Текст книги "Призванный хранить"

Автор книги: Николай Буянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Действительно, волк, подумал Антон, ощутив внезапный холодок под ложечкой. Он вдруг заметил седину в волосах Заура – тонкие серебряные нити возле висков. Правда, их было немного, и белой, как лунь, его голова станет ещё нескоро. Если вообще станет: такие, как он, редко доживают до глубокой старости. И уж совсем редко умирают в собственной постели.

Заур молчал – молчали и остальные. Только Лоза, не выдержав, хотел спросить о чём-то, но жёсткосердный Тор легонько шлёпнул его по затылку: тихо, мол, не видишь – командир думает.

– Нужен пленник, – наконец произнёс Заур. – Лоза и ты, чужеземец, останетесь здесь. И ни шагу без моего разрешения, ясно?

– Послушай, почему он сказал так странно: «другие лазы»? Когда я спросил его, кто разрушил город...

Лоза посмотрел на Антона, вникая в суть вопроса.

– А, вот ты о чём... Да. Я слышал, что Ганджу и вправду разрушили лазы. Те, что переметнулись на сторону монголов.

Он помолчал.

– Тимур несколько раз пытался штурмовать город, но только терял своих воинов. Тогда он пришёл в селение лазов, которые остались в северных предгорьях, по ту сторону перевала. Уж не знаю, что он им пообещал: денег, пайцзу в знак милости... Только они в конце концов согласились. Одни – из страха, другие и вправду рассчитывали, что хан наградит их за службу... Они предали своих. Защитники, увидев, что против них воюют их соплеменники, растерялись. А потом монголы ворвались в город и принялись рубить всех подряд: и тех, кто помогал им, и тех, кто оборонял город. Царь Сафо, не желая попасть в плен, бросился на собственный меч... Так что Заур не соврал: лазы здесь действительно дрались против лазов. Верится с трудом, да?

Антон не ответил. Только подумал: ну почему же. Всё до боли знакомо: сосед убивает соседа, брат берёт обрез и стреляет в брата, сын заказывает богатого отца, который что-то зажился на свете – во все времена не было врагов непримиримее.

– Неужели целый народ исчез? – тихо спросил он.

Лоза пожал плечами.

– Ну, кое-кто уцелел. Кто-то не поверил Тимуру и спрятался в горах, кто-то ушёл к Великому морю, или к хазарам, или в другие крепости. В войске нашего харал-гаха Османа тоже есть трое из племени лазов. – Мальчишка презрительно сморщил нос. – Я их видел: воины из них никудышные. Будь я предводителем – выгнал бы таких взашей... Мы, кингиты, – другое дело. Мы становимся воинами с рождения. И никто из нас – ни один! – никогда не стал бы служить Тимуру.

– Так уж и ни один? – недоверчиво хмыкнул Антон.

И тут же пожалел об этом, потому что оскорблённый в лучших чувствах Лоза чуть не схватился за кинжал.

– Не веришь?!

– Верю, верю, – испуганно сказал Антон. – Успокойся. Тихо, кто-то идёт...

Юноша вгляделся в темноту и радостно выдохнул:

– Наши...

«Язык» был здоровенным – ростом, пожалуй, с Заура, которому совсем не маленький Антон доставал лишь до уха, и гораздо шире в плечах. Как только ухитрились завалить такого бугая?..

Голову пленника закрывал мешок, мощные руки в буграх мышц были стянуты верёвкой за спиной, у бедра издевательски покачивалась кривая сабля, спрятанная в ножны. Кажется, у японских самураев считалось высшим шиком пленить противника, оставив ему меч на поясе: таскай, мол, мне твоя железка не страшнее зубочистки. Здесь, видимо, придерживались похожих обычаев.

Заур непочтительно пнул монгола коленом под зад, тот сослепу ткнулся лбом в чахлую сосенку, взвыл и сполз на землю. Тор Лучник сдёрнул мешок с его головы и сплюнул сквозь выбитый передний зуб. И у него, и у Заура на лице была написана странная брезгливая ярость, словно не вражеского «языка» добыли, а случайно раздавили в ладони мокрицу. Антон посмотрел на пленника и вдруг сообразил, что перед ним – не монгол, хоть и одетый по-монгольски. Чертами лица, невысокими скулами, разрезом глаз и формой носа он скорее напоминал не степняка, а горца – грузина или абхазца. Или...

– Або, – тяжело произнёс Заур. – Не думал, что мы встретимся вот так.

Пленник взглянул снизу вверх, глаза его вдруг расширились, почти суеверный ужас заплескался в них, словно осеннее море... Он попятился, сидя на заду и судорожно перебирая ногами, и просипел:

– Заур, ты?!

Он отполз бы и дальше, но помешало деревце. Он упёрся в него спиной и выкрикнул:

– Я не хотел! Не хотел им служить, меня заставили! Ты не знаешь... Меня били плетьми, пока я не согласился...

– Били? – негромко спросил Заур. – А потом, значит, раскаялись и подарили шёлковый халат?

А откуда ожерелье у тебя на шее? Только лазы делают такие узоры на бусинах. Ты снял его с убитой, ведь так? Когда вы грабили город...

Пленник подавленно молчал. Ожерелье из нежных желтоватых бусин и вправду странно смотрелось на его мощной груди. Как он, поди, радовался изящной дорогой вещице, срывая её с мёртвой женщины, как любовался на себя, глядясь в маленькое бронзовое зеркальце... Теперь бусы безжалостно терзали его шею, точно злобные болотные пиявки. Або сделал движение, словно пытаясь прикрыть их ладонями, спрятать от посторонних глаз, но руки были связаны за спиной.

– Заур, – всхлипнув, прошептал он. – Мы ведь с тобой из одного селения, мой дом стоял справа от мельницы, возле ручья с плотиной... Я пил вино на твоей свадьбе, а моя сестра Этери была подружкой твоей невесты... Ты помнишь, Заур?

Заур с трудом разлепил спёкшиеся губы. И сказал без всякого выражения:

– Моя жена Гульнара погибла, когда отряд монголов напал на селение. И твоя сестра Этери тоже, я сам похоронил их рядом, в одной могиле. Я многих похоронил в тот день – к вечеру я уже не мог держать заступ в руках. Жаль, что ты не знал этого, Або.

И Або заплакал. Слёзы текли по его щекам, что тоже не вязалось с его обликом: у него было красивое мужественное лицо – резко очерченное и словно опалённое горным солнцем – и очень пропорциональное тело. Тело настоящего воина. Наверное, Лоза всегда глядел на него с восхищением и думал: вот когда я вырасту...

– Так он тоже кингит? – тихонько спросил Антон.

Лоза не ответил. Глаза его были пустыми. В них не было ни боли, ни обиды, ни ярости. Вообще ничего.

– Где царевич аланов? – сухо спросил Заур. – Он ещё жив?

– Жив, жив, – заторопился Або. – Его поселили в белой юрте, неподалёку от ханского куреня[9]9
  Курень (от монг. kurren) – несколько юрт, поставленные вокруг одной, где живёт предводитель.


[Закрыть]. Я могу показать...

Тор Лучник нахмурился.

– Разве он не в яме? И его не бьют палками?

– Что вы! Хан обращается с ним как со знатным заложником и каждый вечер приказывает доставить его к себе в шатёр для чаепития и беседы...

– Кто его охраняет?

– Десять тургаудов из личной сотни Тохтамыша. Они сменяются дважды за ночь. – Або умоляюще посмотрел на Заура. – Отпусти меня. Я рассказал тебе правду, клянусь!

– Когда была последняя смена?

– В полночь.

– А следующая?

– На рассвете... Но вы не пройдёте мимо них без золотой пайцзы! Даже повар не может приблизиться к белой юрте – еду царевичу относит кто-то из стражников...

Заур повернулся к Тору и вполголоса произнёс:

– Полночь была давно. А рассвет близко.

Тор понятливо кивнул.

– Стража, конечно, не спит. Но она устала – руки не те, и глаза видят хуже. Ты прав, лучшего времени не будет. Вот только – справимся ли мы вдвоём?

– Втроём. – Лоза в волнении вскочил на ноги и стиснул рукоятку кинжала. – Вы должны... Вы обязаны взять меня с собой!

Заур промолчал. Тор крякнул и положил мальчишке руку на плечо.

– А кто присмотрит за лошадьми?

– Вот он. – Лоза кивнул на Антона.

– Нет, – резко возразил Заур. – Он чужеземец, и мы ничего о нём не знаем. Правда, он хорошо показал себя в бою, но... Этого недостаточно. Поэтому он будет присматривать за лошадьми, а ты – за ним.

Антон собрался было оскорбиться, но Тор исподтишка сунул кулак ему под нос.

– Но я... – начал Лоза.

– Ты воин, – сказал Заур. – И ты должен помнить об этом.

Он присел возле заплечного мешка, вынул оттуда глиняную чашку, перевязанную сверху тряпицей. В чашке оказалась сажа. Заур макнул туда указательный палец и принялся сосредоточенно рисовать на лице чёрные полосы. Тор несуетливо последовал его примеру. Ну чисто спецназ, восхитился Антон. И услышал робкий голос Або:

– Что вы сделаете со мной? Заур, ты ведь не сможешь меня убить? Вспомни, мы с тобой из одного селения...

– Я помню, – коротко отозвался тот.

Поднял голову и встретился взглядом с Тором.

Ни тот, ни другой не произнесли ни слова, но отлично поняли друг друга. Антону на секунду почудилось, будто Заур просил о чём-то своего товарища – молча, одними глазами. Тот сказал без выражения:

– Я не кингит. Мой отец был из абастов, а мать – из хазар... Да ты и сам знаешь.

Странно, подумалось Антону. С чего бы это Тору захотелось совершить экскурс в свою родословную? Или он оправдывается: я-де не имею с этим иудой ничего общего? Нет, непохоже...

И вдруг будто молния сверкнула в голове – видимо, подсказал тот, кто послал его в этот мир (Антону он представлялся в разное время по-разному: то белобородым стариком, этаким небожителем с предгорий Тибета, то резидентом неизвестной разведывательной сети с устало-благородным лицом Вячеслава Тихонова)...

У кингитов самым страшным и большим грехом считается убийство соплеменника.

А Тор не был кингитом.

Заур подошёл к пленнику сзади, вынул кинжал из ножен (Або испуганно отпрянул) и разрезал верёвку, стягивавшую его запястья.

Або изумлённо посмотрел на свои руки и прошептал, давясь слюной:

– Спасибо, брат...

– Не называй меня братом, – ровно сказал Заур.

– Да, да, прости... Ты вправду хочешь отпустить меня?

Заур покачал головой.

– Сейчас мы отправимся в лагерь монголов, чтобы спасти царевича Баттхара. Мы отвезём его в Тебриз, к царю Гюрли, и ты поедешь с нами. Там решат, как с тобой поступить.

И отвернулся. Равнодушно, даже беспечно. Чересчур беспечно, словно давая шанс...

Або нельзя было оставлять в живых – вот о чём говорил взгляд Заура, обращённый к Тору. Ничего нового и необычного в этом не было: при всех правителях, при любой общественно-экономической формации случайные свидетели – те, кто на беду свою коснулся секретной операции такого уровня, уничтожались без всякой жалости. Они натыкались на собственный нож во время эпилептического припадка, травились колбасой, погибали в автокатастрофе, падали с моста, с лошади, с велосипеда – суть от этого не менялась.

И Або прыгнул. Из немыслимого положения, оттолкнувшись одной ногой от земли, а другой – от дерева, метя основанием ладони в подбородок Заура.

Заур и не подумал защититься. Удар опрокинул его, и он упал спиной на камни, неловко (чересчур неловко) подвернув руку. Наверное, Або мог бы пустить в ход саблю – она до сих пор висела у него на поясе. Однако ему было не до того: он стремглав, как олень, уходящий от волков, рванулся прочь, к монгольскому лагерю. И в первый миг все застыли, не в силах помешать...

Вот он достиг протоки. Вот разбежался и прыгнул – увидел бы этот прыжок тренер олимпийской сборной по лёгкой атлетике – точно сдох бы от зависти. Або ведь почти перелетел через широкий ручей...

Скудного Антонова умения не хватило, чтобы заметить, как в руках Тора оказался лук. И как длинная стрела с орлиным оперением сорвалась в полёт с тугой тетивы. Только что-то свистнуло в воздухе – и Або вдруг с размаха ткнулся лбом в невидимую преграду. Он рухнул в воду посередине протоки, однако тут же вынырнул, ещё не веря в собственную смерть, потянулся к окровавленному наконечнику, навылет пробившему горло, но не сумел достать...

Тор молча опустил лук. Он знал, что правки не требовалось. Заур посмотрел на него и снова кивнул – на этот раз с благодарностью. Сегодня Господь был милостив к нему, не позволив убить соплеменника. Того, с кем жил в одном селении, кто гулял у него на свадьбе и с кем в день рождения первенца закопал в саду бочонок с вином. Он собирался выпить это вино через много лет, в тот день, когда его повзрослевший сын приведёт в дом молодую красавицу и скажет: «Это моя невеста, отец...»

Глава 6
БЕГ ПО КАМНЯМ

Они ушли перед рассветом.

Ни у кого из них, понятно, не было при себе часов – три века пройдёт, прежде чем человечество додумается до стрелок и циферблата. Поэтому Заур просто, без затей, глянул на небо и хлопнул Тора по плечу:

– Всё, пора.

Плечи Лозы дрожали, будто от холода. И губы тоже – он из последних сил старался скрыть это, но получалось плохо. Заур много лет был ему вместо отца.

– Ты ведь вернёшься, правда? – спросил юноша.

– Конечно, – отозвался Заур, как о чём-то само собой разумеющемся. – Выкрасть Баттхара – ещё не самое трудное. Вот идти потом с ним в крепость через три перевала – это будет посложнее, тут всякое может случиться.

Он взял парнишку за подбородок и пристально посмотрел ему в глаза. И Антон, наблюдавший эту сцену, подумал, что уверенность и спокойствие Заура – чуть-чуть напускные. Тот знал, что их предали – должно быть, ещё на взлёте, и Тохтамыш, которому был известен их маршрут (от кого, чёрт возьми?!), послал отряд им наперерез.

Хану не суждено было дождаться назад своего отряда. Лежат теперь его воины, да не под курганами в родной выжженной солнцем степи, а в чужих горах, под чужим небом. И никто не споёт над ними торжественной погребальной песни... Только, если вдуматься, это не имело особого значения. Давно пожелтевшая рукопись, которой ещё предстояло родиться на свет и которая сейчас покоилась у Антона на груди, обещала аланскому царевичу Баттхару доблестную смерть в монгольском плену. А это означало...

Странное чувство охватило его. Он смотрел на Заура, Лозу и Тора Лучника – таких же живых людей, как и он сам. Смотрел, как они кивнули друг другу (удачи, мол!) и двое бесшумно растворились в начинающей бледнеть тьме. Он точно знал, что видит их в последний раз: живые люди были уже, по сути, мертвы...

Интересно, что же будет дальше, думал Антон, искоса поглядывая на мальчишку – тот сидел на земле, обхватив руками колени, глядел туда, куда ушли его друзья, и до крови кусал губы. Что предпримут монголы, обнаружив и убив тех двоих? Видимо, прочешут местность, чтобы выяснить, нет ли поблизости кого-то ещё – да, на их месте он бы так и поступил. Сначала уничтожил бы диверсантов, а потом отправился на поиски их пристанища (благодаря западному кинематографу никогда не служивший в армии Антон был подкован в теории на четыре ноги). Они обыщут местность и неизбежно наткнутся на них с Лозой, причём Лоза не задумываясь ринется в схватку – ополчись на него хоть всё монгольское войско. Он не уйдёт ни за какие коврижки.

Сколько они продержатся? Минуту, от силы две. Потом Лозу убьют, и я останусь один.

Если вообще останусь.

Эта мысль (а что будет со мной?!) обожгла огнём. И родила другую, не менее «героическую»: надо бы двинуться поближе к лошадям. Пока монголы будут заниматься мальчишкой, можно успеть прыгнуть в седло и...

Он ощутил, как жаркая краска бросилась в лицо. Посланник из будущего, блин.

– Всё будет нормально, – как можно твёрже сказал он. – Они вернутся.

– Ты-то почём знаешь? – не оборачиваясь процедил Лоза.

– Знаю, – со значением ответил Антон. – Ведь недаром же вы спасли меня из-под лавины, верно?

– Верно, – пробормотал юноша, и его лицо немного смягчилось.

...Они оба вздрогнули, когда оттуда, из монгольского лагеря, донёсся полный ярости крик. Потом к нему присоединился другой, затем третий, заметались неясные тени меж юртами, дико заржали кони у коновязи...

– Началось, – сказал Лоза. – Живо, отвязывай лошадей!

Антон вскочил на ноги, а сердце, наоборот, камнем ухнуло вниз: он-то знал, что всё закончилось. Шум в ставке Тохтамыша мог означать одно: Заура и Тора Лучника обнаружили.

«Ты должен спасти царевича Баттхара, и тогда Копьё Давида объединит...»

Он горестно вздохнул. Прости меня, девочка, – похоже, я не оправдал твоих надежд...

– Вон они! – вдруг заорал Лоза уже в полный голос, не таясь.

Их было двое. Антон не верил собственным глазам, но ошибка исключалась: двое бежали через низину к протоке, прочь от монгольского лагеря. Один, повыше и поплотнее, бежал как-то странно скособочась и припадая на левую ногу – видимо, был серьёзно ранен, и не единожды. Второй, одетый в богатый меховой плащ, хоть и был цел и невредим, всё время отставал, и его приходилось чуть ли не волоком тащить за собой. Похоже, он был непривычен к бегу. И это был не Тор Лучник: того Антон узнал бы и в кромешной тьме. А теперь было почти светло: здесь, в горах, рассветы и закаты стремительны, и ночь перетекает в день быстро и незаметно, словно фокусник достаёт из шляпы белого кролика...

– Где же Тор, чёрт возьми? – напряжённо спросил Лоза.

Побледневший Антон молча вытянул руку, указывая направление. Там, слева из-за холма, из-за порушенной каменной башни-великана, наперерез беглецам летели галопом всадники. Заур оглянулся на бегу, смерил глазами расстояние...

– Не уйдут ведь, – в отчаянии прошептал Лоза.

Не уйдут, про себя согласился Антон. Через пару минут их догонят и окружат. И хорошо, если убьют сразу, не мучая. А я-то подумал было, что Господь сжалился и явил-таки чудо... Только давно уже всему миру известна нехитрая истина: нас много, а чудес – мало. На каждого и не хватит.

А потом они увидели Тора. Тот стоял на пути монголов, спокойный и неподвижный, даже царственный, напоминая обликом старый могучий дуб, выросший на просторе больше вширь, чем ввысь. Монголов был двадцать или тридцать – передние, издав гортанный вопль, уже взметнули сабли, привстав на стременах. Ещё миг – и сабли опустятся...

Тор хладнокровно поднял лук. И сильным движением, до правого плеча, натянул тетиву.

Антон, несмотря на опасность, забыл обо всём на свете. Лоза, кажется, тоже – оба они во все глаза смотрели на Тора, разинув рты в немом восхищении и ужасе: куда там было киношным Брюсу Уиллису вкупе со Шварценеггером... Там-то, перед камерами, легко палить из автоматов, зная, что патроны холостые, кровь бутафорская, что враги, согласно режиссёрскому замыслу, вовремя и красиво попадают, словно сбитые кегли, и встанут, едва прозвучит команда: «Стоп, снято!»

Здесь не было камер. Не было видно осветителей, не суетились ассистенты, не бегала вечно взволнованная девушка с хлопушкой, объявляющая дубль. Нельзя было перемотать плёнку назад – и передний монгол, на полном скаку вылетевший из седла со стрелой под сердцем, никогда больше не поднимется. И второй, вспахавший носом землю, и третий, застрявший ногой в стремени, – больше не встанут, не встанут, не встанут... Тор стрелял с размеренностью автомата Калашникова. И следующая стрела срывалась с тетивы прежде, чем предыдущая успевала найти цель (книжный штамп, в который Антон не верил, считая литературным преувеличением, а вот поди ж ты, довелось увидеть воочию и убедиться...).

Монголы летели вперёд, охватывая одинокого стрелка полукольцом. Шесть лошадей уже скакали по пожухлой траве без седоков, но остальные приближались с двух сторон, и даже мастерства Тора недоставало, чтобы успеть снова натянуть тетиву.

Он отшвырнул лук прочь и выхватил из-за пояса топор. Блестящее лезвие, покрытое чёрным узором, с шелестом описало круг, и ещё двое всадников с визгом рухнули на землю вместе с конями. Тор угрожающе оскалился, снова замахнулся... И тут на его голову обрушились сразу несколько страшных кривых сабель.

Опустились, ударили – и полетели дальше, не задержавшись.

Однако Тор продолжал стоять. Он не умер – он не мог позволить себе умереть прежде, чем Заур со своим спутником достигнут места, где их ждали Лоза и Антон. Кровь заливала его лицо, кто-то из монголов пустил стрелу на скаку, и она ударила Тора меж лопаток... Тот даже не обратил на это внимания. Сейчас его занимало лишь одно – и когда Заур наконец оказался в седле, Тор закричал.

Громко, победно, торжествующе... Так, что люди, кто находился по ту сторону гор, подняли головы, оторвавшись от своих мирных или немирных дел. И подумали: это отлетела душа великого воина. Того, о ком и через сто лет будут слагать легенды...

Тор упал лицом в траву, разбросав руки, словно собираясь обнять друга после долгой разлуки. Или – любимую женщину. Солнце над ним, не успев выйти на небосклон, вдруг, будто опечалившись чему-то, ушло за гору. И стало темно.

– Быстрее, – прохрипел Заур.

Он влез на коня с трудом: мешала глубокая рана в боку от чужого копья и рассечённое бедро. Правая рука бездействовала: в ней чуть ниже плеча – некогда выдернуть – торчал обломок стрелы.

Его новый спутник, великой ценой спасённый из монгольского плена, вскарабкался в седло не с большей сноровкой. Антон взглянул на него мельком и хмыкнул про себя: так вот ты каков, Баттхар Нади, сын Исавара, даря аланов.

Тот был молод. Почти до неприличия – и никак не ассоциировался с будущим правителем огромного народа-воина, где каждый чуть ли не с колыбели умеет скакать на коне и драться на мечах. Небольшой рост (фигуру было не разглядеть из-за расшитого узором аланского плаща), круглое лицо, ещё не лишённое детской припухлости, большие выразительные глаза, в данный момент расширенные от полноты свалившихся на голову впечатлений. Смоляные брови вразлёт – любая восточная (да и не только восточная) девушка гордилась бы такими бровями, ухаживала бы за ними, смазывала на ночь специальным гелем (если таковой существует в природе), а по утрам, закусив губу, выщипывала лишнее, сидя перед зеркалом в ванной... Такие же тонкие чёрные усики, словно приклеенные над верхней губой: а ведь девчонка получилась бы, кабы не эти усики, мелькнула несвоевременная мысль.

Мелькнула – и исчезла, некогда было размышлять.

И у Заура, которого прощальный крик Тора словно бритвой резал по сердцу, были сухие глаза и плотно сжатые губы. Не было времени даже вздохнуть о боевом друге, не то что прочитать молитву, как он того заслуживал.

Наверное, Заур впервые в жизни вытянул коня плетью – до сих пор он обходился лишь голосом и поводьями. Конь, ранее не знавший такого жестокого обращения, обиженно заржал и рванулся с места в бешеный галоп. Боже, как же летели они – четверо всадников – сквозь хлеставший по глазам зыбкий рассвет, как стучали копыта и коченели руки, державшиеся за раскалённые от скачки конские гривы! Только бы не выпасть из седла, твердил про себя Антон, как заклинание. Только бы не выпасть...

Расшитый узорами меховой плащ царевича маячил впереди. Баттхар тоже не слишком ловко держался в седле, но страх – оголтелый, нерассуждающий, суеверный – гнал его вперёд, заставляя бестолково колотить по крупу коня, который и без того вкладывал в скачку все силы.

А Заур отставал. Временами он, кажется, терял сознание и приникал к лошадиной шее, и только воинская выучка не позволяла ему упасть под копыта. Лоза сбавил темп, приблизился к нему, чтобы поддержать на скаку... Тот сердито, даже зло выкрикнул:

– Не смей! Слышишь, не смей думать обо мне! Сейчас главное – царевич!

По пыльным щекам Лозы протекли две влажные дорожки. То ли ветром высекло, то ли...

Антон оглянулся. Монголы медленно, но приближались – уже можно было рассмотреть грязный и местами порванный халат на нукере, что скакал впереди всех, его белые от ярости глаза и оскаленный рот... Они никогда не моются, сказала девушка-аланка, с которой Антон повстречался на берегу Чалалат, на перекрёстке двух сопредельных миров. Они боятся смыть с себя удачу в бою, боятся, как бы кровожадный бог Сульдэ не отвернул прочь свой лик...

В руках у нукера появился лук. Он прицелился и выстрелил на полном скаку, но стрела не долетела, зарылась в землю где-то позади беглецов. Жалко, Тор не видел этого выстрела, мелькнуло в голове Антона. Вот бы посмеялся...

– Влево! – крикнул Заур. – К скалам!

Цепочка зелёных холмов – предгорья Сванетии – окаймляла широкую равнину с запада. Пологие, удобные для лёгких пеших прогулок холмы, покрытые тисом, могучими соснами и пихтами, с противоположной стороны почти вертикально обрывались вниз, точно великан рубанул по живому громадным мечом. Знакомые места, отрешённо подумал Антон, поворачивая коня. В последний раз, помнится, мы приезжали сюда на автобусе из Лайлы – на тамошней турбазе был отличный бар с бильярдом и боулингом. Светка Аникеева обожала гонять шары – это позволяло ей демонстрировать окружающей публике свои ягодицы. Зимой база работала как горнолыжный курорт и была под завязку набита богатенькими нуворишами, поднявшимися на торговле фруктами, и их сучками-фотомоделями – все как один в обязательной упаковке из «фишеровских» карзинговых лыж, ярких, как куртки дорожных рабочих, спортивных костюмов и горных очков «Turbo-CAM» по сто пятьдесят баксов за пару. Летом же там было почти пусто: нувориши косяками отлетали на Канары, прихватив своих сучек-моделей, остальное население великой страны осёдлывало картофельные поля, грядки с капустой, морковкой и огурцами. Горный туризм в первоначальном виде – с рюкзаками и ледорубами – медленно приходил в упадок. Редкие группы альпинистов, мечтающих покорить Местию и Ходжали, забрасывал сюда, как в промежуточный лагерь, рейсовый автобус с вечно пьяным водителем, и на три-четыре дня долина вновь оживала, превращаясь в некий диковатый вещевой рынок: хитроглазые осетинки вываливали перед туристами свитера из козьей шерсти, носки, рейтузы и варежки ручной вязки, степенные горные мужчины тащили бутыли с чачей, сыр, виноград и почему-то запчасти к иномаркам. Странно, но где-то в глубине души Антон ожидал увидеть знакомое: главный корпус с подъездной аллеей, пустующий постамент, на коем, по утверждению старожилов, не так давно ещё красовался бюст отца народов, длинное, словно пулемётная лента, стеклянное здание столовой-бара-ресторана, финские домики для обслуги и подъёмник с уютными креслицами. И – штормовки, рюкзаки, спортивные шапочки... Былое вавилонское столпотворение.

Стрела пропела над самым ухом, возвращая в действительность. (Кой чёрт «действительность»?!) Вперёд пути не было: зелёная долина упиралась в скальную гряду, и забраться по ней можно было, лишь имея альпинистское снаряжение. Так же неприступно выглядела и западная стена – было полное впечатление, будто они с разгона влетели на дно гигантской кастрюли. Однако Заур, видимо, знал, как выбраться из неё, не угодив в суп. Меж двух рыжеватых скал, почти касающихся вершинами, открывалось ущелье – такое узкое, что заметно было лишь с определённой точки. Вдоль него круто вверх уходила каменистая тропа, похожая на серую гадюку. Нечего было и думать подняться по ней с лошадьми...

Заур соскочил с седла, жестоко припав на рассечённую ногу. На краткий миг он коснулся шеи своего коня – будто прощаясь с боевым товарищем. Да, наверное, так и было. Снял уздечку и шлёпнул коня по крупу, отгоняя от себя прочь. Лоза с Антоном, ни слова не говоря, последовали его примеру. Царевич Баттхар замешкался, но тут уж Антон, наплевав на классовые различия, чуть ли не за шкирку сбросил его с лошади и непочтительно подтолкнул в спину: шевелись, мол, фуникулёр ещё не изобрели...

Они едва успели юркнуть за камни и затаиться, вжавшись телами в землю. Царевич, похоже, впервые попавший в подобный переплёт, возбуждённо пытался то расспрашивать своих спасителей, кто они такие и почему не обеспечили должного комфорта при путешествии, то командовать – но тут донельзя раздражённый Заур взглянул на него с такой яростью, что Баттхар затих на полуслове. Монгольские всадники кружили под самыми скалами – так близко, что можно было легко добросить до них камень.

Их предводитель – рослый и болезненно худой, верхом на дымчато-сером иноходце, в дорогой броне и с длинным шрамом, пересекающим лицо, зло поигрывал плетью. Его буквально душила ярость, и он чуть не зарубил своего подручного, доложившего, что беглецы исчезли из-под носа. Лошадей их удалось поймать: те мирно паслись неподалёку и ещё не остыли от бега. С одним конём – чёрным как смоль аргамаком – пришлось повозиться: он никак не желал подпускать к себе чужих...

Может быть, они обернулись птицами и улетели, суеверно подумал предводитель. Для тех, кто сумел пробраться в хорошо охраняемый лагерь и украсть знатного пленника, нет почти ничего невозможного. Ему вспомнились бешеные глаза Тохтамыша, когда тот выскочил из своего шатра – полуголый, страшный, с окровавленной саблей в руках – он только что снёс головы двум тургаудам, стоявшим на страже у юрты аланского царевича... «Бери своих людей, Алак-нойон, – прошипел хан, брызгая слюной. – Бери сколько понадобится и скачи в погоню. Приведёшь мне беглецов живыми – будешь сидеть в моём шатре, по правую руку».

Должно быть, в глазах Алак-нойона мелькнуло удивление. Сидеть на пирах по правую руку хана и подливать вино ему в чашу имел право лишь его любимый эмир Уртун-Мелик – он был с Тохтамышем, когда тот ещё боролся за трон Золотой Орды и когда он бежал на Кавказ, преследуемый более удачливыми соперниками. Уртун-Мелик командовал его личной охраной, ему хан доверял закалывать тонкорунного барана, чтобы принести жертву богу Сульдэ, дарующему победу. Ему Тохтамыш отдал в жёны свою дочь, черноокую красавицу Бургунджи...

Тохтамыш уловил удивление своего подчинённого и поднял левую руку. В ней он держал за волосы мёртвую голову своего зятя.

– Вот он, досточтимый Уртун-Мелик, – спокойно сказал он. – Это его воины упустили ночью вражеских лазутчиков. Ты хорошо понял меня, Алак-нойон?

– Внимание и повиновение, – прошептал тот, касаясь лбом земли.

Без пленников возвращаться в лагерь не имело смысла. Легче было вытащить кинжал из ножен и чиркнуть им по горлу...

Нет, они не птицы, подумал он. Они не могли стать птицами...

– Обыскать всё кругом, – процедил он сквозь зубы. – Заглянуть под каждую травинку, каждый камень перевернуть. Да поживее, шакальи дети!

Заур тихо отлепился от скалы и показал глазами наверх: лезьте, мол.

Тропа поднималась всё круче и всё больше сужалась: вскоре по ней можно было идти лишь боком, упёршись спиной в одну стену, а грудью – в другую. Лоза двигался вперёд ловко и бесшумно, как кошка. (Ну да, вспомнил Антон, он же кингит, они приучены лазать по скалам с малолетства...) Баттхар почти не отставал – видимо, могучий инстинкт самосохранения делал своё дело. Заур шёл замыкающим, с обнажённым клинком в левой руке. Правая – та, в которой торчал обломок стрелы, висела плетью. Но Антон знал: если что – Заур встретит погоню один, дав остальным уйти. И хорошо будет той погоне, коли от неё уцелеет хоть половина.

Небо вдруг потемнело. Антон поднял голову: оказывается, две скалы так плотно подошли друг к другу, что верхушки их сомкнулись, образовав полукруглый свод. Это было уже не ущелье, а длинный горный туннель, уходивший куда-то во тьму. Оттуда веяло холодом и доносился невнятный то ли гул, то ли шёпот: такое же ощущение возникает, если приложить ухо к морской раковине.