Ильич был к ней непривычен, да и она еще неясно представляла себе, что ей делать, как вести себя".

Нередко вопрос о личной охране В.И.Ленина, о повышении революционной бдительности возникал на проходящих в Москве рабочих митингах.

Газетные отчеты о них сохранили для нас живое рабочее слово – прямое, смелое, порой грубоватое, проникнутое подлинно пролетарской ненавистью к врагам. Рабочее слово – полное суровой, но искренней любовью к Владимиру Ильичу, заботой о его жизни и здоровье. "Правда" так описала нелицеприятную беседу рабочих на одном из митингов с оратором МК РКП/б/.

"Пока гром не грянет, мужик не перекрестится". Так и вы: толкуете все время о белогвардейцах, контрреволюционерах, гражданской войне, о врагах, действующих исподтишка. Как же вы при всем этом выпускали Ленина на митинг? Мало ли какая сволочь может туда пробраться! Вашего брата надо было вздуть как следует…

– Что он тебе – шутка! Добровольно голову на плаху кладут…

– Мало ли ему работы. Газеты есть: два слова написал – и то довольно.

– Надо бы на чрезвычайку нажать… Уж такое разгильдяйство, прямо слов нету…

– Выбираем, выбираем, а что они там делают – неизвестно.

– Хоть иди да сам берись.

– Отчет требовать надо…

Наконец докладчику удалось перекричать:

– Да что вы на меня напали? Подите сами, запретите ему ходить на митинги – так он вас и послушает.

– И послушает!.. Как не послушает, обязан послушать. Как мы его слушаем, так и он…

– Не для себя требуем, для дела… Не двадцать человек, а один он, ну и береги…

– Поди ты, одного выпускают, черти этакие!

– …Конечно, он пойдет, к своим идет, так ты его обереги как следует.

– Не надо идти, совсем не надо, коли враг на каждом углу…"

Только после покушения Каплан на жизнь В.И.Ленина была организована его личная охрана. Ее составили бойцы – свеаборгцы из особого отряда ВЧК: братья Дунц, Цируль, Интэ, Звирбул, Звейзгнэ, Пизан, Слесарев, Стаклис, Роберт и Арвид Габалины, Рубашевский, Чебанов, Эрман, Хейфиц, Озолин и другие.

Комендант Московского Кремля П.Д.Мальков писал: "Вообще вплоть до злосчастного покушения Каплан Ильич всюду ходил и ездил один, категорически возражая против того, чтобы его сопровождала охрана". Только после покушения В.И.Ленин вынужден был подчиниться настояниям товарищей и дать согласие на организацию охраны.

В охране первоначально было двенадцать человек. Дежурство чекисты несли круглосуточно. Днем количество дежурных сокращалось, в сумерках и ночью увеличивалось.

Организацией охраны Владимира Ильича занимался Яков Христофорович Петерс. Всех чекистов, назначенных на охрану Председателя Совнаркома, он знал лично. Но счел нужным еще и еще раз с каждым побеседовать, сказать, что никто не воспрещает чекистам спросить о чем-нибудь Ильича. Он всегда ответит. Никогда не будет в претензии. Но надо помнить, что, углубившись в свои думы, он ведь продолжает работать. И никто не имеет право ему мешать. Задача и обязанность охраны – ни на секунду не упускать Владимира Ильича из виду.

Первое время чекисты не очень-то хорошо понимали, как нужно себя держать. Каждый стремился быть ближе к Ленину, маячил перед его глазами без надобности. Очевидно это вело к тому, что охрана чаще, чем это было нужно, сталкивалась с Владимиром Ильичем во время его прогулок, особенно, когда он бывал в Горках. И тем не менее он был в общении с чекистами чрезвычайно прост… И все же некоторые чрезмерно усердные члены охраны перебарщивали. Неотвязно следовали за Лениным. Он пожаловался Петерсу:

– Какое я преступление совершил, что каждый мой шаг контролируется? Вам это тоже было бы неприятно.

Петерс понимал Владимира Ильича. Не оправдывал чекистов. Сказывалось отсутствие какого-либо опыта. И все же решительно заметил, что охрана отвечает за Ленина перед партией и государством головой.

Петерса поддержал Дзержинский. Он сказал Владимиру Ильичу:

– Мы не имеем права пускать вас одного куда бы то ни было – таково постановление Центрального Комитета партии. Как видите, нас научили.

Владимир Ильич поморщился. Примирительно махнул рукой. Ему никогда не были свойственны ни подозрительность, ни тщеславие.

"Он не оскорблял пренебрежением слабого, – вспоминала Л.А.Фотиева, – умел ценить и беречь чувство собственного достоинства каждого работника".

Несмотря на то, что ранения в полной мере давали о себе знать ежеминутно, Владимир Ильич находился в бодром настроении, был общителен. Всем своим видом он подчеркивал веру в скорое и окончательное выздоровление. Делался все смелее, все подвижнее. Часто разговаривал с чекистами. Любил молодых людей. Возлагал на них в будущем большие надежды.

Радовало Владимира Ильича начало перелома во всей окружающей обстановке. Стало резко меняться положение на фронтах гражданской войны. Так, 3 сентября 1918 года в Казани восстали рабочие против захвативших власть чехословаков и правых эсеров, 9-го – Красная Армия освободила Грозный и Уральск, 12-го – Вольск и Симбирск. 17-го-Хвалынск, 20-го – Чистополь, 7 октября – Самару. Поворот в пользу Советской власти был несомненный.

15 сентября, по сообщению газеты "Беднота", Владимиру Ильичу передали портрет Карла Маркса, нарисованный художником – самоучкой, рабочим петроградского завода "Старый Лесснер" П.Г.Лотаревым. Подарок поднесен от имени и по желанию всего Петроградского Совета. Ленин был очень рад такому подарку.

А.И.Искина, работавшая в аппарате Совнаркома сначала делопроизводителем, а затем секретарем, вела регистрационную книгу памятных подарков, поступавших в Кремль на имя В.И.Ленина, когда познакомилась с заметкой" Бедноты", сказала:

– Известно, что Владимир Ильич, все подарки, которые он получал от рабочих и крестьян, неизменно передавал в музеи, библиотеки, детские дома, санатории, рабочие клубы, школы. Только дар питерцев оставил в своем кремлевском кабинете.

История этого подарка рассказана членом КПСС с 1907 года В.П.Шуняковым. Коммунист-подпольщик Петр Лотарев сперва предназначал написанный им портрет Карла Маркса Выборгскому Совету. Но портрет так всем понравился, что было единодушно решено, как гласит дарственная надпись, преподнести его "Дорогому товарищу и учителю В.И.Ленину-Ульянову от Петроградского Совета рабочих и красноармейских депутатов".

Портрет доставили в кабинет Я.М.Свердлова. Договорились передать его В.И.Ленину 17 сентября на очередном Заседании Совнаркома. Но к Якову Михайловичу неожиданно заглянул Владимир Ильич. Застал Шунякова. Узнал старого питерца. Тепло поздоровался. Спросил, по каким делам он находится у Свердлова, да еще в нерабочее время. И шутливо добавил: "Если не секрет". И увидел стоящий на полу у стены позади Шунякова портрет Карла Маркса.

"Подавшись вперед, – вспоминал В.П.Шуняков. – он воскликнул: "Какой чудесный портрет!" – и вопросительно тряхнув головой, спросил, не за этим ли я приехал в Москву и не об этом ли вел таинственные разговоры с Яковым Михайловичем. Застигнутый врасплох, я ответил одним словом: "Да!"

– Ну и что же, – продолжал он, – порешили с Яковым Михайловичем" поднести эти дорогие для меня подарки петроградцев в более торжественной обстановке с выступлением на заседании Совнаркома? Так я вас понимаю.

Я ответил утвердительно.

– И, конечно, – проложил он, – все это сделать по совету и с благословения Якова Михайловича… Яков, я очень признателен за ваше ко мне сердечное отношение, но убедительно прошу вас не создавать такого рода шумных почестей, не заслуженных мною, кстати, и несвоевременных торжественных встреч… А вас, дорогой товарищ Шуняков, я буду просить передать петроградцам мою искреннюю товарищескую признательность и благодарность за проявленную дружескую и товарищескую память обо мне…"

В дни выздоровления произошла встреча с Алексеем Максимовичем Горьким. Разговор шел о классовой борьбе в стране, о роли крестьянства в революции и политике Советской власти по отношению к нему, об интеллигенции. Владимир Ильич сказал Алексею Максимовичу: